Проблема наказания в рамках отечественной философии

Русская философия в лице Ф.М. Достоевского, Н.О. Лосского, П.И. Новгородцева, И.А. Ильина породила совершенно иную парадигму понимания наказания. В соответствии с их воззрениями наказание имеет внутренние экзистенциальные основания и заключается в «воскресении нового человека из ветхого». Наказание, легализованное законом, не может ставить перед собой только чисто социальные цели, не нашедшие «идеального», нравственного обоснования в душах людей. Поэтому в русской философии права наказание не есть проблема только права, а есть проблема смысла жизни и смерти. Проблема наказания в русской философии права выходит за пределы собственно исследований права и касается вечных философских вопросов добра и зла, свободы и ответственности человека.

С предельной ясностью такую постановку вопроса обозначил Ф.М. Достоевский, показав экзистенциальный бунт Раскольникова против внешне принуждающих законов, претендующих на всеобязательность. Этот «подпольный человек» действует из мотива себялюбия, но не из корыстного побуждения удовлетворить свое чувственное «эго». Раскольников страстно желает сохранить свою духовную индивидуальность, ощущая свою собственную правоту в противовес «всемской» морали. Но, чувствуя только идею уникальности своей души, он поначалу следует своей собственной идеологии «доброй силы», которая сама будет устанавливать добро на земле (в своем понимании и, в первую очередь, для себя, переступая через других). Лишь позже до Раскольникова доходит другая сторона его идеи: бессмертие человеческой души в смысле осознания абсолютной достойности блаженства или мук через долженствование абсолютному нравственному закону. Человека судит не «принцип», не «закон» и даже не «совесть» в смысле принадлежности к определенному типу социальности. Человек вопрошает о себе к Вечности, и она дает ему точный и неподкупный ответ. Это самое страшное наказание: не терпеть, претерпевая муки, а осознавать себя достойным муки в вечности. Наказание в чувственном, внешнем мире, во времени и пространстве можно избежать или вытерпеть. Но наказание внутреннее неотвратимо и вечно.

Такое преступление и наказание не разделены во времени, как это происходит с преступлением и наказанием в социальном плане. Преступление и наказание происходят в образе мыслей как борьба между мотивами себялюбия, бунтующего Я с одной стороны и, с другой стороны, мотивами должествования абсолютному нравственному закону. Но это не внешний закон – «ограда», а изначально заложенный в человека первообраз совершенства. Через пробуждение этого первообраза происходит преодоление «ветхого» человека «новым». В этом заключается смысл «новозаветной» парадигмы, представленной в русской философии права.

В. Соловьев в работе «Оправдание добра» к области философии права вообще и сущности наказания в частности. Он отстаивает точку зрения, в соответствии с которой основная функция наказания состоит в избавлении преступника от виновности. Собственно преступник, по Соловьеву, так жде как и его жертва является потерпевшей стороной. Но если жертва несет, как правило, физический, внешний ущерб, то преступник претерпевает ущерб внутренний, «порчу», заражается грехом его душа. Поэтому наказание должно компенсировать нанесенный преступлением вред душе преступника.

В связи с таким пониманием наказания, Соловьев принципиально возражает против смертной казни. Общество в лице правосудия, обрекающее преступника (например, убийцу) на смерть, совершает еще большее преступление против естественного права, поскольку не дает ему возможности исправиться. Образцом закона в области наказания должно быть, по Соловьеву, долготерпение Божие, который потому допускает страдание невинных, что ожидает исправления, покаяния их обидчиков.

Суд должен лишь изолировать преступников, не давая им далее грешить и усугублять вред своей душе и обществу, но не карать их смертной казнью. Система наказания должна не устрашать и карать, а исправлять души преступников. Эти воззрения Соловьева повлияли на многих отечественных мыслителей, в том числе на И.А. Ильина.

И.А. Ильин подходит к рассмотрению проблемы наказания как проблемы сопротивления злу насилием. Основной вопрос, которым он задается, есть вопрос о допустимости самого наказания как причинения зла человеку в ходе борьбы со злом. Квинтэссенция взглядов И.А. Ильина изложена в работе «О сопротивлении злу насилием». Этот труд был создан в 1925 году в эмиграции, и представляет собой опыт морально-философского оправдания силового противодействия Советской власти, вооруженной борьбы с Советами.

Не случайно то, что Ильин начинает с полемики с идеями толстовства о непротивлении злу насилием, четко разводя непротивление вообще и внутреннее неприятие. Философ утверждает, что тот, кто не сопротивляется злу, поглощается им. При этом мыслитель сразу же указует на то, что природа зла отнюдь не может иметь некую внешнюю телесную сущность, будучи глубоко укоренено во внутреннее Я человека. «Зло есть прежде всего душевная склонность человека, присущая каждому из нас; как бы некоторое живущее в нас страстное тяготение к разнузданности зверя, тяготение, всегда стремящееся к расширению своей власти и к полноте захвата. Встречая отказы и запреты, наталкиваясь на стойкие пресечения. Поддерживающие духовные и моральные грани личного и общественного бытия, оно стремится просочиться сквозь эти препоны, усыпить бдительность совести и правосознания, ослабить силу стыда и отвращения, принять приемлемое обличие и если возможно, то расшатать и разложить эти живые грани, эти зиждущие формы личного духа, как бы опрокинуть и рассыпать волевые стены индивидуального Кремля»[9].

Относя зло к внутреннему духовному миру человека, Ильин с необходимостью полагает там же и бытие добра, что определяет внутренний характер борьбы добра и зла. Но вслед за тем философ обосновывает оправданность привлечения внешнего насилия для благополучного исхода этой битвы. Однако анализ демонстрирует, что само по себе внутреннее противостояние добра и зла и даже внутренняя одержимость злом не может требовать внешних средств, ибо они нарушают ее «внутренность». Хотя Ильин и говорит о внешней выраженности зла, противодействие ему направлено во внутрь, что и вынуждает философа искать дополнительные критерии применения силы. Он определяет условия, при которых имеет смысл исследовать проблему допустимости сопротивления злу насилием.

Эти условия следующие. Во-первых, подлинное зло. «Налицо должна быть злая человеческая воля»[10]. И вот здесь мыслитель делает важный и интересный шаг. Под «злой волей» он начинает понимать не только волю, направленную против сущности права, но и волю, нарушающую нравственные законы, то есть в конечном итоге опять же обращенную к некоей внутренней жизни человека, но уже не собственного Я, а другого.

Второе условие – верное восприятие зла. Третье – «наличность подлинной любви к добру в вопрошающей и решающей душе»[11], что взаимоопределено первым условием и тем же образом содержит зерно проблематичности. Четвертое условие – волевое отношение к миру, иначе говоря, устремленность к действию. И пятое условие оговаривает то, что проблема сопротивления злу посредством внешнего насилия действительно возникает и верно ставится только притом условии, если «внутреннее самозаставление и психическое принуждение» оказываются бессильными удержать человека от злодеяния.

Тщательное изучение выдвинутых условий демонстрирует, что и они, в принципе, не только не дают надежные критерии применения силы, но и не ставят ей границ, ибо сводимы к внутреннему духовному опыту, по меньшей мере, двух «Я», которые изначально не тождественны. Так и сведенное в глубину их душ добро, как и зло, будет изначально не тождественно, а лишь сопоставимо. Когда философ пишет о необходимости «верного духовного опыта в восприятии и переживании зла, любви и воли и, далее, - нравственности и религиозности. Ибо вся эта проблема (сопротивления злу насилием – Е.С.) состоит в том, что нравственно-благородная душа ищет в своей любви – религиозно верного, волевого ответа на бурный напор внешнего зла»[12], он не ставит преград на пути релятивизации и субъективизации добра и зла. Вряд ли подлинно «одержимый злом» осознает собственную одержимость, но тогда как зло он осознает внешнее насилие, примененное к нему, и обратится к силе для его искоренения. «Добро и зло в действительности не равноценны и не равноправны»[13], - пишет мыслитель, словно забывая о том, что оценка также заключена, следуя его логике, во внутреннем мире человека и потенциально релятивна.

Представленное философом моральное обоснование силы как необходимого средства в борьбе добра со злом дает ему возможность оправдать жесткость силовых акций, то, что в ряде случаев призванием человека является «не пробуждение очевидности и любви в душе нападающего, не размягчение его ожесточенности и не облагорожение его намерений, нет, он призван физически остановить и пресечь, он должен принудительно положить конец напору; необходима гроза, сеющая страх, страдание и смерть»[14]. Однако весь ход размышлений не дает уверенности в правомерности подобной «грозы» лишь с одной стороны. Сила может освящаться добром как одних, так и других, как правых, так и левых, как правительства, таки повстанцев и т.п. Наряду с этим теряются в неизвестном и пределы подобной силы, ибо сила добра получает право быть всюду, где есть зло, а явленность зла и добра дана в актах внутренней духовности субъектов.

Релятивность внутреннего переживания добра и зла устраняется, по мысли русских философов, лишь в случае наличия центра безусловного блага, каким является Бог. Согласно учению Н.О. Лосского об иерархической системе ценностей, Бог есть «сверхмировая постоянная положительная ценность... абсолютная полнота бытия, сама в себе имеющая смысл, оправдывающий ее, делающий ее предметом одобрения, дающий ей безусловное проаво на осуществление и предпочтение чему бы то ни было другому».[15]

Весь мир представляет из себя лестницу производных, неполных ценностей, которые могут иметь два направления: или к осуществлению всей полноты бытия, или, наоборот, к удалению от нее. Первые для Лосского могут быть названы «добро» а вторые - «зло» в самом широком смысле, то есть не только в смысле добра и зла, запечатленного в нравственном законе. Наказание, таким образом, это не только борьба с вредом, причиненным преступником другим, это, прежде всего, экзистенциальный феномен спасения погибающего во зле человека.

Дата добавления: 2014-01-07