Лекция 10. 1.Понятие об эволюции языка и ее формах

План

ЭВОЛЮЦИЯ ЯЗЫКА

1.Понятие об эволюции языка и ее формах.

2. Внутренние и внешние факторы языковой эволюции.

3. Вопрос о причинности языковых изменений.

4.Фонетические законы и морфологическая аналогия.

5.Основные тенденции в развитии языка.

6.Стадиальные теории развития языка.

7.Социально-исторические типы языков.

1.Понятие об эволюции языка и ее формах. Понятие эволюция следует толковать как естественное постепенное изменение какого-либо объекта, в отличие от революции, резкого качественного скачка, в результате которого объект изменяется коренным образом, превращаясь в другой объект. Языку, по мнению большинства ученых, свойственно эволюционное развитие: в противном случае в результате каждого революционного скачка прежний язык изменялся бы коренным образом и исчезало бы взаимопонимание между людьми, между старшим и младшим поколениями. Впрочем, в отечественном языкознании высказывалась и противоположная точка зрения: например, Н. Я. Марр и его последователи считали, что языку, как и другим общественным явлениям, свойственны не только эволюционные, но и революционные изменения (См.: Общее языкознание. М., 1970, с. 298-302).

Выделяют следующие формы эволюции языка: изменение, развитие, деградация, совершенствование.

1) Изменение языка представляет собой обычную замену одного элемента языковой системы другим (А>В) без качественного усложнения или упрощения системы.

2) Развитие языка – это изменение языковой системы в сторону ее усложнения (это движение от низшего к высшему, от простого к сложному); как частный случай – это появление новых языковых единиц, новых значений у слов и т. п. (Ø>A);

3) Деградация языка представляет собой такое его изменение, которое ведет к упрощению языковой системы; как частный случай – это исчезновение, выход из употребления какой-либо единицы, сокращение количества единиц, значений у слова, грамматических категорий, типов синтаксических конструкций (A>Ø).

Естественно, что чем сложнее языковая система, тем эффективнее она обслуживает коммуникативные и когнитивные (интеллектуальные) потребности общества; чем проще языковая система, тем меньше у нее возможностей для выражения отвлеченных (абстрактных) понятий, сложных мыслей и идей.

4) Совершенствование языка – это сознательное вмешательство общества в процесс развития языка. Процесс совершенствования языка связан с возникновением и развитием литературного языка.

Сложность литературного языка как объекта изучения заключается в том, что, с одной стороны, он является саморазвивающимся объектом, которому свойственны закономерности естественного развития языка; с другой стороны, общество сознательно вмешивается в это развитие, стремясь совершенствовать литературный язык (нормализаторская деятельность, художественное творчество, языковая политика). Вопрос о соотношении стихийного и сознательного факторов в развитии литературного языка сложен и дискуссионен (Подробнее о формах эволюции языка см: Рождественский Ю. В. «Лекции по общему языкознанию». М., 2002. С. 255-282; Якубинский Л. П. «Ф. де Соссюр о невозможности языковой политики»).

2.Внутренние и внешние факторы языковой эволюции. Вопрос о соотношении внутренних и внешних факторов эволюции по-разному решается представителями разных философских направлений. В целом можно говорить о двух противоположных точках зрения: а) с диалектической (эволюционистской) точки зрения источником любого развития, главным фактором являются внутренние противоречия, существующие в том или ином объекте, явлении; необходимость устранения (разрешения, снятия) противоречия и приводит к эволюции данного объекта; б) с механистической (метафизической) точки зрения источником любого развития, движения является внешний толчок, какие-либо внешние обстоятельства, заставляющие объект меняться.

При этом эволюционистская точка зрения отнюдь не отрицает того, что внешние факторы определенным образом влияют на изменение и развитие объекта, речь идет лишь о том, что влияние внешних факторов не является определяющим. В свою очередь и механистическая точка зрения не отрицает внутренней причинности развития, но источником, первопричиной любого развития видит внешний толчок.

Общий ход развития эволюционистских концепций характеризуетсяпостоянным отказом от абсолютизации внешних факторов (ламаркизм) и возрастающим интересом к внутренней причинности (дарвинизм, гегельянство, марксизм). Уже в гегелевской диалектике был выдвинут принцип самодвижения, саморазвития, источником которого является борьба внутренних противоречий, присущих каждому явлению, каждому процессу. Речь идет о том, что какое-либо внутреннее противоречие обязательно, постоянно присутствует в устройстве любого объекта, в результате снятия этого противоречия происходит развитие объекта, переход его в новое качество, но как только устраняется, разрешается данное противоречие, ему на смену сразу же возникает новое противоречие, и поэтому эволюционный процесс бесконечен.

Внутренние (или диалектические) противоречия характеризуются следующими особенностями: 1) они, а не внешние события, являются основным источником развития любого объекта, первопричиной развития; 2) диалектические противоречия всегда имеют две стороны: ведущую и ведомую; 3) разрешение диалектического противоречия всегда означает поражение одной из сторон – ведомой, но поражение не в смысле уничтожения этой стороны, а в том смысле, что в ведомой стороне уничтожаются свойства, не совместимые с развившимися свойствами другой, ведущей стороны; 4) диалектические противоречия отражают глубинную сущность явления, они не лежат на поверхности, их открывает наука; 5) в диалектическом противоречии между содержанием и формой ведущей стороной всегда является содержание: оно активно, и именно его изменение заставляет меняться форму.

3.Вопрос о причинности языковых изменений. Лингвистика внесла значительный вклад в общую теорию эволюции. Разные направления языкознания по-разному отвечали на вопрос о причинах языковых изменений.

