КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
В. А. Шупер
Управление безопасностью на производстве (колл.авторов), 2009 г. Методы и средства защиты человека от опасных и вредных производственных факторов (под ред.В.А. Трефилова), 2008 г. Теоретические основы безопасности производственной деятельности, В.А. Трефилов, 2009 г.
ТЕРРИТОРИАЛЬНАЯ САМООРГАНИЗАЦИЯ ОБЩЕСТВА Программа спецкурса и краткое содержание лекций
Лекция 1. Специфика научного знания. Специфика научного знания, его отличие от технологического, и проблема надежности научных данных. Зависимость критериев истины от исторических и социокультурных факторов. Возникновение науки вместе с демократией и благодаря ей. Проблема доказательности и представление об объективной истине. Объективная истина и теоретическое знание. Строение и функции научной теории. Критерии истины и критерии научности. Проблема демаркации. Принцип верификации Р.Карнапа. Фальсификационизм К.Поппера и его концепция трех миров. «Большая наука» К.Поппера как прообраз открытого общества. Трудности рациональной реконструкции истории науки и понятие парадигмы Т.Куна. Борьба за рационалистическую концепцию развития научного знания: методология научно-исследовательских программ И.Лакатоса. Принципиальные различия между естественными и общественными науками и проблема объективной истины. Судьба науки в условиях общего кризиса рационализма. Постмодернизм в теории познания: отказ от представлений об объективной истине.
Краткое содержание лекции
Принципиальное отличие научного знания от технологического в том, что оно основывается на представлениях об объективной истине и потому по определению доказательно. Если технологическое знание, реализуемое в инженерных подходах, не может быть ни истинным, ни ложным, то научное знание по определению должно допускать постановку этого вопроса. Так, сетка районирования, экономическая политика или политические технологии не могут быть ни истинными, ни ложными – они могут быть более или менее эффективными, или даже совсем неэффективными, т. е. не решающими поставленные перед ними задачи. Наоборот, данные о местонахождении того или иного географического объекта, теории эволюции форм рельефа, трудовая теория стоимости или теория предельной полезности обязательно должны рассматриваться либо как истинные (при этом любая теория имеет сферу своего применения), либо как ложные. Человеческое познание может пробиваться к объективной истине исключительно методом проб и ошибок и специфика научного познания состоит лишь в том, что здесь ошибки ищутся сознательно, т. е. любое утверждение должно подвергаться испытаниям на опровержимость с помощью механизмов рациональной критики. При этом мы никогда не можем быть окончательно уверенными в истинности выдвигаемых нами теорий, даже если их соответствие всем известным фактам не вызывает никаких сомнений, ибо в будущем могут появиться и опровергающие их факты. Как писал основоположник критического рационализма К.Поппер (1902-1994), сколько бы мы не наблюдали белых лебедей, мы не можем утверждать, что все лебеди белые. Поэтому верификация, т. е. эмпирическая проверка теорий не может дать гарантий их истинности, а сама возможность верификации не может служить признаком научности. Возможны научные утверждения, истинность или ложность которых можно будет установить только в будущем («есть жизнь на Марсе, нет жизни на Марсе – наукой не установлено»). Соответственно, научными следует считать не те высказывания, истинность которых не вызывает никаких сомнений, поскольку они выдержали эмпирическую проверку, т.е. верификацию, по Р.Карнапу (1891-1970), а те, относительно которых может быть поставлен вопрос об их истинности или ложности. Этот критерий демаркации, т. е. критерий, с помощью которого научное знание отделяется от ненаучного называется принципом фальсифицируемости (от английского false – ложный). Попперу же принадлежит и концепция трех миров, из которых первый – объективная реальность, изучаемая наукой, второй, субъективная реальность каждого отдельного исследователя, а третий – мир научных теорий, образно говоря, ведущих самостоятельную жизнь, подобно взрослым детям, отделившимся от своих родителей. Наука возникла в определенном социальном и культурном контексте и этот контекст оказывал и оказывает огромное влияние не только на ее развитие, но и на ее наиболее фундаментальные принципы, такие, например, как критерии истины. Если высшим предназначением науки является поиск объективной истины, а не решение каких-либо прикладных задач, то совершенно очевидно, что наука могла зародиться только в условиях демократии и благодаря ей. Действительно, наука возникла в древнегреческих полисах, где в условиях прямой демократии государственным мужам было необходимо доказывать согражданам правильность принимаемых политических решений. Соответственно, и Пифагор доказал образованным современникам, что сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы. В XVIII в. европейские миссионеры в Китае, увлеченно рассказывавшие образованным китайцам о новейших достижениях естествознания, сталкивались с полным отсутствием сочувственного и заинтересованного отношения к выдающимся достижениям науки Нового времени. При этом китайцы изобрели раньше европейцев бумагу, книгопечатание, фарфор, порох, компас. В XI в. в Китае отливали скульптуры из железа весом в десятки тонн, а в 1418 г. огромная флотилия адмирала Чжэн Хэ достигла берегов Восточной Африки. В Китае не было ни демократии, ни правового государства, а при отсутствии обязательных для всех законов в обществе не могла родиться и мысль о существовании законов природы. Соответственно, как можно было серьезно относиться к разговорам о небесной механике, если на небе все происходит по воле бога, подобно тому как на земле все происходит по воле императора. С другой стороны, в нашей, европейской культуре трудно не отметить существенное сходство между диссертационным советом и судом присяжных. Современный кризис рационализма, находящий выражение в упадке интереса к фундаментальной науке, снижении социального статуса научного знания и как следствие – в распространении нового мракобесия в самых различных его формах, также связан с изменением задач, которые ставит перед собой современное общество. Прекращение военного противостояния двух блоков государств позволило более не рассматривать развитие