В ряду великих

Анна Ахматова — одна из знаковых фигур русской литературы. К какой крупной проблеме ни обратим мы взор: поэт — и история, и власть, и культура, и классика XIX столетия, и «серебряный век», и советская литература, и т. д., — всюду приложимы биография и творчество великой поэтессы. Она свидетельница самого кровавого и трагического периода русской истории, она испытала на собственной судьбе давление тяжкой десницы советской власти, она органично, как никто другой, соединила в своем творчестве художественные традиции XIX и XX веков, реализм и модернизм, и почти без потерь пережила годы свирепствования нормативной литературы. Ахматова по многим «номинациям» была первой: «научила женщин говорить», показала, как можно оставаться русским поэтом в советскую эпоху, соединила женскую эмоциональность со способностью к строгому художественному анализу, довела до совершенства искусство «тайнописи».

Исследование творчества Ахматовой, на наш взгляд, не лишено «белых пятен», причина существования которых по крайней мере трояка. Во-первых, критика 1910 – 20-х гг., по большей части модернистская, исходила из культурологического контекста «серебряного века» и тогдашних исторических условий. По естественным причинам огромная часть поэзии Ахматовой для этой критики была недоступна, кроме того, играли свою роль «аберрация близости» (затрудненность осуществления глубоких трактовок произведений текущей литературы) ито,что уместно назвать модернистским субъективизмом.

Во-вторых, советские, жестко идеологизированные интерпретации ахматовской поэзии регламентировались требованиями чрезмерно строгой цензуры. Это обстоятельство вынуждало поклонников поэтессы безудержно хвалить Анну Андреевну, поскольку они опасались, что освещение не самых лучших сторон ее творчества послужит основанием для обострения «идеологической бдительности». Не говорим уже об атмосфере откровенного обожествления Ахматовой, приводившей к возникновению своего рода контрцензурных влияний, сопоставимых по вредоносности с советской цензурой.

В-третьих, эмигрантская и западная критика нередко делала упор на оппозиционности поэзии Ахматовой по отношению к советской литературе, идеологии и власти, и этот взгляд также не был лишен локальности и субъективизма. Поэтому наша задача — попытаться создать такую концепцию ахматовского творчества, которая была бы независима от наслоений элитарно-эстетического или односторонне-идеологизирующего порядка.

Как, пожалуй, никто из великих поэтовXX века, Ахматова обладала качеством, которое можно назвать пушкинским универсализмом. Широта ее духовного диапазона поражает. Любовная лирика, гражданские стихи, библейские, античные, фольклорные мотивы, запечатление исторических реалий XX столетия и многое другое — и все на высоком художественном уровне, и ни одна из тем, идей, проблем не кажется неорганичной для внутреннего мира поэтессы. Она серьезна и весела, патетична и иронична, способна писать о божественном и нисходить до физиологического. Большинство ее поэтических произведений превосходны в версификационном отношении, огромна ее культурологическая эрудиция. Ни безумный, невероятный гений О. Мандельштама, ни интонационное великолепие М. Цветаевой, ни философская мощь Б. Пастернака, ни «железный стих» В. Маяковского, ни неосязаемая образность А. Блока, ни проступающая в каждом слове «русскость» С. Есенина — ничто другое ни у кого другого в ХХ веке не претендует с таким правом на родство с Пушкиным, как поэзия Ахматовой. Она по многим направлениям «закрыла» интимную лирику, почти лишив поэтесс возможности по-новому говорить о любви, которую сама удачно называла «пятым временем года». После Пушкина и Ахматовой о любви можно писать не столько иначе, чем они, сколько хуже их, потому что «иначе и не хуже» означает либо «так же», либо «лучше».