1) Философский рационализм. Рационалистическая философия XVII-XVIII вв., фактически опираясь на предшествующую традицию, восходящую еще к античности, все изменения звуков и форм языка пыталась объяснить «нестрогостью» употребления, нечетким произношением звуков, косноязычием, приводящим к «порче» языка. Ср., напр., рассуждение библиотекаря Российской Академии Наук Александра Ивановича Богданова (посл. треть XVIII в.), который в рукописи «О происхождении всех вообще азбучных слов русского языка» так объяснял причины звуковых изменений: «Сие произошло, мнится, от невыговору языка картавых людей, шепеляватых, хрипловатых, бубнивых, бормотунов и прочих косноязычников». Однако эта «порча» языка не затрагивает его глубинного рационального содержания и касается лишь внешних, поверхностных аспектов, поэтому такие изменения обратимы: они могут быть ликвидированы в результате строгой и настойчивой деятельности блюстителей языка: грамматистов, философов, логиков, писателей. Очевидно, что подобные объяснения уже не могли удовлетворить лингвистическую науку XIX в., поскольку с помощью сравнительно-исторического метода удалось установить, что звуковые изменения имеют определенную направленность, а значит, носят характер законов.

2) Ранние компаративисты. Весь XIX в. – эпоха безраздельного господства исторического языкознания с его настойчивым призывом изучать историю языка в связи с историей народа. В ранних концепциях сравнительно-исторического языкознания основным фактором языковой эволюции признавался внешний фактор, который условно можно назвать социально-историческим: племена расселялись по Земле, менялись природные и социальные условия их обитания, возникала необходимость давать названия новым предметам и неизвестным прежде явлениям (новые растения, животные, особенности ландшафта, климата, новые виды деятельности); другой, собственно социальный фактор – языковые контакты с новыми соседями. Однако социально-исторические факторы не могли удовлетворительно объяснить языковые изменения формального характера: изменения звуков и грамматических форм.

3) Младограмматики. Наиболее полно и последовательно теория звуковых законов была сформулирована в работах младограмматиков. В качестве причины фонетических изменений был выдвинут антропофонический фактор: звуковые изменения происходят вследствие экономии произносительных усилий, стремления человека к удобству произношения, т. е. причина их лежит в психологии человека. Фонетические изменения могут, в свою очередь, повлечь за собой изменение грамматических форм (ср.: постеля – постель). Однако очень многие грамматические изменения нельзя вывести из фонетических (напр., невозможно объяснить, почему в русском и др. славянских языках исчезло двойственное число, развилась категория одушевленности, исчезли простые прошедшие времена аорист и имперфект и мн. др.). Антропофонический фактор также обычно рассматривается как внешний по отношению к языку, поскольку причина изменений ищется не в самой системе языка, ее внутренних противоречиях, а в говорящем человеке.

4) Гумбольдт. Заслугой сравнительно-исторического языкознания и философии языка XIX в. является обнаружение еще одной важной причины языковых изменений, которую В. фон Гумбольдт и его последователи формулировали как «работа духа». Движение «духа», его творческое развитие есть исконно присущее ему свойство, оно выступает поэтому первопричиной развития народов и их языков. Гумбольдт: «Разделение человеческого рода на народы и племена и различие их языков и диалектов взаимосвязаны, но находятся также в зависимости от третьего явления более высокого порядка – воссоздания человеческой духовной силы во всё более новых и часто более высоких формах». Если освободить эту точку зрения от терминологии немецкого идеализма, которой оперирует Гумбольдт, то можно сказать, что первопричина языковых изменений лежит в развитии человеческого мышления.

5) Плюралистические концепции. Следует, однако, заметить, что гумбольдтианская концепция слабо объясняет причины фонетических изменений. Трудно потребностями обмена мыслями объяснить, например, развитие аканья в русском языке или утрату фонемы «ять». Если же мы признаем, что фонетические изменения объясняются другого рода причинами, тогда логически следует признать, что вообще отсутствует единая, главная причина языковых изменений, что таких причин несколько или даже множество, что в развитии языка причудливо взаимодействуют внутренние (интралингвистические) и внешние (экстралингвистические) факторы. Такой точки зрения придерживался представитель французской социологической школы Морис Граммон (1866-1946): «Всюду утверждают, что причины языковых изменений неизвестны и таинственны. Это неточно. Их существует множество». Основных причин, по Граммону, семь: а) влияние расы; б) влияние климата; в) влияние государства; г) неисправленные ошибки детей; д) закон наименьших усилий; е) мода; ж) аналогия. Однако механическое соединение многих факторов языковой эволюции малоэффективно, оно не дает возможности увидеть, какие из факторов являются главными, а какие – второстепенными, и не дает ответа на вопрос: чем в конечном итоге определяется языковая эволюция – внешними факторами или внутренней причинностью.

6) Эволюционистские концепции советского языкознания пытаются соединить «линию Гумбольдта» и антропофонический фактор, так как совершенно очевидно, что, с одной стороны, развитием человеческого мышления трудно объяснить звуковые изменения, носящие чисто формальный характер (напр., развитие аканья в русском языке или утрату фонемы ѣ «ять»). С др., стороны, антропофонический фактор не в состоянии объяснить развитие грамматических категорий, новых более сложных синтаксических структур и т. п. Одной из удачных попыток такого синтеза является «закон Е. Д. Поливанова», сформулированный им в статье «Где лежат причины языковой эволюции?» (1931). Евгений Дмитриевич Поливанов (1891-1938) источником языковых изменений считал стремление к экономии трудовой энергии, или иначе – «человеческую лень». Речевую деятельность определяют два закона, которые, в сущности, можно считать двумя сторонами одного закона: а) закон экономии произносительных усилий; б) закон экономии мыслительных усилий.

Тогда основное противоречие в развитии языка формулируется как противоречие между энергией, затрачиваемой на выражение мысли, и необходимостью адекватно и понятно выразить мысль. Получается, что «дух» не просто стремится найти наиболее совершенную форму для своего выражения, но и затратить на это минимум усилий, минимум языкового материала. В борьбе этих двух устремлений и происходит эволюция языка. Носители языка, с одной стороны, стремятся к эффективности общения, с другой – к минимуму энергетических затрат на общение. Это противоречие можно признать внутренним для языка, если вслед за Гумбольдтом и Потебней понимать язык как деятельность, направленную на соединение мысли и артикулируемого звука. «Закон Поливанова» хорошо согласуется и с «трудовой теорией» происхождения языка Ф. Энегельса, и с господствующим в отечественной психологии деятельностным подходом к психике человека. Ведущей стороной противоречия в теории Поливанова оказывалась «человеческая лень», или стремление к экономии произносительных и мыслительных усилий.

