ПРИРОДА. Сквозь шум грозы доносились старческие вопли, дребезжащий крик из чьего‑то беззубого рта

БАБУЛЯ

Рон Гуларт

(Ron Goulart)

(Переводчик П. Степанцов)

Сквозь шум грозы доносились старческие вопли, дребезжащий крик из чьего‑то беззубого рта.

Рой Макальбин, молодой человек среднего роста и слегка располневший, достал из кармана пальто сигарету и оперся на перила веранды. Дождь лил, как из ведра, едва не попадая ему на спину.

– А это еще что, доктор Казуэлл?

– Я не доктор, мистер Макальбин, – ответил Казуэлл, худой мужчина средних лет, стоявший на коврике прямо перед дверью административного здания.

– Ладно, мистер Казуэлл, чего это старик вон в том домике так разоряется?

Не переставая тереть левой рукой стеклянную дверную ручку, Казуэлл нахмурился.

– Мистер Макальбин, я вполне могу понять, что как журналисту, пускай независимому, не связанному с каким бы то ни было конкретным изданием, вам свойственно любопытство. Но я не могу отвечать на все вопросы, какие только приходят вам в голову.

– Вы, наверное, и не психолог?

– Нет, лично я нет, но у нас в Пэксвилл‑вудз имеются как квалифицированные врачи, так и соответствующий штат психологов.

– И еще у вас имеется один из самых известных художников‑примитивистов Америки. – Макальбин пыхнул своей сигаретой с фильтром и отер пальцами влажные пухлые щеки. – Бабулей Гудволлер многие интересуются, мистер Казуэлл.

– Да, нам это известно, мистер Макальбин, – согласился Казуэлл. – Однако мне непонятно, почему вы говорите это с такой странной интонацией.

– Что ж, я вам объясню. Мне любопытно, почему это три месяца назад Бабуля Гудволлер перебралась из своей квартиры в Пэксвилл‑виллидж сюда, к подножию холма. Мне хотелось бы знать, почему она сейчас помещается в Пэксвилл‑вудз, в коттедже, куда никого не пускают. Я хотел бы взять у нее интервью.

– Да, я так и понял, как только вы представились, – ответил Казуэлл. Он перестал тереть дверную ручку и подошел к Макальбину. – Пэксвилл – чудесное место для престарелых. Там, вверх по склону, за перелеском, располагаются домики и жилые блоки, где наши старики – кто поодиночке, кто парами – проводят осень дней своих в покое и комфорте. А здесь, внизу, где расположена больница и коттеджи, у нас, как вы догадываетесь, зона для наименее здоровых пациентов. Мы даже устроили в нескольких бунгало отделение интенсивной терапии.

– Значит, Бабуле нездоровится?

– Бабуле уже девяносто лет. Она, как вы сами сказали, выдающаяся американская художница. Для нас было честью, когда почти пять лет назад она решила переселиться в наш только что появившийся пэксвилльский комплекс. Она очень стара, мистер Макальбин. Она нуждается в постоянном уходе. Она не в состоянии давать интервью.

– Но она все еще пишет?

– Да. Бабуля сохраняет творческий потенциал и по‑прежнему весьма плодовита. Если зайдете в любой из художественных салонов в Пэксвилл‑виллидж или в Бримстоунскую галерею, вы увидите там ее последние работы. Подлинники на холсте маслом для независимого журналиста, возможно, и дороговаты, но там вам вдобавок предложат сколько угодно поздравительных открыток и репродукций.

– Я уже осмотрел ее пэксвилльскую экспозицию, – сказал Макальбин. Старик в коричневом дощатом коттедже внизу умолк. Дождь шел по‑прежнему, холодный и сильный. – А ее выставка в Маркусовской галерее в Нью‑Йорке – это тоже новинки?

– Да, – ответил Казуэлл. – Своей известностью Бабуля во многом обязана открыткам компании «Маркус», поэтому она сама пожелала отдать туда свои лучшие работы. Ну, боюсь, я не могу уделить вам больше времени, мистер Макальбин. Спасибо, что так интересуетесь Бабулей. Я передам ей, что вы приходили, и, уверен, эта новость вызовет у нее печальную, светлую улыбку.

