Линия/241

касается видимой трудности этого метода, то в свою защиту я могу в конце этой первой лек­ции о практике искусства, как сделал это в ее начале, сослаться на слова Рейнолдса: «Моло­дежь по своей пылкости чувствует отвращение к медленному успеху правильной осады и из-за нетерпения стремится взять крепость штурмом. Потому молодежи необходимо постоянно уси­ленно подчеркивать, что прочная слава покупа­ется ценой только труда и что какова бы ни бы­ла сила их гения, для того чтобы стать хорошим художником, нет легкого метода».

Лекция VI/ Свет

140. Схема разделения художественных школ, представленная в прошлой лекции, конечно, есть только зародыш классификации, которую мы можем положить в основание дальнейшего изложения. Но необходимо, чтобы каждая его часть ясно укладывалась в вашем уме.

Прежде всего я должен объяснить — и прошу вас хорошенько запомнить — тот смысл, в ко­тором я употребляю слово «масса». Обычно этим словом художники обозначают области света, тени или цвета, из которых состоит кар­тина, но эта привычка отчасти происходит от­того, что они говорят о картинах, в которых свет представляет плотные формы. Если бы они имели в виду плоские цвета, например, зо­лотой или голубой на страницах требника, они

Аг$ 1оп§а/

Свет/243

назвали бы их не «массами», а «пятнами» опре­деленного цвета. Для точности и удобства при­дется соблюдать это различие, называть цвет­ными пятнами всякие плоские цвета, и только изображение объемных предметов называть «массой».

Во 2-м и 3-м пунктах приведенной в § 133 об­шей схемы я употребляю слово «линия» охот­нее, чем слово «пространство», потому что пло­ский цвет можно ограничить только линией (даже воображаемой); между тем изменчивый цвет, служащий для изображения массы, может перейти в другой без точно проведенной грани­цы; так и происходит в произведениях величай­ших художников.

141. Таким образом, в нашей шестиугольной схеме содержится универсальное выражение поступательного развития живописи. Сначала [только] линия; затем линия, ограничивающая плоские пятна, цветные или теневые; затем ли­ния исчезает, и из пятен становятся видимы плотные формы. Таков общий закон прогрессив­ного хода: 1) линия; 2) плоское пятно; 3) мас­са, или плотное пространство. Но, как вы зна­ете, это развитие может идти и действительно шло двумя различными путями: посредством цвета с одной стороны и посредством света и тени с другой. Оба эти пути были открыты

Аг8 1оп§а/

244/Лекция VI

людьми двух различных складов. Путь цвета из­бран людьми веселыми и вполне здоровыми как в физическом, так и в духовном отноше­нии, которые во всем напоминают хорошо вос­питанных детей: последние слишком счастли­вы, чтобы глубоко задумываться, и тем не менее обладают воображением, благодаря которому могут жить другой жизнью; эта жизнь — вооб­ражаемая, но они сознают, что она воображае­мая, следовательно, вполне здоровы. Они со­вершенно удовлетворены; они не требуют боль­ше света, чем есть вокруг, и ничто не представляется им темнотой, но зелеными и го­лубыми цветами на земле и на море.

142. Напротив, путь света и тени выбран людьми высших умственных способностей, людьми с самым серьезным стремлением к ис­тине; они жаждут света и познания всего, что может дать свет. Но, ища свет, они вместе с тем постигают тьму; ища истину и сущность, нахо­дят пустоту; ищут форму на земле, зарю в небе­сах, и находят на земле бесформенное, а в не­бесах — ночь.

Теперь припомните, во вступительных лекци­ях я указал вам корни вещей; они странны, темны и не имеют, как может иногда показать­ся, связи с ветвями. Пока вы можете считать эти метафизические рассуждения лишними, но

Аг.ч 1оп^а/

Свет/245

постепенно убедитесь, что, найдя на основании человеческих характеров ключ к методам рабо­ты, сможете безошибочно узнать, куда они ве­дут и в чем заключается их ценность или пра­вильность. Когда определены главные принци­пы, все остальные разовьются сами в надлежащей последовательности, и все, что вначале казалось неясным, в конце станет со­вершенно понятным. Вы знаете, что по фунда­менту дома сложно точно определить, как будут располагаться комнаты.