Иначе, чем Поливанов, продолжает «линию Гумбольдта» Т. П. Ломтев (1953 г.): «Основным внутренним противоречием, преодоление которого является источником развития языка… является противоречие между наличными средствами данного языка и растущими потребностями обмена мыслями». Это противоречие является именно внутренним по отношению к языку, потому что мышление и язык представляют собой диалектическое единство: язык в виде звуковых комплексов выступает по отношению к мысли как форма, а мысль выступает по отношению к этим звуковым комплексам как содержание. Поэтому это же противоречие формулируют еще и как противоречие между содержанием и формой. Ведущей стороной противоречия является, конечно, содержание, т. е. «растущие потребности обмена мыслями», ведомой, подчиненной стороной является языковая форма, изменяющаяся под влиянием усложняющегося содержания. Так или иначе это противоречие формулировали и другие советские лингвисты: а) Л. В. Щерба (противоречие между интересами понимания и говорения); б) Р. А. Будагов (противоречие между потребностями говорящих и ресурсами языка). Из сказанного становится понятным, почему социальный фактор не следует рассматривать только как внешний по отношению к языку: потребности в выражении и сообщении мыслей – это, несомненно, социальные потребности, неразрывно связанные со всем ходом развития общества. В то же время, как мы выяснили, само мышление не является чем-то внешним по отношению к языку, будучи его содержанием. Таким образом, мышление выступает как посредствующее звено, превращающее «внешние» социальные факторы во внутренние. Тем самым подход Т. П. Ломтева дает возможность ответить и на вопрос о роли внешних факторов в развитии языка: всё внешнее (изменения в социальной структуре общества, переселения, контакты) преломляется в мышлении и тем самым переходит во внутреннее. Что касается фонетических изменений, то они, по Ломтеву, не являются ведущими, определяющими языковую эволюцию; это именно изменения, не приводящие к развитию и совершенствованию языка. Прогнозируемость тех или иных фонетических изменений носит вероятностно-статистический характер. Жизнеспособность фонемы в языке связана с ее смыслоразличительной способностью: чем больше функциональная нагрузка на эту фонему, чем больше слов и морфем она разграничивает, тем меньше вероятность ее исчезновения, совпадения с какой-либо другой фонемой.

7) Структуралистские эволюционные теории пытаются объяснить эволюцию языка внутренними противоречиями, заложенными в системе языка, в его устройстве. Поскольку язык в структуралистских концепциях представляет собой систему подсистем, или уровней (фонемный, морфемный, лексический, синтаксический уровни), то решение вопроса о причинах языковой эволюции сводилось к решению ряда взаимосвязанных проблем: а) поскольку каждый уровень относительно самостоятелен, то необходимо найти причину эволюции каждого уровня (т. е. причины фонетических, морфологических, лексических и синтаксических изменений); б) поскольку уровни все-таки связаны и являются подсистемами единой системы языка, необходимо установить иерархию причин, т. е. показать, как взаимодействуют уровни, как изменения на одном уровне влияют на изменения на другом уровне языковой системы; и главное ответить на вопрос: изменения на каком из уровней являются ведущими, определяющими всю языковую эволюцию; в) возможно ли, что на всех уровнях действует одна и та же (или сходная) причина изменений, иными словами, можно ли говорить об изоморфизме причин.

Решение проблемы в рамках структурализма началось с выяснения причины фонологических изменений.

А) Одно из первых теоретических решений вопроса о причине фонетических изменений было предложено представителями Пражской школы структурализма. Так, Николай Сергеевич Трубецкой (1890-1938) писал, что «фонологическая эволюция приобретает смысл, если используется для целесообразной перестройки системы… Многие фонетические изменения вызваны потребностью к созданию устойчивости… к соответствию структурных законов языковой системы» (1929). Вслед за Трубецким эту же идею формулирует его соратник Роман Осипович Якобсон (1896-1982) в работе «Принципы исторической фонологии» (1931): «Для традиционной исторической фонетики была характерна изолированная трактовка звуковых изменений, т. е. там не было внимания к системе, которая претерпевает эти изменения… фонология противопоставляет анатомически изолированному методу комплексный… Каждое изменение рассматривается в соответствии с той системой, внутри которой оно происходит. Звуковое изменение может быть понято только в том случае, если выяснена его функция в языковой системе». Таким образом, сама структура фонологической системы определяет, какой ей быть, определяет звуковую эволюцию данного языка.

Б) Французский структуралист Андре Мартине в работе «Принцип экономии в фонологических изменениях» (1955) пытается соединить традиционный антропофонический фактор (принцип экономии произносительных усилий) с фактором «давления системы» Трубецкого-Якобсона: «Традиционная артикуляция и даже вся совокупность различных реализаций той или иной фонемы может изменяться, если видоизменяется характер или направление давления, оказываемого системой». При этом под «давлением системы» понимается ее тяготение к внутренне логичной, экономной организации: «Принцип максимальной дифференциации… является в конечном счете великим организующим началом фонологических систем в границах естественной инерции и наиболее экономичного строения». Этот принцип противостоит принципу наименьших усилий, экономии умственной и физической деятельности. Взаимодействие принципов определяет границы варьирования фонем, наличие «зоны безопасности», обеспечивает сохранение «полезных противопоставлений» и устранение «бесполезных», избыточных противопоставлений. Фонетическая система тем самым рассматривается как самодостаточная, и изменения внутри нее объясняются из нее самой.