– Где она сейчас работает? У себя в коттедже? – спросил Макальбин. Он бросил окурок через перила на коротко подстриженную траву у порога.

– Иногда она действительно пишет в коттедже, – ответил Казуэлл. – К тому же у нее есть просторная мастерская в главном здании.

– Можно взглянуть?

– Это всего лишь большая комната, полная натянутых холстов, пропахшая краской и скипидаром.

– Вид творческой лаборатории художника помогает мне, – сказал Макальбин. – Я все‑таки намерен написать о Бабуле Гудволлер и ее творчестве. Раз уж вы не пускаете меня к ней самой, то покажите хотя бы место, где она создает свои полотна.

Хмыкнув, Казуэлл сказал:

– Хорошо. Идите за мной. – Он спустился по ступенькам и добавил, нахмурившись: – И не бросайте больше окурки на землю, пожалуйста.

Через пятнадцать минут Макальбин покинул Пэксвилл. Под полупальто он уносил завернутые в перепачканную краской тряпку мастихин и чайную чашку, которые он прихватил в холодной студии, пока Казуэлл доставал для него альбом репродукций. Сунув руки в карманы, Макальбин шагал по мощеной дорожке к автостоянке. По десяти акрам Пэксвилла было разбросано десятка два‑три коттеджей. Трава и кустики были аккуратно подстрижены, цветы уже начали увядать. Макальбин приехал сюда из Коннектикута по наитию.

– Я был прав, – сказал он сам себе. Потом сел в машину и поехал в город.

Сухие листья срывались и падали, стукаясь о стекла маленьких окон художественной галереи Бримстоуна. Макальбин сунул кулак в карман пальто и произвел языком тихий звук, похожий на шум листьев и ветра. «Нет‑нет», – пробормотал он. Макальбин стоял в глубине большого выставочного зала, который он обходил, осматривая одно полотно Бабули Гудволлер за другим. Сейчас он разглядывал радостную сценку: девочки оседлали на летнем лугу пони; крошечные фигурки, напрягшиеся ноги грязно‑коричневого пони. «Нет», – повторил Макальбин.

– Вы ошибаетесь, – мягко произнес за его спиной чей‑то голос.

Макальбин обернулся и увидел очень привлекательную рыжеволосую девушку, на лице которой еще розовел легкий румянец от утреннего ветра за стенами галереи.

– Простите?

– У вас был скептический вид, и я захотела уверить вас, что у девочек бывают пони такого цвета. – Веснушки образовывали две расплывчатые дуги у нее под глазами. – У меня, например, такой был.

– Я вам верю, – ответил Макальбин. – У меня в детстве пони не было, зато был велосипед. Мой дядя раскрасил его точно в такой же цвет, что и у этой страшноватой лошадки.

– Кажется, вы не поклонник творчества Бабули.

– Верно. Если бы здесь полагались на людей с моими взглядами на искусство, весь этот ваш Бабулин бизнес давно бы развалился.

– Это вовсе не мой бизнес, – возразила девушка. – Я совладелица магазина подарков неподалеку от Пэксвилл‑виллидж.

– Кстати, меня зовут Рой Макальбин. Независимый журналист. А вас?

– Нэн Хендри. – Она мягко улыбнулась. – Значит, вы приехали в этот уголок Коннектикута не ради наших знаменитых картин?

– Вообще‑то, ради них. Но не для того, чтобы ими восхищаться.

Нэн провела левой рукой по щеке, прямо по дуге из веснушек.

– Что‑то не понимаю.

– Послушайте, Нэн, – сказал Макальбин, – вы бы не отказались со мной поужинать?

– Это было бы неплохо. Вы имеете в виду сегодня?

Наполнив свой опустевший бокал, Макальбин поставил бутылку на клетчатую скатерть поближе к себе.

