Постиндустриализм

Теории и концепции информационного общества как новой общественно-экономической формации

Теоретический водораздел

Ё. Масуда принадлежал к адептам идеи возникновения общества нового типа, новой общественно-экономической формации. К ним можно отнести целую плеяду ученых, среди которых немало выдающихся имен. Это теоретик постиндустриализма Дэниел Белл (Daniel Bell) и легион его последователей, включая:

· технологических детерминистов Элвина Тоффлера (Alvin Toffler), Симона Нора (Simon Nora) и Алена Минка (Alain Minc), Жака Эллюля (Jacques Ellul);

· сторонников постмодернизма Жана Бодрийяра (Jean Baudrillard), Жан-Франсуа Лиотара (Jean-François Lyotard), Марка Постера (Mark Poster);

· теоретиков так называемой «гибкой специализации» Майкла Пайора (Michael Piore) и Чарльза Сейбла Charles Sable), Ларри Хиршхорна (Larry Hirschhorn);

· автора концепции информационного способа развития Мануэля Кастельса (Manuel Castells);

· теоретика воздействия артефактов как средств коммуникации (М. Маклюэн);

· автора концепции электронно-сетевого общества (Д. Тапскотт).

Между ними и сторонниками взгляда на информатизацию [28] как на некую новую деятельность в рамках уже сформировавшихся и продолжающих развиваться общественных отношений существовал настоящий раскол. К последним, исповедовавшим идеи социальной преемственности, можно причислить теоретиков:

· неомарксизма – Герберта Шиллера (Herbert Schiller);

· регуляционной теории – Мишеля Альетту (Michel Aglietta) и Алена Липица (Alain Lipietz);

· гибкой аккумуляции – Дэвида Харви (David Harvey);

· рефлексивной модернизации – Энтони Гидденса (Anthony Giddens);

· публичной сферы – Юргена Хабермаса (Jürgen Habermas) и Николаса Гарнэма (Nicholas Garnham),

а также последовательного критика идеологии информационного общества Фрэнка Уэбстера (Frank Webster).

Истоки понятия «постиндустриальное общество» вряд ли можно определить достаточно точно. С большой вероятностью можно утверждать, что термин «постиндустриализм» был введен в научный оборот Анандой Кумарасвами (Ananda Coomaraswamy), автором ряда работ по доиндустриальному развитию азиатских стран. Впоследствии, с 1916 или 1917 г., этот термин активно использовался теоретиком английского либерального социализма Артуром Пенти (Arthur Penty), а в 1958 году реанимирован американским социологом Дэвидом Рисманом (David Riesman). В концепции постиндустриального общества получила свое воплощение и развитие научная традиция, восходящая к идеям эпохи Просвещения, которые связывали общественный прогресс с последовательным улучшением условий материальной жизни человека.

Особое место в теории постиндустриального общества занимают положения, заимствованные из экономических, социальных и политологических концепций XX века. Прежде всего, это представления о трехсекторной модели общественного производства, согласно которой национальная экономика делится на первичный (сельское хозяйство и добывающие отрасли), вторичный (обрабатывающая промышленность) и третичный (сфера услуг) секторы. Кроме того, это представления о стадиях экономического роста, которые часто отождествлялись с этапами развития самой человеческой цивилизации. Это также и некоторые положения теории конвергенции, которые позволяли рассуждать в более или менее едином ключе о восточном и западном блоках, противостоявших в то время друг другу.