143. Итак, пред вами два крупных деления че­ловеческого ума: один довольствуется цветом предметов независимо от того, темны ли они или светлы, другой ищет чистого света как та­кового и боится тьмы как таковой. Один до­вольствуется цветным образом, кажущейся формой предметов; другой ищет их настоящую форму и сущность. При этом, как я сказал, школа познания в поисках света обретает и темноту, которую приходится принимать и с которой нужно считаться; ища форму, она вы­нуждена иметь дело и с бесформенным или со смертью.

Школа цвета в Европе, если употребить в са­мом широком смысле слово «готический», в сущности готически-христианская; она преис­полнена утешения и мира. Школа света в сущ-

Агб 1оп§а/

246/Лекция VI

ности школа греческая и полна скорби. Не могу сказать вам, какая из них права или какая менее ошибается. Скажу только то, что знаю, а имен­но — что существенное различие между ними за­ключается в следующем: готическая школа, или школа цвета, всегда полна веселости, греческая же постоянно подавлена мраком смерти, и чем крупнее ее мастера, тем сильнее давит их при­зрак смерти. Самый крупный художник этого рода, чьи произведения я могу указать вам, — это Гольбейн. За ним следует Леонардо, а затем — Дюрер. Но из всех трех Гольбейн — величайший, и с его помощью я легко представлю вам обе школы во всей полноте.

144. Вот фотография весьма характерного про­изведения великой школы цвета. Его автор — Чима да Конельяно⁴⁴, горец, подобно Луини, ро­дившийся во Фриули у подножия Альп. Он был наречен в честь Иоанна Крестителя и здесь изо­бразил святого, имя которого носил; вся картина полна мира, страстной веры и надежды, глубо­кой радости пред светом неба, плодами, цветами и даже сорной травой. Она была написана для церкви Богоматери, находящейся в венециан­ских садах, Ьа Маёоппа йеН'Ойо (собственно — «Мадонна огорода»); на ней есть цветы и дикая земляника родных гор автора, проглядывающая сквозь траву.

Ап> 1оп^а/

""■ЧЕТ

А. Дюрер. Геркулес

Свет/249

Кроме нее я представлю вам величайшее произведение школы света и тени — величай­шее, так как Гольбейн тоже был колористом, но по существу принадлежит к школе I Ыагозсиго⁴⁵ (света и тени). Вы знаете, что, по­мимо портретов, его имя прежде всего связы-иается с картиной «Танец Смерти». Я не буду показывать ужасов этой картины, а представ-мо вам фотоснимок его известной картины «Мертвый Христос»: вы сразу увидите, до ка­кой степени христианское искусство этой школы подавлено ее правдивостью и вынуж­дено видеть страшное даже в том, во что бо­лее всего верит.

Вы можете подумать, что я показываю эти кон­трасты, чтобы подогнать факты под мою теорию. Но возьмите «Рыцаря и Смерть» Дюрера, его 1учшую гравюру. Если бы у меня здесь была •Медуза» Леонардо, написанная им в детском иозрасте, вы увидели бы, что ее автор находился и тех же тисках. Вы не можете не удивиться, по­чему при столь печальном характере этой вели­кой греческой, или натуралистической, школы я назвал ее «школой света» — потому, что только через страстную любовь к свету ей становится шщимой тьма, и только через страстную любовь к истине и форме ее привлекает все таинствен­ное. Когда, постигнув все это, она объединяется

Агз 1оп§а/

250/Лекция VI

со школой цвета, тогда является совершенное, хотя всегда задумчиво-грустное искусство Тици­ана и его последователей.

145. Но помните, что его первые шаги и его сила все же находятся в зависимости от гречес­кой скорби, от греческой религии.

Школа света основывается на дорическом культе Аполлона и на ионическом культе Афи­ны как божеств света и воздуха. При этом каж­дое из этих божеств связано с соответствующим противоположным божеством смерти: Аполлон — с Пифоном⁴⁶, Афина — с Горгоной; Аполлон как жизнь в свете противопоставлялся земному духу тления во тьме, Афина как жизнь в движе­нии — Горгоне, духу смерти в неподвижности, духу, который замораживает и превращает в ка­мень. Оба великих божества обрели славу бла­годаря злу, которое они победили. Оба они, когда разгневаны, принимают в глазах людей форму того зла, которое им противопоставляет­ся: Аполлон умерщвляет отравленной стрелой и мором, Афина — холодом, черным щитом, на­ходящимся у нее на груди⁴⁷.