– Нравится мне эта маленькая гостиница и ее маленький ресторанчик, – сказал он Нэн. – Тут все пропитано почти что европейским духом. – В камине рядом с ними затрещали поленья, и он сделал паузу. – Хотя не стоило им тут подавать это нью‑йоркское вино. Нет, хорошие вина в Америке делают только несколько малоизвестных производителей в Калифорнии.

– Вы, наверное, всюду бывали? – спросила девушка. – В Европе, и все Штаты объездили?

– Конечно. Одно из великих преимуществ независимой профессии – это возможность путешествовать. Только и надо брать в дорогу что фотоаппарат да смену белья плюс портативную пишущую машинку. Впрочем, и ее брать необязательно, потому что я умею стенографировать, а потом можно взять машинку напрокат или отослать репортаж телеграфом. Смотря для кого работаешь.

– И для кого сейчас?

– Пока ни для кого. Я действую сейчас без лишнего шума, пока не соберу достаточно материала. Тогда осчастливлю какой‑нибудь иллюстрированный журнал или еженедельник. Продам им все разом и заплачу за квартиру.

– А чем именно вы сейчас занимаетесь? То есть я не хочу вынюхивать, как вы там работаете. И все‑таки интересно.

Макальбин хлебнул вина.

– Это хорошо, Нэн. Знаете, столько девчонок встречаешь – что здесь, что за границей, – которым совершенно наплевать, чем ты занимаешься. Любые разговоры о работе нагоняют на них скуку. Не то чтобы они были такими уж домашними. Нет, просто дуры, и все тут. Когда мужчине исполняется тридцать лет – а именно это случилось со мной три недели назад, – ему, как считает общество, пора пустить корни. Тем не менее я не вижу никаких причин пускать корни, особенно с какой‑нибудь дурой.

– Вы, очевидно, не женаты.

– Нет. Редкая женщина смогла бы приспособиться к моему кочевому образу жизни, – сказал Макальбин. – Я живу так уже шесть лет, почти семь, с тех пор как вернулся из армии. У меня есть одержимость – и я говорю это вам потому, что вы, по‑моему, из тех исключительных девушек, которые могут понять, – я буквально одержим желанием докопаться до истины. Иногда истина для людей болезненна, а порой даже фатальна. Но это не должно останавливать. Истина – она вроде факела, и его огонь надо поддерживать.

– Да, это я понимаю, Рой. – Нэн дотронулась до щеки и улыбнулась. – Мало найдется таких храбрых мужчин, как вы. Прямо как мой отец.

Макальбин ухмыльнулся.

– В самом деле? Только не как мой. Правда, мне трудно судить. Родители мной особенно не интересовались. Я, можно сказать, сирота.

– Как жаль.

– Это всего лишь истина. Жалеть тут не о чем.

– Мне действительно интересно, чем вы занимаетесь, Рой, – сказала девушка. – Если хотите рассказать о вашем нынешнем деле, я буду рада послушать. Порой при такой работе, как у вас, бывает, я думаю, довольно одиноко.

– Ну, – начал Макальбин, – это не брачный скандал и не мафиозные дела. Это даже не политика. И все же, сдается мне, есть тут ниточка, за которую надо потянуть. Видите ли, был я пару недель назад в Сан‑Франциско и видел выставку новых работ вашей Бабули Гудволлер. Я был во Фриско всего лишь проездом, даже знакомых своих там не собирался навещать. Они‑то все еще думают, что я по ту сторону Тихого океана или что‑то вроде этого. Как бы там ни было, Нэн, я разглядывал эти картины, и тут меня поразила одна вещь. Не понимаю, почему никто до сих пор не заметил. Возможно, потому, что Бабуля Гудволлер занимает в изобразительном искусстве Америки своеобразное место: не то чтобы настоящий живописец, но и не просто какая‑то там коммерческая художница. Примитивистка – это да, но очень популярная. Очень богатая.

– И что вы заметили? – спросила Нэн, наклоняясь к нему.

