А. Дюрер. Автопортрет

У

Л

Ж

А. Люрер. Меланхолия (1514)

Отношение искусства к религии/103

ставление о духовном существе никогда не бы­ло низведено на столь низкую ступень, как в рисунках на греческих вазах эпохи упадка, око­ло двух с половиной веков до Р. X.

Но если в греческом искусстве почти всегда трудно отличить, что — символическое, а что — реальное, то в христианском искусстве это раз­личие всегда ясно. В греческом — обширная группа произведений имеет цель символизиро­вать добродетели, пороки, силы природы или страсти, а также изобразить те существа, кото­рые реальны по имени, но символичны по су­ти. В большей части творений христианского искусства отсутствует сознательная идея о су­ществовании изображаемого. «Меланхолия» Дюрера и «Справедливость» Джотто являются самыми характерными образцами. Все подоб­ные произведения вполне хороши и полезны, если созданы хорошими людьми.

52. Существует и другая группа христианских произведений, в которых воображаемые лица, хотя и реальны по имени, но трактуются как действующие лица поэмы; все их так и пред­ставляют — в качестве плодов воображения. Эти поэтические творения также хороши, когда созданы соответствующими людьми.

53. Остается рассмотреть в качестве чисто ре­лигиозных произведений те, которые отчетливо

Аге 1оп§а/

104/Лекция II

выражают идею существования реального лица. Едва ли найдется хотя бы несколько великих произведений, которые бы целиком принадле­жали к этой группе; я могу указать на седжоль-скую «Мадонну» Рафаэля как на чистый обра­зец этого рода. Но дрезденская «Мадонна» Гольбейна^|х, «Сикстинская Мадонна» и Мадон­на тициановского «Успения»¹⁹, хотя и принадле­жат к этой группе, однако до известной степе­ни все-таки удаляются (как почти все, повто­ряю, великие произведения) в область поэтического искусства.

Впрочем, существует еще выдающаяся испан­ская школа скульптуры, преследующая те же цели, но сейчас не требующая отдельного рас­смотрения. И, наконец, есть еще значительная и в высшей степени интересная реалистическая школа у нас самих, которая стала известна пуб­лике в последнее время, главным образом бла­годаря картине Холмана Ханта²⁰ «Свет мира». Но я убежден, что начало свое эта школа ведет от гения того художника, которому вы все так­же обязаны возрождением интереса — сначала здесь, в Оксфорде, а потом и везде, — к циклу ранних английских легенд, а именно от Данте Россетти²¹.

54. Воздействие этого реалистического искус­ства на религиозный дух Европы более разно-

Аг$ 1оп2а/

Джотто. Справедливость (ок. 1306)

Отношение искусства к религии/Ш/

образно, чем действие всякого другого вида ис­кусства; в своих высших формах оно воздейст­вует на самые искренние религиозные умы, включая и самые серьезные, которыми не мо­гут овладеть просто поэтические произведения; в низших — оно обращается не только к народ­ной жажде религиозного возбуждения, но и к жажде ощущений ужаса, характерной для необ­разованных классов полуцивилизованных стран, и в его сферу входит не только эта жаж­да ужасного, но и какая-то своеобразная лю­бовь к смерти, вроде той, которая в католиче­ских странах иногда проявляется в стремлении помещать в склепах изображения, создающие иллюзию трупов. Этот же нездоровый инстинкт поселил в умах многих даровитых художников с богатым воображением какой-то болезненный мрак, из-за чего их лучшие произведения ис­порчены.

