Осип эмильевич

МАНДЕЛЬШТАМ

(15.01.1891; Варшава – 27.12.1938; Вторая речка под Владивостоком)

Осип Мандельштам – один из самых значительных и ярких поэтов ХХ столетия, поэт глубокой мысли, высокой культуры, оригинального мировосприятия.

Отец Мандельштама занимался обработкой и продажей кожи, а мать была учительницей музыки. Окончив школу, Мандельштам поступил в петербургское Тенишевское коммерческое училище (1899-1907). Лето проводил в окрестностях Петербурга – в Павловске, Царском Селе, бывал в Финляндии, в Прибалтике. Уже в школьные годы Мандельштам стал увлекаться поэзией, театром, музыкой. В юношеские годы Мандельштам уезжает за границу, посещает лекции в Сорбонне, в Гейдельбергском университете, изучает немецкий и французский языки, которыми овладевает в совершенстве. В 1909-10 годах Мандельштам сближается с петербургскими литературными кругами, в частности с символистами, посещает знаменитую «башню» теоретика этого течения Вячеслава Иванова. В 1911 г. Мандельштам поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета.

Ощутив кризис символизма (1910), Мандельштам отходит от этого течения и сближается с группой акмеистов, куда входили Н.Гумилев, возглавивший ее, А.Ахматова, Городецкий, Нарбут, Зенкевич и др. Первые стихи Мандельштама увидели свет в журнале «Аполлон» в 1910 г., и далее Мандельштам активно сотрудничает в нем, становится участником акмеистского «Цеха поэтов». Выглядел он тогда, по воспоминаниям А.Ахматовой, «худощавым мальчиком с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, с пылающими глазами и ресницами в полщеки».

В 1913 г. Мандельштам издал свою первую книгу «Камень», которая сразу выдвинула его в ряд зрелых признанных поэтов. Книга эта несла в себе творческое кредо поэта – «бороться с пустотой».

Акмеисты утверждали требование «прекрасной ясности» (М.Кузмин), «предметности деталей, вещности образов» (Н.Гумилев, С.Городецкий).

Для сборника «Камень» характерны такие стихотворения, как «На бледно-голубой эмали…», «Дано мне тело – что мне делать с ним…», «Невыразимая печаль…», «Медлительнее снежный улей…», “Silentium”, «Раковина».

В стихотворении «На бледно-голубой эмали» творчество природы и художника раскрыты как проявление великого деяния Создателя. В стихотворении «Дано мне тело» каждый человек, узор его «я» осмысляется как нечто неповторимое, особенное, без чего картина вселенной неполна, недорисована (вечность здесь синоним вселенной).

В 1922 г. выходит в свет новый сборник Мандельштама – “Tristia”, в него включены стихи 1916-1920-х гг. Название сборника переводится как «Скорбные элегии».

В 1916 г. произошло знакомство Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой. Эта встреча оставила яркий след в жизни и творчества обоих поэтов – мгновенная влюбленность, возвышенное, красивое чувство. Потом гражданская война развела их навсегда. Счастливые дни их встреч нашли отражение в таких стихотворениях, как «Не веря воскресенья чуду…» (1916 г.) и «В разноголосице девического хора…» (1916 г.). Однако стиль стихотворений Мандельштама о любви своеобразный: в них нет прямых признаний, исповеди, выражений чувств. Портрет женщины создается игрой реминисценций и ассоциаций, он завораживает своей таинственной прелестью.

Вот, например, такой ряд: Москва – итальянские соборы – Флоренция – флер – цветок – Цветаева. Или, другое стихотворение с неизвестным посвящением: «Я в хоровод теней, топтавших нежный луг» (1920). В такой же тональности звучит стихотворение к О.А.Ваксель, написанное позже, «Жизнь упала, как зарница…» (1925 г.).

После “Tristia” Мандельштам опубликован еще два поэтических сборника – «Вторая книга» (1923) и «Стихотворения» (1928), затем две книги прозы – «Шум времени» (1925) и «Египетская марка» (1927), сборник статей «О поэзии» (1928).