Начало творческого пути Анны Ахматовой было эффектным, но вряд ли многообещающим; скорее, перед нами довольно затяжной и по меркам большого искусства беспомощный дебют. Своя тема найдена, однако духовные ориентиры не определены, расплывчаты — и пишется, как пишется. Тому были веские причины. Ахматова хотела говорить о любви, причем со специфически женской точки зрения. Включать в какую-либо из бытовавших в тогдашней литературе традиций ее подход не имело смысла. Поэтессе противостояли не только многовековые устои патриархата, основываясь на которых создавались мировая культура и мировая литература, но и почти двухтысячелетняя христианская духовная традиция, цензурировавшая проявления женской чувственности, ограничивавшая свободу женщины в значительно большей степени, нежели мужчины. Справедливости ради заметим, что определиться с выбором своего поэтического облика Ахматовой помогли условия капитализма, в которых значительно усилились общественная роль и влияние прекрасного пола.

Анна Ахматова, как выразительница женского взгляда на мир, была во многом поэтом уникальным. В истории мировой литературы мы наблюдаем вопиющий дефицит женских имен. Столетиями обширные культурные регионы рисовали добросовестный ноль в графе «женская поэзия». Всемирно-историческое мужское доминирование несколько смягчилось в XIX веке (один из симптомов — появление дам-«эмансипе»), но при этом ни Каролина Павлова, ни Юлия Жадовская, ни другие русские поэтессы, ни поэтессы Запада во главе с несравненной американкой Эмили Дикинсон не «научили женщин говорить», не создали принципиально новой литературы, а смогли лишь вписаться в существующую культурную парадигму. Старшая современница Ахматовой Зинаида Гиппиус, несмотря на свою эмансипированность, вернее, благодаря ей, писала стихи от мужского имени и использовала псевдоним Антон Крайний.

В дохристианские времена, в языческую древность уходит корнями «женская поэзия» Ахматовой. Не случайно как отечественные, так и зарубежные исследователи (среди последних — Исайя Берлин, в советские времена выдвигавший Анну Андреевну на Нобелевскую премию) сравнивали поэтессу с Сафо — позднее VI в. до н. э. достойных предшественниц у русской властительницы женской музы не нашлось. Сафо писала о женской любви, по-язычески передавая динамику чувств через описание телесных реакций:

* * *

Богу равным кажется мне по счастью

Человек, который так близко-близко

Пред тобой сидит, твой звучащий нежно

Слушает голос

И прелестный смех.

У меня при этом

Перестало сразу бы сердце биться:

Лишь тебя увижу, уж я не в силах

Вымолвить слова.

Но немеет тотчас язык, под кожей

Быстро легкий жар пробегает, смотрят,

Ничего не видя, глаза, в ушах же —

Звон непрерывный.

Потом жарким я обливаюсь, дрожью

Члены все охвачены, зеленее

Становлюсь травы, и вот-вот как будто

С жизнью прощусь я.

Но терпи, терпи: чересчур далёко

Все зашло...

(Перевод В. Вересаева)

Текучим стихом сообщает античная поэтесса о прощании с любимой подругой, отдаваемой замуж за богатого жениха (и продаваемой одновременно, иначе за счет чего процветало бы женское сообщество на острове Лесбос?). В стихотворении речь идет об однополых отношениях, однако «женская специфика» любовных переживаний легко распознаваема, хотя, возможно, и несколько сглажена переводчиком, мужчиной и человеком христианской цивилизации.

Сравнение Ахматовой с Сафо изрядно «хромает»: различны духовные миры как поэтесс, так и их лирических героинь. Однако то вечное, что критика по-христиански застенчиво именовала «дневником женской души», было общим у обеих.

Ахматова пошла качественно дальше своих предшественниц. «Женская поэзия», у истоков которой стояла Анна Андреевна, существенно повлияла на развитие русской литературы в целом. В начале нынешнего века, когда критики говорят о феномене «женской прозы» (проза — традиционно мужской «бастион»), не знаешь, в какой мере быть благодарным за это «Анне всея Руси», а в какой относиться к происходящему как к воплощению исторической необходимости.

Дата добавления: 2014-01-06