Но посмотрите, как искусство следовало за вкусами толпы. У нас есть бесчисленное количе­ство картин, изображающих низких царедвор­цев, презренных и жестоких королей, но мало, очень мало творений (и, заметьте, принадлежа­щих по большей части великим художникам), изображающих простых людей и их деяния. По­думайте сами — у меня нет времени, чтобы вой­ти в эту область, и недостаточно воображения,

Аг5 1оп§а/

108/Лекция II

чтобы унестись в ее пределы, — подумайте, чем могла бы быть в настоящее время наша история, мало того, подумайте, как отличалась бы от ны­не существующей история всей Европы, если бы народы стремились отличать, а их искусство — чтить и увековечивать великие дела достойней­ших людей; если бы вместо того, чтобы жить, как до сих пор, в адском мраке наслаждений и злобы, люди научились награждать и наказывать (прежде всего — награждать) по заслугам и, на­конец, сохранять свидетельства тех деяний чело­веческих, которые заслуживают или Божьего гнева, или Божьего благословения.

55. Таково — хотя отсюда проистекает и кое-что хорошее, так как всякое зло при ином рас­смотрении приносит некоторое добро, — тако­во, по моему мнению, главное гибельное дейст­вие искусства независимо от того, простирается ли это действие на языческие или христианские страны и достигается ли посредством красоты слова, красок или форм. Это — служение всем сердцем и умом какой-то дорогой нам печаль­ной фантазии, которую мы сами себе создали, не повинуясь настоящему призыву Учителя, который не умер и не слабеет под Своим крес­том, но требует, чтобы мы несли свой.

56. Я перехожу ко второй функции религиоз­ного искусства, а именно — к ограничению

Аг5 1опёа/

У. X. Хан т. Свет мира (1854)

Отношение искусства к религии/1 I 1

представления о присутствии Божества в опре­деленном месте. В объеме моего курса, конеч­но, невозможно коснуться проявления этой функции искусства в храмах разных религий. Мы остановимся на этом позже. Сегодня мне хотелось бы лишь наметить главное, и лучше всего я сделаю это, говоря о подобном локали­зующем влиянии на примере нашей веры.

Заметьте, что эта локализация почти целиком зависит от искусства.

Я в полном объеме признаю нравственную силу декорума, которая почти всегда есть сила совершенной чистоты и мира, осознания сверхъестественной любви и покровительства, та сила, которая наполняет и низкие капеллы, и грубо сделанную паперть. Но вопрос, кото­рый мне бы хотелось всесторонне обсудить с вами, заключается в следующем: неужели вся земля не должна быть чистой и мирной, неуже­ли не должно считать Божественную благодать столь же повсеместной, сколь справедлив сам факт ее существования? То обстоятельство, что Бог таинственным путем снисходит туда, где ищут Его присутствия, и отвращается от тех мест, где о Нем забывают, — это обстоятельст­во следует признать неопровержимой аксио­мой. Но вопрос, подлежащий нашему реше­нию, состоит в том, нужно ли постоянно искать

Аг8 1оп§а/

112/Лекция II

присутствие Бога только в одном месте и забы­вать о Нем во всех других?

Могут возразить, что невозможно освятить весь земной шар, а потому лучше сделать это на ограниченной территории, чем совсем не иметь святыни. Да, это несомненно, но мы должны прилагать старания к тому, чтобы распростра­нить эту «привилегированность» земли и даже ждать того времени, когда в английских дерев­нях «освященной землей» будут называть не только места упокоения мертвых, но и места, населенные живыми; того времени, когда мы будем с отвращением и страхом смотреть на тот кусок земли, который остается мирским, нео­священным.

57. Думаю, не может быть сомнений в том, что Ему приятны подобные наши действия и чувства: ведь Он Сам каждое утро и каждый ве­чер раскрывает пред нами окна, с божествен­ным искусством раскрашенные и в золотой, и в голубой, и в ярко-красный цвет, — окна, оза­ренные блеском тех небес, которые можно счи­тать местом Его пребывания с большим пра­вом, чем какой-нибудь освященный клочок земли. На каждом горном склоне, на каждом обрывистом берегу бурного моря Он нагромоз­дил друг на друга камни, более грандиозные и более величественные, чем камни Шартрского

Агз 1оп§а/

Отношение искусства к религии/ 113

собора, и украсил их орнаментами, вырезанны­ми из цветов, которые, конечно, не менее свя­щенны из-за того, что они — живые.