В целом теория постиндустриального общества сумела синтезировать противоположные оценки состояния обществ, разделенных в середине двадцатого века идеологическими противоречиями, и в этом ее большая заслуга. Концепция постиндустриализма, – во всяком случае, в ее оригинальном варианте, представленном в работах американского социолога, профессора Гарвардского университета Д. Белла, – оказалась достаточно глубокой и продуктивной. Не удивительно, что она породила множество разнообразных трактовок, иногда существенно отличных от «родительских». Наибольшее распространение получила интерпретация, вытекающая из прямолинейного толкования значения одной из частей[29] названия и потому связанная с хронологической характеристикой: наступающее «после индустриального». Вплоть до середины 1970-х годов использование префикса «пост» вообще было весьма широко распространено. Например, западное общество именовалось «постбуржуазным», «посткапиталистическим», «постпредпринимательским», «пострыночным». Для обозначения современного социального состояния использовались такие обозначения, как «посттрадиционное», «постцивилизационное», «постисторическое» и даже «постчеловеческое». Некоторые из этих терминов используются и по сей день, а соответствующие концепции имеют своих сторонников и в настоящее время.

В 1959 г. Д. Белл, выступая на международном социологическом семинаре в австрийском Зальцбурге, впервые употребил понятие «постиндустриальное общество» в широко признанном теперь значении: для обозначения социума, в котором индустриальный сектор теряет свою ведущую роль. В 1964 году Беллработал в президентской комиссии по технологии – во многом благодаря ее выводам наступило осознание того, что для развития общества чрезвычайно важную роль играют не только политические и социальные факторы, но еще и технологические. Позже, в 1973 г., он издал книгу «Наступление постиндустриального общества (The Coming of Post-Industrial Society), где в развернутом виде представил концепцию постиндустриализма. В основе этой концепции лежало наблюдение по поводу изменений в социальной структуре таких стран, как США, Германия и Япония. Эти изменения повлекла эволюция индустриального общества в сторону постиндустриального, ее суть состояла в переходе от производства вещей, характерного для индустриального общества, к производству услуг, связанных, прежде всего, со здравоохранением, образованием, исследованиями и управлением. А это естественным образом привело к наращиванию слоя интеллигенции (интеллектуалов), «технического класса», профессионалов.

Центральное место в постиндустриальном обществе Белл отводил знанию, притом знанию теоретическому. Основной производительной силой он считал науку, центральной фигурой – ученого. Ведь если раньше власть принимала решения сама, учитывая в первую очередь интересы бизнеса (и иногда мнение профсоюзов), то теперь важнейшие решения в силу сложности прогнозирования их последствий стало необходимо основывать на научных исследованиях и разработках (НИР и НИОКР), в которых соединяются наука, техника и экономика. Согласно Беллу, теоретическое знание превращается в источник инноваций, призванных играть все более важную роль в обществе, ориентированном в будущее.

Главной заботой постиндустриального общества, как считал Белл, становится поддержка интеллектуальных институтов, бережное отношение к талантам. Для этого общества характерна и новая элита – люди, обладающие квалификацией, получаемой благодаря образованию, но не обладатели собственности, наследуемой или приобретаемой за счет предпринимательских способностей, равно как и не обладатели политических позиций, достигаемых при поддержке партий и групп, как это было прежде.

Существенной чертой постиндустриального общества, по Беллу, становится распространение новой интеллектуальной технологии для принятия решений, которая заключается в использовании алгоритмов вместо интуитивных суждений. Он полагал, что к концу двадцатого века эта технология будет играть столь же выдающуюся роль в человеческих делах, какую играла машинная технология в прошедшие полтора века. «В современном обществе, – писал Белл, – миллионы людей ежедневно принимают миллиарды решений относительно того, что покупать, сколько иметь детей, за кого голосовать, куда пойти работать и т. п.». Роль инструмента в принятии эффективных решений он отводил компьютеру, позволяющему выполнять значительное число операций в течение короткого времени.

