Жребий в азартной игре

Греческое дике (дике), право выводится из дикейн – бросать. Фигура дике на монетах сливается с изображением Тухе, богини случайного жребия^6*. И она тоже держит весы.

Зевс на священных чашах весов взвешивает смертные судьбы тех, кому предстоит участвовать в наступающей битве:

"Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он Бросил два жребия смерти, в сон погружающей долгий:

Жребий троян конеборных и меднооружных данаев".

Весы правосудия -- суть равно- весие риска. О представлении, что правота весомее неправоты, пока еще нет и речи.

Спор об заклад

В круге пред судьями лежат два таланта чистого злата, -- мзда для того, кто из них приговор -- справедливее скажет. Два золотых таланта -- такова, стало быть, сумма, каковой домогается каждая из сторон. Однако же это более походит на ставку или на приз, чем на предмет судебного разбирательства. Талантами изначально обозначаются сами весы. В соответствии с древним обычаем, право действительно взвешивали, -- то есть судьбу предрекало решенье оракула.

Английское право вплоть до XIX в. знало две формы судебной процедуры в гражданских делах; обе носили название wager, буквально weddenschap [ спор об заклад ]: wager of battle, когда один из противников предлагал поединок, и wager of law, когда стороны брали на себя обязательство в определенный день присягнуть в своей невиновности. Главный участник тяжбы ставит в заклад (wedt) свою правоту, то есть вызывает противника оспорить его правоту, выставляя заклад (wedde), gage, vadium. Несмотря на то, что обе эти формы давно уже вышли из употребления, официально та и другая были отменены соответственно лишь в 1819 и 1833 году²¹. Хотя судебный процесс и сам по себе уже носит характер спора, ему сопутствует обычай, когда относительно того, чем кончится разбирательство, присутствующие заключают пари в том самом смысле, который и мы придаем этому слову. Пари об исходе суда, насколько я знаю, известны в Англии и по сей день. В Абиссинии, в ходе судебного разбирательства, пока шло время между выступлением защиты и допросом свидетелей, было принято биться об заклад о том, какой будет вынесен приговор.

Театральность правосудия [3]. Судебный процесс – вариант драматического действия, и наоборот, театральный спектакль изначально выступает как суд[4]. Еще Фр. Шиллер писал: «Суд-театр начинается там, где оканчивается сила светских законов. Если правосудие ослепляется золотом и утопает в море порока, если дерзость сильных смеется над его бессилием, а страх связывает людям руки и языки, театр берет меч и весы и поражает порок своим страшным судилищем»А.Ф. Кони был способен превратить суд в увлекательное представление. На рубеже XIX-XX веков суд в российских столицах и крупных губернских городах стал популярным и «демократическим», общедоступным зрелищем, поучительным развлечением. Места в зале занимали заранее, передавали знакомым. Газеты вводят постоянную рублику «Из зала суда», помещают сенсационные отчеты, речи адвокатов и прокуроров, откровения свидетелей, интригующие подробности криминального бытия. Публика «вживе» видит преступника, его жертву, вовлекается в коллизии событий, в часто непредсказуемые импровизации, внимает подчас артистично сыгранным «выходам» участников процесса, бурно выражает свое отношение к фактам и персонам, нередко глубоко сопереживая и ставя себя на их место. Аудитория в суде, как и в театре — «третий творец спектакля» (Станиславский). Судья, обвинитель, защитник, свидетели предлагают зрителю избрать свою позицию.«Служители Фемиды», состязаясь друг с другом в логике доказательств, в красноречии, на глазах у публики перевоплощаются в разные роли, создают «образы», «характеры», «типажи», «социальные маски», ибо от ораторского стиля, от манеры поведения, от пластического, речевого интонационного рисунка, от композиции «номера» и «подачи материала» и т. д., и.т. п., зависят людские судьбы, карьеры, репутации, а то и жизнь. Адвокаты, судьи, прокуроры, газетные обозреватели входят в моду, приобретают известность — как актеры, певцы, эстрадные дивы, конферансье. Они становятся «звездами сезонов», «кумирами публики», создают себе популярность, «имя».

Традиция воспринимать суд как зрелище в России начала XX века закрепилась прочно и надолго. Известный журналист Осип Дымов писал в популярном в артистической и зрительской среде журнале «Театр и искусство» (1913): «Залы судов полны, залы судов собирают публику. Там пользуются биноклями аплодируют, устраивают овации. Ещё немного и раздастся крик «Браво» или даже «Бис» по адресу какого-нибудь защитника».