Таковы определенные, точные выражения греческих представлений о смерти и жизни. Как бы в их поддержку и еще более в таинст­венном, страшном и все-таки прекрасном виде является представление греков о темном царст-

Аге 1оп§а/

Свет/251

ве духов, о гневе рока, либо предопределенно­го заранее, либо мстящего, — о гневе Эриний⁴⁴ и Деметры; по сравнению с гневом первых гнев Аполлона или Афины представляется весьма умеренным и [даже] ничтожным. Аполлон и Афина поражают сразу, месть Деметры и Эвме­нид продолжается всю жизнь; таким образом, в сказаниях о Беллерофонте, Ипполите, Оресте и Эдипе⁴⁹ мы имеем нечто несравненно более мрачное, чем было возможно для мысли позд­нейших веков, когда утвердилась вера в Вос­кресение. Приняв это во внимание, вы пойме­те, что каждое имя и каждая легенда древности полны значения. Изображая мифологические сюжеты, греческая скульптура начинает с ле­генд о семействе Тантала⁵⁰. Главное произведе­ние изображает плечо из слоновой кости, заме­нившее сыну Тантала его настоящее плечо, съе­денное Деметрой. Затем мы имеем [образы] Бротея⁵¹, брата Пелопса, высекающего первую статую матери богов; его сестры, плачущей Ни-обеи⁵², превратившейся в камень из-за гнева божеств света; самого темноликого Пелопса, давшего имя Пелопоннесу, который из-за это­го именовали «островом темноты», но его глав­ный город Спарта, «посеянный город», связан с [представлениями о] земле, подательнице жиз­ни. [Со Спартой связаны образы] Елены, оли-

Аг5 1опёа/

252/Лекция VI

цетворения света в красоте, и братьев Елены* «1ис1с1а §1с1ега»; а по другую сторону холмов — блеск Аргоса с присущим ему мраком, распро­странившимся над Атридами; этот мрак под­черкивается и тем, что Гелиос отвратил свой лик от пиршества Фиеста⁵³.

146. Вспомните и северные легенды, связанные с воздухом. Будете ли вы считать Дора сыном Аполлона или сыном Елены, он все равно вопло­щает силу света, в то время как его брат Эол⁵⁴ в лице всех своих потомков, главным образом в ли­це Сизифа, соединяется с божеством ветров и во­площает силу воздуха. И когда это понимание проникает в искусство, возникают мифы о Деда­ле, о полете Икара*, о Фриксе и Гелле**, посто-

* Кастор и Поллукс; они назывались «ясные звезды» (1ис1с1а $к1ега). [Мифологические Диоскуры — Кастор и Полидевк (грен.), сыновья Зевса. Полидевк уделил смертно­му брату часть своего бессмертия, и они являются в виде утренней и вечерней звезды в созвездии Близнецов.]

**Д едал — знаменитый художник, современник Ми-носа и Тезея, построивший лабиринт на о. Крит. Вместе со своим сыном И к а р о м он улетел с Крита. Но Икар слиш­ком близко подлетел к солнцу, отчего приделанные к нему восковые крылья растаяли, и он упал в море. — Прим. пер.

*** Ф р и к с и Гелла — дети Атаманта, царя беотийско-го. Их обоих преследовала мачеха И но. Фрикс на золотом овне бежал в Колхиду, а Гелла, спасаясь от мачехи, утонула в проли­ве, который с тех пор назван Геллеспонтом. — Прим. пер.

Аг5 1опёа/

свет /253

инно напоминающие о воздухе и свете и приво­дящие к установлению власти Афины над Корин­фом и Афинами.

Раз овладев ключом, вы можете вывести следствие лучше, чем мог бы сделать я, и уви­дите, что даже самые ранние, самые слабые, уродливые формы греческого искусства ока­жутся интересными. В самом деле, нет ничего удивительнее того глубокого смысла, который народы в первые дни появления сознания, по­добно детям, могут вложить в грубые симво­лы; и то, что нам представляется странным и безобразным, как детские куклы, им могло го­ворить много любопытного. Я принес еще не­сколько образцов древних изображений на греческих урнах; запомните, что высшей сте­пени своего развития эти рисунки достигли в значительной мере на погребальных урнах. В про­изведениях раннего периода в фигурах осо­бенно заметна энергия, свет же находится в небесах или над фигурами. Во второй период, хотя представление о божественной силе оста­ется прежним, ее, однако, представляют без­действующей, свет же сосредотачивается в са­мом божестве, а не в небесах. В период упад­ка вера в божественную силу постепенно утрачивается, и вместе с ней исчезают всякие формы и свет; мне бы хотелось, чтобы вы не

Аг5 1опёа/

254/Лекция VI

имели дела с [памятниками] этого последнего периода. Хотя у вас нет ни одного образца указанного времени, их легко научиться узна­вать по низкому качеству, по уродливости. Тех произведений, которые вошли в третью груп­пу вашей образцовой серии, достаточно, что­бы составить впечатление обо всех элементах начального и позднего представления греков о божестве света.

147. Вот перед вами Аполлон, поднимающий­ся из моря; это — представление о физическом восходе солнца; вместо головы — только круг света; кони его колесницы кажутся укорочен­ными и черными при утреннем рассвете; их но­ги еще не поднялись над горизонтом. Ниже фрагмент росписи той же вазы, только другой ее стороны: Афина в виде утреннего ветерка и Гермес в виде утреннего облака, летящего по волнам перед восходом солнца. С того расстоя­ния, на каком я держу от вас рисунки, едва ли можно даже различить, что на них вообще есть фигуры: до такой степени они похожи на отде­лившиеся обрывки движущегося облака. По­смотрев на них ближе, вы убедитесь, что нель­зя увидеть лица Аполлона в этом круге света, а лица Гермеса — в оторвавшемся клоке облака. Но могу заверить, что идея лица здесь была: Гермес обернулся и смотрит на Афину; уродли-

Аг5 1оп§а/

Свет/255

вое подобие каких-то черт на передней части — очертание его волос.

Эти два рисунка необыкновенно грубы и от­носятся к архаическому периоду; божества в это время мыслились преимущественно как физические силы, находившиеся в бурном дей­ствии.

Ниже опять Афина и Гермес — образцы, от­носящиеся к эпохе Фидия; они, конечно, грубо исполнены на вазе и еще грубее — на этих гра­вюрах Ленормана и Де Витта. Да и невозможно (вы сами убедитесь в этом, если сделаете подоб­ную попытку) передать [на плоскости] грацию фигур, изображенных на выпуклой поверхнос­ти; например, копье Афины в оригинале почти вдвое выше ее самой, на гравюре пришлось укоротить его. Тем не менее эта гравюра годит­ся для моих целей; с ее помощью я прекрасно могу продемонстрировать вам бездействие бо­гов, какими они представлялись в эпоху Фидия. Соотношение между обоими божествами то же, что и на верхнем рисунке, хотя к нему, вероят­но, добавились и новые черты, более опреде­ленного характера. Но физический смысл пока сохранен — Афина без шлема воплощает тихий утренний ветерок, управляющий медленным полетом облака — Гермеса. Он в петазе⁵': обла­ка еще не распространились по небу.

Аг$ 1опёа/

256/Лекция VI

148. Еще один пример: перед вами Афина, снова без шлема, увенчанная листьями; она вы­ступает между двумя нимфами, которые также увенчаны листьями; все трое держат в руках цветы; у ног Афины идет лань.

Это все еще Афина, воплощающая утренний воздух, но уже на земле, а не в небесах, и с нимфами, символизирующими росу; стоит им дохнуть на цветы и листья, и те распускаются. Обратите внимание на мерцание белого света на груди лани и сравните со следующими об­разцами (один из них, внизу, изображает спор Афины и Посейдона, который не относится к предмету нашего разговора).

На следующем примере — Артемида, олице­творяющая предрассветную луну, тихо шеству­ющая по горам и поющая под звуки своей ли­ры; возле нее лань с отблесками света восходя­щего солнца на ушах и груди. Те из вас, кто часто выходит из дому на рассвете, знают, что нет ничего столь же прекрасного, как этот бле­стящий полумесяц, поднимающийся перед вос­ходом солнца.

Внизу [изображены] Артемида и Аполлон [с памятника] эпохи Фидия.

Следующий пример — идущий по земле Аполлон, бог утра, поющий под аккомпанемент лиры; возле него лань с отблесками света на

Аг5 1опёа/

Свет/257

|руди. Внизу — Аполлон, переходящий через море в Дельфы (эпоха Фидия).

149. Вы, конечно, не могли не удивиться
сходству между действиями Афины, Аполлона
и Артемиды, изображенных на этих трех об­
разцах в качестве божества утра, а также при­
сутствию во всех трех случаях лани. Говорят (я
не стану прерывать свое изложение ссылками
на авторитеты), что лань следует за Аполло­
ном и Артемидой потому, что это животное
любит музыку (так ли это?). Но лань сопро­
вождает и Афину, хотя у той и нет лиры. Я уве­
рен, что в подобных случаях лань служит сим­
волом света и тени, мелькающих и дрожащих
на листьях; от этого дрожания на земле появ­
ляются пятна, напоминающие пятнистую
шкуру лани. Аналогично пятна на барсе Дио­
ниса, которые считали звездами, и прожилки
на [лире из] панциря черепахи у Гермеса, —
все это выражение небесного света, прерывае­
мого тенями облаков.

150. Вы можете заметить, что на всех трех об­
разцах у лани мерцает свет на ушах, морде и на
груди. На самых ранних греческих изображени­
ях животных белые полосы были единствен­
ным средством отделить фигуры от земли;
обычно в нижней части тел диких зверей эти
полосы отмечали шерсть более светлого цвета.

Аг5 1оп§а/

258/Лекция VI

Расположение такой белой полосы и поворот лиц божеств света (лица и тела женщин всегда изображались белым) дают возможность опре­делить при необходимости направление света. Таким образом, мы сразу можем понять идею, которая заложена в этом греческом изображе­нии, символизирующем течение дня (на цент­ральном рисунке из серии с Гермесом). Сверху — архаическое изображение Гермеса, похищаю­щего Ио у Аргуса⁵⁶. Здесь Аргус — ночь. Его уродливые черты чудовищны, волосы застила­ют плечи. Гермес на цыпочках подкрадывается к нему и вытаскивает из его рук веревку, при­вязанную к рогу Ио; Аргус ничего не замечает. Внизу представлен ход всего дня. Слева — Аполлон, поднимающийся на свою колесницу; солнце еще не взошло. Перед ним Артемида, предрассветная луна, играющая на лире и огля­дывающаяся на солнце. В центре, позади ло­шадей, — Гермес, символизирующий полуден­ное облако, высоко несущий свой конусооб­разный петаз и держащий цветок в правой руке; Гермес обозначает питание цветов иду­щим из тучи дождем. Справа сходящая вниз Латона, означающая вечер, освещенная с пра­вой стороны заходящим солнцем. Ее поверну­тые ноги выражают сопротивление уходящего дня.

Аг5 1оп§а/

Свет/259

Наконец, внизу — современное Фидию изо­бражение Гермеса, символизирующего несу­щееся облако, почти безобразного (как вы ви­дите на этом расстоянии), с черепаховой ли­рой в руке, с черными полосами и с клубом похожего на руно белого облака⁵⁷, лежащим под его ногами не прямо, а наискось (сравни­те «Згосхозу когХсоу — тЛосукхг» [«по расщелинам горным, по склонам лесным прямиком»] и рассказы об «агу{5о<; т\у\о<; А0йуа» [«градодер-жице, с грозной эгидой Афине»] с облаками — вестниками луны у Аристофана⁵"; вообще вы никогда не увидите Гермеса летящим, подоб­но победе; если он изображается движущимся, то всегда крадущимся, карабкающимся словно облако, которое собирается и сгущается; так же тянутся и ползут горгоны, наполовину со­гнув колени, двигаясь и скользя безобразной украдкой⁵⁹).

151. Теперь взгляните на последнюю иллюст­рацию — совершенно особого рода. Это осве­щенный утренним светом вид скал Отлейской горы близ Лидса, работы Тернера; он написан давно, когда Аполлон, Артемида и Афина ино­гда еще были видимы и ощущались даже близ Лидса. Полный изящества оригинал хранится в богатейшей коллекции Фарнлея. В последнем томе «Современных художников» я сказал, как

Аг5 1опёа/

260/Лекция VI

хорошо Тернер понимал смысл греческих ле­генд. Впрочем, он не думал о нем, когда делал иллюстрации; он неумышленно создавал тот эффект утренней зари, о котором мы говорим: блеск солнечных лучей на росистой полутем­ной траве, и слабый отблеск их на голове и бо­ках лани и оленя.

152. На этих нескольких примерах я вполне могу объяснить вам, как с помощью памятни­ков раннего искусства греков понять их слож­ные представления о силе света. Более прост­ранное обсуждение этого вопроса вы найдете в моем сочинении «Королева эфира», а если вы заглянете в начало седьмой книги платонов­ского «Государства» и внимательно прочтете страницы, относящиеся к солнцу и умственно­му зрению, то увидите, как тесно эта физиче­ская любовь к свету была связана с греческой философией в ее поиске знания, поиске смут­ном и подавленном. Я не стану сегодня объяс­нять те более сложные, но менее глубокие фор­мы, которые любовь к свету и соответствующая философия принимают в уме средневекового человека; запомните только: далее примени­тельно к обрисовке контуров я для краткости буду просто говорить о греческой школе, под­разумевая всю вереницу школ начиная со вре­мен Гомера и кончая нашими днями, — школ,

Аг$ 1оп§а/

Свет/26 1

которые изображают свет и его воздействие на видимые предметы; при этом [примерами] для ваших практических занятий послужат произ­ведения всех времен, начиная с рисунков на этих греческих вазах и кончая «Заходом солнца в Темерере» Тернера. На протяжении всей ис­тории она оставалась школой подавленности и скорби, но одновременно и большой силы. Ее технический метод воспроизведения тени и сущность ее характера лучше всего представле­ны двумя великими гравюрами Дюрера: «Ме­ланхолия» и «Рыцарь и смерть». С другой сто­роны, если в разговоре о контурах я для крат­кости скажу «готическая школа», то буду подразумевать всю еще более обширную груп­пу школ начиная с Центральной Азии и Егип­та древнейших времен и кончая современными Индией и Китаем, — тех школ, которые до­вольствовались прекрасными сочетаниями кра­сок, не заботясь об изображении света. Многие из них так и остановились на тех несовершен­ных изображениях, которых смогли достичь. Эти школы в той же степени можно назвать детскими или ограниченными в интеллектуаль­ном смысле, сколь детскими или ограниченны­ми в их философии и верованиях, но они удов­летворены такой ограниченностью. Этот недо­статок присутствует и в более даровитых расах,

Агз 1оп§а/

262/Лекция VI

в большей степени способных к развитию, чем греческие школы; полного совершенства евро­пейское искусство достигает только при соеди­нении обеих школ. Как достичь такого соеди­нения, я покажу в следующей лекции; сегодня же остановлюсь только на тех пунктах, которые имеют непосредственное отношение к нашим занятиям.

153. Некоторые из вас в силу своих способно­стей и естественной склонности — и вообще по степени своего интереса к новому искусству, — должны подчиниться дисциплине той школы, которую мы назвали греческой, или школой света и тени; она прежде всего стремится до­стичь искусства воспроизводить формы одним только контрастом света и тени. Я говорю: «дисциплина» греческой школы — по двум причинам: во-первых, правильно выполнять требования греческой школы — дело действи­тельно нелегкое; во-вторых, подчиниться ей для лиц, склонных к цвету, часто бывает тяже­лой жертвой, от которой молодые студенты с наслаждением бы избавились. Если твердо сле­довать законам обеих школ, то правила школы колористов являются более совершенными. Они видят и рисуют все, тогда как представи­тели греческой школы должны оставлять мно­гое неясным в полумраке и невидимым во мра-

Аг5 1оп§а/

Свет/263

ке. Кроме того, с греческой школой связаны некоторые грубые и вульгарные формы искус­ства, которых не знает колористическая школа. Но и та и другая школы, если правильно сле­довать им, требуют прежде всего безусловной точности в обрисовке контуров. От этого тре­бования даже и не думайте уклониться. Покры­ваете ли вы пространства краской или тенью, эти пространства все равно должны иметь вер­ные контуры и верные переходы. Тридцать лет твержу я это изучающим искусство, и все по­пусту. Хочу сказать это вам только один раз: мысль эта слишком важна, чтобы ослаблять ее повторением:

Дата добавления: 2014-01-06