фундаментальных исследований в области математики, физики, химии как важнейшее средство обеспечения национальной безопасности. Кроме того, выдающийся прогресс фундаментальных исследований в этих областях в предшествовавший период создал громадный задел для прикладных исследований, на которых существенное снижение интенсивности фундаментальных исследований скажется далеко не сразу. Что же касается общественных наук, то современное общество, насквозь пропитанное идеями компромисса и политкорректности, совершенно не заинтересовано в рациональной критике, ибо создаваемые социальные институты этой критики, как правило, не выдерживают. В этом принципиальное отличие ситуации в современном обществе от ситуации в древнегреческих полисах, где надо было убеждать сограждан в истинности принимаемых решений как с точки зрения их соответствия интересам избирателей, так и с точки зрения соответствия принципам, которых они придерживаются. Сейчас время торжества политтехнологий, а не рациональной критики, а потому возможно принятие любых, в том числе и совершенно беспринципных решений, если к ним склоняется большая часть электората (отсюда двойные и тройные стандарты в политике). Вопросы эпистемологии (теории познания) имеют вопреки видимости огромное значение не только для самой науки, но и для общества в целом в силу установленного Поппером тождества теории познания и социальной теории. Подобно тому, как в теории познания необходимо заменить вопрос о том, что должно быть источником наших знаний – опыт или теория – вопросом о том, сколь надежны наши знания, в социальной теории мы должны решительно заменить вопрос о том, кто должен управлять обществом (буржуазия, пролетариат, наиболее достойные члены общества и т.д.) вопросом о том как должно осуществляться управление обществом, т.е. нами. Именно в силу этих причин идеалом открытого общества для Поппера была Большая Наука, в наиболее полной мере воплощающая принципы критического рационализма, а потому свободная от интриг, косности, зависти, игры мелких честолюбий, а главное – глупости. Между тем само развитие науки оказалось достаточно далеким от этого идеала, что впервые убедительно показал Т.Кун (1922-1996) в своей книге «Структура научных революций», вышедшей в 1962 г. Только научные революции, по Куну, приводят к смене парадигм, представляющих собой совокупность правил исследовательской работы, а также общее мнение научного сообщества относительно тех задач, которые следует считать научными и подлежащими решению. В парадигмальной стадии научное сообщество весьма консервативно и, вопреки принципам критического рационализма, как правило, невосприимчиво к рациональной критике существующих представлений и даже к противоречащим им эмпирическим данным. На рубеже 60-х и 70-х гг. ХХ в. восстановить рационалистический взгляд на развитие науки удалось И.Лакатосу (1922-1974), ученику и последователю Поппера, с помощью представлений о методологии научно-исследовательских программ. В соответствии с этими представлениями, соперничество между научными теориями в великом деле объяснения и предсказания заменяется соперничеством научно-исследовательских программ. Как и в случае отдельных теорий побеждает та из программ, которая позволяет в наибольшей степени приближается к объективной истине, однако путь к этой победе оказывается значительно более долгим и извилистым, чем представлялось Попперу. Если Большая Наука Поппера – это статическая модель идеальной науки, то научно-исследовательские программы Лакатоса – идеальная модель живой, развивающейся науки, а потому в ней возможно наличие противоречий. Научное сообщество «в упор не видит» существенные противоречия в теориях, точнее, отмахивается от них, до тех пор, пока эти теории эффективно работают и позволяют получать новые знания. Ученые «вдруг» обнаруживают и начинают критиковать противоречия в теории только после того как у нее появилась достойная соперница. Именно такой подход научного сообщества к обнаруживающимся в развитии науки противоречиям породил у Т.Куна серьезные сомнения в рациональности науки как социального института. Однако подобный образ мышления и действия нельзя считать отказом от принципов рационализма – это скорее рациональность взаймы. Ведь теория продолжает применяться, несмотря на известные противоречия в ней, в надежде на то, что в будущем эти противоречия будут устранены, либо ее заменит другая теория, которая сумеет ассимилировать положительные эмпирические результаты, полученные с помощью ее предшественницы. Как сказал Эйнштейн, теория решает, что может наблюдаться в эксперименте. Понимать это следует в том смысле, что только теория позволяет интерпретировать эмпирические данные и последние не могут быть независимыми от теории ни при каких обстоятельствах. Столь глубокие изменения в стиле мышления требуют глубокого пересмотра самих критериев рациональности. Наивный рационализм естествоиспытателей XIX в. больше не соответствует познавательной ситуации, сложившейся в современной науке. Именно поэтому М.К.Мамардашвили (1930-1990) ввел представление о неклассической рациональности, подчеркивая зависимость самих критериев рациональности от социально-культурного контекста эпохи. Дальнейшее развитие этих представлений привело В.С.Степина к выдвижению идеи постнеклассической рациональности, на которой основана постнеклассическая наука - современная наука, уже довольно далеко ушедшая в своих представлениях и проблемах от неклассической физики первой трети ХХ в. Следует особо подчеркнуть, что подобная тенденция не означает угасания рациональности как представления о том, что наука познавала и познает объективную истину на всех исторических этапах своего развития. Она означает только освобождение от наивных представлений, ставших примитивными в результате коренных изменений и усложнений картины мира, которая меняется вместе с прогрессом науки. Общий кризис рационализма последней четверти ХХ в., продолжающийся и в настоящее время, привел к широкому распространению философии постмодернизма, предполагающей отказ от представлений о существовании объективной истины и неизбежно из этого следующий коренной пересмотр роли науки в современном обществе в плане отказа от признания за ней каких-либо особых прав на познание мира и интерпретацию полученных результатов, вплоть до трактовки науки как формы идеологии у П.Фейрабенда (1924-1994).