В 1930-е гг. судебные процессы инсценировались по заранее намеченному сценарию и репетировались. В 1931 году было «раскрыто» ОГПУ мифическое «Союзное бюро ЦК РСДРП меньшевиков из ведущих работников экономических учреждений». Первое организационное заседание «Союзного бюро меньшевиков» состоялось в кабинете следователя ОГПУ, где все проходившие по процессу впервые увиделись и познакомились друг с другом. Здесь же было отрепетировано поведение на суде.

5. Мишель Фуко НАДЗИРАТЬ И НАКАЗЫВАТЬ. Рождение тюрьмы (Surveiller et punir. Paris, 1975). Философия права Мишеля Фуко (на основе его книги Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы)К началу 19 века исчезли символическое клеймение, публичные казни с применением пыток[5], казнимое тело, выставляемое на публичное обозрение живым или мертвым. Происходит постепенное исчезновение наказания как зрелища. Демонстративное вождение осужденных по улицам упраздняется во Франции в апреле 1848 года. Наказание понемногу перестает быть театром. Правосудие больше не берет на себя публично ответственность за насилие, связанное с его отправлением. Правосудие держится подальше от акта казни, неизменно перекладывая его на других, причем тайно. Физическое страдание, собственно телесная боль больше не являются составными элементами наказания. На смену палачу, этому прямому анатому страдания, приходит целая армия надзирающих специалистов: надзиратели, врачи, тюремные священники, психиатры, психологи, воспитатели. Врач должен находиться при приговоренных к смерти до самого последнего момента; заботясь об их здоровье, облегчая их страдания. Когда наступает момент исполнения приговора, пациентам-жертвам впрыскивают транквилизаторы. Последним дополнением к смерти как уголовному наказанию было траурное покрывало. Отныне осужденный не должен быть виден. Только зачтение приговора на эшафоте сообщает о преступлении, которое не должно иметь лица. Семиотика наказания: 1) правило минимального количества: с идеей преступления связывалась идея скорее невыгоды, нежели выгоды; 2) правило достаточной идеальности: сердцевину наказания должно составлять не столько действительное ощущение боли, сколько идея боли – боль от идеи боли; 3) правило побочных эффектов: наказание должно оказывать наибольшее воздействие на тех, кто еще не совершил проступка; 4) правило абсолютной достоверности: мысль о всяком преступлении и ожидаемой от него выгоды должна быть необходимо и неразрывно связана с мыслью о наказании и его результате - законы должны быть абсолютно ясными и доступными каждому; 5) правило общей истины: верификация преступлений должна подчиняться критериям, общим для всякой истины - отсюда, в частности, идея презумпции невиновности - научное доказательство, свидетельства органов чувств и здравый смысл в комплексе должны формировать глубинное убеждение судьи; 6) правило оптимальной спецификации: необходима исчерпывающе ясная кодификация преступлений и наказаний - при конечной ее цели в виде индивидуализации (особо жесткое наказание рецидивистов как осуществивших намерения очевидно преступной собственной воли).Публичная казнь не восстанавливала справедливость, она реактивировала власть. Целый вооруженный механизм окружает место казни: конные стражи, лучники, жандармы, солдаты. Он должен напомнить, что преступление – бунт против закона и что преступник – враг государя. Палач не просто проводит в жизнь закон, он также использует силу. Власть монарха, приказывавшая ему убивать и действительно убивающая его рукой, в нем самом не присутствовала; она не была тождественна его собственной жестокости. И наиболее ярко это выражалось, когда останавливала занесенную руку палача грамотой о помиловании. Таким образом, государь – не только власть, мстящая за нарушение закона, но и власть, способная приостановить и закон, и мщение. Власти, которая закаляется и обновляется в ритуальном обнаружении своей реальности в качестве избыточной власти.Вопрос изменения степени публичности наказания остается открытым. Сегодня нет публичных казней. Не реализована мечта реформаторов о городе наказаний, где тысячи театриков разыгрывали бы бесконечное многокрасочное представление правосудия, где наказания, воспроизводимые во всех деталях на декоративных эшафотах, создавали бы народное празднество свода законов. Фуко отмечает переход наказания от его сценичности и зрелищности к его скрытности. В истории наблюдается и обратный процесс: реализация в правосудии принципа гласности, и отправления правосудия в ряде случаев может нести публичный характер, характер зрелища. Происходит смещение акцента публичного внимания с самого наказания на процесс отправления правосудия.

6. Дело Сократа (468 — 399 гг. до н. э.).

Дела о нечестии.

В учении Анаксагора о небесных телах и явлениях, представление о Солнце как раскаленной глыбе, объяснение природы лунных затмений и пр., усмотрели подрыв традиционных религиозно-мифологических верований.(еще в 30-х годах V В.). Анаксагор был заключен в темницу, и ему грозила смертная казнь, и только заступничество его друга, влиятельного Перикла, смягчило его судьбу: он был приговорен к штрафу и изгнанию из Афин; впрочем, по другой версии, по удалении из Афин он все-таки был присужден к смерти заочно

В 415 г., за свои выпады против Элевсинских мистерий, одного из самых почитаемых в Афинах празднеств в честь богинь Деметры и Коры, подвергся обвинению в безбожии поэт и философ Диагор с острова Мелоса. Он был заочно осужден в Афинах, и за его голову была назначена денежная награда.

В 411 г., за пропаганду скептического отношения к богам из Афин был изгнан софист Протагор. Афинские власти через глашатая вытребовали сочинения знаменитого софиста у всех, кто их имел, и публично сожгли эти книги на городской площади

Дело против Сократа было возбуждено в марте 399 г. до н. э.

Судебное дело против Сократа было организовано Анитом. Непосредственным подателем жалобы выступил Мелет – второстепенный трагический поэт, задетый насмешками Сократа, Мелет. Демагог Ликон должен был подготовить мнение гелиастов — 500 присяжных заседателей, составлявших одну из 10 официальных судебных палат — дикастериев в Афинах.

Формула обвинения: «Заявление подал и клятву принес Мелет, сын Мелета, из [дема] Питфа, против Сократа, сына Софрониска, из [дема] Алопеки: Сократ повинен в том, что не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество; а наказание за то — смерть"».

Таким образом, Сократу было предъявлено два взаимосвязанных обвинения — в религиозном нечестии и развращении молодежи. Для подтверждения опасного воздействия Сократа на молодежь, обвинение указывало, что именно из круга его слушателей вышли два наиболее опасных экстремиста Алкивиад и Критий, причинивших, один при демократии, а другой при олигархии, больше всего зла своему отечеству

Сократ отказался от подготовки правильной защитительной речи, исполненной обычных в таких случаях уловок и молений о снисхождении; в нестандартном выступлении на суде отклонил оба предъявленных ему обвинения как нелепые и необоснованные, и, со своей стороны, настаивал на благодетельности своей просветительской миссии для Афинского государства.

Согласно Платону («Апология Сократа») на обвинение в развращении юношества Сократ отвечает:

- немыслимо, чтобы все афиняне, вся община в целом воспитывала молодых людей к лучшему, как то утверждает обвинение, а один Сократ их развращал;

- немыслимо также, чтобы Сократ стал портить своих молодых друзей умышленно, зная, что этим он может повредить самому себе;

- а если он делал так неумышленно, то надо было объяснить ему это, а не карать.

Обвинение в религиозном нечестии отводится через перетолкование обвинения: обвинитель провоцируется на утверждение, что Сократ вообще не признает никаких богов (не только богов полиса), а затем доказывается, что это невозможно, ибо невероятно, чтобы Сократ, признавая деяние демонов (daimonia pragmata), их знамения, не признавал самих демонов, а признавая детей богов, каковыми являются демоны, не признавал богов.

В афинском суде стороны могли обменяться двумя парами речей: по сути дела первый раз и, в случае вынесения обвинительного приговора, относительно меры наказания — второй. На процессе Сократа результаты голосования после первого обмена речами были таковы: суд признал его виновным большинством в 280 голосов против 220.

В афинском судопроизводстве процессы разделялись на «ценимые» и «неценимые». «Неценимыми» были те, в которых наказание было предусмотрено действующими законами, а «ценимыми» — те, в которых наказание назначал суд. В таком случае после первой подачи голосов, когда решался вопрос, виновен ли подсудимый, следовало второе голосование (если вердикт был обвинительный) относительно меры наказания или штрафа. Наказание предлагал как обвинитель, так и подсудимый, причём последнему было невыгодно назначать себе слишком малое наказание, потому что тогда судьи могли склониться на сторону наказания, предложенного обвинителем.

Когда Сократу предложили назначить штраф, он ни сам не назначил его, ни друзьям не позволили, а, напротив, даже говорил, что назначать себе штраф — это значит признать себя виновным. Потом, когда друзья хотели его похитить из тюрьмы, он не согласился и, кажется даже посмеялся над ними, спросив, знают ли они такое место за пределами Аттики, куда не было бы доступа смерти.

Выступая второй раз, он не только не молил о снисхождении, не только не предлагал встречно, в порядке самооценки, как того требовал обычай, какого-либо более умеренного для себя наказания, — во всяком случае, не делал этого всерьез, соглашаясь уплатить сообразно своим возможностям чисто символическую пеню в 100 драхм, — но даже, нарушая всяческое приличие, требовал для себя, за свое служение городу, высшей награды, определявшейся, например, победителям на Олимпийских играх или тираноубийцам, — кормления в пританее.

За предложение обвинителей определить ему наказанием смерть проголосовало 360 судей, против — только 140. Резкая перемена в настроении суда, выразившаяся в увеличении противных Сократу голосов еще на 80 могла быть обусловлена впечатлением от горделивой речи обвиняемого. Отказываясь идти на компромисс с обвинением, отказываясь хотя бы в малейшей степени признать себя виновным уже после того, как суд признал его таковым, Сократ тем самым ставил под сомнение и самый приговор, и право народного суда решать его дело. Бросая, таким образом, вызов суверенному народу, он не мог ожидать чего-либо другого, кроме нового решительного и бесповоротного осуждения.

Гегель: «Сократ был признан судьями виновным в отношении содержания обвинительной жалобы, но к смерти он был осужден потому, что он отказался признать компетенцию и верховенство народа над обвиняемым».

Заключенный после суда в темницу, он провел там целый месяц в ожидании казни. В тот момент на Делосе справлялись празднества в честь Аполлона, для участия в которых из Афин посылали специальное священное посольство; закон воспрещал приведение в исполнение смертных приговоров до возвращения в Афины корабля с этим посольством. Весь этот месяц Сократ, по свидетельству его учеников, сохранял невозмутимое спокойствие духа. Поскольку к нему допускались посетители, он не прерывал своего общения с друзьями и учениками, беседовал с ними на разные темы, но решительно отклонял все предложения о побеге. Страшнее смерти он по-прежнему считал измену своему долгу и своим идеалам, в частности, и своему представлению о справедливости. А оно, согласно его словам в платоновском «Критоне», запрещало ему отвечать на несправедливость — несправедливостью, на неправый приговор государства — столь же неправым уклонением от подчинения этому приговору.

В диалоге Критон Платон изображает беседу Критона с Сократом, приговоренным к смертной казни и заключенным в тюрьму. Критон старается убедить Сократа бежать, чтобы спастись от смерти. Сократ не поддается его убеждениям, указывая на безусловную обязанность подчиняться законам и предлагая ему представить, что бы сказали в данном случае сами законы. "Пусть мы вознамерились бежать; вдруг приходят законы и, вступаясь за общее дело республики, говорят: скажи нам, Сократ, что ты это задумал? Видно, умышляешь причинить погибель и нам, законам, и целому обществу? Разве общество может еще существовать, если судебные решения в нем не имеют никакой силы?" Если бы сослаться при этом на то, что Сократу самому обвинительным приговором сделана несправедливость, законы отвечали бы: "Не мы ли тебя родили? Не чрез нас ли твой отец женился на твоей матери и дал тебе жизнь? Получив благодаря нам бытие и воспитание, можешь ли сказать, что не потомок наш и не раб? Думаешь ли ты, что твои и наши права равны, что, когда мы повелеваем, ты имеешь право противодействовать? Государству подчинены и мать, и отец, и все твои предки. Пусть оно бьет, налагает оковы, ведет на войну для ран и смерти - надо подчиняться. К тому же, родив и воспитав тебя и дав все зависевшее от нас прекрасное, мы предоставили на волю узнать нас и, если не понравимся, взять свое имущество и удалиться куда угодно. Но кто, видя, как мы решаем судебные дела и управляем государством, остался, тот почитается давшим согласие исполнять все, что бы ни было приказано".

Присутствовавший при этом горячо преданный Сократу, но простодушный человек, некий Аполлодор сказал: — Но мне особенно тяжело, Сократ, что ты приговорён к смертной казни несправедливо. Сократ, говорят, погладил его по голове и сказал: — А тебе, дорогой мой Аполлодор, приятнее было бы видеть, что я приговорён справедливо, чем несправедливо?»

Такие резонансные судебные процессы знаменовали циклический кризис судебной системы, что вело к ее последующей перестройке.

Дата добавления: 2014-01-04