58. Не от того ли, что мы любим свои творения больше, чем Его, мы ценим светлые стекла, а не светлые облака, расшиваем причудливыми узо­рами платья, покрываем яркой позолотой краси­во устроенные своды, при этом не обращаем ни­какого внимания на небеса — творение Его рук, не видим звезд на этом необыкновенном своде, который сооружен Им? И, выделывая купели и воздвигая колонны в честь Того, Кто пролагает путь рукам через скалы и при гневе Которого смущаются столпы земли, мы воображаем, что нам простится постыдное пренебрежение к хол­мам и к потокам, которыми Он наделил наше обиталище — землю; простится тот яд, которым мы отравляем ее душистый воздух, то пламя, ко­торым мы сжигаем ее нежные травы и цветы, простится этот позор смешения роскоши и ни­щеты на нашей родной земле, словно мы тру­димся, по крайней мере здесь, в Англии, исклю­чительно для одной цели, как бы наперекор той песне, которую поют херувимы с высоты, а лю­ди внизу в церквах: «Свят, свят Господь Бог наш. Небо и Земля исполнены славы Твоей».

59. И так много, много еще мне хотелось бы, страстно хотелось сказать вам, и сколько, веро-

Аг5 1опёа/

114/Лекция II

ятно, вы хотели бы возразить мне, о сколь мно­гом спросить. Но я не могу больше говорить. Мы, надеюсь, еще не кончили нашей беседы и обмена мыслями. Но если бы даже это случи­лось, если бы мне не удалось больше никогда побеседовать с вами, я все-таки был бы счаст­лив, что мне предоставили [возможность] ска­зать то, что вы слышали здесь. И вот итог все­го сказанного: мы можем обладать блестящим искусством, можем при его помощи славить и чтить Творца, можем правдиво прославлять красоту и святость всего, что создано Им; но только тогда, когда мы от всего сердца постара­лись сперва освятить храм тела и духа каждого ребенка Англии, у которого нет кровли, чтобы укрыться от стужи, нет стены, за которой он мог бы уберечь от порчи свою душу.

Еще одно слово.

К тому, что я говорил вам здесь об отноше­нии искусства к религии, вы должны отно­ситься просто как к рассуждениям, хотя долж­ны были заметить, что по некоторым пунктам обсуждаемого вопроса я имею прочные убеж­дения. В заключение я должен сказать то, что я знаю безусловно, то, что узнаете когда-нибудь и вы, если будете добросовестно работать и чему некоторые из вас, я убежден, поверят те­перь же.

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к религии/ I 1!)

Думаю, что, пока вы слушали меня, те из вас, кто по складу своего ума привык благоговейно чтить устоявшиеся формы и верования, в неко­торых местах моей лекции боялись, что я вот-вот скажу — а может быть, к моему сожалению, и сказал, — нечто показавшееся им ошибочным или непочтительным, задевавшим принципи­ально важные предметы.

Напротив, именно потому, что я должен был воспитывать в вас чувство благоговения, я так настойчиво удерживал вас от возбуждения в се­бе этого чувства при помощи пошлых и ложных иллюзий. Вот то, что я знаю безусловно, что узнаете и вы, если будете добросовестно рабо­тать: главная радость и сила жизни — в благо­говении; в благоговении перед всем чистым и светлым в вашей собственной юности, перед всем верным и испытанным в зрелости други­ми, пред всем, что есть прекрасного среди жи­вущих, великого среди умерших и чудесного среди бессмертных Сил.

Лекция III/ Отношение искуства к нравственности

60. В начале предыдущей лекции, как вы, веро­ятно, помните, я указал, что искусство выпол­няло и должно выполнять только три функции: укрепление религиозного чувства, подъем нрав­ственного состояния и оказание практической пользы. Сегодня мы займемся анализом второй функции, то есть способствованию подъема нравственности.

