Гипотеза лингвистической относительности

Теория вербального оперантного научения.

Б.Скиннер одним из первых разработал формализованный аппарат описания вербального (от лат. verbalis - устный) поведения, который применил к развитию языка у ребенка теорию оперантного обусловливания. Он считал, что мы можем объяснить развитие речи при помощи известных обучающих принципов – таких как ассоциация (изображение вещей со звуками слов); имитация (слов и синтаксических моделей других людей) и закрепление (успехами, улыбками и объятиями, когда ребенок говорит что-то правильно). Младенцы учатся разговаривать так же, как животные учатся клювом выбирать ключи и нажимать на клавиши. По его мнению, вербальное поведение, как и любое другое, формируется прежде всего в результате оперантного научения, когда дети устанавливают связь между стимулом (например, каким-либо предметом) и реакцией (в том числе вербальной) на него благодаря подкреплению. Родители используют дифференцированное подкрепление (награждая правильные реакции) и тем самым контролируют произносимые ребенком звуки. В силу этого речь становится для ребенка средством получения подкреплений. В зависимости от специфических ситуаций выделяют разные виды вербального поведения: «требование», когда дети повторяют слова, связанные с удовлетворением их потребностей; «касание», когда они усваивают слова, являющиеся откликами на предметы, которые они трогают; «эхо», когда происходит подражание речи окружающих; «самопоощрение», когда подкреплением служит удовольствие, которое получает ребенок от того, что он сам что-то сказал. Хотя универсальность данной модели языкового развития была поставлена под сомнение, она нашла свое применение прежде всего при развитии речи у отстающих детей [Skinner B.F. Verbal Behavior. Appleton-Century-Crofts, 1957; Ушакова Т.Н. Речь как когнитивный процесс и как средство общения // Когнитивная психология. М., 1986].

Бихевиористы считали, что мышление предполагает наличие скрытой речи и других неявных моторных действий.

Э.Сепир, исследуя индейские диалекты и исходя из постулата о возможности изучения языка только в общем контексте культуры, пришел к выводу, что различия в языке связаны - через построение особенной картины мира - с качественными различиями в индивидуальном мышлении носителей этого языка. В частности, он показал, что обозначения цветов, связанные с практической деятельностью представителей разных народностей, влияют на организацию простейших форм перцептивной деятельности: культурно специфический набор слов, обозначающих цвета, обусловливает само восприятие цветов, умение их различать и классифицировать (Conceptual categories in primitive languages // Science. 1927, V. 74). Тем самым была дана общая формулировка «теории лингвистической относительности», которую конкретизировал и придал ей законченное выражение и большую категоричность (картина воспринимаемого мира зависит от национального языка) его ученик Б.Уорф (1897-1941). Гипотеза лингвистической относительности (от лат. hypothesis - предположение и lingua - язык) - объяснительная модель мышления и поведения, совместно разработанная Э.Сепиром и Б.Уорфом (Whorf B. A linguistic consideration of thinking in primitive communities // J.B.Carroll (Ed.). Language, Thought, and Reality. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1956), которая основана на предположении, согласно которому процессы восприятия и мышления обусловлены этноспецифическими особенностями структуры языка. Те или иные языковые конструкции и словарные связки, действуя на бессознательном уровне, приводят к созданию типичной картины мира, которая присуща носителям данного языка и которая выступает в качестве схемы для категоризации индивидуального опыта. Т.е. грамматический строй языка навязывает способ выделения элементов окружающей действительности.

Уорф пришел к выводу, что люди, говорящие на различных языках, по-разному представляют себе объект, обозначаемый словом, и что сама по себе сущность языка служит основанием для различия во взглядах на реальность. Уорф изучал языки американских индейцев и обнаружил, что точный перевод с одного языка на другой просто невозможен. Так, в од­ном из языков он обнаружил отсутствие четкого различия между суще­ствительными и глаголами; в другом языке настоящее, прошлое и буду­щее время выражались неоднозначно; а еще в одном языке не существова­ло различия между серым и коричневым цветами. Однако, в английском языке есть слова для всех этих различий, хотя люди, говорящие по-анг­лийски, и не имеют какого-то особенного физиологического аппарата (на­пример, позволяющего именно им различать серый и коричневый цвета). Также эски­мосы имеют много различных слов для описания снега, каждое из которых опи­сывает снег по-разному (рыхлый, слежавшийся, мокрый и т. д.), в то время как ан­глоязычные люди знают только одно слово для обозначения снега. Можно при вести много других примеров различий на словарном уровне: так, народ хануну на Филиппинах предположительно имеет девяносто два названия разновидностей риса. В арабском языке существует много различных названий верблюдов. Аналогично, у эскимосов есть множество названий для снега (вьюжный снег, дрейфующий снег, снег для постройки иглу и т.д.), позволяющие им "видеть", т.е. различать, больше видов снега, чем это могут жители зон умеренного климата; а у народа Хануос, живущего на Филиппинских островах, есть 92 названия для различных сортов и состояний риса. Гипотеза Уорфа предполагает, что физическая реальность переводится — в соответствии с некоторой внутренней репре­зентацией реальности — в восприятие, согласующееся с долгоживущими когнитивными структурами. Структурирование информации мозгом свя­зано с конкретными языковыми кодами, развившимися у каждого челове­ка. Эти коды различаются, как различаются языки.

