Девятнадцатая лекция

Сопротивление и вытеснение

Уважаемые дамы и господа! Для того чтобы продвинуться дальше в понимании неврозов, нам нужны новые опытные данные, и мы рассмот­рим две из них. Обе весьма примечательны и в свое время поражали. Вы к нам подготовлены нашими прошлогодними беседами.

Во-первых: если мы стремимся вылечить больного, освободите его от болезненных симптомов, то он оказывает нам ожесточенное, упорное со­противление (Widerstand), длящееся в течение всего лечения. Это на­столько странный факт, что мы даже не ожидаем, чтобы ему поверили. Родственникам больного лучше всего ничего не говорить об этом, пото­му что они никогда не подумают ничего другого, кроме как принять это за отговорку, извиняющую длительность или неуспешность нашего лече­ния. Больной тоже демонстрирует все проявления этого сопротивления,. не сознавая его, и уже большое достижение, если нам удается довести больного до понимания этого сопротивления и необходимости считаться с ним. Подумайте только, больной, который так страдает от своих сим­птомов и заставляет страдать своих близких, который готов пожертво­вать столько времени, денег, сил и преодолевать себя, чтобы освободить­ся от них, этот больной оказывает сопротивление врачу в интересах сво­ей болезни. Каким невероятным должно казаться такое утверждение! И тем не менее это так, и когда нам указывают на невероятность этого факта, нам остается только ответить, что этому есть свои аналоги, и лю­бой, кто пригласил зубного врача при нестерпимой зубной боли, будет отталкивать его руку, когда он захочет приблизиться к больному зубу с щипцами.

Сопротивление больных чрезвычайно разнообразно, в высшей степени утонченно, часто трудно распознается, постоянно меняет форму своего проявления. Для врача это значит не быть доверчивым и оставаться по отношению к нему настороже. В психоаналитической терапии мы исполь­зуем технику, которая знакома вам по толкованию сновидений. Мы про­сим больного прийти в состояние спокойного самонаблюдения, не углуб­ляясь в раздумья, и сообщать все, что он может определить при этом по внутренним ощущениям: чувства, мысли, воспоминания -в той последо­вательности, в которой они возникают. При этом мы настойчиво предо­стерегаем его не поддаваться какому-нибудь мотиву, желающему выбрать или устранить что-либо из пришедших ему в голову мыслей, хотя бы они казались слишком неприятными или слишком нескромными, чтобы их высказывать, или слишком неважными, не относящимися к делу, или бессмысленными, так что незачем о них и говорить. Мы внушаем ему постоянно следить лишь за поверхностью сознания, отказываться от постоянно возникающей критики того, что он находит, и уверяем его, что успех лечения, а прежде всего его продолжительность, зависят от добросовестности, с которой оп будет следовать этому основному техническому правилу анализа. Из техники толкования сновидений мы знаем, что имен­но такие мысли, против которых возникают перечисленные сомнения и возражения, обычно содержат материал, ведущий к раскрытию бессоз­нательного.

Выдвигая это основное техническое правило, мы добиваемся сначала "того, что все сопротивление направляется на него. Больной всячески пы­тается избежать его предписаний. То он утверждает, что ему ничего не приходит в голову, то, что напрашивается так много, что он ничего не может понять. Далее мы с неприятным удивлением замечаем, что он поддается то одному, то другому критическому возражению; он выдает себя длинными паузами, которые допускает в своих высказываниях. Тог­да он признается, что действительно не может этого сказать, стыдится и считается с этим мотивом, несмотря на свое обещание. Или ему что-то приходит в голову, но это касается другого лица, а не его самого, и по­этому он исключил это из сообщения. Или что теперь ему пришло в го­лову действительно слишком неважное, слишком глупое и слишком бес­смысленное, ведь не мог же он подумать, что должен останавливаться на таких мыслях, и так продолжается в бесчисленных вариациях, на что приходится возражать, что говорить все — значит действительно говорить все.