– Эти картины – подделки, – ответил Макальбин.

Нэн выпрямилась и нахмурилась.

– Вы думаете, кто‑то торгует фальшивыми картинами Бабули Гудволлер?

– Сначала я так и подумал. Тогда я осторожно, обиняками, расспросил работников галереи. Это очень солидное художественное заведение на Постстрит, и я выяснил, что картины они получают из Пэксвилла, штат Коннектикут, из художественной галереи городка для престарелых, в распоряжении которой уже несколько лет находится вся продукция Бабули.

– Но, Рой, – сказала милая девушка, – что бы это могло значить?

– Если я прав, – ответил он, – а я разбираюсь в живописи в достаточной степени, чтобы быть в этом уверенным, – это значит, что в Пэксвилле творятся странные вещи. Видите ли, Нэн, мне уже приходилось писать о подделке произведений искусства, хотя тогда речь шла о старых мастерах. Я убежден, что дюжина полотен, которые я видел во Фриско, фальшивки. Как и большинство тех, что выставлены в художественной галерее Бримстоуна, где мы с вами нынче утром и познакомились.

У Нэн перехватило дыхание.

– И что, по‑вашему, за всем этим кроется, Рой?

– Возможно, всего лишь то, что Бабуля – ведь ей уже за девяносто – просто потеряла былую производительность и, чтобы выполнять все заказы, завела подручного. – Макальбин откинулся на спинку стула, и на его полном лице заиграли отблески огня. – Однако, Нэн, я приехал сюда потому, что мне пришла в голову другая версия.

– И в чем она заключается?

– Это пэксвилльское заведение – целиком частное. Я проверил. Еще я выяснил, что у Бабули Гудволлер нет близких родственников. А что, если старушку хватил удар, и она больше не может рисовать? – Макальбин провел краем бокала по подбородку. – Или предположим – самое интригующее, – что королева американского примитивизма взяла да и померла. В интересах тех, кто связан с Пэксвиллом, делать вид, будто она по‑прежнему жива.

– Жуть какая, – промолвила девушка. – Зачем кому‑то могло понадобиться выдавать Бабулю за живую, если она умерла?

– Пока Бабулины произведения исправно сходят с конвейера, в Пэксвилл исправно текут денежки. Казуэлл и парочка его приятелей заправляют фирмой, которая занимается сбытом работ Бабули. У них, знаете, лицензия на использование ее произведений для открыток и календарей.

– Да, и в моем подарочном магазине они есть. – Нэн положила свою изящную руку на стол. – Пожалуй, то, о чем вы говорите, не лишено правдоподобия. И все равно, просто не верится, что кто‑то способен на такую мерзость. А что думают другие люди, с которыми вы обсуждали вашу версию?

– Я не особенно доверчив, – тихо сказал Макальбин. – Как правило.

– Что ж, очень лестно, что вы доверились мне. Жутковатая у вас гипотеза.

– Не просто гипотеза. Пару дней назад, когда я наведывался в Пэксвилл, я стянул там мастихин и чашку, которые якобы принадлежат Бабуле. Когда я здесь все закончу, я отошлю их в Вашингтон проверить на отпечатки – а отпечатки там есть.

– Ясно, – сказала Нэн. – И сколько вы еще здесь пробудете?

– Мне по‑прежнему хочется осмотреть в Пэксвилле Бабулин коттедж, – ответил Макальбин. – А поскольку я стараюсь не исключать никаких возможностей, я даже попробую взглянуть на саму Бабулю.

– Не исключено, что я смогу вам помочь.

– Даже так?

Девушка снова нахмурилась.

– Я все обдумаю и дам вам знать, – сказала она.

– Я слишком долго говорил тут о своей персоне, – сказал Макальбин. – Ваша очередь, Нэн. Расскажите о себе.

Закусив губу, девушка посмотрела на свои ладони. Затем подняла голову и улыбнулась:

– Ну, хорошо, Рой…

Назавтра день выдался сухой и ясный. В десять утра Нэн позвонила Макальбину. Тот сидел на краешке кровати в номере гостиницы «Бримстоун» и делал заметки в одном из тех дешевеньких блокнотов, которыми так любил пользоваться.