Заметьте: подъему, а не формированию.

Созданию произведений искусства должен предшествовать надлежащий нравственный уровень людей; без него не может быть искус­ства. Но раз оно уже приобретено, уже сущест­вует, — его действие возвышает базовый уро­вень нравственности, из которой оно само про­изошло, и, главное, сообщает восторг другим

Аге 1опеа/

Отношение искусства к нравственности

умам, которые в нравственном отношении уже способны подчиниться его действию.

61. Возьмите, например, искусство пения и самого простого и совершенного обладателя этого искусства в природе — жаворонка. У не­го вы можете научиться тому, что значит петь от счастья. Но сперва нужно достичь такого нравственного состояния, при котором воз­можно это чистое счастье, а затем дать ему за­конченное выражение; последнее само по себе является совершенным и может передаваться всем существам, которые способны к этому чи­стому счастью. Но оно не доступно тем, кто не подготовлен к его восприятию.

Всякая истинная песнь является закончен­ным выражением радости или горя благород­ной личности, вызванных серьезными причи­нами; и возможность искусства точно соответ­ствует серьезности причин и чистоте чувства. Девушка может петь о потерянной любви, ску­пец не может петь о потерянных деньгах. По отношению ко всем искусствам, от самого выс­шего до самого низшего, полностью справедли­ва мысль, что красота искусства является пока­зателем нравственной чистоты и величия того чувства, которое им [искусством] выражается. Вы в любой момент можете в этом убедится. Если какое-либо чувство овладело вашим умом,

Агв 1оп§а/

1 18/Лекция III

задайте себе вопрос: «Может ли его воспеть ис­тинный художник, и притом воспеть благород­но, с истинной гармонией и артистизмом?» Ес­ли да — значит, и чувство ваше истинное. Но если его нельзя воспеть совсем или можно лишь в качестве забавы, тогда это чувство отно­сится к низким. То же во всех искусствах. С ма­тематической точностью, не знающей ни от­клонений, ни исключений, искусство нации всегда является показателем ее нравственного уровня.

62. Заметьте: показателем и возвышающим стимулом, но не корнем или причиной. Вы не можете живописью или пением достигнуть то­го, чтобы стать хорошими людьми. Вы должны быть такими прежде, чем приобретете способ­ность рисовать или петь, и только в этом слу­чае цвета и голос завершат все то, что есть в вас хорошего.

Вот на это-то я и предлагал обратить внима­ние, когда на первой лекции сказал: «Выслу­шайте меня», — на то, что изучение искусства может оказаться не только не полезным, но да­же вредным, если в него не будет внесено не­что более глубокое, чем любое искусство. В са­мом деле, не только в том искусстве, указать за­коны которого — моя задача, но еще более в искусстве, которым владеет каждый и изучать

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к нравственности

которое вы и явились сюда, то есть в искусстве речи, главный недостаток воспитания вытекает из великого заблуждения — из предположения, что благородный язык есть предмет легко до­ступной сноровки, грамматики или акцента, а не тщательное выражение правильных мыслей. Все достоинства языка в основе своей нравст­венны: он точен, если говорящий стремится быть правдивым; ясен, если вы говорите с со­чувствием к предмету речи и желаете быть по­нятыми; силен, если говорите с увлечением; изящен, если оратор обладает чувством ритма и правильности. Других достоинств языка, кото­рых можно было бы добиться искусственно, не существует; но позвольте мне чуть углубиться в смысл одного из них. Речь ясна лишь тогда, когда проникнута сочувствием говорящего. В са­мом деле, вы можете понять слова человека только при понимании всего склада его души, и ваши собственные слова будут для него чуж­дыми, пока он не поймет вас. И если какое-ли­бо искусство вообще должно быть выделено, то это обстоятельство делает искусство речи наи­более пригодным орудием воспитания. В совер­шенстве понять значение слова значит понять природу того духа, из которого оно вылилось; секрет речи есть секрет сочувствия, и полное очарование ее доступно только благородному.

Аге 1оп§а/

120/Лекция III

Таким образом, правила прекрасной речи сво­дятся к искренности и доброте. По принципам, которые вырабатываются искренностью, можно потом составить фальшивую речь, имеющую вид прекрасной, но подобная подделка как в ораторском искусстве, так и в поэзии не толь­ко не приживется, но даже явится пагубной для тех принципов, на которые посягнула. Пока каждое слово произносится с искренним убеж­дением, до тех пор искусство речи постоянно возвышается; но в тот момент, когда речь начи­нают составлять и отделывать, руководствуясь лишь внешним эффектом, оно мельчает и гиб­нет. Эту истину осознали бы уже давно, если бы в развитии академических знаний не суще­ствовало тенденции отрицать непосредствен­ную искренность первых мастеров речи. Раз мы учимся изящно писать по образцу древнего ав­тора, то склонны думать, что и он писал по об­разцу еще более раннего. На самом же деле ни­когда возвышенный и правильный стиль не имел другой основы, кроме искреннего сердца. Если писатель не разделяет того, что говорит, вам не стоит читать его для выработки вашего собственного стиля; великий стиль создается только искренними людьми. Возьмите любого родоначальника великого литературного стиля, и вы найдете человека, который раскрыл нам

Аг$ 1оп§а/

Отношение искусства к нравственности

какие-то истины или чистые страсти; и все ва­ше чтение оживет, так как, будучи уверены в том, что автор верит в то, что говорит, вы го­раздо старательнее будете разбирать его мысли.

63. Еще важнее постигнуть, что всякая сте­пень красоты, достигнутая языком, есть показа­тель внутренних законов ее бытия. Строго и стойко храните характер народа. Сделайте, что­бы его речи были серьезны, свидетельствовали о благовоспитанности и посвящались достой­ным предметам; займите его надлежащим де­лом, и тогда его язык по необходимости должен стать великим. С другой стороны, неизбежно и обратное действие: язык не может быть благо­роден, если слова не являются призывами к де­лу. Все великие языки неизменно выражали ве­ликие дела и направляли их; им можно подра­жать только при полном повиновении. Их дыхание есть внушение, потому что оно не только голосовое, но и жизненное. И вы може­те научиться говорить так, как говорили те лю­ди, лишь став тем, чем были они.

64. В подтверждение сказанного я желал бы обратить ваше внимание на отношение языка к характеру у двух великих мастеров, в совершен­стве владевших искусством речи, — у Вергилия и Попа²². Вы можете быть несколько удивлены последним именем. Действительно, у нас в Ан-

Аг8 1оп§а/

122/Лекция III

глии есть примеры гораздо большей силы и гармонии языка, исходящего из более пламен­ных умов, но среди них не найти ничего столь же совершенного. Я выбрал этих двоих потому, что они — два совершеннейших художника из всех, известных мне в литературе. Кроме того, я убежден, что вы с интересом будете изучать, как необыкновенное изящество речи одного, суровость речи другого и точность обоих цели­ком вытекают из нравственных элементов их духа: из глубокой нежности Вергилия, которая сделала его способным написать историю Ниса и Эвриала²³, из чистой и праведной доброты, которая помогла Попу на два века опередить свое время и позволила обобщить законы доб­родетельной жизни в двух строках; эти строки, насколько мне известно, в английском языке являются самым полным, самым сжатым и ве­личественным выражением нравственности:

№уег е1а1ес1, \уЫ1е опе тап'з оррге8$'с1; №уег с1е]ес1ей, \уЫ1е апо{Нег'$ Ыезз'сР.

Я хочу, чтобы вы также помнили эти две стро­ки Попа и разделили его этическую систему,

* [Никогда не кичился, если ближний угнетен; Никогда не удручался, если он счастлив (англ.).]