Едва ли встретишь больного, который не пытался бы сохранить ка­кую-то область, чтобы преградить к ней доступ для лечения. Так, один, которого я причислял к высшей степени интеллигентным, неделями умал­чивал об интимной любовной связи и, когда я потребовал от него объясне­ний за нарушение святого правила, выдвинул в защиту аргумент: он ду­мал, что эта история — его личное дело. Разумеется, аналитическое лечение "не допускает такого права на убежище. Попробуйте-ка в таком городе, как Врна, допустить исключение для какого-то места, вроде Высокого рынка и Церкви св. Стефана, объявив, что там нельзя производить аресты, и постарайтесь затем поймать какого-нибудь известного преступника. Его нельзя будет найти ни в каком ином месте, как только в этом убежище. Однажды я решился предоставить человеку, трудоспособность которого была объективно очень важна, такое право на исключение, потому что он находился под служебной присягой, запрещающей ему сообщать дру­гому определенные вещи. Он, правда, был доволен успехом лече­ния, но я нет, и я решил впредь при подобных условиях не повторять опыта.

Страдающие неврозом навязчивых состояний прекрасно умеют сде­лать почти непригодным техническое правило тем, что относятся к нему с чувством повышенно!", совестливости и сомнения. Истерики, страдающие страхом, выполняют его, доводя ad absurdum*, так как они воспро­изводят только те мысли, которые настолько далеки от искомого, что ни­чего не дают для анализа. Но я не намерен вводить вас в разбор этих технических трудностей. Достаточно того, что в конце концов благодаря решительности и настойчивости удается отвоевать у сопротивления из­вестную долю подчинения основному техническому правилу, и тогда оно переносится на другую область. Оно выступает как интеллектуальное сопротивление, борется при помощи аргументов, пользуется трудностями и неправдоподобными положениями, которые нормальное, но не осведом­ленное мышление находит в аналитических теориях. Тогда нам соло при­ходится выслушивать все возражения и критику, которые хором разда­ются в научной литературе. Так чю для нас нет ничего нового в том,. что нам кричат извне. Это настоящая буря в стакане воды. Однако с пациентом можно поговорить; он просит нас осведомлять его, поучать, опровергать, указать ему литературу, изучив которую, он мог бы приоб­рести новые знания. Он охотно готов стать сторонником психоанализа при условии, чтобы анализ пощадил бы его лично. Но мы узнаем в этой любознательности сопротивление, уклонение от наших специальных за­дач и отвергаем ее. У невротика с навязчивым состоянием мы должны ожидать особой тактики сопротивления. Он часто беспрепятственно поз­воляет идти анализу своим ходом, так что в загадках его случая забо­левания приобретается все больше ясности, но в конце концов мы начи­наем удивляться, что этому разъяснению не соответствует никакой практический успех, нет никакого исчезновения симптомов. Тогда мы можем обнаружить, что сопротивление отступило за сомнение, свойствен­ное неврозу навязчивых состояний, и с этой позиции успешно дает нам отпор. Больной сказал себе приблизительно следующее: все это прекрас­но и интересно. Я охотно посмотрю, что будет дальше. Это очень изме­нило бы мою болезнь, если бы было верно. Но ведь я совершенно не верю, что это правильно, а пока я этому не верю, моей болезни ничего не касается. Так может долго продолжаться, пока сам не дойдешь до этого потайного места, и тогда начинается решительная борьба.

Интеллектуальные сопротивления не самые худшие, над ними всегда одерживаешь победу. Но пациент, оставаясь в рамках анализа, умеет также создавать такие сопротивления, преодоление которых относится к самым трудным техническим задачам. Вместо того чтобы вспоминать, он воспроизводит из своей жизни такие установки и чувства, которые по­средством так называемого “перенесения” (Ubertragung) можно ис­пользовать для сопротивления врачу и лечению. Если пациент — мужчи­на, он берет этот материал, как правило, из своего отношения к отцу, на место которого он ставит врача, и таким образом создает сопротивле­ние из своего стремления к личной и интеллектуальной самостоятельно­сти, из своего честолюбия, которое видело свою первую цель в том, чтобы подражать отцу или превзойти его, из его нежелания второй раз в жиз­ни взять на себя бремя благодарности. Порой возникает впечатление,

---------------------------------------------

* До абсурда (лат.).— Примеч. пер.