Контрольные вопросы 1. При каком определении науки можно утверждать, что в Древнем Египте и Вавилоне науки не было? Как это связано с различиями между наукой и технологией? 2. Можно ли сейчас утверждать, что наука открывает законы природы в том смысле, в каком путешественники открывали новые земли? Если нет, то не следует ли отказаться от представлений об объективности научного знания? 3. В чем недостатки принципа верификации Р.Карнапа и какие утверждения следует считать научными в свете фалисификационизма К.Поппера? 4. Совместимы ли представления Т.Куна об эволюции науки с попперовским идеалом Большой Науки? В чем главное достоинство концепции И.Лакатоса? 5. Может ли философия постмодернизма быть совместимой с представлениями об объективной истине? Может ли развиваться наука без этих представлений?
Литература Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1978. Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М.: Московский философский фонд, «Медиум», 1995. Левин А.Е. Миф. Технология. Наука. // Природа, 1977, №3. Лекторский В.А. Выступление на «круглом столе» «Псевдонаучное знание в современной культуре». // Вопр. философии, 2001, №6. Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. Тбилиси: Мецниереба, 1984. Поппер К. Логика и рост научного знания. Избранные работы. М.: Прогресс, 1983. Порус В.Н. Парадоксальная рациональность (очерки научной рациональности). М.: Изд-во УРАО, 1999. Степин В.С. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. М.: Прогресс-Традиция, 2000. Степин В.С., Розов М.А., Горохов В.Г. Философия науки и техники. М.: Гардарики, 1996.
Лекция 2. Фундаментальная и прикладная наука. Принципиальное различие между античной наукой и наукой Нового времени. Рождение последней из средневековой схоластики. Общая система подготовки кадров для религии (католицизма и протестантизма) и науки. Представление о первой научной революции, ее достижениях и ограничениях. Вторая научная революция, зарождение прикладной науки и высшего образования, способного ее обеспечить кадрами. Влияние перехода к современной системе высшего образования на методологию научных дисциплин. Историческое значение второй научной революции и ее незавершенность в России. Роль последнего обстоятельства в кризисе отечественной науки.
Краткое содержание лекции
Наука Нового времени не стала продолжением античной науки, хотя взяла у нее очень много. Она выросла из средневековой философской схоластики, когда на рубеже XVI и XVII вв. возникла исключительно плодотворная мысль о том, что Богом созданы не одна, а две книги – Священное писание и Природа. Родоначальник философии Нового времени Фрэнсис Бэкон (1561-1626), пламенный защитник эмпирического (опытного) метода познания, умерший от простуды, полученной при проведении опытов по замораживанию кур, писал о Боге: «И для того, чтобы мы не впадали в заблуждение, он дал нам две книги: книгу Писания, в которой раскрывается воля божья, а затем книгу Природы, раскрывающую его могущество. Из этих двух книг вторая является как бы ключом к первой, не только подготовляя наш разум к восприятию на основе общих законов мышления и речи истинного смысла писания, но и главным образом развивая дальше нашу веру, заставляя нас обратиться к серьезному размышлению о божественном всемогуществе, знаки которого четко запечатлены на камне его творений». Следовательно, вторая книга также может и должна исследоваться рациональными, т.е. логическими методами, каковыми в этом случае следует считать эксперимент и интерпретацию его результатов, причем результаты эти должны описываться в форме математических формализмов. Возможность последней основывалась не только на успехах математики, но и на непоколебимой вере в совершенство божьего замысла. Отсюда и знаменитое ньютоновское изречение о том, что книга природы написана на языке математики. При этом И. Ньютон (1643-1727) был глубоко религиозным человеком и трактовал пространство как чувствилище божье. Старший современник Ньютона Б. Паскаль (1623-1662), внесший неоценимый вклад в развитие математики и физики, создал целый ряд богословских произведений и провел часть жизни в монастыре. Сами университеты также отпочковались от монастырей и старейшие из них лишь столетия спустя стали пристанищами экспериментального естествознания и точных наук. О «божественном» происхождении университетов напоминают не только мантии профессоров, доцентов, магистров – в Англии «академический брак» был узаконен лишь в 1854 г., в то время как браки священнослужителей англиканской церкви были узаконены еще в конце XVI в. Однако неофициально целебат для университетских преподавателей сохранялся еще многие десятилетия. Известен случай, когда в двадцатых годах прошлого века декан колледжа Боллиол, не имея возможности уволить женившегося коллегу, не здоровался с ним до конца жизни. Университеты в известном смысле были квинтэссенцией церкви, ибо обеспечивали подготовку кадров, не основанную на передаче знаний от отца к сыну, как это было в Средние века практически во всех областях человеческой деятельности, кроме церкви. Наука Нового времени, возникшая в ХVII в., стала не просто источником знаний о современном мире, а своеобразным эталоном рационализма. Между тем нам не следует поддаваться искушению отнести рождение современной науки в те далекие времена. Отдавая дань признательности и уважения гигантам XVII в. (недаром Ньютон сказал, что если видел дальше других, то потому что стоял на плечах гигантов), мы должны помнить, что их героическими интеллектуальными усилиями совершена первая научная революция, в ходе которой люди, не имевшие представлений об опытной науке, пришли к пониманию того, что природа познаваема, представима в логике понятий, а также создали орудия познания. Однако была еще и вторая. Замечательный философ и историк науки М.