– Думаю, я смогу вам помочь, – сказала девушка.

Макальбин машинально написал ее имя на полях блокнота.

– Но чем, Нэн? Я не хочу, чтобы вы впутывались в это пэксвилльское дело.

– То, что вы мне вчера рассказали, не дает мне покоя. Мне просто не по себе, как подумаю, что здесь такое творится, – ответила она. – Итак, вы сказали, что еще не вполне уверены. Думаю, вы должны удостовериться окончательно. Может быть, я помогу вам кое‑что выяснить.

– Большое спасибо, Нэн. И все же дело рискованное…

– Только не ломайте из‑за меня свои планы, Рой. Однако у меня есть идея.

– Давайте, я слушаю.

– Один мой знакомый работает в Пэксвилл‑вудз, – сказала Нэн. – Что бы там по‑вашему ни творилось, Бен – честный человек.

– Значит, Бен. И что же?

– Вы говорили, что хотите проникнуть туда, взглянуть на коттедж, где живет Бабуля.

– Именно так. Вы хотите сказать, этот ваш друг, честный Бен, может провести меня внутрь?

– Я могу его спросить. Хотела сначала убедиться, что вы не против.

Макальбин кивнул в телефонную трубку:

– Похоже, вариант неплохой.

– Я свяжусь с Беном и постараюсь что‑нибудь устроить на сегодняшний вечер или на один из ближайших, – сказала Нэн, как всегда тихо и мягко. – Если не возражаете, я бы хотела сама вас подвезти.

– Не уверен, что для вас это будет безопасно.

– Рой, я хочу помочь. Пожалуйста.

Он снова кивнул.

– Хорошо, Нэн.

– Я перезвоню вам, как только что‑нибудь выяснится.

– Спасибо, Нэн. Я вам очень признателен.

Она перезвонила меньше чем через два часа.

Вечером того же дня Макальбин стоял в сгущающихся сумерках и прислушивался. Повсюду царила холодная тишина. Он протянул руку и дотронулся до проволочной калитки в высокой, надежной ограде. Затем очень медленно повернул ручку. Калитка открылась, но ничего, похожего на вой сирены, он не услышал. Макальбин шумно вздохнул. Друг Нэн выполнил обещание. Макальбин проскользнул в калитку и закрыл ее за собой. Здесь был перелесок – вытянувшиеся, стылые деревья, хрусткие груды опавших листьев. Он медленно пошел вниз по склону, двигаясь как можно тише.

Через несколько минут он увидал огни нужных ему коттеджей. В этом секторе свет горел в трех домиках из шести. Не выходя из‑под деревьев, Макальбин остановился и достал из кармана пальто нарисованный от руки план. Домик Бабули был третьим слева. Макальбин перевел взгляд с блокнотной странички на коттеджи. В том, где жила она, окна были освещены. Он убрал бумажку и достал миниатюрную фотокамеру.

Работников рядом с коттеджем видно не было. На всякий случай Макальбин подождал в тени деревьев. Затем, когда на окрестности стала медленно опускаться ночь, двинулся к цели. Дойдя до домика Бабули он, низко пригнувшись, обогнул угол под прикрытием окружавшей здание изгороди. И очень осторожно приблизился к освещенному окну.

Внутри по радио играла музыка прошлых лет. Качалось кресло‑качалка. Макальбин приготовил камеру и подошел к окну. Вытянулся во весь рост и кое‑как заглянул внутрь. Посреди обшитой сосной комнаты стоял мольберт. На мольберте – картина с крошечными фигурками людей, катающихся на санях. Макальбин увидел седую голову и спину в шерстяной шали. Слабая рука клала мазки грязно‑коричневой краски на бока крошечной лошадки. Макальбин щелкнул камерой.

Рука отложила в сторону кисть, затем сняла седой парик. Казуэлл поднялся, отбросил шаль и направил пистолет прямо в окно.