---------------------------------------------

будто у больного есть намерение показать, что врач не прав, дать ему почувствовать свое бессилие, одержать над ним верх, которое полностью заменяет лучшее намерение покончить с болезнью. Женщины для целей сопротивления умеют мастерски использовать нежное, эротически подчеркнутое перенесение на врача. При известной силе этой склонности пропадает всякий интерес к действительной ситуации лечения, не ис­полняется ни одной из обязательств, взятых на себя в начале его, а ни­когда не прекращающаяся ревность, а также горечь из-за неизбежного, хотя и осторожного отказа в ответном чувстве должны содействовать ухудшению личного отношения к врачу и, таким образом, исключить одну из самых могучих действующих сил анализа.

Нельзя односторонне осуждать сопротивления этого рода. Они содержат много важнейшего материала из прошлого больного, воспроизводят его в такой убедительной форме, что становятся наилучшей опорой ана­лиза, если их, умало используя технику, направить в нужное русло. За­мечательно только то, что сначала этот материал служит сопротивлению и выступает своей враждебной лечению стороной. Можно также сказать, что это характерные свойства, установки Я, которые пускаются в ход для борьбы с изменениями, к которым мы стремимся. При этом узнаешь, как образовались эти характерные свойства в связи с условиями [возник­новения] невроза в виде реакции против их требований и узнаешь эти характерные особенности, которые иначе могут не проявиться или про­явиться не в той мере и которые можно назвать латентными. У вас не должно также складываться впечатления, что в появлении этих сопротивлений мы усматриваем непредвиденную опасность для аналитического влияния. Нет, мы знаем, что эти сопротивления должны появиться; мы только бываем недовольны, если вызываем их недостаточно ясно и не можем объяснить их большому. Наконец, мы понимаем, что преодоление этих сопротивлений является существенным достижением анализа и той части работы, которая только и дает нам уверенность, что мы чего-то добились у больного.

Прибавьте к этому, что больной пользуется всеми встречающимися во время лечения случайностями, чтобы помешать ему, любым отвлекаю­щим от него событием, любым враждебным выпадом в адрес анализа со стороны авторитетного в его кругу человека, случайным или сопряжен­ным с неврозом органическим заболеванием, что даже любое улучшение своего состояния он использует как повод для ослабления своего стара­ния, и вы получите приблизительную и все еще не полную картину форм и средств сопротивления, в борьбе с которым нро\одит любой ана­лиз. Я так подробно остановился на этом пункте, потому что должен вам сказать, что эти наши данные о сопротивлении невротиков устранению их симптомов легли в основу нашего динамического взгляда на невроз. Брейер и я сам сначала занимались психотерапией при помощи гипноза; первую пациентку Брейер всегда лечил в состоянии гипнотического вну­шения, в этом я вначале следовал ему. Сознаюсь, что тогда работа шла легче и приятнее, а также намного быстрее. Но результаты были непо­стоянны и сохранялись в течение непродолжительного гременп, поэтому я в конце концов отказался от гипноза. И тогда я понял, что при ис­пользовании гипноза невозможно было понять динамику этих пораже­ний. Это состояние как раз и не позволяло врачу заметить существова­ние сопротивления. Оно отодвигало сопротивление на задний план, освобождало определенную область для аналитической работы и сосредото­чивало его на границах этой области так, что оно становилось непреодо­лимым, подобно сомнению, возникающему при неврозе навязчивых со­стояний. Поэтому я имею право сказать, что подлинный психоаналиа начался с отказа от помощи гипноза.

Но если вопрос о сопротивлении так значим, то не следует ли нам выразить осторожное сомнение: не слишком ли многое мы объясняем сопротивлением? Может быть, действительно есть случаи неврозов, при которых ассоциации не возникают по другим причинам, может быть, до­воды против наших предпосылок действительно заслуживают содержа­тельного обсуждения, и мы поступаем несправедливо, так равнодушно отодвигая в сторону интеллектуальную критику анализируемого как со­противление. Да, уважаемые господа, но мы нелегко пришли к такому выводу. Мы имеем возможность наблюдать каждого такого критикующе­го пациента при появлении и после исчезновения сопротивления. В про­цессе лечения сопротивление постоянно меняет свою интенсивность; оно всегда растет, когда приближаешься к новой теме, достигает наибольшей силы на высоте ее разработки и снова снижается, когда тема исчерпана. Если не допустить особых технических ошибок, то можно никогда не иметь дела с полной мерой сопротивления, на которое способен пациент. Таким образом, мы могли убедиться, что один и тот же человек в про­должение анализа бесчисленное множество раз то оставляет свою кри­тическую установку, то снова принимает ее. Если нам предстоит пере­вести в сознание новую и особенно мучительную для него часть бессоз­нательного, то он становится до крайности критичным, если он раньше многое понимал и принимал, то теперь эти завоевания как будто бы исчезли; в своем стремлении к оппозиции во что бы то ни стало он мо­жет производить полное впечатление аффективно слабоумного. Если уда­лось помочь ему в преодолении этого нового сопротивления, то он снова обретает благоразумие и понимание. Его критика, следовательно, не яв­ляется самостоятельной, внушающей уважение функцией, она находится в подчинении аффективных установок и управляется его сопротивлением. Если ему что-то не правится, он может очень остроумно защищаться от этого и оказаться очень критичным; но если ему что-то выгодно, то он может, напротив, быть весьма легковерным. Может быть, мы все нена­много лучше; анализируемый только потому так ясно обнаруживает эту зависимость интеллекта от аффективной жизни, что мы во время анали­за доставляем ему так много огорчений.