Однако при том, что творчески Мандельштам был активен, его положение в литературной среде становилось все более нестабильным, печатался он все реже. Такое положение шло от расхождения со временем.

Октябрьскую революцию Мандельштам принял как данность, никуда не уехал, но относился к новому жизнеустройству с тревожным ожиданием. В анкете на тему: «Советский писатель и Октябрь» (1921) Мандельштам написал: «Октябрьская революция не могла не повлиять на мою работу, так как отняла у меня “биографию”, ощущение личной значимости. Я благодарен ей за то, что она раз навсегда положила конец духовной обеспеченности и существованию на культурную ренту: чувствую себя должником революции».

Но чем далее, тем более осознает Мандельштам трагедию разрушения культуры, нарушения преемственной связи с культурой прошлого, «золотого» XIX века.

Тема эта нашла отражение в стихотворениях «1 января 1924» (1924) и «Век» (1922):

Век мой, зверь мой, кто сумеет

Заглянуть в твои зрачки

И своею кровью склеит

Двух столетий позвонки?

Кровь – строительница хлещет

Горлом из земных вещей,

Захребетник лишь трепещет

На пороге новых дней.

В эти годы поэтом все более овладевают упаднические настроения, теряется интерес к созданию стихов. Надежду на творческое возрождение Мандельштам связывает с поездкой в Армению.

Мандельштам приехал в Армению в мае 1930 г. и пробыл здесь до осени. Знакомство с Арменией вдохновило Мандельштама осенью 1930 г. на создание цикла стихотворений. Опубликован он был в журнале «Новый мир», в №3 за 1931 г., а пять других были написаны в июне 1931 г. Очерк «Путешествие в Армению» Мандельштам написал в 1931-1932 гг., он появился в свет в ленинградском журнале «Звезда», в №5 за 1933 г. Поездка в Армению вновь вернула Мандельштама к созданию стихов, которые он, находясь до этого в подавленном состоянии, не писал уже четыре года.

Надежда Яковлевна Мандельштам, жена поэта, писала в своих воспоминаниях: «Мы много ездили по Армении <…> видели Сарьяна, чудного художника <…> Знали мы Таманяна <…> На Севане встретились с учеными – об этом рассказал сам Мандельштам, и он очень радовался высокому уровню армянской мысли и беседы. <…>

Главная дружба ожидала нас в Тифлисе. В гостиницу к нам пришел Егише Чаренц, и мы провели с ним две или три недели, встречаясь почти ежедневно <…> Мандельштам прочел Чаренцу первые стихи об Армении – он их тогда только начал сочинять. Чаренц выслушал и сказал: “Из вас, кажется, лезет книга” <…> Может быть, слова Чаренца о том, что лезет книга, были тем дружеским приветом, без которого не может работать ни один поэт, а в нашей жизни получить его было не легко». Надежда Мандельштам вспоминает также о том, что, вернувшись из Армении, они прежде всего переименовали свою подругу – поэтессу Анну Ахматову, назвав ее Ануш, «новое имя приросло к ней, до самых последних дней я ее называла тем новым именем, так она подписывалась в письмах - Ануш».[3] Ахматова в своих воспоминаниях о Мандельштаме дала очень высокую оценку его «армянским» стихам: «О его исступленной влюбленности в Армению свидетельствует бессмертный цикл стихов». Можно с уверенностью сказать, что Мандельштам вдохновил Ахматову на переводы из армянской поэзии, сначала из Д.Варужана и Е.Чаренца, а позднее из А.Исаакяна, В.Теряна, М.Маркарян, А.Граши, а также на создание стихотворения «Подражание армянскому».

Представление об Армении у Мандельштама складывается из таких реалий, как древность, особенный язык, история, героическая и трагическая одновременно; страна высокой культуры и поэтической в частности. Символами Армении в стихах Мандельштама являются бык, лев и роза; цвета – сурик да хриплая охра, пейзаж каменистый.