Макальбин отпрянул и бросился бежать – в другом направлении, не той дорогой, что пришел.

Последние отблески дня угасли, зыбкая синяя темень затопила лес. Деревья становились все чернее. Со всех сторон Макальбина обступала безмолвная, зловещая ясность. Он с силой прижимал растопыренные ладони к своей мягкой груди, жадно хватал холодный воздух раскрытым ртом. Макальбин пытался дышать неслышно, но пока он медленно взбирался по лесистому склону, из груди его начал вырываться хриплый свист.

Макальбин прислушался к погоне, но ничего не услышал. Зыбкий, холодный туман затоплял пространство меж заострившихся, голых деревьев. Макальбин устремился дальше, вверх по склону. Листья хрустели, как ни осторожно он ступал; шум от его шагов эхом отдавался в подлеске. Макальбин снова остановился и стал напряженно слушать. Ни звука, не считая его собственного дыхания. Боль в груди проникала все выше, сжимая легкие. Он перевел дух и двинулся дальше.

Макальбин не мог уследить за деревьями. Ему казалось, что они перебегают с места на место. Он стал, вгляделся в темноту – и от изумления резко втянул в себя воздух. На верхушке холма кто‑то неподвижно стоял и ждал; ждал терпеливо, темный и прямой, словно одно из этих мертвых деревьев. Макальбин был уверен, что там, наверху, по левую руку, стоит какой‑то человек – вероятно, кто‑то из здешних работников, крупный мужчина – и поджидает его. Макальбин упал на четвереньки и медленно пополз прочь от зловещей фигуры. Он прижимался к земле, обдирая ладони и холеные коленки о колючки и обломки отвалившихся сучков. Через несколько долгих минут он, озираясь, поднялся и тут же бросился наземь. На горизонте его поджидал еще кто‑то – другой человек, со скрещенными на груди руками, ноги широко расставлены, силуэт размыт надвигающимся туманом, но он, несомненно, там был.

Макальбин пополз в другом направлении, еще тише, еще медленнее. Он старался делать все беззвучно, перемещаться и дышать, не привлекая внимания. Туман сгустился, надвигающаяся ночь становилась все промозглее. Макальбин взглянул на часы. Оказалось, что он пробыл в перелеске всего тринадцать минут. Он снова вздохнул и двинулся вперед.

Спустя целую вечность – а на самом деле еще минут одиннадцать – он вышел к границе леса и увидел перед собой, у дороги, небольшую расчищенную площадку, где Нэн поставила машину. Нэн была по‑прежнему там: в тени колючих, утыканных хвоей ветвей виднелся ее автомобиль. Не задумываясь теперь о сигнализации, Макальбин кинулся к проволочной ограде, подпрыгнул, схватился и перелез через нее. Сирена молчала.

Макальбин приземлился и ринулся к машине. Распахнул дверцу и бросился на сиденье рядом с водительским.

– Быстрей отсюда, – сказал он и осекся.

За рулем сидел Казуэлл, все с тем же небольшим револьвером в руке. Другую руку он протянул к радио и выключил его.

– Хотел послушать прогноз погоды. Похоже, завтра может выпасть снег. Того и гляди пойдет, вам не кажется?

К Макальбину вернулась способность дышать.

– Где Нэн?

– Один из моих помощников отвез ее домой.

– Вам это просто так не сойдет, Казуэлл, – вы гнали меня, как какого‑то дикого зверя, да еще похитили Нэн Хендри. Мы в Коннектикуте, в пригородной зоне, а не в каком‑нибудь средневековом королевстве.

– Никто ее не похищал, она жива и здорова, – ответил Казуэлл. – Просто Нэн, знаете ли, с нами заодно, как и многие другие. Вы сами, мистер Макальбин, указывали на то, как много местных жителей обязаны Бабуле своими доходами. В общем и целом, старуха приносила нам около полутора миллионов в год. Когда она умерла – нынешней весной, – мы решили не обращать на это внимания. Сымитировать ее чудовищно упрощенный стиль весьма легко. Бабулины творения производит для нас один молодой художник, приятель Нэн. Вы первый, кто влез в наше маленькое дельце.