Советский историк языка Валерий Васильевич Иванов, интерпретируя концепцию Мартине, пытается представить взаимодействие антропофонического фактора с фактором «давления системы» как постоянно возобновляющееся противоречие между фонетической и фонологической системами, нарушение равновесия между ними: «Интересы языка как средства общения требуют наиболее четко организованной фонологической системы, в которой составляющие ее единицы – фонемы были бы максимально противопоставлены друг другу... Однако в естественных языках идеально построенных фонологических систем нет, да, как видно, их и не может быть. Объяснение этому факту можно найти в двусторонней природе звуков речи. С одной стороны, характер звуков речи непосредственно связан с работой органов речи, прямо зависит от физических особенностей действия этих органов, от артикуляционной базы носителей данного языка. С другой стороны, звуки речи… образуют систему, которая характеризуется прежде всего противопоставлениями этих единиц друг другу, что и позволяет им играть роль в различении словоформ, т. е. быть фонемами … Фонетическая и фонологическая системы, без сомнения, оказываются в единстве друг с другом, но в то же время они находятся и в противоречии. В основе фонологической системы лежит требование максимальной дифференциации языковых единиц, предельной четкости ее построения… чем проще фонологическое построение, тем надежнее оно как средство различения двух словоформ, а отсюда следует, что фонологическая система требует четкости и резкости в артикуляции звуковых реализаций и не терпит «смешения» этих реализаций. Собственно же фонетическая система строится на совершенно противоположной основе: ее определяет тенденция к «экономии произносительных усилий», т. е. стремление к ослаблению напряженности артикуляций, к облегчению работы органов речи, к уменьшению определенности в артикуляции того или иного звука, а следовательно, к ослаблению степени различаемости звуков, к уменьшению их противопоставленности. Таким образом, с одной стороны, стремление к максимальной дифференциации звуковых реализаций фонем, а с другой – тенденция к экономии произносительных усилий – таково противоречие, обусловливающее противодействие созданию идеально построенной фонологической системы». По существу это было изложение концепции Е. Д. Поливанова в терминах структурализма.

В) Один из первых опытов установления иерархии причин предпринял польский ученый Ежи Курилович (1958), выдвинувший положение о «давлении высшего уровня на низший». Так, по его мнению, морфология оказывает давление на фонологическую систему, а та, в свою очередь, оказывает определяющее влияние на антропофонический уровень. Выходит, что фонология лишь «чутко реагирует» на требования морфологии, а сама по себе лишена развития. А далее нечто высшее давит на морфологию, на язык в целом. Так в рамках структурализма наметился кризис эволюционистской концепции самодвижения: глобальную, конечную причину языковой эволюции следует искать вне языка.

Г) Стремясь остаться в рамках структурализма, несколько иным, чем Курилович, путем идет Владимир Константинович Журавлев (1991), распространяя принципы, выработанные школой Н. С. Трубецкого для фонологии, на морфологию: морфологические изменения тоже объясняются стремлением системы к равновесию. Выходит, что в морфологии, как и в фонологии, тоже мистическим образом постоянно нарушается неустойчивое равновесие системы, и необходимость восстановления равновесия приводит к перестройке системы. Аналогичным образом объясняется и взаимодействие различных уровней языковой системы: перестройка фонологической системы приводит к морфологическим изменениям, морфологическая система, в свою очередь, оказывает обратное воздействие на фонологическую, и между ними восстанавливается неустойчивое равновесие, которое тут же нарушается в каком-то другом звене системы… У Журавлева, таким образом, принцип замкнутого цикла: фонетика влияет на морфологию, морфология – на фонетику.

4.Фонетические законы и морфологическая аналогия. Итак, эволюционная концепция структурализма поставила вопрос об иерархии факторов языковой эволюции, о взаимодействии и взаимовлиянии разных уровней языковой системы, в частности, фонетического и морфологического уровней.

1) Фонетические законы. Заслугой сравнительно-исторического языкознания было открытие фонетических законов: звуковые изменения носят не случайный, хаотический характер, а закономерный, регулярный.

Датой рождения исторической фонетики можно считать 1818 г., когда Расмус Раск описал звуковые изменения, получившие впоследствии название германского передвижения согласных. Единицей описания в первое время была буква: исследователей интересовали «буквенные переходы», «буквенные соответствия». После труда А. Х. Востокова «Рассуждение о славянском языке» (1820) в центр внимания исторической фонетики постепенно выдвигается звук. Востоков определил исконное звучание отдельных славянских букв (юсов и еров). После Востокова уже нельзя было ограничиваться констатацией буквенных переходов, подсчетом «правильного» и «неправильного» употребления букв в данном памятнике письменности, необходимо за буквенными переходами разглядеть звуковые изменения.

Первоначальное накопление эмпирического материала о звуковых переходах создавало впечатление хаоса: казалось, что всё переходит во всё. Но полувековые поиски причин звуковых изменений дали в последней трети XIX в. весьма значительные результаты. Была создана фонетика, наука об устройстве звукового аппарата и физической природе звуков речи. Складывался антропофонический принцип объяснения звуковых изменений, каждое из которых непосредственно подводилось под то или иное изменение артикуляции, артикуляционной базы, артикуляционных привычек и т. п. Постепенно созревала идея регулярности звуковых изменений, выдвинутая еще Раском (он сопоставлял, напр., др.-греч. pater с др.-исл. fađir). Оказалось, что не всё переходит во всё: звуковое изменение обусловлено и ограничено синтагматикой (фонетической позицией).

Однако лишь младограмматики выдвинули постулат о непреложности фонетических законов и связанное с ним положение о том, что исключения из фонетических законов должны объясняться другими закономерностями. Если ранние компаративисты без колебаний связывали лат. sapiens и греч. sophos на основании сходств значения и звучания, то младограмматики отвергли такое сопоставление на том основании, что начальному лат. *s в греч. должен соответствовать придыхательный звук *h (septem – hepta); а – о, p – ph также не дают регулярных соответствий. Сущность фонетического закона младограмматиков формулируется следующим образом: звук [а] регулярно переходит в звук [в] в строго определенной позиции Р в данном языке L на данном этапе его развития Т. Эту формулировку можно представить в виде следующей формулы: [a>b] P/ L/T.

Так, напр., закон первой палатализации заднеязычных в праславянском языке может быть записан с помощью следующей формулы:

[г, к, х > ж’, ч’, ш’] перед’V/Slav.

Праславянские заднеязычные (г,к,х) переходили в мягкие шипящие перед гласными переднего ряда. Ср. следующие примеры перехода [к > ч’]: крик – кричи, рука – ручька (ручек), круг – кружить, нога – ноженька, муха – мушька (мушек) и др. под. Отступление от этой закономерности может свидетельствовать об изменении каких-либо параметров закона:

А) Действие другого фонетического закона: крик – кричать, стук – стучать, бег – бежать, дух – дышать как будто свидетельствует о том, что переход происходит не только перед гласным переднего ряда, но и перед [а]; на самом деле это не так: в праславянском на месте /а/ в этой позиции был долгий [ē] (э «ять»), а позднее начал действовать фонетический закон перехода [ē > a].

Б) Наличие случаев типа гибель, кидать, кий, хитрый также свидетельствует, что в эпоху первой палатализации в указанной позиции стоял какой-то другой гласный, и действительно: древнерусские формы гыбель, кыдати, кыи, хытрый показывают, что после к в этих словах и в праславянский период был гласный непереднего ряда, а следовательно, это была другая позиция.

В) наличие случаев типа цена, цесарь также заставляет предположить, что после [ц] был не гласный переднего ряда [е], а какой-то другой. И действительно: сопоставление с литовским kaina и германским Kaisar (лат. Caesar) говорит о том, что изначально в данной позиции после [к] был дифтонг, и поэтому закон первой палатализации не действовал; в позднем праславянском начал действовать закон монофтонгизации дифтонгов, в результате которого произошел переход [ai > ē]; и уже затем случился переход [к > ц] перед гласным переднего ряда, когда закон первой палатализации прекратил свое действие. Закон перехода [г, к, х > з’, ц’, с’] называют второй палатализацией заднеязычных, потому что по времени она происходила после первой в позиции перед гласными переднего ряда, образовавшимися из дифтонгов.

Г) Наличие случаев типа герой, гений, Кирилл, кентавр, кино, кефир, хитон, херувим может свидетельствовать, что эти слова не принадлежали к языку L в эпоху действия данного закона, т. е. заимствованы из другого языка уже после завершения процесса первой палатализации. Фонетический закон выступает здесь критерием разграничения своего и чужого. Отступление от фонетической закономерности в заимствованиях – свидетельство ее прекращения в эпоху заимствований.

Таким образом, подтверждается тезис младограмматиков о непреложности фонетических законов. Все «исключения» из фонетического закона на деле оказываются мнимыми и свидетельствуют об изменении одного из параметров формулы – Р, Т или L. Развитие звуковой материи языка есть смена фонетических законов. Новый закон отменяет действие старого, каждому из них отведено свое историческое время.

2) Морфологическая аналогия. Младограмматики обратили внимание еще на один тип «исключений» из фонетических законов: нарушения фонетических законов, вызванные действием морфологической аналогии. Рассмотрим действие морфологической аналогии на примере фонетического закона перехода [e>’o] («е» в «ё»), действовавшего в русском языке в XIV-XVIвв.:

а) позиция перехода – под ударением после мягкого согласного перед твердым: несу – нёс, чернеть – чёрный, медок – мёд, темнеть – тёмный и т. п.; перед мягким согласным перехода не происходило: темнеть – темень; денек – день, пенёк – пень и т. п.;

б) время перехода – XIV-XVIвв.; о том, что переход закончился к XVII веку свидетельствуют, в частности, поздние заимствования: котлета, патент, блеф, атлет и т. п. (мы не говорим: котлёта, патёнт, блёф, атлёт);

в) причина перехода – влияние на [э] последующего твердого согласного; в результате этого влияния [э] лабиализовался и становился менее передним (т. е. «двигался» в сторону [о]).

Однако в некоторых случаях мы наблюдаем действие того же закона и в позиции перед мягким согласным. Ср.: берёза – на берёзе, мёд – о мёде, несём – несёте и т. п. В этом и подобных случаях переход [e>’o] объясняется уже не фонетическими причинами, а морфологической аналогией, т. е. тенденцией к выравниванию парадигмы: берёза, берёзы, берёзу, березой и по аналогии: на берёзе.

Первоначально в исторических исследованиях морфологической аналогии, по выражению В. К. Журавлева, отводилась роль «мусорной корзины», куда складывались «исключения» из фонетических законов, т. е. «главным героем» исторической лингвистики был фонетический закон, а там, где фонетический закон почему-либо вступал в конфронтацию с грамматикой, морфологией, она налагала ограничения на его действие. Вот как, в частности представлял, взаимодействие фонетических законов и морфологической аналогии Г. Пауль: «В истории языка мы постоянно наблюдаем борьбу двух противоположных тенденций… Чем сильнее было разрушительное воздействие звуковых изменений на группы, тем активнее деятельность новообразований… Фактором, противодействующим разрушительному воздействию звуковых изменений, является образование по аналогии».

Первым, кто увидел проблему аналогии как самостоятельного фактора морфологической эволюции, был И. А. Бодуэн де Куртенэ. В работе «О роли аналогии в истории польского склонения» (1870) он показал, что морфологическая аналогия – не просто фактор, действующий совместно с фонетическими законами, морфологическая аналогия «преобладает» над фонетическими законами, т. е. «отменяет» действие фонетических законов. Иными словами, там, где сталкиваются фонетический закон и морфологическая аналогия, главнее оказывается морфологическая аналогия, именно она «берет верх».

Любое фонемное противопоставление существует в языке до тех пор, пока оно служит морфологии, служит различению смысла; любой фонетический закон действует до тех пор, пока он содействует различению смысла. Как только фонетический закон превращается в тормоз для различения смысла, становится бесполезным или даже вредным для грамматики и семантики, морфологическая аналогия ограничивает его действие.

Следующий шаг в изучении морфологической аналогии сделал Василий Алексеевич Богородицкий, который заметил, что «процессы аналогии в языке являются тоже закономерными, как и процессы фонетические. Эта закономерность обнаруживается в том, что образования по аналогии в каждом языке обычно выражают определенное, характерное для данного языка направление». Богородицкому принадлежит и разграничение двух видов аналогии: а) внутренней аналогии, действующей внутри одной и той же парадигмы (напр., внутри одного типа склонения); б) внешней аналогии, т. е. влияние одной парадигмы на другую (напр., влияние одного типа склонения на другой).

Основное направление аналогии – это всегда влияние «сильных» (преобладающих) форм на «слабые». Отсюда вытекал самый важный вывод: действие аналогии может быть вообще не связано с фонетическими законами. Д. Н. Ушаков: «По существу история склонения – это сплошной пример грамматической аналогии: вся наша задача в том и состоит, чтобы вскрыть ее действие и дать ему надлежащее объяснение».

В дальнейшем теория аналогии активно разрабатывалась в исследованиях Григория Андреевича Ильинского («Праславянская грамматика», 1916), Алексея Александровича Шахматова («Историческая морфология русского языка»), а также Леонида Арсеньевича Булаховского, Романа Осиповича Якобсона, Владимира Константиновича Журавлева и др.

Итак, под морфологической аналогией следует понимать процесс выравнивания грамматической парадигмы, заключающийся в том, что «слабая» морфема М₁ замещается «сильной» (преобладающей) морфемой М₂ в данном языке L в определенный период его исторического развития Т в определенной грамматической позиции. В. К. Журавлев в работе «Диахроническая морфология» (1991) выразил этот закон следующей формулой: {M₁~M₂}P/L/Т.

5.Основные тенденции в развитии языка. Вопрос о том, имеет ли эволюция языков определенную направленность или, иначе говоря, есть ли в ней тенденции, является дискуссионным. В советском языкознании признанной была точка зрения о прогрессивном развитии языков (ср., напр., исследования Р. А. Будагова, Ф. П. Филина и др.). Однако лингвистами высказывались и др. точки зрения. Так, напр., ранние компаративисты (Я. Гримм, Ф. Бопп, А. Шлейхер и др.) считали, что языки переживают рождение, расцвет и упадок. Высказывалась и точка зрения, согласно которой в эволюции языков нет какого-либо вектора (т. е. язык не развивается от низшей стадии к высшей или наоборот): в языке происходят лишь постоянные разнонаправленные изменения («коловращение форм»), которые нельзя оценивать ни как прогресс, ни как деградацию.

Однако некоторые тенденции в эволюции языков человечества можно заметить:

1)Во всех языках действует закон разрушения исходного синкретизма. Первоначально человечество пользовалось недифференцированными на фонетику, лексику, морфологию единицами языка. Звучание было и словом и высказыванием. А точнее – ни слова, ни высказывания, ни фонемы в нашем понимании не было. Лишь постепенно установилось противопоставление фонемы слову, слова – предложению, члена предложения – части речи и т. д. Сравнительно недавно (если мерить время всей историей человечества), в X-XII вв. в русском языке было неотчетливое противопоставление системе сложносочиненных предложений системе предложений сложноподчиненных, не было четкой грани между местоимениями и союзами, между сочинительными и подчинительными союзами, между союзами и частицами (ср. союзы яко, бо и др.). Известные науке факты истории других языков позволяют утверждать, что нынешнее противопоставление сочинения подчинению возникло из более ранней, недифференцированной по этому признаку связи высказываний (Ср.: Посла человека, его же Иваном зовутъ). Имя существительное и имя прилагательное в индоевропейских и др. языках различаются отнюдь не исконно. Так, еще в древнерусском языке не было четкой грани между существительными, прилагательными и наречиями (Добро есть медъ пити). И современное деление на глаголы и имена также не исконно, ему предшествовало такое состояние языка, когда не было ни имени, ни глагола, а было диффузное слово, применявшееся для обозначения и процесса и объекта (субъекта) действия.

2)Во всех языках действует закон абстрагирования элементов языковой структуры. Его действие выражается в том, что на основе одних, более конкретных элементов языковой структуры развиваются другие, всё менее и менее конкретные. На основе лексических элементов (полнозначных слов) развиваются грамматические элементы – морфемы и служебные слова. Этот процесс получил название грамматикализации (ср. образование приставок и предлогов из знаменательных слов).

3)Во всех языках действует уже упоминавшийся закон аналогии, заключающийся в уподоблении одних структурных элементов другим, во влиянии «сильных» форм на «слабые». Так, напр., глагол звонить в русском языке передвигает свое ударение по аналогии с похожими на него глаголами ходить, водить, носить и под., хотя литературный язык такому «новшеству» сопротивляется. По аналогии с уже имеющимися словами, их морфемным строением образуются новые слова. Закон аналогии имеет, таким образом, «консервативную» сторону: он стабилизирует «правила», подчиняя их влиянию всё новые и новые слова. Но он же имеет и «разрушительную» сторону, изменяет, казалось бы, устойчивые структурные элементы. Так, в истории русского языка в результате действия закона аналогии перестроилась система склонения – вместо древних пяти типов осталось три.

6.Стадиальные теории развития языка. Выявление общих тенденций развития, характерных для всех языков, способствовало появлению у ряда лингвистов мысли о том, что все языки проходят в своем развитии одни и те же стадии. В еще более смелой форме этот тезис формулируется так: все языки человечества представляют собой лишь разные стадии (фазы) развития некогда единого общечеловеческого языка. Этот процесс развития общечеловеческого языка получил название единый глоттогонический процесс. Наиболее известны две разновидности стадиальных теорий.

1)Теории первого типа возникли в XIX в. в рамках сравнительно-исторического языкознания и гумбольдтианства.

А) Опираясь на достижения сравнительно-исторического языкознания своего времени, немецкие романтики братья Фридрих Шлегель («О языке и мудрости индийцев», 1809) и Август-Вильгельм Шлегель («Заметки о провансальском языке и литературе», 1818) выделили три грамматических типа языков: 1) флективные (напр., индоевропейские); 2) аффиксирующие (напр., тюркские); 3) аморфные (напр., китайский). При этом флективные языки могут быть синтетическими (как латынь, древнегреческий) и аналитическими (как английский, болгарский). Впоследствии В. фон Гумбольдт добавил в эту классификацию инкорпорирующие языки, в которых предложение представляет собой одно длинное слово, «слепленное» из корней, напр., в чукотском «ты-ата-каа-нмы-ркын» («Я жирных оленей убиваю», дословно: «я-жир-олень-убив-делай»).

Б) В середине XIX в. к классификации Шлегелей вернулся А. Шлейхер, наполнив ее историческим и философским содержанием. Шлейхер был гегельянцем и считал, что любое развитие проходит три стадии: тезис, антитезис (отрицание предшествующего этапа) и синтез (отрицание отрицания, соединяющее в себе в новом качестве тезис и антитезис). С другой стороны, Шлейхер был сторонником дарвинизма и считал языки живыми организмами, проходящими, как и любой организм, стадии рождения, расцвета и умирания. Всё это вместе привело его к мысли о том, что три грамматических типа языков представляют собой три стадии развития, которые проходит человеческий язык: а) первая стадия – тезис – аморфные (или изолирующие, по Шлейхеру) языки; б) вторая стадия – антитезис – аффиксирующие (или агглютинирующие) языки; в) третья стадия – синтез – флективные языки – высшая стадия развития человеческих языков.

Получается, что китайский язык почему-то задержался на первой стадии, тюркские языки (напр., татарский) остановились на второй, и только индоевропейские языки достигли высшей стадии развития. В свою очередь, и индоевропейские языки, по Шлейхеру, неравноценны: стадией расцвета Шлейхер считает синтетический тип языка (санскрит, древнегреческий, латинский, старославянский); в развитии элементов аналитизма он видит черты упадка, разложения языка (напр., современный английский, болгарский и др.).

В этой теории оставалось неясным, почему языки развиваются столь неравномерно, и одни «продвинулись» далеко «вперед», а другие остались на «низших» стадиях развития. Сомнительны с точки зрения современной науки также и критерии «совершенства»: древним индоевропейским языкам (таким, как санскрит) приписывается «расцвет», а современным (таким, как английский) – «упадок». Однако совершенно очевидно, что на современном английском можно выразить гораздо более богатое и сложное содержание, нежели на санскрите. Вряд ли на санскрит можно перевести Канта или Гегеля или современное сочинение по кибернетике. В этом смысле «аморфный» современный китайский язык является гораздо более «продвинутым», чем санскрит или древнегреческий. Дело в том, что критерием совершенства языка Шлейхер считал богатство его материальных форм, а отнюдь не способность языка выражать многообразную и сложную интеллектуальную информацию.

В) Дальнейшее развитие теория Шлейхера получила в работах австрийского ученого Фридриха Мюллера, который связал ее с теорией агглютинации Франца Боппа. Согласно Боппу, индоевропейские флексии возникли в результате агглютинации («приклеивания») к именному или глагольному корню «местоимения». Тем самым как будто доказывалось, что флективные языки восходят к более раннему агглютинирующему типу.

2)В первой трети ХХ в. теория стадиальности возрождается в модифицированном виде в рамках «Нового учения о языке» Н. Я. Марра, став ядром его концепции единого глоттогонического процесса. Различные грамматические типы языков Марр прямо связывает с разными общественно-экономическими формациями (общинно-родовым строем, племенным строем, классовым обществом) и со стадиями развития этноса (род – племя – народность – нация). У Н. Я. Марра и в особенности у его ученика И. И. Мещанинова главным основанием стадиальной классификации становится синтаксический тип языка (тип предложения, представленный в том или ином языке). Развитие языка трактовалось как универсальный процесс «перерождения» одной стадии языка в другую. Это «перерождение», по Марру, происходит путем революционного взрыва, в результате и одновременно со сменой общественного строя. Звуковая речь в целом считалась выросшей из дозвуковой кинетической (ручной) речи.

Последующее стадиальное развитие звукового языка рисовалась приблизительно следующим образом: а) родоплеменному строю свойствен мифологический тип мышления и изолирующе-инкорпорирующий тип языка; б) раннему классовому обществу свойствен пассивно-логический тип мышления и аффиксирующий (по Марру), или эргативный (по Мещанинову) тип языка; в) зрелому классовому обществу свойствен активно-логический тип мышления (современная формальная логика) и флективный тип языка. При этом количество стадий и классификационные принципы и у самого Марра и у его сторонников не всегда совпадают. В отдаленном коммунистическом будущем восторжествует диалектико-материалистическое мышление пролетариата и единый общечеловеческий язык; были у марристов и утверждения, согласно которым человечество перейдет к мышлению и общению без помощи языка.

Построения марристов, как и построения Шлейхера, страдали крайним схематизмом, в их «Прокрустово ложе» не вписывались многие языки. Многое в этих построениях было просто плодом фантазии. В частности, реконструировать стадии и определять место языка в стадиальной периодизации Н. Я. Марр предлагал на основе изобретенного им «палеонтологического» «четырехэлементного анализа», главный тезис которого: все слова всех языков восходят к четырем первоначальным корневым элементам: «сал», «бер», «йон», «рош». Если для сравнительно-исторического метода главными уровнями реконструкции были фонетика и морфология, то палеонтологический метод Марра переориентировал исследовательское внимание на синтаксис, лексику и семантику. Фонетические законы, открытые сравнительно-историческим методом почти полностью игнорировались, звуковые и морфемные сопоставления зачастую носили характер полного произвола.

Сторонники «нового учения о языке» предприняли попытку объяснить, почему современные языки, на которых сегодня говорит человечество, оказались на разных стадиях развития: одни задержались на ранних стадиях, другие оказались более «продвинутыми». Глоттогонический процесс, по Марру, един: это как бы «майнстрим» (основное течение), при этом одни племена (и их диалекты) вливаются в него, а другие остаются на обочине в силу каких-то конкретно-исторических обстоятельств. Новое племя, возникая на исторической арене, как бы примыкает к единому глоттогоническому процессу, заставая его уже на определенной стадии. В этом смысле славянский язык никогда не был «эргативным» или «аморфным», потому что славянское племя складывается в то время, когда человечество вступает в стадию «цивилизации», в стадию флективных языков. Поэтому славянский язык уже изначально был флективным, а, например, кельтские языки, согласно Марру, отразили более раннюю, переходную фазу от агглютинативного строя к флективному. Такие языки ранних стадий оказываются как бы на обочине единого глоттогонического процесса, передавая эстафету новым, молодым племенным языкам.

3) Современное состояние теории стадиальности. Идея стадиальности развития языков не отвергнута современным языкознанием. Можно с уверенностью утверждать, что языки проходят в своем развитии три стадии, соответствующие трем стадиям развития этноса: а) языки первобытнообщинного строя; б) языки народностей; в) национальные языки (языки наций). Каждая из этих стадий характеризуется определенными особенностями словарного состава и грамматики. Однако нет фактов, которые бы свидетельствовали, что с переходом от одной стадии к другой меняется грамматический тип языка: изолирующие языки не становятся агглютинирующими, агглютинирующие не превращаются во флективные. Так, праиндоевропейский язык, язык, первобытнообщинного строя, был, несомненно, языком флективного типа. Однако флективными являются и подавляющее большинство современных индоевропейских языков (напр., русский), находящиеся на третьей, высшей стадии развития. Китайский язык остался изолирующим, турецкий – агглютинирующим. Однако и русский, и китайский, и турецкий языки одинаково эффективно выполняют свои функции в современном обществе.

7.Социально-исторические типы языков. Итак, можно прийти к выводу, что языки проходят в своем развитии определенные стадии, соответствующие стадиям развития социума (первобытнообщинный строй – рабовладельческий строй и феодализм – капитализм); этим стадиям развития социума соответствуют стадии развития этноса (род – племя – народность – нация). Языкам на каждой из этих стадий общественного развития присущи свои особенности словарного состава, грамматического строя и стилистической системы. Сформулированное соответствие можно представить в следующей таблице:

Общественно-экономическая формация	Первобытнообщинный строй	Рабовладельческий строй	Феодализм	Капитализм
Тип этноса	Род, племя	Народность	Нация
Тип языка	Родоплеменные диалекты	Языки народностей	Национальные языки

Литература:

1. Бернштейн С. Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М., 1961. С. 128.

2. Будагов Р. А. Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени. М., 1978. Гл.4. Противостоят ли социальные факторы факторам имманентным в науке о языке?

3. Будагов Р. А. Что такое развитие и совершенствование языка? М., 1977.

4. Винокур Г. О. О задачах истории языка // Звегинцев В. А. История языкознания XIX и ХХ вв. в очерках и извлечениях. Часть II. М., 1960.

5. Гречко В. А. Теория языкознания. М., 2003. Глава V. Изменение и развитие языка.

6. Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков…// Звегинцев В. А. История языкознания XIX и ХХ вв. в очерках и извлечениях. Часть I. М., 1960.

7. Журавлев В. К. Внутренние и внешние факторы языковой эволюции. М., 1982. Глава «Социальное давление на языковые процессы».

8. Журавлев В. К. Диахроническая морфология. М., 1991. Гл. 1, 2.

9. Журавлев В. К. Диахроническая фонология. М., 1986. Гл. 2, 3.

10. Колесов В. В. История русского языкознания. СПб., 2003. Статья «Становление идеи развития в языкознании первой половины XIX в.».

11. Ломтев Т. П. Внутренние противоречия как источник исторического развития структуры языка // Ломтев Т. П. Общее и русское языкознание. М., 1976.

12. Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. М., 1990. Статьи «Синхрония», «Диахрония», «Стадиальности теория», «Сравнительно-историческое языкознание».

13. Марр Н. Я. Яфетидология. М., 1999.

14. Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях. М., 1960. С. 44-54.

15. Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков // Звегинцев В. А. История языкознания XIX и ХХ вв. в очерках и извлечениях. Часть I. М., 1960.

16. Мещанинов И. И. Новое учение о языке. Л., 1936. Гл. 10.

17. Общее языкознание / Гл. ред. Б. А. Серебренников. М., 1970. С. 298-302.

18. Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960. Введение.

19. Поливанов Е. Д. Где лежат причины языковой эволюции? // Поливанов Е. Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968.

20. Рождественский Ю. В. Лекции по общему языкознанию. М., 2002. Лекция 8. Динамика языка.

21. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. М., 2004. Ч. 1. Гл. 3. Статическая лингвистика и лингвистика эволюционная.

22. Сталин И. В. Марксизм и вопросы языкознания // Сумерки лингвистики. Из истории отечественного языкознания. Антология. М., 2001.

23. Филин Ф. П. Очерки по теории языкознания. М., 1982. Статьи «Противоречия и развитие языка», «К проблеме социальной обусловленности языка».

24. Шлейхер А. Теория Дарвина в применении к науке о языке // Звегинцев В. А. История языкознания XIX и ХХ вв. в очерках и извлечениях. Часть I. М., 1960.

25. Якубинский Л. П. Избранные работы. М., 1986. Статьи «Несколько замечаний о словарном заимствовании», «Ф. де Соссюр о невозможности языковой политики», «Проблемы синтаксиса в свете Нового учения о языке», «Образование народностей и их языков».

Дата добавления: 2013-12-14