К. Петров (1923-1987) показал, что расцвет естествознания и математики в XVII и XVIII вв. был, в значительной мере, благородным занятием горстки любознательных интеллектуалов, по большей части не имевшим никакого практического значения. С некоторыми оговорками можно утверждать, что до XIX в. существовала только фундаментальная наука. Наука не оказывала до XIX в. сколько-нибудь существенного влияния на производство по той причине, что просто не было достаточного числа людей с соответствующей подготовкой. Еще более неожиданно и существенно то, что до XIX в. мы не обнаружим в технологическом творчестве людей, причастных к науке. Обратимся к Англии, лидеру технического прогресса той эпохи. Среди новаторов XVII-XVIII вв. не удается обнаружить ни одного ученого – одни только практики типа цирюльника Р. Аркрайта (1732-1792), кузнеца Т. Нькомена (1663-1729), шахтера Дж. Стефенсона (1791-1848). Более того, когда ученые, время от времени, воодушевляясь идеями Бэкона о научном совершенствовании «полезных искусств», действительно обращались к решению технологических задач, дело кончалось или могло бы кончиться конфузом. В 1670-е годы Х. Гюйгенс (1629-1695) и Р. Гук (1635-1703) отдали много сил совершенствованию навигационного оборудования, прежде всего часов, но хронометр был, в конце концов, создан в XVIII в. плотником Хэррисоном. По мнению историков науки, если бы рекомендации ученых XVII-XVIII вв. сельскому хозяйству реализовались на практике, то последствия были бы катастрофическими. Весьма красноречиво выглядят данные о распределении университетских преподавателей по специальностям, приведенные в табл. 1 Табл.1 Распределение членов колледжей Оксфорда и Кембриджа по дисциплинам в 1870 г.
Оксфорд 145 28 25 4 Кембридж 67 102 2 3 Всего 212 130 27 7
Как видно из табл. 1, даже во второй половине XIX в. техническое развитие «мастерской мира» обеспечивалось по преимуществу практиками, не имевшими научной подготовки. Однако если влияние науки на технологическое творчество до XIX в. не обнаруживается, то обнаруживается нечто совершенно иное и важное для понимания развития науки: влияние технологического творчества практиков-самоучек на ее развитие. В этот период технологическая новация – основной повод для исследования и основной проблемообразующий источник в науке. Сначала появляется многообразие водяных колес, а затем Л. Карно (1753-1823) закладывает основы гидродинамики. Сначала практики изобретают и совершенствуют паровые машины, а затем Н. Карно (1796-1832), достойный продолжатель дела своего отца, формулирует основы теплотехники и термодинамики. Так обстояло дело до второй научной революции, значительно менее яркой, чем первая, но ничуть не менее существенной, ведь именно она сформировала облик современной науки. Суть этой революции, глубоко исследованной М.К. Петровым, - в формировании треиединства фундаментальной науки, прикладной науки и подготовки научных кадров. Если наука, не замкнутая на практическое приложение, могла развиваться усилиями небольшого отряда подвижников, получавших подготовку в индивидуальном порядке, то прикладная наука уже не могла питаться тоненьким кадровым ручейком «штучно» подготовленных специалистов. Их «производство» должно было быть поставленным на поток. Решение этой задачи потребовало изменений значительно более глубоких, чем просто реформирование системы высшего образования, хотя и это было далеко не просто, оно потребовало изменений самого стиля научного мышления, без чего невозможно было обеспечить доступ большого числа людей к растущему массиву научного знания. Необходимо отметить, что замыкание исследования на приложение, а исследования и приложения – на структуры подготовки кадров (академические структуры) располагается на пугающе малой исторической глубине. О замыкании исследования на академическую структуру можно говорить только с 1809 г., после создания филологом Вильгельмом фон Гумбольдтом (1767-1835) Берлинского университета, ныне носящего его имя, чему предшествовала глубокая реформа среднего образования в Пруссии, также подготовленная и осуществленная этим замечательным ученым. Именно там, в Берлинском университете, была впервые реализована типичная для современной науки «профессорская» или «приват-доцентская» модель оперативной связи дисциплинарных исследований с подготовкой научных кадров. В университетах Англии, например, все дисциплины студентам, объединенным в небольшие группы, преподавал один преподаватель – тьютор, а занятия проходили преимущественно в форме семинаров. Данные табл. 1 убедительно свидетельствует о том, что в Англии замыкания исследований на академические структуры еще не произошло и 60 лет спустя. Не лучше обстоит дело и с замыканием исследования на приложение, Оно впервые было реализовано в 1826 г., когда Ю. Либих (1803-1873) основал в Гисене лабораторию, ставшую моделью организационного объединения исследования, приложения и подготовки кадров. Создание этой лаборатории перевернуло новую страницу в истории не только науки, но и технологии. С середины XIX в. на мировом рынке появляются удобрения, ядохимикаты, взрывчатые вещества, электротехнические товары, изобретение и производство которых практически невозможно без глубоких знаний в соответствующих областях науки. Культ практика-самоучки и упорное сопротивление «немецкой модели» Гумбольдта и Либиха обернулись для Англии потерей лидерства в пользу Германии и САСШ (США). Еще хуже пришлось Франции, которой потребовалось унизительное поражение в войне с Пруссией, чтобы признать и принять новацию Гумбольдта-Либиха. «Комплексные» условия существования вызвали вспышку исторической и теоретической активности в немецких университетах середины и конца XIX в., а также начала ХХ в., что сделало Германию того периода бесспорным лидером научного развития. При всех прочих достоинствах история и теория научных дисциплин (а этим приходится заниматься любому профессору при составлении курса) являются способами сжатия накопленного дисциплиной материала, его реинтеграции, новой и более экономной «упаковки». Это не значит, конечно, что академическая составляющая определяет состав и содержание теорий и историй дисциплин как результатов операций, произведенных над всем наличным массивом дисциплинарного знания. Однако, как писал еще в начале ХХ в. В.