Каким образом мы считаемся с тем фактом, что больной, так энергич­но противится устранению своих симптомов и восстановлению нормаль­ного течения его душевных процессов? Мы говорим себе, что почувство­вали здесь большие силы, оказывающие сопротивление изменению состояния; это, должно быть, те же силы, которые в свое время принудителъно вызвали это состояние. При образовании симптомов происходи­ло, должно быть, что-то такое, что мы, разгадывая симптомы, можем реконструировать по нашему опыту. Из наблюдения Брейера мы уже знаем, что предпосылкой для существования симптома является то, что какой-то душевный процесс не произошел до конца нормальным образом, так что он не мог стать, сознательным. Симптом представляет собой за­меститель того, чго не осуществилось. Теперь мы знаем, к какой точке прилагается действие предполагаемой силы. Сильное сопротивление долж­но было направиться против того, чтобы упомянутый душевный процесс лроник в сознание; поэтому он остался бессознательным. Как бессозна­тельный, он обладает способностью образовать симптом. То же самое со­противление во время аналитического лечения вновь противодействует стремлению перевести бессознательное в сознание. Это мы ощущаем как сопротивление. Патогенный процесс, проявляющийся в виде сопротивле­ния, заслуживает названия вытеснения (Verdrangung).

Об этом процессе вытеснения мы должны составить себе более опре­деленное представление. Оно является предпосылкой образования симпто­мов, но оно выступает также как то, чему мы не знаем аналогов. Если мы возьмем, к примеру, импульс, душевный процесс, стремящийся прев­ратиться в действие, то мы знаем, что он может быть отклонен, и это мы называем отказом или осуждением. При этом у него отнимается энергия, которой он располагает, он становится бессильным, по может сохранить­ся как воспоминание. Весь процесс принятия решения о нем проходит под контролем Я. Совсем иное дело, если мы -представим себе, что этот же импульс подлежит вытеснению. Тогда он сохранил бы свою энергию, и о нем не осталось бы никакого воспоминания, а процесс вытеснения совершился бы также незаметно для Я. Таким образом, это сравнение не приближает нас к пониманию сущности вытеснения.

Я хочу сообщить вам, какие теоретические представления оказались единственно приемлемыми, чтобы придать понятию вытеснения большую определенность. Прежде всего, нам необходимо перейти от чисто описа­тельного смысла слова “бессознательное” к систематическому, т. е. мы решаемся сказать, что сознательность или бессознательность психиче­ского процесса является лишь одним из его свойств, которое может быть неоднозначным. Если такой процесс остался бессознательным, то это отсутствие сознания, быть может, только знак постигшей его судьбы, но не сама судьба. Для того чтобы наглядно представить эту судьбу, предположим, что всякий душевный процесс — здесь должно быть до­пущено исключение, о котором будет упомянуто ниже,— сначала суще­ствует в бессознательной стадии или фазе и только из нее переходит в сознательную фазу, примерно как фотографическое изображение пред­ставляет собой сначала негатив и затем благодаря позитивному процес­су становится изображением. Но не из всякого негатива получается позитив, и так же не обязательно, чтобы всякий бессознательный ду­шевный процесс превращался в сознательный. Иными словами: отдельный процесс входит сначала в психическую систему бессознательного и может затем при известных условиях перейти в систему сознательного.