Агв 1оп§а/

г.-

Леонардо да Винчи. Подготовительный рисунок к неосуществленной фреске «Битва при Ангиари» (1503—1504)

Отношение искусства к нравственности/125

потому что кроме Шекспира, который скорее принадлежит миру, чем нам, в лице Попа мы имеем самого совершенного представителя ис­тинно английского духа со времен Чосера; ду­маю, что «Дунсиада» является наиболее совер­шенным, отчеканенным и самым грандиозным творением, которое создано в нашей стране. Изучая Попа, вы увидите, что самым точным языком и в самой сжатой форме он выразил все законы искусства, критики, экономики, поли­тики, наконец, доброты — кроткой, разумной и смиренной, которая довольствуется отведенной ей долей и вверяет свое спасение Тому, в чьих руках находится спасение вселенной.

65. Теперь я перехожу к искусствам, которые собственно и являются моим предметом и по отношению к которым, — хотя явления здесь совершенно те же, — мне труднее доказать свою мысль, так как немногие сознают досто­инство живописи так же, как языка. Откуда проистекает это достоинство, я смогу объяс­нить вам только тогда, когда объясню, в чем оно заключается. Сейчас, впрочем, скажу, что искусство руки — столь же точный показатель уровня нравственности, как и другие способы выражения; во-первых, безусловно точный по­казатель нравственности самого художника, а, во-вторых, точный, хотя и искаженный разны-

Агя 1опёа/

126/Лекция III

ми вредными влияниями показатель нравствен­ного развития той нации, к которой художник принадлежит.

Прежде всего, искусство — совершенный по­казатель духа творца; но помните, что если дух велик и сложен, оно становится книгой, нелег­кой для чтения, потому что мы сами должны обладать теми духовными свойствами, прояв­ление которых нам приходится постигать. Ни один человек, сам не отличающийся трудолю­бием, не может понять результата труда, пото­му что ему непонятно, чего стоит работа. Точ­но так же он не поймет проявления истинной страсти, если сам лишен пламени, и благород­ства, если сам неблагороден. О самых тонких признаках недостатка или слабости характера можно судить только тогда, когда самому при­ходилось бороться с подобным недостатком. Например, лично я понимаю нетерпение и утомление от работы лучше большинства кри­тиков, потому что я сам нетерпелив и часто утомляюсь; но соприкосновение с могучим ху­дожником, свидетельствующее о терпении и неутомимости, для меня более чудесно, чем для других. Впрочем, не менее чудесным пред­ставится оно вам, если я докажу (вскоре мы приступим к практическим занятиям, и когда вы научитесь правильно вести линию, я сумею

Агв 1оп§а/

Леонардо да Винчи. Этюды голов в профиль (1480—1490)

Отношение искусства к нравственности/ 1 1у

это вам доказать), что целый день труда таких мастеров, как Мантенья или Паоло Веронезе²⁴, тратился на то, чтобы производить ряд неу­клонных и непрерывных движений руки, более точных, чем движение лучшего фехтовальщи­ка; карандаш, оставляя одну точку и переходя к другой, не только с непогрешимой точностью достигал конца линии, но столь же непогреши­мо совершал самые разнообразные движения на протяжении более фута, так что оба они (Веронезе часто и делал это) могли нарисовать законченный профиль или иной ракурс лица одной линией, не нуждавшейся в правке. По­старайтесь представить верность мускулов и интеллектуальное напряжение, которых требу­ет подобное действие! Движения фехтовальщи­ка достигают совершенства постоянной трени­ровкой, но движение руки великого художника каждый миг управляется новым намерением. Представьте, что твердость и отточенность действий мускулов и способность мозга еже­минутно выбирать и распределять используют­ся на протяжении целого дня, и при этом не только не появляется утомление, но в этом на­пряжении даже заметно наслаждение, подоб­ное тому, какое испытывает орел при взмахе крыльев, — и так в течение всей жизни, долгой жизни, не только без ослабления сил, но при