– Я совершил ошибку, доверившись Нэн, да?

– Никогда никому не доверяйтесь без необходимости, – отозвался Казуэлл. – Мне не особенно хотелось посвящать в Бабулино предприятие два с лишним десятка людей в Пэксвилле и по соседству. Однако сложный план нередко подразумевает большое число участников.

– Бабуле Гудволлер и так уже стукнуло бы девяносто лет. Сколько еще вы сможете скрывать ее смерть?

– Еще по меньшей мере лет пять, – ответил Казуэлл, – что принесет нам пять миллионов с лишком. А то и больше, если удастся парочка задуманных нами планов реализации товара. Тогда мы, пожалуй, позволим ей умереть. Если бы мы попытались подарить ей жизнь вечную, зародилась бы жадность, возникли бы подозрения. К счастью, у Бабули, как и у вас, нет близких родственников, никого, кто мог бы вмешаться. Она тоже была независимой, самостоятельной личностью.

– Не сказал бы, что у меня совсем нет связей. Что вы намерены делать?

– Мне знакомо ваше упрямое, а зачастую и необузданное стремление к истине, – сказал Казуэлл. – Отпустить вас? Нет, не выйдет. Вас нельзя подкупить, молчать вы ни за что не станете. Та чашка, которую вы украли, меня тоже очень беспокоит. На ней могли остаться мои отпечатки, а они кое‑где занесены в дело. Нет, в настоящий момент отпустить вас не представляется возможным.

– Что вы себе позволяете? Думаете, вы можете убить меня, потому что я раскрыл ваши игры?

– Мы не собираемся убивать вас, мистер Макальбин, – сказал Казуэлл. – Мы оставим вас здесь, от греха подальше.

– И как вы думаете держать меня в доме престарелых?

– Очень просто.

Дверца за Макальбином распахнулась, кто‑то зажал ему рот и выволок из машины.

В течение недели ему вырвали все зубы, обесцветили волосы, сморщили кожу, положили в бунгало с интенсивной терапией и напичкали сильнодействующими препаратами. Макальбину внушили, что он очень стар и болен, – и он еще очень долго этому верил.

[1]Строка из «Рубайат» Омара Хайама. (Здесь и далее прим. перев.)

[2]Стрип – продолжение одной из центральных улиц Лас‑Вегаса Фримонт, где находится множество отелей и игорных домов.

[3]На пару, по углам, на три соседних – виды ставок, соответственно, на два, четыре и три расположенных рядом числа, выигрыш по которым выдается из расчета 18:1, 9:1 и 12:1.

[4]В США используются рулетки, в которых, кроме обычного, есть так называемое «двойное» зеро (символ «00» на зеленом поле).

Строение поверхности. Территория Германии подразделяется на три крупные широтно ориентированные области, во многом обусловленные характером рельефа: Северо-Германская низменность – на севере, горы Средней Германии – в центре и Альпы – на юге.

Альпы. В пределы Германии входят северные хребты Альп. На западе преобладают низкие хребты, сложенные песчаниками, но в Баварии, к югу от Мюнхена, представлены также Северные Известняковые Альпы. Здесь находится высшая точка Германии – гора Цугшпитце (2962 м).

К северу от Альп сформировался краевой прогиб, выполненный продуктами разрушения гор – песчаными и глинистыми породами. В настоящее время здесь развита предгорная равнина (альпийский форланд), полого спускающаяся от подножий Альп на север к долине Дуная. В плейстоцене ледники по основным долинам Альп выходили на предгорную равнину. Там при таянии льда высвобождались массы обломочного материала, которые образуют конечные морены, выраженные в виде гряд невысоких холмов. Котловины между грядами заняты болотами и озерами. К северу от морен потоки талых ледниковых вод отложили покровы галечников, слагающие Мюнхенскую равнину и речные террасы.