Самое грубое и самое удобное для нас представление об этих систе­мах—это пространственное. Мы сравниваем систему бессознательного с большой передней, в которой копошатся, подобно отдельным существам, душевные движения. К этой передней примыкает другая комната, более узкая, вроде гостиной, в которой также пребывает и сознание. Но на пороге между обеими комнатами стоит на посту страж, который рас­сматривает каждое душевное движение в отдельности, подвергает цензу­ре и не пускает в гостиную, если оно ему не нравится. Вы сразу пони­маете, что небольшая разница — отгоняет ли страж какое-то движение уже с порога или прогоняет его опять за порог после того, как оно про­никло в гостиную. Дело лишь в его бдительности и своевременном рас познавании. Придерживаясь этого образного сравнения, мы можем разра ботать дальше нашу номенклатуру. Душевные движения в передней бессознательного недоступны взору сознания, находящегося в другой комнате; они сначала должны оставаться бессознательными. Если они уже добрались до порога, и страж их отверг, то они не способны про­никнуть в сознание; мы называем их вытесненными. Но и те душевные движения, которые страж пропустил через порог, вследствие этого не обязательно становятся сознательными; юни могут стать таковыми толь­ко в том случае, если им удастся привлечь к себе взоры сознания. По­этому с полным правом мы называем эту вторую комнату системой предсоанателъного (VorbewuBte), [понятие] осознания сохраняет тогда свой чисто дескриптивный смысл. Но судьба вытеснения для отдельного душевного движения состоит в том, что оно не допускается стражем из. системы бессознательного в систему предоознательного. Это тот же страж, который выступает для нас как сопротивление, когда мы пытаемся с помощью аналитического лечения устранить вытеснение.

Но я знаю, вы скажете, что эти представления столь же грубы,. сколь фантастичны и совершенно недопустимы в научном изложении. Я знаю, что они грубы; более того, мы знаем также, что они непра­вильны, и если мы не очень ошибаемся, то у нас уже готова лучшая замена. Не знаю, покажутся ли они вам столь же фантастичными. Пока это вспомогательные представления вроде человечка Ампера, плаваю­щего в электрическом токе, и ими не следует пренебрегать, поскольку они помогают понять наблюдаемые факты. Могу вас уверить, что эти грубые предположения о двух комнатах, о страже на пороге между ними и о сознании как наблюдателе в конце второго зала все-таки очень близки к действительному положению вещей. Мне хотелось бы также услышать от вас признание, что наши названия отношений — бессозна­тельное, предсознательное, сознательное — менее способны ввести в заб­луждение и более оправданны, чем другие предлагаемые и употребляе­мые, как-то: подсознательное (unterbe\vuJBt), околосознательное (nebenbe-wuBt), внутрисознательное (binnenbewuB t) и т. п.

Поэтому еще более значимым для меня будет, если вы мне укаже­те, что такое устройство душевного аппарата, которое я предположил, объясняя невротические симптомы, должно было бы иметь общее зна­чение и, следовательно, отражать также и нормальное функционирование. В этом вы, конечно, правы. Сейчас мы не можем вникать в суть этого вывода, но наш интерес к психологии образования симптомов чрез­вычайно возрастает, если благодаря изучению патологических отноше­ний возникнет перспектива разобраться в столь глубоко скрытых нор­мальных душевных процессах.

Впрочем, разве вы не узнаете, на чем основывается наше предполо­жение о двух системах, отношении между ними и к сознанию. Ведь страж между бессознательным и предсознательным — не что иное, как цензура, которой, как мы знаем, подвергается образование явного сно­видения. Остатки дневных впечатлений, в которых мы узнаем побуди­телей сновидения, были предсознательным материалом, испытавшим ночью в состоянии сна влияние бессознательных и вытесненных жела­ний и благодаря их энергии сумевшим образовать вместе с ними скры­тое сновидение. Под давлением бессознательной системы этот материал подвергся переработке — сгущению и смещению, которые в нормальной душевной жизни, т. е. в предсознатзльном, неизвестны и допустимы лишь в виде исключения. Это различие в способе работы стало для нас ха­рактеристикой обеих систем; отношение к сознанию, которое соединено с предсознательным, мы считали только признаком принадлежности к той или другой системе. Ведь сновидение уже не патологический фено­мен; оно может появиться у всех здоровых в условиях состояния сна. Такое предположение о структуре душевного аппарата, которое позво­ляет нам понять как возникновение сновидения, так и возникновение невротических симптомов, имеет неоспоримое право на то, чтобы быть принятым во внимание и при нормальной душевной жизни.