Эпиграфом и циклу стихотворений является четверостишие:

Как бык шестикрылый и грозный

Здесь людям является труд,

И, кровью набухнув венозной,

Предзимние розы цветут.

Образ быка ассоциируется с трудом пахаря, а образ розы связан с темой культуры, поэзии, красоты. В поле мировосприятия Мандельштама есть здесь и второй ряд ассоциаций: поэзия – крестьянский труд. В своей статье «Слово и культура» (1920 г.) поэт писал: «Поэзия – плуг, взрывающий время так, что глубинные слои времени, его чернозем оказываются сверху».

Обратим внимание на то, что Мандельштам расширяет здесь образ розы как символа поэзии, красоты: выражение «кровью набухнув венозной» содержит в себе представление о древней, зрелой, богатой культуре (вены несут к сердцу кровь, уже обогащенную питательными веществами; предзимние розы – то есть розы осени, принявшие в себя всю силу солнца и света).

В первом стихотворении – «Ты розу Гафиза колышешь» Мандельштам церкви армянские называет «мужицкими, бычачьими». Очень точные определения: церкви Армении – это не городские церкви, поэтому лишены дорогих украшений, они стоят среди земли, рядом с пахарем, простые, демократичные. И какой мощный образ армянской церкви, которая издревле была опорой народа, средоточием его духовной культуры: «плечьми осьмигранными дышишь» - все три слова несут метафорический смысл! О трудной судьбе Армении, которая своими размерами выглядит игрушечной по сравнению с древней Великой Арменией, поэт сообщает косвенным образом детского занятия с переводными картинками. А трудность судьбы передается сложным цветом охры, эпитетом «хриплый», аллитерацией на «х». Эти же образы возникают в третьем стихотворении: «Всех-то цветов мне осталось лишь сурик да хриплая охра». Образ розы как символа Армении повторяется также в четвертом, пятом и восьмом стихотворениях.

В пятом стихотворении Мандельштам иносказательно хочет выразить трудность поэтической задачи – собрать по крупицам впечатлений образ Армении, но так, чтобы не утерять за частностями ее целостный облик, ее сущность, как это может случиться, когда срываешь цветок шиповника (дикой розы) без ножниц и он на глазах осыпается.

О трудной судьбе Армении стихотворение 4. «Закутав рот, как влажную розу». Анализируя это стихотворение, критик Г.Кубатьян пишет: «Итак. На людях армянская женщина укрывала рот в знак смирения и скромности: утро дней – это, конечно, перифраз древности; окраина мира подразумевает окраину европейского мира, чьим последним рубежом была и остается Армения. Что же явила она, смиренница, Западу и Востоку? Осьмигранные соты! Эпитет отсылает нас к церквам – это во-первых. А во-вторых, коль скоро ионийский мед в устах Мандельштама означал греческую лирику:

На каменных отрогах Пиэрии

Водили музы первый хоровод,

Чтобы, как пчелы, лирники слепые

Нам подарили ионийский мед, -

Коль скоро это так, то соты, предмет более осязаемый и вещный, и означает нечто более вещное – церкви, зодчество. Добавим, что влажная роза прочитывается здесь как красота, не утратившая свежести и новизны, и тогда выяснится: брошенная единоверцами-христианами на произвол хищных соседей, веками униженная и попранная Армения создала и сохранила нечто такое, чем пристало гордиться всему человечеству. Брюсов считал, что Армения в качестве «патента на благородство» должна показать миру средневековую свою поэзию, Мандельштам, как видим, полагает таким патентом зодчество».[4]

В другой своей статье Г.Кубатьян, обращая внимание на ритм стихотворений армянского цикла Мандельштама, подчеркивает выразительность белого стиха (нерифмованного) у поэта: «Отказываясь от рифмы, Мандельштам отказывается от возможности организовать стихи путем звуковой, то есть внешней переклички. Таким образом, на первый план выходит значение слова, его пластический потенциал: стихотворение, распадаясь на строки, объединяется за счет их внутренней, смысловой слитности…».[5]

Трагическую страницу армянской истории запечатлел Мандельштам в стихотворении «Фаэтонщик». В 1920 г. турецкие военные вместе с азербайджанскими мусаватистами организовали армянский погром в г.Шуше Нагорного Карабаха. Посетив Шушу десятилетие спустя, Мандельштам был потрясен следами вандализма в пустом мертвом городе.

Так в Нагорном Карабахе,

В хищном городе Шуше,

Я изведал эти страхи,

Соприродные душе.

……………….

Сорок тысяч мертвых окон

Там видны со всех сторон,

И труда бездушный кокон

На горах похоронен.

……………….

И бесстыдно розовеют

Обнаженные дома,

А над ними неба реет

Темно-синяя чума

Июнь 1931

Но наряду с темой трагической судьбы идет другая – тема внутренней мощи, величия армянского духа, армянской культуры. Ей соответствует образ льва в стихотворении 2-ом:

Ты красок себе пожелала –

И выхватил лапой своей

Рисующий лев из пенала

С полдюжины карандашей.

…………………..

И крови моей не волнуя,

Как детский рисунок просты,

Здесь жены проходят, даруя

От львиной своей красоты.

В размере древнегреческого гекзаметра эпически торжественно описываются развалины жемчужины армянской архитектуры – храма Звартноц (VII в н.э.) с гордыми орлами на капителях колонн (стих.7). В этом стихотворении камень – это строительный материал с уникальным орнаментом.

В стихотворении 6-ом каменный кулак Армении – это символ ее мощи и воли к жизненному самоутверждению:

Орущих камней государство –

Армения, Армения!

Хриплые горы к оружью зовущая –

Армения, Армения!

Другой «строительный материал» Армении, поэтизируемый Мандельштамом, - это ее язык: «Где буквы – кузнечные клещи / И каждое слово - скоба» (2-ое стих.); в двух других с определением - «Дикая кошка – армянская речь…» - имеется в виду первозданность и гибкость языка. Надежда Мандельштам вспоминает, что поэт «учился армянскому языку, наслаждаясь сознанием, что ворочает губами настоящие индоевропейские корни» (С.77).

В очерке «Путешествие в Армению» есть такие строки: «Я выпил в душе за здоровье молодой Армении… за ее могучий язык, на котором мы недостойны говорить, а должны только чураться в нашей немощи» -

вода по-армянски – джур,

деревня – гьюх (С.34)

Через несколько страниц Мандельштам снова выражает свое восхищение армянским языком: «Армянский язык неизнашиваемый – каменные сапоги. Ну, конечно, толстостенное слово, прослойки воздуха в полугласных. Но разве все очарованье в этом? Нет! Откуда же тяга? Как объяснить? Осмыслить?

Я испытал радость произносить звуки, запрещенные для русских уст, тайные, отверженные и, может даже, - на какой-то глубине постыдные.

Был пресный кипяток в жестяном чайнике, и вдруг в него бросили щепотку чудесного черного чаю.

Так было у меня с армянским языком» (С.58).

Интересен конец очерка «Путешествие в Армению». Последняя страница главы «Алагез», конкретно текст, пронумерованный по абзацам, представляет собой переложение гл.VII части V «Истории Армении» Фавстоса Бузанда, историка V в. В этой главе рассказывается о пленении персидским царем Шапухом царя Армении Аршака, о его навечном заточении и смерти в крепости (Ан[h]уш), букв. – «крепость забвения». Подробно о подходах Мандельштама к этому «сюжету» из Бузанда написал в своей статье С.Золян: «Шестой абзац – Царь Шапух – так думает Аршак – взял верх надо мной и – хуже того – он взял мой воздух себе» – особо интересен. В нем поэт переходит от внешней точки зрения к внутренней – описывается, что думает сам Аршак, причем мыслям Аршака, переданным в абзацах 6-8, нельзя найти в источнике никакого соответствия. Нельзя, потому что шестой абзац – это цитата, но не из Фавстоса, а из самого Мандельштама, отсылающая к постоянному для него мотиву недостаточного, отнятого, «выпитого», «ворованного», «мертвого» воздуха.

Аршак думает о том, о чем пишет Мандельштам. Автор и герой сливаются. Заговорив об Аршаке, Мандельштам говорит о себе».[6] Конкретно он передает то состояние одиночества, усталости от неудач, предощущение состояния безысходности для свободного художника, которое он испытывал до поездки в Армению. Эта страна оказала на Мандельштама целительное воздействие, избавила его от состояния подавленности, страха, вернула ему творческое вдохновение. В своем очерке поэт дал очень выразительную характеристику армянскому народу: «Жизненное наполнение армян, их грубая ласковость, их благородная трудовая кость, их неизъяснимое отвращение ко всякой метафизике и прекрасная фамильярность с миром реальных вещей – все это говорило мне: ты бодрствуешь, не бойся своего времени, не лукавь… Не оттого ли, что я находился в среде народа, прославленного своей кипучей деятельностью и однако живущего не по вокзальным и не по учрежденческим, а по солнечным часам, какие я видел на развалинах Звартноца в образе астрономического колеса или розы, вписанной в камень?»[7].

Содержание очерка «Путешествие в Армению» необычно на первый взгляд. Наряду с армянской темой он развивает целый ряд других. Однако все они органично сочетаются, пересекаясь в особом мировосприятии автора, в особом состоянии его души. Вот как высказался о «Путешествии» армянский поэт Геворг Эмин: «…Это один из лучших путевых заметок об Армении – и не только об Армении, но и обо всем том, что рождается в уме и сердце талантливого, мыслящего человека при виде Армении».

Но, возвратившись в Ленинград, поэт, наряду с радостью узнавания родного города, снова ощущает чувство незащищенности, одиночества.

Поэт болезненно чувствует свою зажатость в пространстве, а свой век он называет «волкодавом», бросившимся на него:

За гремучую доблесть грядущих веков,

За высокое племя людей

Я лишился и чаши на пире отцов,

И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,

Но не волк я по крови своей,

Запихай меня лучше, как шапку, в рукав

Жаркой шубы сибирских степей.

(«За гремучую доблесть грядущих веков». 1931)

Но жажда сибирского пространства оборачивается для поэта ссылкой.

Поводом для ареста Мандельштама в 1934 г. послужило стихотворение-памфлет о Сталине «Мы живем, под собою не чуя страны…». Портрет его дан в уничтожающих деталях: «Его черные пальцы, как черви, жирны», «тараканьи смеются усища».

Стихотворение масштабно по своему содержанию и значимости, поскольку в нем дан не только портрет Сталина и его подчиненных, а образ жизни всей страны, говорившей шепотом, лишенной права голоса, свободы слова, общения: Мы живем, под собою не чуя страны, / Наши речи за десять шагов не слышны…

После ареста Мандельштам был сослан в Чердынь, на Урал, а затем, переведен в Воронеж. И здесь поэт продолжал писать стихи. Об этом стихотворения «Чернозем» (1935), «Я должен жить» (1935):

Я должен жить, хотя я дважды умер,

А город от воды ополоумел, -

Как он хорош, как весел, как скуласт,

Как на лемех приятен жирный пласт,

Как степь молчит в апрельском провороте…

А небо, небо – твой Буонаротти! (1935)

В 1938 г. Мандельштама высылают в лагерь в районе Владивостока, где он в том же году и скончался.

К числу лучших гражданских стихотворений Мандельштама относятся его «Стихи о неизвестном солдате» (март 1937). Поэт как бы приглашает к диалогу и в свидетели все человечество. Себя лирический герой отождествляет с солдатом, невинной жертвой, выносящей приговор всякого рода войнам – с чужим или со своим народом.

Дата добавления: 2014-01-04