Горы Средней Германии. Эти средневысотные горы сложены древними прочными породами, которые некогда, задолго до возникновения Альп, составляли часть большой горной цепи, пересекавшей Европу с запада на восток. По мере поднятия этих гор в каменноугольном периоде (350–270 млн. лет назад) вдоль их периферии и в межгорных впадинах развивались дельты с болотами, в которых сформировались угольные месторождения Рурского, Саарского и Ахенского бассейнов. Устойчивые породы, слагающие эти древние горные массивы, тоже подвергались разрушению. Впоследствии некоторые массивы испытали поднятия и отчетливо выделяются в рельефе, как, например, Рейнские Сланцевые горы, Шварцвальд и Гарц. На территорию Германии лишь частично заходит горный массив Чешский Лес, отличающийся сложным строением. К юго-востоку от него находится сохранивший черты девственной природы массив Баварский Лес, а к северо-востоку – Саксонские Рудные горы.

Как правило, горные массивы имеют выровненные платообразные поверхности, поднимаясь от соседних равнин ступенями до высот порядка 1000 м. Однако местами выделяются более высокие вершины, например гора Фельдберг в Шварцвальде 1493 м. Вершинные поверхности глубоко прорезаны залесенными долинами с крутыми склонами. Эти долины постепенно понижаются до уровня окружающих равнин. Наиболее эффектное впечатление производит Рейнский грабен, прорезающий Вогезы и Шварцвальд. В ущелье между Бингеном и Кобленцом отвесные уступы гор подступают к самому руслу Рейна, местами чередуясь с более пологими участками, где развиты террасы, занятые виноградниками.

В межгорных котловинах накапливались глины, песчаники и известняки. Под влиянием денудации в толщах известняков и песчаников были выработаны куэстовые гряды с крутыми уступами. Нередко такие формы рельефа отличаются большой протяженностью. Крупнейшая куэста Швабский Альб находится на юге Германии, в бассейнах рек Майн и Неккар, и поднимается до высот более 1000 м. Вдоль северной периферии Среднегерманских гор выходы более устойчивых пластов известняков и песчаников предопределили образование чередующихся «гряд и долин». На западе этот ландшафт прорезан р.Везер. В наиболее узком участке ее долины, называемом Вестфальскими Воротами, установлена гигантская статуя племенного вождя древних германцев Арминия, который разгромил в этом месте три римских легиона в 9 г. н.э. Пологие куэсты Вестфалии с погружающимися угленосными пластами Рура имеют сходство с куэстовыми ландшафтами Тюрингенского бассейна.

В некоторых местах под влиянием альпийских горообразовательных движений формировались глубоко погруженные впадины, занятые морскими и озерными бассейнами, которые заполнялись глинами, песками и галечниками. Образовавшиеся таким путем низменности сохранились до сих пор. Наиболее известные примеры – Верхнерейнская и Кёльнская низменности. Последняя вмещает крупнейшие запасы бурого угля на западе Германии.

Интенсивная вулканическая деятельность в горах Средней Германии была связана с тектоническими движениями вдоль разломов. Более древние вулканические сооружения, например массив Фогельсберг (774 м) в Гессене, сильно разрушены эрозией, тогда как кратеры и пепловые конусы Айфеля выглядят так, словно они образовались совсем недавно. Когда первобытные люди появились на территории Германии, эти вулканы еще действовали. Следами вулканической активности являются многочисленные горячие минеральные источники.

В горах Средней Германии встречаются самые типичные ландшафты этой страны, их необычайное разнообразие обусловлено пестрой мозаикой слагающих пород и форм рельефа. К плодородным долинам приурочены деревни с преобладанием деревянных домов и торговые города, обнесенные крепостными стенами. Выше по склонам гор поднимаются сады и виноградники, сменяющиеся на более крутых участках густыми лесами, среди которых порой встречаются руины старинных замков. С таких мест нередко открывается широкая панорама окрестностей.

Дата добавления: 2014-01-04