Вот все, что мы желаем сказать сейчас о вытеснении. Но оно лишь предпосылка для образования симптомов. Мы знаем, что симптом — это заместитель чего-то, чему помешало вытеснение. Но от вытеснения до понимания образования этого заместителя еще далеко. В связи с выяв­лением вытеснения возникают вопросы и с другой стороны: какого рода душевные движения подлежат вытеснению, какими силами оно осуще­ствляется, по каким мотивам? По этому поводу нам до сих пор извест­но только одно. При исследовании сопротивления мы узнали, что оно исходит из сил Я, из известных и скрытых свойств характера. Следова­тельно, они и позаботились о вытеснении или, по крайней мере, участ­вовали в нем 35. Все остальное нам пока неизвестно.

Тут нам на помощь приходит второй факт, о котором я говорил. Из анализа мы в самых общих чертах можем указать, что является целью невротических симптомов. И в этом для вас нет ничего нового. Я вам уже показал это на двух примерах неврозов. Правда, что значат два примера? Вы вправе потребовать, чтобы это демонстрировалось вам двести, бесчисленное множество раз. Беда только в том, что я не могу этого сделать. Основную роль здесь вновь играют собственный опыт или вера, которая может опереться в этом пункте на единодушные указания всех психоаналитиков.

Вы помните, что в двух случаях, симптомы которых мы подвергли тщательному исследованию, анализ посвятил нас в самую интимную область сексуальной жизни этих больных. В первом случае, кроме того, мы особенно ясно поняли цель или тенденцию исследованного симптома, может быть, во втором случае она несколько затемняется фактором, о ко­тором речь будет ниже. То, что мы видели в этих обоих случаях, нам продемонстрировали бы и другие подвергнутые анализу случаи. Анализ всякий раз приводил бы нас к сексуальным переживаниям и желаниям больного, и всякий раз мы должны были бы устанавливать, что их симптомы служат одной и той же цели. Эта цель открывается нам в удовлетворении сексуальных желаний; симптомы служат сексуальному удовлетворению больных, они являются заместителями такого удовлетво­рения, которого они лишены в жизни.

Припомните навязчивое действие нашей первой пациентки. Женщина лишается своего горячо любимого мужа, с которым она не может раз­делять жизнь из-за его недостатков и слабостей. Она должна оставаться верной ему, она не может заменить его другим. Ее навязчивый симптом дает ей то, чего она жаждет,— возвышает ее мужа, отрицает, исправляет его слабости, прежде всего его импотенцию. В сущности, этот симптом является исполнением желания точно так же, как сновидение, а именно, чем сновидение бывает далеко не всегда, исполнением эротического же­лания. В случае нашей второй пациентки вы, по крайней мере, могли понять, что ее церемониал стремится помешать половым сношениям ро­дителей или отсрочить их, чтобы в результате не появился новый ре­бенок. Вы, вероятно, догадались, что, в сущности, она стремится к тому, чтобы поставить себя на место матери. Следовательно, опять устра­нение помех в сексуальном удовлетворении и исполнении собственных сексуальных желаний. О некотором наметившемся здесь осложнении речь будет ниже.

Уважаемые господа! Я хотел бы избежать того, чтобы впоследствии делать отступления относительно общего характера моих утверждений, и поэтому обращаю ваше внимание на то, что все, что я здесь говорю о вытеснении, образовании симптомов и их значении, было выяснено на материале трех форм неврозов: истерии страха, конверсионной истерии и невроза навязчивых состояний — и сначала относилось только к этим формам. Эти три заболевания, которые мы привыкли объединять в одну группу “неврозов перенесения” (Ubertragungsneurosen), ограничивают также область приложения психоаналитической терапии. Другие невро­зы изучены психоанализом в гораздо меньшей степени; одну группу неврозов мы обошли по причине невозможности терапевтического влия­ния. Не забывайте также, что психоанализ еще очень молодая наука, что он требует много труда и времени для подготовки и что до недав­него времени он разрабатывался одним человекам. Но мы готовы углу­биться во всестороннее познание этих других заболеваний, пе относя­щихся к неврозам перенесения. Надеюсь, я смогу еще показать вам, насколько расширяются наши предположения и результаты, приспосаб­ливаясь к этому новому материалу, и что эти дальнейшие исследования привели не к противоречиям, а к установлению единства на более вы­соком уровне. Итак, если все сказанное здесь имеет отношение к трем неврозам перенесения, то позвольте мне сначала повысить [в ваших гла­зах] значимость симптомов новым сообщением. Сравнительное исследо­вание поводов заболеваний дает результат, который можно сформулиро­вать следующим образом: эти лица заболевают вследствие вынужденно­го отказа (Versagung) от чего-то, когда реальность не дает удовлетво­рения их сексуальным желаниям. Вы замечаете, как прекрасно оба эти результата соответствуют друг другу. В таком случае симптомы тем более следует понимать как заместители недостающего в жизни удовле­творения.

Разумеется, возможны еще многие возражения против положения, что невротические симптомы являются заместителями сексуального удовлетворения. На двух из них я хочу сегодня остановиться. Если вы сами аналитически обследовали большое число невротиков, то, возмож­но, скажете, качая головой: в ряде случаев это ведь совершенно не под­ходит, симптомы, как кажется, содержат совершенно противоположную цель: исключить половое удовлетворение или отказаться от него. Я не буду оспаривать правильность вашего толкования. С психоаналитической точки зрения часто все здесь несколько сложнее, чем нам хочется. Если бы дело обстояло так просто, то, возможно, не требовалось бы психоана­лиза, чтобы все это вскрыть. Действительно, уже некоторые черты цере­мониала нашей второй пациентки обнаруживают его аскетический, враж­дебный сексуальному удовлетворению характер, например, когда она устраняет часы, что имеет магический смысл избежать ночных эрекций, или когда она хочет предупредить падение и ломку сосудов, что равно­сильно защите ее девственности. В других случаях, которые я имел возможность анализировать, этот отрицательный характер постельного церемониала был выражен гораздо ярче; церемониал мог сплошь состо­ять из защитных мер против сексуальных воспоминаний и искушений. Однако в психоанализе мы уже так часто убеждались, что противополож­ности не означают противоречия. Мы могли бы развить наше утвержде­ние в том смысле, что симптомы имеют целью или сексуальное удовле­творение, или защиту от него, а именно при истерии в общем чаще встречается положительный, исполняющий желания характер [симпто­ма], при неврозе навязчивых состоянии—отрицательный, аскетический. Если симптомы могут служить как сексуальному удовлетворению, так и его противоположности, то эта двусторонность, или полярность, отчетли­во определяется особенностью их механизма, о которой мы еще не упо­минали. Как мы узнаем, они являются результатами компромисса, про­исшедшего из борьбы двух противоположных стремлений, и представляют как вытесненное, так и вытесняющее, участвовавшее в их образовании. При этом в большей степени может быть представлена одна или другая сторона, но только в редких случаях влияние исчезает полностью. При истерии происходит совпадение обеих целей. При неврозе навязчивых состояний обе части нередко распадаются; симптом имеет тогда два пе­риода, состоит из двух действий, совершаемых одно за другим и устра­няющих друг друга.

Не так-то легко устранить второе сомнение. Если вы просмотрите большое количество толкований симптомов, то сначала у вас, вероятно, сложится мнение, что понятие сексуального удовлетворения крайне ши­роко. Вы не преминете подчеркнуть, что эти симптомы не дают для удовлетворения ничего реального, что достаточно часто они ограничиваются оживлением какого-то ощущения или изображением какой-то фантазии из сексуального комплекса. Далее, то, что мы набываем сексуальным удовлетворением, так часто обнаруживает детский и непристойный ха­рактер, приближается к онанистическому акту или напоминает нечисто­плотные привычки, которые запрещают уже детям и отучают от них. И кроме того, вы выразите свое удивление, что за половое удовлетворе­ние хотят выдать то, что должно быть описано как удовлетворение же­стоких или отвратительных, даже заслуживающих названия противо­естественных, страстей. В этом последнем пункте, уважаемые господа, мы не достигнем понимания, пока не подвергнем основательному изуче­нию сексуальную жизнь человека и не установим при этом, что имеет право называться сексуальным.

ДВАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ

Дата добавления: 2014-01-04