Семантика диалога

При написании диалогов следует держать в голове несколько сугубо технических правил.

1. Начинать диалог как можно позже, заканчивать как можно раньше. То есть бесполезно и просто вредно обрамлять его этикетными рамками, которыми неизбежно сопровождается разговор в реальной жизни. «Здравствуй — привет — как дела — нормально — слушай, я вот тебя спросить хотел — давай, спрашивай» — все это можно смело обрéзать и сразу перейти к сути. То же самое относится к финальным «ну пока, созвонимся-спишемся». И не нужно возражать, что герой не может спрашивать что-то важное прямо так, с бухты-барахты — это, мол, не в его характере. Вводные реплики не отсутствуют. Они просто выносятся за рамки повествования.
Вот знаменитое начало «Пиковой дамы» (знаменитое хотя бы тем, что в Литинституте его заставляют заучивать наизусть):
Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра. Те, которые остались в выигрыше, ели с большим аппетитом; прочие, в рассеянности, сидели перед своими приборами. Но шампанское явилось, разговор оживился, и все приняли в нем участие.
— Что ты сделал, Сурин? — спросил хозяин.
Вдумайтесь. Герои провели вместе всю ночь; но их диалог начинается только после того, как «разговор оживился».Это правило неукоснительно работает даже для такого персонажа, как Акакий Акакиевич Башмачкин. Вот он приходит к портному с просьбой починить старую шинель:
Петрович прищурил на него очень пристально свой единственный глаз, и Акакий Акакиевич невольно выговорил:
— Здравствуй, Петрович!
— Здравствовать желаю, судырь, — сказал Петрович и покосил свой глаз на руки Акакия Акакиевича, желая высмотреть, какого рода добычу тот нес.
— А я вот к тебе, Петрович, того...
Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения. Если же дело было очень затруднительно, то он даже имел обыкновение совсем не оканчивать фразы, так что весьма часто, начавши речь словами: «Это, право, совершенно того...» — а потом уже и ничего не было, и сам он позабывал, думая, что все уже выговорил.
— Что ж такое? — сказал Петрович и обсмотрел в то же время своим единственным глазом весь вицмундир его, начиная с воротника до рукавов, спинки, фалд и петлей, — что все было ему очень знакомо, потому что было собственной его работы. Таков уж обычай у портных: это первое, что он сделает при встрече.
— А я вот того, Петрович... шинель-то, сукно... вот видишь, везде в других местах, совсем крепкое, оно немножко запылилось, и кажется, как будто старое, а оно новое, да вот только в одном месте немного того... на спине, да еще вот на плече одном немного попротерлось, да вот на этом плече немножко — видишь, вот и все. И работы немного...
В этом диалоге внимание читателей в первую очередь привлекает то, как Гоголь раскрывает характер своего робкого героя, все эти его «того...». Но мы не замечаем того, что в его путаной, неопределенной речи ключевое слово — «шинель» возникает сразу же. Кажется, что это совершенно естественно — но кажется так только благодаря мастерству Гоголя. Писатель с дарованием поменьше нагородил бы кучу слов, прежде чем добраться до ключевого. Что, конечно, психологически соответствовало бы характеру персонажа, но едва ли сделало бы повесть такой пронзительной.

2. Если в диалоге участвует протагонист — он доложен выходить из него немного другим, чем он вошел в него. Его эмоциональное, умственное, нравственное состояние должно хоть немного измениться. В лучшую или в худшую сторону — это зависит от того, в каком месте фабулы разговор происходит, но обязательно должно.
Это относится даже к самым незначащим на первый взгляд проходным диалогам. По дороге на остров Лидо манновский Густав Ашенбах вступает в перепалку со своим гондольером. Ашенбах нанимал его от вокзала до пристани вапоретто, а тот везет его через лагуну прямо на Лидо. Казалось бы, совершенно бытовое недоразумение. Но взбудораженному Ашенбаху оно видится мистическим предзнаменованием, а сам жуликоватый гондольер — Хароном.
— Я ничего, ровно ничего вам не заплачу, если вы меня завезете не туда, куда мне надо.
— Вы хотите на Лидо.
— Но не с вами.
— Я хорошо вас везу.
«Это правда, — подумал Ашенбах и опять размяк. — Правда, ты хорошо меня везешь! Даже если ты заришься на мой бумажник и ударом весла в спину отправишь меня в Аид, это будет значить, что ты вез меня хорошо».
Писатель едет на курорт, отдыхать; но он сам накручивает себя, словно заранее готовя к роковой встрече. Чтобы вы не думали, что это правило относится только к таким одухотворенным и высокоинтеллектуальным личностям, как Манн и Ашенбах, вот еще один диалог из молодежного романа Джузеппе Куликкьи. Молодой человек по имени Вальтер беседует со своей бывшей одноклассницей, а ныне — круглосуточной тусовщицей.
— Завтра вечером открывается сезон в Space-Lab’e. Может, придешь?
— Дорого слишком.
— Да брось. Я тебе на входе приглашение оставлю. Придешь?
— Ладно.
Мы попрощались.
И к этому диалогу примыкает начало следующей главки:
На дискотеки я ходил примерно раз в год, и всякий раз спрашивал себя, до какой же степени надо не знать, чем себя занять, чтобы снова сюда придти. К Space-Lab’у я подошел примерно в полдвенадцатого[1].
Кажется, что диалог чисто функциональный: герой должен получить приглашение, чтобы попасть в новое место действия, где его характер раскроется с новой стороны. Но для Вальтера дело обстоит совсем не так. Этот закомплексованный одинокий молодой человек просто потрясен, что такая офигительная модная девушка, как Энца, выказала к нему свой интерес и настойчиво приглашает его в ночной клуб! Может быть, ему наконец-то удастся поговорить с ней по душам (наивный молодой человек...). Может быть, это начало их романа. И поэтому после их краткого диалога он мчится туда, несмотря на всё свое презрение.

Дата добавления: 2014-01-04