Так, в отличие от английского языка, который имеет богатый словарный запас для таких внутренних эмоций, как злость, японский насчитывает много слов для выражения межличностных эмоций, таких, например, как симпатия. Многие носители двух языков говорят, что по-разному воспринимают себя в зависимости от того, какой язык используют.

Т.е. в соответствии с методологическими ориентирами для анализа психологических явлений, которые задавала данная теория, решение вопроса о детерминантах, обусловливающих процессы мышления и поведения человека, более склонялось в пользу не биологических, а социальных детерминант. Не биология человека, в частности, его расовая принадлежность, влияет на вариативность психодиагностических данных, касающихся уровня интеллекта, а прежде всего - те мыслительные операции, которые он освоил в условиях своего воспитания в той или иной культурной среде.

Впрочем, утверждения Уорфа о богатстве эскимосского словарного запаса для обозначения снега были поставлены под сомнение (Martin, 1986; Pullman, 1989). Есть мнение, что Уорф вообще преувеличивал разнообразие слов в различных языках.

В дальнейшем эта теория, прежде всего в интерпретации Б.Уорфа, была подвергнута критике, в которой было показано, что различия между языками существуют не на глубинном уровне, а на поверхностном, и, кроме того, отношения между языком и восприятием являются достаточно сложными и многократно опосредствованными (Э.Леннеберг). Кроме того, было показано, что в познавательный процесс включены значения, существующие не только в языковой форме, но и в форме сенсорно-перцептивных эталонов и символических действий. В силу этого некий ряд значений может быть не представлен в словесной форме, но все-таки присутствовать в сознании и обусловливать поведение. Поэтому при анализе картин мира, которые действительно могут иметь определенную этническую специфичность, необходимо исследовать не только разговорный язык, но и другие символические системы, например графику, трудовые навыки.

В этой связи особенно интересно то, что у всех нормальных людей зрительная система устроена одинаково (т.е. у них одинаковая физиологи­ческая способность к видению цвета и различению оттенков). Поэтому можно предположить, что различия в мысленной обработке рассматрива­емого цвета объясняются различиями языковых кодов. Как показывают некоторые исследования, это имеет свои основания; например, когда цвет не соответствует категориям цветов, обозначенным названиями (т.е. по­падает "между" цветами), он, вероятнее всего, запомнится как тот цвет, к которому он расположен ближе. На этой основе создан тест, подразумевающий использование цвет­ных слов. Глизон (Gleason, 1966) обнаружил, что в английский языке есть 11 основных слов для обозначения цвета: чер­ный, белый, красный, зеленый, желтый, синий, коричневый, фиолетовый, розовый, оранжевый и серый, — относительно большое количество. Эти слова называются основными словами, обозначающими цвета, потому что они короткие и часто ис­пользуются, в отличие от таких терминов, как шафрановый, бирюзовый или ярко-красный. Англоязычные люди оценивают определенный цвет по близости к диапазону, приписываемому каждому основному цвету, например наиболее близ­кий к красному, к синему и т. д. (Berlin & Kay, 1969). Каждое из 11 базовых поня­тий, обозначающих цвет в английском языке, имеет один общепринятый наиболее близкий цвет, называемый фокальным. Англоязычные люди находят обработку и запоминание фокальных цветов более простыми, чем в случае с нефокальными цветами (Brown & Lenneberg, 1954). Интересный вопрос заключается в том, существует ли специальная когнитивная способность идентификации фокальных цветов как результат того, что люди, говорящие по-английски, имеют в своем языке специальные слова для этих цветов. Если это так, то получается, язык влияет на мышление.

Противоположностью является язык племени дани, земледельческого народа индонезийской Новой Гвинеи, находящегося на уровне каменного века. Этот язык содержит только два основных термина, обозначающих цвет: mill для обозначения темных, холодных тонов и mola для ярких, теплых тонов. Если кате­гории языка определяют восприятие, народ дани должен был бы воспринимать цвета в более грубой манере, чем англоязычные люди. Важный вопрос заключа­ется в том, правдива ли эта догадка.