В конце 1970-х годов Белл положил начало процессу конвергенции двух идеологий – информационного общества и постиндустриализма. В 1979 г. он успел поработать в еще одной президентской комиссии – на этот раз по национальной повестке развития на 1980 год, – и вскоре опубликовал книгу «Социальные рамки информационного общества» (The Social Framework of the Information Society). В ней использовано новое название постиндустриального общества – «информационное общество», тем самым подчеркивалось не его положение в последовательности ступеней общественного развития, а основа определения его структуры – информация. Информационное общество в видении Белла обладает всеми основными характеристиками постиндустриального общества: экономика услуг, центральная роль теоретического знания, ориентированность в будущее, развитие новой интеллектуальной технологии. В первой книге Белла вычислительная техника рассматривается как наукоёмкая отрасль и необходимое средство для решения сложных задач, во второй акцент делается на конвергенции электронно-вычислительной техники и средств связи.

В белловской концепции информационного общества подчеркивается важность обеспечения доступа к необходимой информации индивидов и групп. Знание и информацию ученый считает «стратегическим ресурсом» такого общества. В этом контексте он формулирует проблему информационной теории стоимости. «Когда знание в своей систематической форме вовлекается в практическую переработку ресурсов (в виде изобретения или организационного усовершенствования), можно сказать, что именно знание, а не труд выступает источником стоимости», – пишет он.

Выдающийся теоретик постиндустриального общества американский социолог, футуролог и публицист Э. Тоффлер (Alvin Toffler) выдвигал в качестве движущей силы истории научно-технический прогресс, что позволяет причислить его к сторонникам технологического детерминизма. Течение истории он представлял в виде постоянной войны между последующей и текущей «волнами», а под волнами понимал «рывки», благодаря которым происходит развитие науки и техники.

Постиндустриальному обществу, на его взгляд, присущи такие черты, как деконцентрация производства и населения; диверсификация [30] источников энергии и использование возобновляемых источников; распространение новых методов работы и подлинно нового образа жизни благодаря резкому росту информационного обмена; превалирование самоуправленческих политических систем; дальнейшая индивидуализация личности (при сохранении солидарных отношений между людьми и сообществами), новый кодекс поведения и т. д.

Тоффлер считал, что «формирующаяся цивилизация … выводит нас за пределы концентрации энергии, денежных средств и власти». Традиционным громоздким корпорациям он противопоставил малые экономические формы, среди которых особенно выделял индивидуальную деятельность на дому и «электронные коттеджи». Последние представлялись ему следующим образом: «Радикальные изменения в сфере производства неизбежно повлекут за собой социальные изменения, захватывающие дух. Еще при жизни нашего поколения крупнейшие фабрики и учреждения наполовину опустеют и превратятся в складские или жилые помещения. Когда в один прекрасный день мы получим технику, позволяющую в каждом доме оборудовать недорогое рабочее место, оснащенное «умной» печатной машинкой, а может быть, еще и копировальной машиной или компьютерным пультом и телекоммуникационным устройством, то возможности организации работы на дому резко возрастут».

Сегодняшняя ситуация показывает, насколько прав оказался Тоффлер в своих суждениях. Согласно некоторым данным, уже в 1997 г. численность людей, вовлеченных в «дистанционные» трудовые отношения (так называемых «телеработников»), в Европе составляла более 2 млн человек, а в США – около 11 млн. В наши дни эти цифры возросли многократно. Основными социально-экономическими преимуществами массового применения средств телеработы или телекомьютинга (telecommuting) можно считать уменьшение количества передвижений и снижение за счет этого остроты транспортной проблемы и проблемы загрязнения окружающей среды; возможность получить работу практически в любой точке мира и снижение благодаря этому уровня общей безработицы; расширение возможностей трудоустройства людей с ограниченными физическими возможностями. В среднем производительность труда телеработника возрастает на 20-40% по сравнению с лицами, работающими в офисе, а эксплуатационные расходы компании снижаются на 5-9 тыс. долларов США в год на одного человека [31]. Кроме того, у таких работников на 35% реже наблюдается бессонница, что косвенно обеспечивает экономию на оплате больничных, а 75% людей, по их собственным оценкам, смогли лучше сочетать частную жизнь и работу