И. Вернадский (1863-1945), история науки является инструментом ее развития. При этом каждое поколение ученых пишет историю науки заново, проецируя в прошлое современные представления о том, что является, по господствующим в данную эпоху представлениям, наиболее важным. Если кодификация языка, т. е. по сути дела простое его описание, оказывает серьезнейшее влияние на его развитие, то представляется бесспорным, что осмысление истории науки становится важным средством ее самосознания и развития, ибо формирует научное мировоззрение новых поколений ученых. Исключительно важен вопрос о человекосоразмерности научных знаний. Сейчас, в начале XXI в., когда объемы информации выросли настолько, что специалисту становится крайне затруднительно уследить за всем новым даже в своей узкой области, обостряется информационный голод. Все больше потребность в обзорных лекциях, реферативных журналах, тренингах и тому подобном. Однако впервые эта проблема возникла без малого двести лет назад, при создании Берлинского университета. Академическая практика такова, что каждый профессор или доцент, получая на свой курс 50, 100 или 200 часов, волей неволей вынужден задумываться о принципах и способах сжатия материала до «вместимости» студента, как она определена учебным планом, часами, расписанием. Ранее этого не было. При тьюторской системе преподавания проблема «вписывания» отдельных дисциплин в учебный план, понятное дело, не возникает. При этом необходимость подобного сжатия научного материала становится мощным стимулом к осмыслению закономерностей развития науки и новым теоретическим поискам. ХХ век стал не только эпохой торжества модели Гумбольдта-Либиха, но и широкого распространения науки как таковой по планете. Все больше стран, ранее не имевших науки как социального института, решили у себя ее завести. При этом многие вдохновлялись героическим опытом Петра I, волевым усилием создавшего этот социальный институт в России, пригласив ученых из Европы. Однако с конца ХIХ в. подобная трансплантация становится уже несопоставимо более трудной, нежели в XVIII в., поскольку необходимо создание всей триады – фундаментальной науки, прикладной и подготовки кадров. Самое же трудное в том, что все три эти компоненты надо создавать почти одновременно, чтобы не дать им зачахнуть друг без друга. Отмеченные трудности вовсе не являются уделом стран третьего мира, задумавшихся о своем полноценном социальном и культурном развитии после освобождения от колониальной зависимости. Кстати, пример Индии показывает, как за исторически краткий срок могут быть достигнуты весьма впечатляющие результаты. Эти проблемы встают во весь рост и перед культурными странами Европы. Так, в Финляндии дети состоятельных родителей отправляются учиться за границу, хотя в самой этой стране есть прекрасные университеты, оснащенные по последнему слову техники, создающие своим студентам условия для работы и отдыха совсем не хуже, чем в наиболее крупных университетах Западной Европы и США. Проблема в том, что в маленькой Финляндии почти нет фундаментальной науки, а в ее отсутствие очень трудно обеспечить высокий уровень высшего образования. Понятно, что в силу дороговизны фундаментальных исследований в современных условиях с подобными проблемами сталкивается не одна Финляндия. Малые страны могут позволить себе фундаментальные исследования лишь в очень немногих областях. К тому же сейчас в Европейском Союзе все более усиливается тенденция к созданию мощных международных исследовательских центров, а они создаются на базе университетов и лабораторий, ставших признанными лидерами в своих областях. Бедственное положение науки в современной России никоим образом нельзя считать результатом глупости или безответственности политического руководства – причина также в существенных деформациях модели Гумбольдта-Либиха, идущих еще из советского прошлого. В СССР были созданы и первоклассная фундаментальная наука, и очень неплохое высшее образование, однако замыкания того и другого на прикладные исследования удалось добиться только в военно-промышленном комплексе. Плановая социалистическая экономика была экономикой дефицита (спрос почти всегда превышал предложение и рынок был не насыщен), в ней начисто отсутствовала конкуренция (за исключением ВПК) и потому предприятия не испытывали ни малейшей потребности в инновациях. Эти последние насаждались административным путем, сверху, при полном отсутствии заинтересованности руководителей самих предприятий, а часто и при их пассивном сопротивлении. Распад СССР, существеннейшее изменение геополитических приоритетов вновь возникшего Российского государства и, главное, драматическое уменьшение его финансовых возможностей в результате глубокого кризиса экономики, привели к многократному сокращению оборонного заказа, который больше не мог поддерживать исследовательскую работу, а потому интенсивные