Взгляды Уорфа встре­тили серьезную критику со стороны сравнительной лингвистики. Напри­мер, Берлин и Кай (Berlin and Kay, 1969) изучили названия цветов почти в сотне языков и пришли к выводу, что определенные основные цвета одинаковы во всех языках. В одном из экспериментов они выяснили названия основных цветов в двадцати различных языках и затем попросили людей, для которых эти языки были родными, картировать их, т.е. указать на ряд цветов, которые у них ассоциируются с данным названием цвета. В конце испытуемых просили пометить тот цвет, который они считают наилучшим или наибо­лее типичным для каждого названия цвета (это называется фокальным цветом). Их результаты показывают, что существует некоторая общаяя закономерность, в соответствии с которой цветовой опыт человека коди­руется в языке: названия цветов скорее непосредственно зави­сят от перцептивных явлений, чем определяют перцепты.

Чтобы проверить, будет ли специфическая обработка фокальных цветов примером влияния языка на мышление, Рош (некоторые работы по этой тему опубликовала под своей девичьей фамилией Heider) провела серию важных экспериментов с коренными жи­телями Новой Гвинеи, говорящими на языке из племени Дани. Целью этих исследований было установление того, отличается ли обработка фокальных цветов англоязычными людьми от обработки этих же цветов у Дани. В дани существует только два названия цвета — мола (яркий, теплый цвет) и милл (темный, холод­ный цвет). Используя задачу на опознавание цвета, она обнаружила, что точность опознания для фокальных цветов больше, чем для нефокальных, но тем не менее, если язык определяет восприятие, то испытуемым, чей язык имеет для цвета только два названия, было бы трудно воспроизво­дить фокальные и нефокальные цвета. Поэтому позиция лингвистического детерминизма (по крайней мере, в жесткой формулировке) представляет­ся сомнительной. В одном из экспериментов сравнивалась способность дани к изучению бессмысленных названий для фокальных цветов в отличие от нефокальных. Англоязычные люди нашли более простым изучение произвольных названий фокальных цветов. Испытуемые из племен дани также нашли, что изучение произвольных названий фокальных цветов проще, чем нефокальных, несмотря на то что в их языке нет названий для этих цветов. В другом эксперименте (Heider, 1972) испытуемым показывали на 5 с цветную фишку; и через 30 с после этого они должны были выбрать этот цвет из примерно 160 цветных фишек. Если фишка, которую запоминали англоязычные испытуемые, была фокального цвета, они показывали лучшие результаты в этой задаче, чем когда она была нефокального цвета. Дани также выполняли это задание лучше для фокальных цветов.

Таким образом, несмотря на различия в лингвистической терминологии, касающиеся цветов, англоязычные люди и представители народа дани рассматривали цвета во многом схожим образом. По-видимому, 11 фокальных цветов обрабатываются специфическим образом всеми людьми, независимо от их языка. Фактически, из физиологии цветного зрения известно, что многие фокальные цвета обрабатываются зрительной системой специфическим образом (de Valois & Jacobs, 1968). Тот факт, что многие языки построили основные цветовые термины именно для этих цветов, может служить примером обусловленности языка мышлением.

Другая проверка гипотезы Уорфа была проведена Кэрроллом и Касагранде (Carroll & Casagrande 1958). Язык индейцев племени навахо требует использования различных форм глагола в зависимости от природы предмета, над которым производится действие, особенно от его формы, твердости и типа материала. Кэрролл и Касагранде показывали детям навахо три объекта, такие как желтая палочка, кусок синей веревки и желтая веревка. Дети должны были сказать, какой из двух объектов соответствует третьему. Так как в языке навахо используются различные формы глагола в случае палочки (жесткая) и веревки (гибкая), экспериментаторы предполагали, что навахоговорящие испытуемые будут склонны сопоставить веревки, а не опираться на цвет. Они обнаружили, что навахоговорящие дети предпочитали опираться на форму, а англоговорящие дети народа навахо — на цвет. Однако в другом исследовании обнаружилось, что англоговорящие дети из Бостона показали даже большую склонность проводить сопоставление на основе формы. По-видимому, опыт общения с игрушками (для которых крайне важны форма и жесткость) детей из Бостона был более важным, чем языковой опыт навахо, хотя языковой опыт также может оказывать определенное влияние.

Итак, факты не подтверждают гипотезу о том, что язык оказывает значитель­ное влияние на наше мышление или на восприятие мира. Безусловно, верно то, что язык может влиять на нас, но это влияние касается передачи идей.

Следовательно, развитие конкретных языко­вых кодов зависит от культурных потребностей; когда члены некоторой языковой группы научаются этим кодам, они при этом также осваивают существенные культурные ценности, часть из которых вероятно связана с выживанием. Впоследствии развитие кодов языка может повлиять на то, какая информация кодируется, преобразуется и запоминается.

Хотя язык, несомненно, влияет на мышление, он не определяет типы понятий, над которыми мы размышляем.

Дата добавления: 2014-01-04