Тоффлер указывал на то, что обработка информации с помощью новых средств, например, компьютера, поможет создать осмысленные «целостности» из бессвязных явлений, роящихся вокруг нас. Но компьютер только в том случае сможет оказать воздействие на общественный организм, когда его применение будет продуманным, соотнесенным с характером общественных связей. Для него не было сомнений в том, что компьютеры углубят понимание причинно-следственных связей нашей культуры в целом. Тоффлер называет свой жанр «практопией»: в отличие от утопистов и антиутопистов он описывает более практичный и более благоприятный для человека мир, нежели тот, в котором мы живем. Но в реальном мире всегда есть место злу – болезням, грязной политике, несправедливости, и Тоффлер предупреждает о новых сложностях, социальных конфликтах и глобальных проблемах, с которыми столкнется человечество на стыке XX и XXI веков. Он предвидел, что рождение новой цивилизации вызовет бурю страстей: третья волна бросает вызов человечеству и таит в себе опасности – от экологической катастрофы до угрозы ядерного терроризма и электронного фашизма.

В своей книге «Шок будущего» (Future Shock), написанной за десять лет до «Третьей волны», Тоффлер сформулировал исключительно важный вопрос: смогут ли миллионы обычных физически здоровых и психически нормальных людей приспособиться к все более усиливающемуся давлению событий, знаний, науки, техники, различного рода информации, невероятно возрастающему темпу современной повседневной жизни. Казалось бы, люди, вооруженные новейшей мощной техникой и научной мыслью, научились прогнозировать свою жизнь на долгие годы и даже десятилетия. Они понимают, что кладовые Земли практически исчерпаны и насыщать прожорливую техническую цивилизацию становится все труднее; но главная беда не в этом, поскольку наука помогает отводить катастрофы, а в другом: психологические ресурсы человека не безграничны. Не случайно после выхода этой книги многие стали размышлять о способности человека как биологического, психологического существа ощущать прочность бытия в новых условиях. Тоффлер полагал, что человек, мало приспособленный к меняющейся реальности, ущербен – если хочешь адаптироваться, перестраивай свою психику, помогай себе избежать «футуршока». Нам, однако, ближе позиция российского философа профессора Павла Гуревича, написавшего предисловия к русским переводам обеих упомянутых книг Тоффлера и считающего, что помимо огромного потенциала адаптивности людям не повредит и здоровый консерватизм.

К приверженцам технолого-детерминистской концепции информационного общества можно отнести французов С. Норá и А. Минка, выражавших, впрочем, скептическое отношение к постиндустриализму. В своем докладе Президенту Франции Валери Жискар д’Эстену «Компьютеризация общества» (L’Informatisation de la société: Rapport au Président de la République, 1978) они выдвинули такой идеал информационного общества, в котором «организация должна совпадать с добровольностью». По их мнению, это «совершенное рыночное общество, в котором образование и информация сделают каждого человека осознающим коллективные ограничения». Они рассуждали об «обществе совершенного планирования», где власть получает от каждого гражданина «верные сообщения о … целях и предпочтениях» и в соответствии с этим формирует собственную структуру и политику. Они утверждали, что в условиях неизбежного возрастания внешних давлений «только власть, обладающая надлежащей информацией, сможет способствовать развитию и гарантировать независимость страны».

Нора и Минк также полагали, что информационное общество имеет менее четкую социальную структуру, чем общество индустриальное. В подтверждение этого они называли тенденцию упрощения языка, связанную, помимо всего прочего, с распространением электронно-опосредованных коммуникаций. Впрочем, отмечая роль упрощенного языка в преодолении культурного неравенства, прогнозируя его совершенствование и, как результат, использование для все более развитых диалогов, они признавали, что эта тенденция не может не встретить сопротивления.

