КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Творческое становление
Анализ истоков ахматовского творчества требует обратиться к рассмотрению духовной ситуации рубежа XIX – XX веков. Для нее была характерна показательная диспропорция, связанная с эволюцией христианства. Если для истолкования мироздания и определения места человека в нем христианство с течением времени становилось все менее пригодным, то его культурологическое значение, наоборот, вплоть до XX века постоянно возрастало. Альтернативной глобальной концепции, претендующей на статус общепризнанной, европейская культура за две тысячи лет не выработала, поэтому в основном шло наращивание одной и той же духовной базы1. Разрыв, возникший между онтологическим и гносеологическим компонентами христианства, с одной стороны, и культурологическим — с другой, породил небывалый в истории человечества духовный кризис, а также различные способы его истолкования и приспособления к нему. Воплощением этого кризиса в конце XIX — первой половине XX века стал модернизм, обозначивший смену феодализма капитализмом. Освобождающееся от религии человечество вело себя по принципу Ивана Карамазова: бога нет — все позволено. Ницшеанская идея смерти бога и прихода ему на смену сверхчеловека выражала потребность массового индивида в собственном величии, сопоставимом с божественным. Наступила эра революционеров и революций, гениев и рекордов, сильных личностей и смелых экспериментов. Ощущая утрату религиозного идеала и отчаявшись обнаружить идеал в материальной действительности, модернисты творили «третий мир». Бог умер, мир в хаосе, но воля художника создает гармонию — таковы постулаты модернизма. «Сотри случайные черты — // И ты увидишь: мир прекрасен», — эта блоковская формула выражала фундаментальный принцип модернизма: построение фрагментарной картины мира путем отсечения дисгармоничных ее составляющих. Русский модернизм рубежа XIX—XX столетий нередко именуется его апологетами «духовным Ренессансом» (это определение, на наш взгляд, возникло на фоне советского духовного опыта, однозначно воспринимаемого как упадок) и «серебряным веком» (уважительное метафорическое обозначение, наиболее часто применяемое к литературе). В этот период в русской поэзии произошли удивительные перемены. Развиваясь на собственной духовной основе и активно аккумулируя западный опыт, она переключилась с социальных, этических и психологических проблем на проблему формотворчества; иначе говоря, с «искусства для жизни» на «искусство для искусства», с России и человека на Творчество и Поэта (а постмодернизм впоследствии узаконит начатую модернизмом переориентацию искусства с художественного образа на знаковые системы). Что представляет собой человек как гений, как творец, как нечто разительно отличное от презренного обывателя — это занимало умы, причем было не только литературной проблемой, но и распространялось на быт. Уроки Достоевского оказались напрасными для многих художников «серебряного века», живших согласно «особой» морали, впечатляющие образцы которой оставим за пределами нашего рассмотрения. Поэтическое мастерство достигло совершенства, и титул «мастер» со временем стал главным комплиментом пишущему стихи и синонимом, а затем едва ли не заменителем самого слова «поэт». Нелепо звучит: «Пушкин — мастер», а применительно к Ф. И. Тютчеву, например, этот термин — просто издевка. Зато поэты-модернисты — сплошь «мастера». В эту бурную эпоху начинается творческий путь Анны Андреевны Ахматовой. Присущие ей литературная одаренность, высокая общая культура, незаурядный, вольнолюбивый нрав в сочетании с пьянящей декадентской атмосферой были необходимыми, но не достаточными условиями выхода на сцену первого автора «женской поэзии». Решающую роль, на наш взгляд, сыграли способность Ахматовой с невероятной раскованностью поэтически отрефлектировать многоаспектный опыт своей личной жизни и беспрецедентная вера в величие поэтического слова, позволявшая ей, поэтессе, чувствовать себя царицей, — дерзость обоюдоострая, за которой не только исторически изменившиеся представления о статусе и взаимоотношениях полов, но и индивидуальный дар улавливать дух времени2. Ахматова – многогранный и противоречивый художник, и нет оснований считать ее христианским или религиозным поэтом. Достаточно соотнести значительную часть ее лирики с постулатами христианской этики, и станет ясно, что такая поэзия – с изрядным модернистским (декадентским) и языческим окрасом. Период творческого становления у Ахматовой, к счастью для нее и русской литературы, завершился успешно: сохранив собственный уникальный голос, поэтесса освоила широчайший культурологический контекст. Но поначалу имело место то, что можно назвать издержками первооткрывательства. В самом его начале творчество Ахматовой не отличается тематическим разнообразием. Тема любви всецело занимает ее, и стихи сообщают о том, о чем сообщают: в них нет или почти нет подтекста, преобладает описательный подход. Проблематика и конфликтная основа ее стихотворений, как правило, носят бытовой характер: выше художественная мысль пока не поднимается. Удручают однообразие и ограниченность лексики, почти сплошь разговорной, при разговорной же стихотворной интонации. Ее муж Николай Гумилев покровительственно замечал, что Аннушка, мол, тоже пишет стихи. Он так снисходительно читал ее первые опусы, что упустил момент, когда жена стала превращаться в великого поэта, превзойдя в числе многих и самого Николая Степановича. Дебютная публикация Ахматовой, стихотворение «На руке его много блестящих колец...» (оценим беспомощность эпитета), появилось в издаваемом Гумилевым в Париже журнале «Сириус» в 1907 г. (кстати, тогда же он шлет будущей супруге в Севастополь «Цветы зла» Шарля Бодлера с не лишенным блеска напутствием, стержневые метафоры которого впоследствии войдут в ее творчество: «Лебедю лебедей — путь к его озеру»). Гумилев редактировал этот текст — в итоге получилось «более-менее хорошо», «терпимо». При общей скудости художественных приемов параллелизм у ранней Ахматовой «эксплуатируется» особенно часто, причем несколько раз в смысловую зависимость этого рода ставятся использованные в упомянутом выше стихотворении фольклорные образы – кольцо и разлука («На столике чай, печения сдобные...» (1910 г.), «Я сошла с ума, о мальчик странный...» (1911 г.) и др.). Вместе с тем прием контраста, нередко используемый молодой поэтессой, свидетельствует о растущем мастерстве психологизма. Один пример: на противопоставлении спокойствия и ужаса построены финалы стихотворений «То ли я с тобой осталась...» (1909 г.): «Мне внушает ужас темный // Твой спокойный ясный взор» и «Сжала руки под темной вуалью...» (1911 г.): «Улыбнулся спокойно и жутко...». Почти на одно лицо «роковые» героини ахматовских произведений 1910-х гг. — это еще может быть объяснено их естественным сходством с автором, однако среди многочисленных героев, имеющих «веер» прототипов, как ни странно, также царит однообразие: сплошные «мальчики», «сероглазые» и «милые». В поэме «У самого моря» (1914 г.) этот «комплект» представлен полностью; «мальчики», как правило, безумно влюбленные, но с неизменной жестокостью отвергаемые героиней, с удовольствием играющей чужими судьбами, сменяют друг друга в стихотворениях «Снова со мной ты. О мальчик-игрушка!» (1911 г.), «Я сошла с ума, о мальчик странный...» (1911 г.), «В ремешках пенал и книги были...» (1912 г.), «Высокие своды костела...» (1913 г.) и др. Если «мальчик» достаточно дерзок, то он именуется «мальчишкой» («Я с тобой не стану пить вино…», 1913 г.). Среди «сероглазых» также существует своя иерархия, да с еще каким диапазоном: от «Сероглазого короля» (1910 г.) до «мальчика-игрушки»; промежуточное положение занимают персонажи-марионетки, главной приметой которых являются серые глаза («Не будем пить из одного стакана...» (1913 г.), «У меня есть улыбка одна...» (1913г.) и др.), иногда превращающиеся в зеленые («Каждый день по новому тревожен...» (1913 г.) — поклонник-марионетка увещевается здесь: «Если ты к ногам моим положен, // Ласковый, лежи»). Бессчетно встречается определение «милый», которое, в отличие от постепенно исчезающих «мальчиков» и «сероглазых», останется в зрелом творчестве Ахматовой, пройдя через наполнение новыми смыслами: если поначалу оно почти всегда обозначает возможного или состоявшегося возлюбленного, то затем используется чаще как синоним родного, близкого, духовно близкого человека. Героиня Ахматовой не только властна и порой жестока, но и кокетлива и капризна:
Настоящую нежность не спутаешь Ни с чем, и она тиха. Ты напрасно бережно кутаешь Мне плечи и грудь в меха.
Точная интерпретация психологических состояний не всегда удается молодой поэтессе, и тогда она для передачи крайнего напряжения любовных коллизий прибегает к словам «умру» и «смерть». Косвенные основания для появления такой лексики были: в раннем возрасте от туберкулеза умерли сестры Ахматовой, той же болезнью страдала и она, однако о возможной смерти по этой причине говорится редко («Как страшно изменилось тело…» 1913 г.). Зато едва ли не при каждом конфликте между возлюбленными героиня, не вникая в то, что с ней действительно происходит, готова произнести «умру»: «Уйдешь, я умру» («Сжала руки под темной вуалью…», 1911 г.), «Умру с тобой...» («Песня последней встречи», 1911 г.) и т. п. Тривиальный психологизм такого типа к началу нашегостолетия сохранился, пожалуй, лишь в произведениях массовой культуры и во всякую эпоху свидетельствует о несформировавшейся способности к различению оттенков любовных переживаний. Мотив смерти в связи с любовными неурядицами у молодой Ахматовой встречается очень часто. Умирает грешница – подруга лирической героини («Похороны», 1911 г.), уходит из жизни по причине безответной любви «мальчик веселый» («Высокие своды костела...»). Чрезмерный накал страстей ведет поэтессу к пошлости: брат невесты, как в гангстерских кинофильмах или жестоком мещанском романсе, убивает ее жениха («В лесу», 1911 г.); женщина опасается, что нервный партнер задушит ее во сне («Не убил, не проклял, не предал...», 1914 г.); и, наконец, – фантастика с элементами триллера: «Мертвый мой муж приходит // Любовные письма читать» («Если в небе луна не бродит...», 1910-е гг.). Обращение к подобным сюжетам свидетельствовало о поверхностности и исчерпанности описательного подхода в разработке любовной темы.
Дата добавления: 2014-01-06; Просмотров: 329; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |