Идея закона в «Философии права» Гегеля

Когда закон не нуждается в исключениях, ограничениях и видоизменениях, то всего лучше обходиться без них. Такие подробности влекут за собою новые подробности. Не следует делать изменений в законе без достаточного к тому основания.

Если закон устанавливает какое-либо наказание, следует по возможности избегать выражения его в денежной форме (вследствие колебания ценности монеты).

Законы не должны вдаваться в тонкости; они предназначаются для людей посредственных и содержат в себе не искусство логики, а здравые понятия простого отца семейства.

Юстиниан постановил, что жена может развестись с мужем, не теряя при этом своего приданого, если муж в продолжение двух лет не мог исполнять своих супружеских обязанностей. Затем он изменил свой закон, предоставив несчастному трехлетний срок. Но в подобном случае два года стоят трех, а три года стоят не больше двух.

Мотивировка закона должна быть достойна законна. Один из римских законов постановляет, что слепой не может вести дела на суде, потому что не видит знаков судебной власти. Можно подумать, что нарочно приведен столь плохой резон, когда есть так много других, основательных.

Презумпция закона лучше презумпции человека. Французский закон считает подложными все документы, подписанные купцом за десять дней, предшествующих банкротству; такова презумпция закона. Закон Платона требовал наказания человека, лишившего себя жизни не с целью избежать позора, но по малодушию. Это был дурной закон в том смысле, что он требовал от судьи заключения о мотивах в том единственном случае, когда их нельзя было узнать через признание виновного.

Законы, от исполнения которых можно уклониться, ослабляют действие законодательства. У римлян закон Фальцидия предписывал, чтобы наследник всегда получал четвертую часть наследства; другой закон предоставил завещателю право воспретить наследнику удержание этой четвертой части. Это значило издеваться над законом, потому что закон Фальцидия становился таким образом бесполезным: если завещатель был за своего наследника, последний не нуждался в законе Фальцидия; если же он был против своего наследника, то лишал его возможности пользоваться этим законом.

Остерегаться давать законам такую форму, которая противна природе вещей. В проскрипции принца Оранского Филипп II обещает тому, кто умертвит его, или наследникам убийцы двадцать пять тысяч экю и дворянство – обещает словом короля и служителя божия. Дворянство за такое дело! И такое дело, предписываемое от имени служителя божия! Все это одинаково ниспровергает понятие чести, нравственности и религии.

Законам должна быть присуща известная чистота. Предназначенные для наказания людской злобы, они должны сами обладать совершенной непорочностью. В вестготском законе находится забавное постановление, обязывавшее евреев есть всякую пищу, приготовленную со свининой, хотя и разрешавшее им не есть самого свиного мяса. Это было большой жестокостью: евреев подчиняли закону, который был противен их собственному закону, и оставляли им из этого последнего лишь то, что могло служить их отличительным признаком.

Законы всегда сталкиваются со страстями и предрассудками законодателя. Иногда они проходят сквозь эти последние, принимая от них лишь некоторую окраску; иногда же задерживаются ими и с ними сливаются.

После того, как люди изобрели многочисленные потребности и их приобретение переплелось с удовлетворением, могли образоваться законы.

То, что есть право в себе, положено в его объективном наличном бытии, т. е. определено для сознания мыслью и известно как то, что есть и признано правом, как закон; посредством этого определения право есть вообще позитивное право. То, что есть право, лишь становясь законом, обретает не только форму своей всеобщности, но и свою истинную определенность. Поэтому в представлении о законодательстве надо иметь в виду не только тот момент, что посредством этого законодательства высказывается нечто в качестве общезначимого правила поведения; важнее этого внутренний существенный момент - познание содержания в его определенной всеобщности.

Составить кодекс – речь ведь идет не о том, чтобы создать систему новых по своему содержанию законов, а о том, чтобы познать наличное содержание законов в его определенной всеобщности, т. е. постичь его мыслью и указать его применение к особенному, Поскольку положенность составляет ту сторону наличного бытия, в которой может выступить и случайность, порождаемая своеволием и другой особенностью, постольку то, что есть закон, может быть отличным по своему содержанию от того, что есть право в себе.

Однако помимо применения к особенному положенность права включает в себя применимость к единичному случаю. Тем самым оно вступает в сферу не определяемого понятием количественного (количественного для себя или как определения ценности при обмене одного качественного на другое качественное). Определенность понятия указывает лишь общую границу, внутри которой еще происходит колебание в ту или иную сторону. Однако, для того чтобы имело место осуществление, это колебание должно быть прервано, вследствие чего внутри этой границы появляется случайное и произвольное решение. Невозможно разумно определить или посредством применения проистекающей из понятия определенности решить, что более справедливо: наказать за проступок сорока ударами или на один удар меньше, наложить штраф в пять талеров или в четыре талера и двадцать три гроша, присудить к одному году тюремного заключения, или к тремстам шестидесяти четырем дням, или же к одному году и одному, двум, трем дням? И все-таки даже один лишний удар, один лишний или недостающий талер или грош, одной неделей, одним днем больше или меньше тюремного заключения - уже несправедливость. Сам разум признает, что случайность, противоречие и видимость обладают своей, хотя и ограниченной, сферой и своим правом, и не стремится такого рода противоречия довести до равенства и справедливости: здесь действует только заинтересованность в осуществлении, заинтересованность в том, чтобы вообще было принято определение и решение, пусть любым образом (внутри данной границы).