В 1960-е годы французский социолог Ж. Эллюль, анализируя вопросы техники и государственной власти, выступил с резкой критикой индустриального общества. В своей книге «Техника», изданной во Франции в 1962 году и в США в 1965 году (The technological society), он называл нынешнее общество «технологическим» и утверждал, что это признается большинством его современников. Он определял технику как «совокупность методов, к которым рационально прибегло человечество и которые знаменуют собой абсолютную эффективность (на определенной стадии развития) для каждой сферы человеческой деятельности». По его убеждению, наше общество – не общество машин, но общество «эффективных технологий», и именно они находятся в центре его социологического анализа: «Современная техника стала всеобщим феноменом для цивилизации, определяющей силой нового социального порядка, в котором эффективность более не является одной из опций, а становится неизбежной необходимостью для всех».

Эллюль считал бесполезным разграничивать технику и ее использование, потому что техника дает специфические социальные и психологические эффекты, не зависящие от желаний людей. Поэтому, говорит он, не должно быть места моральным соображениям в процессе использования технологий.

Некоторое время спустя Эллюль повернулся к неоконсерватизму и даже начал выступать за обуздание технического прогресса. Техническую систему он уже считал средством реализации власти и угнетения и называл главным фактором отчуждения человека наряду с централизованным государством, превратившимся в автономную и независимую силу. Однако для достижения «подлинного социализма», за который он ратовал, необходимы были, по его убеждению, автоматизация производственных процессов и развитие информационных систем, так как именно в информатике заключена возможность создания цивилизации, альтернативной по отношению к индустриальной.

В своих наиболее поздних работах ученый, возвратившийся на либеральные позиции, обосновал появление информационного общества, эры компьютеризации. Он полагал, что информационное общество, будучи «осуществлением идей социалистического, анархического и пацифистского характера», вообще предполагает ликвидацию бюрократического государства.

Английский ученый Том Стоуньер (Tom Stonier) утверждал, что информацию, подобно капиталу, можно накапливать и хранить для будущего использования. По его убеждению, в постиндустриальном обществе национальные информационные ресурсы превратятся в самый большой потенциальный источник богатства, поэтому следует всеми силами развивать новую отрасль экономики – информационную. Он считал, что промышленность в новом обществе по общим показателям занятости и своей доли в национальном продукте уступит место сфере услуг, которая будет представлять собой преимущественно сбор, обработку и различные виды предоставления требуемой информации.

Стоуньер более сорока лет исследовал изменения в науке и технике, приводящие к трансформациям в социально-экономической и политической среде. В середине 1970-х годов начал кампанию по модернизации британской образовательной системы – предлагал широко использовать для обучения компьютеры, которые считал инструментами высвобождения человеческих талантов. Он достаточно рано осознал, что комбинация образования и компьютеров откроет двери в информационное общество.

В результате своей многолетней научной деятельности Стоуньер также пришел к заключению, что компьютеры способствуют изменениям в биологической природе человека и в человеческих отношениях.

В 1970-е и 1980-е годы весьма существенный вклад в развитие концепции информационного общества внес М. Порат. Он, как и Ф. Махлуп, занимался количественным анализом экономической значимости информации, поэтому те, кто убежден в существовании информационного общества, постоянно обращаются к этим двум ученым, особенно к Порату, как к авторитетам, доказавшим, что возрастание информационной деятельности общества неминуемо приведет к возникновению новой эры.

Порат ввел различие между первичным и вторичным информационными секторами экономики: первичный сектор поддается точной экономической оценке, поскольку имеет определенную рыночную стоимость; со вторичным это сделать труднее, хотя он является более чем существенным для всей современной экономики, так как включает информационную деятельность внутри компаний и государственных учреждений. Выделив два информационных сектора, Порат затем объединил их и вычленил неинформационные элементы экономики, после чего проанализировал национальную экономическую статистику и пришел к выводу, что почти половина валового национального продукта (ВНП) США связана с этими двумя объединенными секторами. Это означало, что «экономика Соединенных Штатов ныне основывается на информации», соответственно США являются «информационным обществом, в котором главное место занимает деятельность по производству информационного продукта и информационных услуг, а также общественное и частное (вторичный информационный сектор) делопроизводство».