прикладные исследования стали быстро угасать в той единственной области, где они были на должной высоте. Гражданский же сектор до сих пор не предъявляет существенного спроса на прикладные исследования в силу трех причин, первой из которых является недостаток инвестиционных ресурсов. Отечественный капитал еще далеко не столь мощен, чтобы тратить на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (прикладные исследования все более смыкаются с проектированием и не всегда легко могут быть отделены от него) долю доходов, сопоставимую с США, Западной Европой или Японией. Пока только топливно-энергетический комплекс может вкладывать существенные средства в исследовательскую работу. Не следует забывать, что внедрение результатов НИОКР, как правило, требует импорта дорогостоящего оборудования. Второй причиной следует считать отсутствие жесткой конкуренции на российских рынках наукоемкой продукции. Фирмы могут наращивать объемы производства за счет вложений в дистрибьюцию (создание торговых сетей), а они дают значительно более быструю отдачу, нежели разработка новых образцов. Отсутствие серьезной конкуренции позволяет широко практиковать и копирование зарубежных образцов, позиционируя свою продукцию как менее качественную в сравнении с импортными аналогами, но существенно более дешевую. Эту тенденцию сумеет переломить как насыщение внутреннего рынка и увеличение платежеспособного спроса, так и, главным образом, выход на мировые рынки. Однако последнее будет крайне затруднено до вступления России в ВТО. Наконец, третья, наиболее глубокая причина, состоит в том, что при существующем состоянии нашей экономики вложения в добычу нефти, производство колбасы или пива приносят такую же прибыль, как и вложения в наукоемкие производства, причем более надежно. Здесь требуются серьезные (и весьма болезненные) политические решения, направленные на существенное увеличение рентных платежей и, соответственно, сокращение нормы прибыли в сырьевых отраслях. В других отраслях экономики налогообложение также должно измениться с тем, чтобы стимулировать переток инвестиций в производства с высокой добавленной стоимостью. Только после этого могут появиться экономические стимулы для инвестирования в наукоемкие отрасли, где более высокая норма прибыли будет компенсировать более длительные сроки окупаемости и существенно более высокий предпринимательский риск. Понятно, что могущественные нефтяные компании и финансово-промышленные группы, связанные с развитием сырьевых отраслей, едва ли будут поддерживать подобные преобразования. В любом случае следует осознать, что в современном мире ни фундаментальная наука, ни высшее образование не могут достойно существовать и, тем более, эффективно развиваться только при бюджетном финансировании, даже при самом заботливом отношении к ним со стороны государства. Их должны поддерживать и подпитывать интенсивные прикладные исследования, развитие которых требует не только первоклассных специалистов, но и инновационной среды, прежде всего тех самых маленьких венчурных фирм, сотнями облепливающих крупные университеты. Среда эта формируется только в надлежащих экономических и правовых условиях, которые еще предстоит создать. Так, нерешенность некоторых вопросов, связанных с интеллектуальной собственностью, может стать существенным препятствием для инноваций и, не устранив эти препятствия, нельзя рассчитывать на быстрое развитие прикладных исследований. В этом смысле великое дело Петра до сих пор еще нельзя считать завершенным.
Контрольные вопросы 1. В чем состояла первая научная революция? 2. Можно ли говорить о первой промышленной революции как о революции научно-технической? 3. В чем заключалась вторая научная революция и какова была роль государства в ее осуществлении? 4. С какого времени развитие фундаментальной науки стало оказывать влияние на развитие техники? 5. В чем причины незавершенности второй научной революции в России?
Литература Вернадский В.И. Труды по философии естествознания. М.: Наука, 2000. Петров М.К. Как создавали науку? // Природа, 1977, №9. Петров М.К. Перед «Книгой природы». Духовные леса и предпосылки научной революции XVII в. // Природа, 1978, №8. Петров М.К. Социально-культурные основания развития современной науки. М.: Наука, 1992. Петров М.К. Историко-философские исследования. М.: РОССПЭН, 1996.
Лекция 3. Синергетическая революция в современной науке и ее значение для географической теории. Идейные истоки синергетической революции. Каузальное (причинное) и финалистское (телеологическое) объяснение в науке: давние интеллектуальные корни. Крах причинности в квантовой механике. Классическая механика и общая теория относительности. Учение о номогенезе Л.С.Берга, о потенциальной форме А.Г.Гурвича и о финальной симметрии А.А.Любищева. Несовместимость современных космологических представлений с каузальным объяснением эволюции Вселенной. Идейные истоки «количественной революции» и «теоретической революции» в географии. Интеллектуальный климат в географии и смежных науках во 2-ой половине 50-х гг. – 60-х гг. Работы по теоретической географии В.Бунге и его последователей – предвестники синергетической революции. Нетривиальность и конструктивность идеи структурного изоморфизма. Возникновение структур в системах, далеких от равновесия (И.Пригожин, Г.Хакен, С.П.Курдюмов). Открытость, неравновесность и нелинейность как основные свойства диссипативных систем. Феноменологическая модель роста численности населения Земли С.П.Капицы и принцип демографического императива. Понятие аттрактора и его значение для географии. Детерминация географических процессов либо начальными условиями, либо конечным состоянием.