От официального кодекса требуются, с одной стороны, простые всеобщие определения, а с другой стороны, природа конечного материала ведет к бесконечным дальнейшим определениям. С одной стороны, объем законов должен быть законченным замкнутым целым, с другой - существует постоянная потребность в новых правовых определениях. Но так как эта антиномия относится к специализации всеобщих принципов, которые остаются незыблемыми, то это не ограничивает права на законченный кодекс, так же как и на то, чтобы эти всеобщие простые принципы для себя в отличие от их специализации были понятны и отчетливо сформулированы.

Право, вступившее в наличное бытие в форме закона, есть для себя, самостоятельно противостоит особенному волению и мнению о праве и должно сделать себя значимым как всеобщее. Это познание и осуществление права в особенном случае без субъективного чувства особенного интереса принадлежит публичной власти, суду. Каждый индивид имеет право искать суда, он должен знать законы, ибо в противном случае это право ничем бы ему не помогло. Необходимо, чтобы законы были доведены до всеобщего сведения.

Но индивид обязан также предстать перед судом. Перед судом право получает определение, согласно которому оно должно быть доказуемо. Право, которое я имею, должно быть и положенным: я должен суметь представить, доказать его и лишь посредством того, что в себе сущее также оказывается и положенным, оно может быть значимым в обществе.

К составу прав субъективного сознания относятся как публичное оглашение законов, так и возможность знать осуществление закона в особом случае, а именно ход внешних действий, правовых оснований и т. д. Поскольку этот процесс в себе общезначим, то, хотя отдельный случай по своему особенному значению касается только интереса тяжущихся сторон, всеобщее его содержание относится к заключающемуся в нем праву, и решение суда затрагивает интересы всех: судопроизводство должно быть публичным.

Фейербах Людвиг Андреас (1804 – 1872) — немецкий философ, разработавший концепцию антропологического материализма Родился в семье извест­ного правоведа Ансельма Фейербаха

В сборнике высказываний «Право и государство» приводится следующее его положение: «Право первоначально не зависит от закона, а, наоборот, закон зависит от права. Закон закрепляет только то, что является правом и по праву, только превращает право в долг для других». Таким образом, закон есть внутреннее опосредование права как целого. Право, в свою очередь, также есть опосредование: «Право есть нечто вторичное; праву предшествует то, что не является право, т. е. то, что есть больше права, что не является человеческим установлением». Как на базис права, Л. Фейербах указывает на «жизнь», но подробно детерминацию права «жизнью» он не прослеживает.

Представляет интерес трактовка Л. Фейербахом природы закона: «Закон, говорю я, предполагая закон разумный, справедливый, а не аристократический или деспотический, закон вообще является не чем иным, как моим стремлением к счастью другого человека». Ниже он уточняет: «Мое право – это мое стремление к счастью, признанное законом…».

О законе Л. Фейербах также говорит: «Но закон в действительности есть не что иное, как желание, к исполнению которого, если это правовой закон, я принуждаюсь, а за неисполнение наказываюсь, независимо – божественной или мирской властью». По Л. Фейербаху, закон – это не столько воля, сколько желание. Желание, как полагает он, не может быть беспредметным: оно нуждается в каком-то предмете. От чувственно-сенсуалистической интерпретации закона перебрасывается далее мостик к материалистическому обоснованию законодательной и преступной деятельности.

Так, с пафосом он заявляет: «От порока и преступления человека удерживает не “добрая воля философов морали” и не вмешивающийся “разум” криминалистов, подобных А. Фейербаху, – умный, вовремя предотвращающий собственные слабости и соблазны разум; от них удерживает только счастье, связанное с наслаждением необходимыми благами после выполненной работы…».

Связь закона с жизнью чувственно-наглядно выражается в законодательной деятельности, которую есть только законотворчество, но и «законоисполнение», непосредственно в практике правоприменения «дающее» закон. В «Сущности христианства» мы находим такое рассуждение: «Всякий исполняющий закон сводит его на нет. Закон имеет авторитет, имеет значение лишь против беззакония. Но всякий, кто в совершенстве исполняет закон, как бы говорит закону: я сам хочу того же, чего ты хочешь, и утверждаю делом твои приказания; моя жизнь есть истинный, живой закон. Поэтому исполнитель закона неизбежно заступает место закона, и притом как новый закон, именно такой закон, иго которого легко и приятно».

Цитируемый фрагмент, содержит, очевидно, не только образ «живого закона», дополняющего «закон мертвый». Безупречное исполнение закона, как полагает Л. Фейербах, силой примера оказывает мощное воздействие на человека, так как через инстинктивный механизм подражания активизирует склонности, другие чувственные импульсы. В чувственно-материалистической трактовке закон — это феномен прежде всего чувства и желания, а затем уже разума и воли. Сложная, многоуровневая структура закона не учитывается в его рационалистической и волюнтаристской интерпретации как предписания разума, выражающего волю субъекта

Критика гегелевской философии права К. Марксом (1818–1882)

Законодательная власть не создаёт закона, — она лишь открывает и формулирует его.

Дата добавления: 2014-01-04