Аг5 1оп§а/

130/Лекция III

постоянном возрастании их, пока позволяют возраст и здоровье. Подумайте, — насколько вы знакомы с физиологией, — какая сила духа и тела сказывается в этом! Нравственная сила сквозь целые прошедшие столетия! Какая вну­тренняя чистота должна привести к этому, ка­кое утонченное равновесие и гармония жиз­ненных сил! Наконец, скажите, совместимо ли такое мужество с порочностью души, с мелоч­ными тревогами, с пожирающей похотью, с муками злобы и раскаяния, с сознательным возмущением против законов Божьих и чело­веческих или с хотя бы и бессознательным на­рушением таких законов, повиновение кото­рым необходимо для честной жизни и для угождения ее Подателю?

66. Несомненно, иные великие художники имели крупные недостатки, но эти недостатки постоянно проявлялись в их произведениях. Несомненно, иные не могли совладать со свои­ми страстями. В этом случае они или умирали молодыми, или в старости рисовали плохо. Но главная причина нашего непонимания проис­текает оттого, что мы недостаточно хорошо знаем действительно хороших художников и наслаждаемся творениями мелких дарований, вскормленных копотью северных таверн, вмес­то тех, кто вдыхал небесный воздух, вместо сы-

Аг5 1опёа/

Отношение искусства к нравственности/ 1 3 3

нов утра, воспитанных в Ассизских лесах или на Кадорских хребтах.

67. Впрочем, справедливо и то, что все круп­ные художники, как уже было сказано, могут быть разделены на две большие группы: одни ведут простую и естественную жизнь, другие посвятили себя аскетическому поклонению ис­кусству; принадлежность автора к каждой из этих двух групп вы можете с первого взгляда определить по его произведениям. Как правило, первые выше вторых; но среди «аскетов» есть двое [столь замечательных], что если удастся в ходе моего трехлетнего курса сделать их творе­ния понятными для вас, то мне нечего больше и желать. Одного я не могу теперь же назвать вам, а другого — не желаю. Первого я не могу назвать потому, что никто не знает его имени, кроме того, которое было дано ему при креще­нии — Бернард, или «милый (маленький) Бер­нард» — Бернардино, а также по месту его рож­дения (Луино близ Лаго Маджоре) — Бернард Луинский²⁵. Второй — венецианец, о котором многие из вас, вероятно, никогда не слышали; о нем, впрочем, вам и не следует слышать от меня, пока мне не удастся выписать сюда, в Ан­глию, некоторые из его творений.

68. Обратите внимание, что этот аскетизм в поклонении красоте хотя и имеет слабые сто-

Аг5 1оп§а/

134/Лекция III

роны, все-таки достоин уважения и является полной противоположностью ложному пури­танству, презирающему красоту или страшаще­муся ее. Чтобы разобраться в предмете, я дол­жен от технических навыков перейти к выбору сюжета и показать вам, что нравственный склад автора так же полно раскрывается в по­иске воплощаемых прекрасных образов и идей, как и в силе руки. Но незачем подробно оста­навливаться на доказательствах, потому что вы наверняка разбираетесь в этом вопросе, да и я в своих сочинениях достаточно писал об этом. Но я совсем мало говорил о том, что техниче­ское совершенство работы является доказа­тельством наличия других способностей. Дей­ствительно, прошло немало времени, прежде чем я понял ту гордость, которую ощущают ве­личайшие люди при надлежащем выполнении работы; эта гордость служит нам вечным уро­ком в тех рассказах, которые — истинны ли они или вымышлены, — безусловно верно опре­деляют общее настроение великих художников: именно в рассказах о состязаниях Апеллеса и Протогена²⁶ в проведении одной-единственной линии (смысл его вы скоро поймете), в исто­рии о круге Джотто²⁷, и, наконец — на что вы, может быть, не обратили внимания — в надпи­си, которую Дюрер сделал на присланных ему

Аг5 1оп§а/

::§|1р!Й

Дата добавления: 2014-01-06