Кроме того, Порат ввел в научный оборот термин «информационная экономика», которым обозначал кластер отраслей, производящих современные базы данных и средства, обеспечивающие их функционирование и применение.

Об информационном секторе в экономике (наряду с сельскохозяйственным, промышленным и сектором услуг) говорил также американский ученый Рауль Катц (Raul Katz). В конце 1980-х годов он занимался измерением численности «информационных работников» в 20-ти развивающихся странах в период с 1960 по 1980 гг. В результате своего исследования он вывел закономерность, что число людей, работающих с информацией в той или иной стране, тем ниже, чем больше зависимость этой страны от сельскохозяйственного производства и чем ниже в ней уровень урбанизации.

В последние годы Катц занимался исследованием особенностей рынка современных технологий – телекоммуникаций и связанных с ними разнообразных приложений, основанных на использовании интернета. В частности, вместе с Джеем Кумаром (Jay Kumar) он проанализировал причины невозврата капиталовложений многими сервис-провайдерами. В результате была развенчана формула «Стройте, и они придут» по отношению к телекоммуникационной индустрии. Ведь современного потребителя, в особенности корпоративного, уже не удивишь инфраструктурой – ему нужны рентабельные интегрированные решения, подогнанные под его задачи. Чтобы добиться этого, требуется болезненная, но абсолютно необходимая реформа телекоммуникационной отрасли – важнейшей для информационного общества. Для этого предлагаются три сценария: первый – консолидация отрасли вокруг небольшого количества вертикально интегрированных операторов; второй – изменение сервис-провайдерами способа ведения дел за счет предоставления более сложных интегрированных услуг и передачи на аутсорсинг некритичных функций; и третий – налаживание кооперации между провайдерами (совместное использование сетей, создание консорциумов в одинаковых сегментах рынка и т. п.). Все это, по мнению Катца, приведет к снижению цен на услуги и значительному увеличению их разнообразия и релевантности.

Апеллируя к феномену так называемой «созидательной деструкции» [32], отмеченному в середине прошлого века известным австрийским экономистом и политологом Йозефом Шумпетером (Joseph Schumpeter), Катц задается вопросом, является ли свидетельством этого феномена современное состояние ИКТ. Или это просто результат деятельности фирм, правительств и других игроков, тратящих ценные ресурсы, но мало что дающих обществу в целом? Например, беспроводные, кабельные и IP-технологии[33] ведут борьбу за увеличение своей доли на рынке с другими, зачастую более старыми технологиями, что приводит к слияниям, приобретениям, банкротствам, инвестициям и отчуждениям на мировых рынках. Вызов, на который должны ответить современные рыночные игроки, связан с их способностью правильно использовать возможности, рождаемые этой «деструктивной динамикой». Одним из необходимых условий для этого является законодательная среда, способствующая развитию конкуренции и преодолению монополизма.

К постиндустриалистам можно отнести также влиятельного американского философа, политического экономиста и писателя Фрэнсиса Фукуяму (Francis Fukuyama), который приобрел всемирную известность благодаря своим интеллектуальным бестселлерам: статьей «Конец истории?» (The End of History?), затем переросшей в книгу; книгами «Доверие. Социальные добродетели и созидание благосостояния» (Trust: The Social Virtues and the Creation of Prosperity, 1995), «Великий разрыв. Человеческая природа и воспроизводство социального порядка» (The Great Disruption: Human Nature and the Reconstitution of Social Order, 1999), «Наше постчеловеческое будущее» (Our Posthuman Future: Consequences of the Biotechnology Revolution, 2002) и др.

В результате дискуссий о постиндустриальном обществе, ведущихся со второй половины 1960-х годов, стало общим местом, что мы живем в мире нерасторжимых взаимозависимостей – экологических, экономических, демографических. Ту же самую мысль проводит Фукуяма: в современном мире место борьбы за признание заняла борьба за более эффективное удовлетворение человеческих потребностей. Участники спора теперь – не принципиально различные «идеологии» (религии, мировоззрения), а стратегии устройства общества потребления, незначительно отличающиеся друг от друга, предмет спора – не моральные ценности, а экономическая эффективность. Это, по мнению ученого, и означает конец истории в привычном для нас смысле.

Все многообразие факторов, ведущих к «концу истории», можно, в сущности, свести к трем: рыночное хозяйство, научно-технический прогресс, демократическое государство. Фукуяма относится к тем, кто позитивно оценивает действие этих сил. Он провозглашает окончание эпохи противостояния систем, наступившее с крушением социалистических режимов и ведущее к торжеству одинаковой социально-экономической и политической модели во всех странах мира. Разумеется, для него это либеральная западная модель, а если бы была его воля, то и вовсе американская.

Тезис Фукуямы о «конце истории» в связи с окончательной победой западной модели сразу же стал объектом массированной критики, да и события последних лет показали, что до благостного затишья на Земле еще очень далеко. Сам Фукуяма соглашается с утверждением своих критиков, что история не может кончиться, пока продолжается прогресс науки и техники. Однако и это он толкует по-своему: научно-технический прогресс в его биотехнологическом измерении в перспективе приведет к изменению человеческой природы, значит, опять же, привычная для нас история закончится и начнется некая новая, «постчеловеческая». В ней, в частности, технология даст людям возможность максимально расширить свою свободу – например, свободу родителей выбирать, каких детей иметь; свободу ученых в исследованиях; свободу предпринимателей использовать ту или иную технологию для получения прибыли и т. п. При этом Фукуяма в полной мере отдает себе отчет в непредсказуемости последствий такой свободы и призывает заставить технический прогресс служить человеческим целям.

Много места в своих работах Фукуяма отводит проблемам перехода от промышленной цивилизации к информационной. Что и говорить, до сих пор преобладают радужные представления о том, что дает человечеству такой «рывок» из прошлого в будущее. А вот Фукуяма задается вопросом: чем платит общество за переход к иному типу цивилизации, и ответ его нельзя назвать оптимистичным: «Платит очень дорого». Логика Фукуямы очень проста: до сих пор за все великие переломы в своей истории, за переход от одного типа цивилизации к другому (от первобытности к производящему, классовому обществу или от аграрного общества к индустриализму) человечество платило огромную, порой страшную цену. Почему тогда при переходе от индустриальной цивилизации к информационной должно быть иначе?

Обращаясь к популярной в контексте развития информационного общества теме перехода от иерархического к сетевому типу организации (в частности, рассматривая своеобразную систему отношений, сложившихся в Кремниевой долине [34]), Фукуяма приходит к выводу, что иерархия все же остается неизбежной. Эта неизбежность диктуется рядом ограничений, налагаемых довольно разнородными факторами: размерами (спонтанно-сетевой порядок возможен лишь для малых групп), необходимостью достижения организацией определенных целей и принятия быстрых решений, а также естественной склонностью людей создавать иерархии.

Еще одной темой, представляющей исключительную важность для постиндустриального (информационного) общества, которой Фукуяма уделяет серьезное внимание в своих работах, является развитие социального капитала. Он не считает его исключительно «общественным достоянием», за которое должно отвечать общество в целом в лице государства, и призывает чрезвычайно осторожно относиться ко многим социальным программам, ведущим к снижению уровня ответственности и солидарности. Примечательно, что к негативным чертам современной государственной политики он относит меры в области образования, поощряющие «мультикультурализм и двуязычие». В то же время Фукуяма указывает на широкие возможности государственной политики, способной сохранять и стимулировать рост социального капитала. Стержнем этой политики он считает способность государства обеспечивать общественную безопасность и стабильность прав собственности.

Дата добавления: 2014-01-04