Краткое содержание лекции
Неблагоприятные тенденции в изменении роли науки в современном обществе, равно как и в развитии самой науки, не должны скрывать от нас масштабной научной революции, разворачивающейся на наших глазах и радикальным образом меняющей научное мировоззрение. Новое научное направление, которое Г.Хакен предложил в 1973 г. именовать синергетикой, можно также считать общей теорией самоорганизации, поскольку его предметное поле – возникновение и развитие структур в системах, далеких от состояния равновесия. Иными словами, изучается возникновение порядка из хаоса и процессы эти могут происходить только в системах, постоянно обменивающихся со средой веществом, энергией или информацией. Примером самоорганизации в подобных системах, именуемых в синергетике диссипативными, могут служить химические часы Белоусова, где цвет однородного раствора ритмически изменяется с голубого на розовый и обратно. Диссипативные системы, как указывает В.П.Бранский, характеризуются такими свойствами как открытость, неравновесность и нелинейность. Открытость уже получила определение, а неравновесность предполагает наличие макроскопических процессов обмена веществом, энергией и информацией между элементами самой диссипативной системы. Нелинейность имеет особое значение, ибо предполагает отсутствие линейной зависимости между силой воздействия и силой реакции: очень сильные воздействия могут вызывать весьма слабую реакцию и, наоборот, весьма слабые воздействия могут вызывать сильнейшие изменения. Синергетическая революция привела к глубочайшим изменениям в научном мировоззрении, прежде всего – к конституированию финалистского (телеологического) объяснения как равноправного каузальному (причинному), которое только и существовало в науке до создания квантовой механики. Однако тогда крах причинности коснулся лишь явлений микромира, области, бесконечно далекой от нашей повседневной жизни. Синергетическая революция привела к распространению финалистского объяснения на исследования некоторых явлений мезомира, т.е. того мира, в котором мы живем и который доступен нашему повседневному опыту. При этом нам весьма трудно свыкнуться с мыслью о том, что течение некоторых процессов определяется не начальными условиями, т.е. причиной, а конечным состоянием, к которому они стремятся. Это конечное состояние именуется в синергетике аттрактором – областью притяжения процесса. Любая научная революция, как и социальная революция, имеет своих предтеч, ставших ее идеологами и провозвестниками. В биологии серьезная критика каузального объяснения эволюции была связана, прежде всего, с неудовлетворенностью дарвиновской теорией эволюции. Эта неудовлетворенность объяснялась прежде всего тем, что теория эволюции, предполагавшая основной движущей силой естественный отбор, не могла объяснить прогрессивное усложнение организмов, поскольку естественный отбор следует считать скорее консервативным фактором, ибо приспособление к среде носит пассивный характер. Усложнения же не могут дать выигрыш сразу и здесь волне уместна аналогия между биологической эволюцией и развитием цивилизации: первые автомобили едва ли ездили лучше, чем пароконная упряжь и не реальное преимущество рукотворных лошадиных сил перед естественными, а стремление к изобретательству, совершенствованию, надежда на будущие достижения побуждали вкладывать силы и средства в развитие поначалу смешных и нелепых пароходов, паровозов, автомобилей и т.д., что оправдывалось в полной мере, но лишь по прошествии ряда лет. Аналогично и эволюционные приобретения поначалу едва ли могли приносить пользу, возможно, они даже были умеренно вредны для своих владельцев, но в перспективе дали огромные преимущества их потомкам. Однако в соответствии с представлениями о естественном отборе само наличие потомства, например, у археоптериксов (первых птиц), едва ли летавших лучше птеродактилей, выглядит весьма проблематичным, ибо тут выигрыш должен быть получен сразу. Одна из попыток преодоления описанных трудностей в развитии эволюционной теории была предпринята выдающимся географом и биологом акад. Л.С.Бергом (1876-1950), предложившим в 1922 г. теорию номогенеза, т.е. эволюции на основе закономерностей, несводимых к воздействию внешней среды. Берг полагал, что наследственная изменчивость закономерна и упорядочена, а естественный отбор не движет эволюцию, но лишь «охраняет норму», что всему живому присуща изначальная целесообразность реакций на воздействия внешней среды, развитие же совершается за счет некой независимой от среды силы, направленной в сторону усложнения биологической организации. Параллельно известный биолог и медик А.Г.Гурвич (1874-1954), исследуя процессы онтогенеза, а не филогенеза, т.е. развитие организмов, а не эволюцию видов и других таксономических групп, ввел представление о динамически преформированной морфе, т.е. о той потенциальной форме, которую организм или орган стремятся реализовать в своем развитии. При этом открытие Ф.Криком и Дж.Уотсоном структуры ДНК (1953, Нобелевская премия - 1962) не обесценило результатов Гурвича, ибо не позволило полностью объяснить исследованные им явления действием механизмов наследственности. К представлениям о динамически преформированой морфе тесно примыкают представления о финальной симметрии, разрабатывавшиеся известным биологом, специалистом в области систематики и теории эволюции А.А.Любищевым (1890-1972). Финальная симметрия, по Любищеву, – это по сути тоже потенциальная форма, стремление к которой направляет эволюцию видов. Термин «финальная симметрия» представляется особенно удачным, ибо предполагает существование некого упорядоченного каталога возможных форм, в чем-то напоминающего группы симметрии кристаллов (группы Шёнфлиса-Федорова). Весьма важные результаты в рамках этого подхода были получены известным геологом, палеоботаником и методологом науки С.В.Мейеном (1935-1987). Восходящие к работам А. А. Любищева и других биологов-эволюционистов, не разделявших представления о творческой роли естественного отбора, идеи о саморазвитии формы имеют исключительное значение для географии, и это значение осознано еще далеко не в полной мере. В соответствии с этими представлениями, форма не является эпифеноменом функции, она обладает способностью к саморазвитию. Следовательно, и пространственные формы географических объектов (например, транспортные сети) при таком подходе обладают способностью к саморазвитию, а отнюдь не подчиняются требованиям «функции» (например, народнохозяйственным задачам). Удивительная связь между естественным отбором и формой географических объектов! Сходные интеллектуальные процессы наблюдаются и в области космологии, где антропный принцип используется для объяснения эволюции Вселенной весьма многими авторитетными физиками, в том числе и совершенно не придерживающимися каких-либо религиозных убеждений. Без обращения к антропному принципу невозможно объяснить эволюцию Вселенной, ибо вероятность случайного «попадания» в существующие значения всех физических констант пренебрежимо мала, в то время как отклонение значения любой из них хотя бы на 15% от существующего привело бы к возникновению совсем иной Вселенной, в которой ни при каких обстоятельствах не смогла бы возникнуть жизнь. Описанные представления имеют исключительное методологическое значение для географии, причем сразу в двух отношениях. Во-первых, они подтверждают плодотворность идеи структурного изоморфизма – тождества структуры без тождества элементов содержания, - получившей распространение в географии в конце 60-х – начале 70-х гг. ХХ в. на фоне победного шествия системного подхода. Возможность применения одного и того же понятийного и математического аппарата, например, для описания меандрирования реки и изменения трассы федерального шоссе в США (в последнем случае тоже происходит прорыв своеобразных прирусловых валов, возникших в силу намного более высокой стоимости земли вблизи существующего шоссе – см. книгу В.Бунге) весьма полезна в практическом отношении и привлекательна в теоретическом. Наиболее распространенными моделями этого вида следует считать гравитационные и энтропийные модели, К последним примыкают и модели, разработанные в рамках теории диффузии нововведений. Все эти модели представляют собой заимствования из различных разделов физики – будь то классическая механика или термодинамика – с целью использования математического аппарата, например, для моделирования пассажиропотоков между городами в зависимости от их демографических масс. Понятно, что применение подобных моделей требует их калибровки – подбора значений констант на основе возможно более обширного эмпирического материала, а их прогнозная ценность в силу этого обстоятельства не безусловна. Во-вторых, активное обсуждение финалистских представлений, пришедших из биологии и космологии, позволило изменить интеллектуальный климат в географии, поколебать взгляд на каузальное (причинное) объяснение как на единственно возможное в науке вообще и в географии в частности. Это изменение интеллектуального климата подготовило почву для проникновения идей синергетики, в том числе представлений об аттракторе – области притяжения процесса. Еще в 60-е годы ХХ в. получило распространение представление о конфинальности (эквифинальности) в развитии городов-гигантов – эти города обнаруживают несравненно больше сходства между собой, нежели те малые и средние города, из которых они выросли. Анализ развития транспортных сетей методами теории графов или анализ развития систем городского расселения методами теории центральных мест – это тоже примеры задач именно того класса, где наиболее плодотворны представления о детерминации процесса конечным состоянием, а не начальными условиями, о его стремлении к аттрактору, представляющему собой идеальный объект научной теории. И если аттрактор недостижим, это вовсе не значит, что он не существует. Примером исключительно плодотворного применения как аппарата нелинейной динамики, так и ее мировоззренческих принципов стала разработка феноменологической теории роста населения Земли С.П.Капицей, которая позволяет делать как перспективные, так и ретроспективные прогнозы и была с успехом сопоставлена с эмпирической реальностью с помощью последних. Самый важный в мировоззренческом отношении вывод состоит в том, что рост численности населения Земли никогда не регулировался действием внешних факторов, а всегда – неизвестными внутренними закономерностями. Это положение было оформлено создателем теории как принцип демографического императива.
Контрольные вопросы 1. В чем принципиальное различие между каузальным и финалистским объяснением явлений? Может ли последнее считаться научным? 2. Почему работы биологов-эволюционистов недарвинистского направления оказались в высшей степени интересными с точки зрения теоретической географии? 3. Что такое структурный изоморфизм и как он проявляется в географии? Какие можно ли найти примеры в книге В.Бунге? 4. Что такое диссипативные системы, аттракторы и точки бифуркации? 5. Совместимо ли синергетическое мировоззрение с представлениями об однозначно предопределенном будущем? 6. Совместим ли принцип демографического императива с господствующими в демографии представлениями о росте численности человечества и его причинах?
Литература Бранский В.П. Теоретические основы социальной синергетики. // Вопр. философии, 2000, №4. Бунге В. Теоретическая география. М.: Прогресс, 1967. Гвишиани Г.В. О сверхсильном антропном принципе. // Вопр. философии. 2000, №2. Джеймс П., Мартин Дж. Все возможные миры. История географических идей. М.: Прогресс, 1988. Джонстон Р.Дж. География и географы. Очерк развития англо-американской социальной географии после 1945 года. М.: Прогресс, 1987. Князева Е.Н. Одиссея научного разума. Синергетическое видение научного прогресса. М.: Ин-т философии РАН, 1995. Курдюмов С.П. Законы эволюции и самоорганизации сложных систем. М.: Ин-т прикладной математики им. М.В.Келдыша АН СССР, 1990. Любищев А.А. Проблемы формы, систематики и эволюции организмов. Сб. статей. М.: Наука, 1982. Пригожин И. От существующего к возникающему. Время и сложность в физических науках. М.: Наука,1985.
Дата добавления: 2014-01-04; Просмотров: 663; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |