Записки из подполья» (1864)1

Переходим к повести «Записки из подполья», которую, как и разобранные выше произведения, следует рассматривать как важнейший этап художественных поисков Достоевского, венцом которых станет Пятикнижие. В этой повести обретаются последние составляющие зрелой поэтики и эстетики великого писателя. И главным открытием станет новый тип героя: теперь в центре художественного мира Достоевского будет герой-идеолог.

Композиционно повесть строится от первого лица, это записки исповедально-идеологического характера (в письмах писателя и анонсах журнала братьев Достоевских будущая повесть фигурировала под названием «Исповедь»). Очень характерны авторские примечания, предваряющие основной текст повести: по ним виден достаточно локальный исходный замысел Достоевского – и несоответствие первоначального плана писателя масштабному результату, который был в итоге обретён:

Общая композиция повести включает в себя две не совпадающие по характеру части: в первой содержится прямое идеологическое выступление героя, во второй – воспоминание о событиях, которые привели его в «подполье». В письме с рекомендациями по изданию повести писатель просит издать обе части в одном номере журнала, потому что между частями «переход, как в музыке».

«Преступление и наказание» (1865–1866)

«Преступление и наказание» – произведение Достоевского, наиболее известное широкому кругу читателей.

То, что наметилось уже в «Записках из подполья», в «Преступлении и наказании» развёртывается в полную силу: Достоевский первым в полном объеме, даже с некоторыми элементами пророчества, прогностики показал современного человека в самом широком смысле (включая наше время). Смена «старого» человека «новым» происходила во всём мире, в России это случилось именно в данный момент, в эпоху реформ. И Достоевский сразу точно и исчерпывающе характеризует этого «нового» человека, очерчивая горизонты его бытия, действенные до сих пор (больше того, они полностью раскрылись только к нашему времени).

Для Раскольникова нравственные аксиомы стали теоремами, требующими проверки и доказательства. Он не видит в них онтологической обоснованности (например, в Боге), заповеди опознаются как нечто, созданное людьми с присущей им конкретно-исторической ограниченностью. Другие люди (и сам Раскольников) могут вносить в нравственные законы поправки, модифицировать их на новом витке человеческого развития.

Нравственно-философское содержание «Преступления и наказания» вращается вокруг первичных законов, вопроса об их бытийной обоснованности. Как Раскольников убеждается в безусловности вечных заповедей? С этим и связано главное нравственное задание романа: Достоевский обращается к современному человеку, для которого больше нет ничего само собой разумеющегося и действенность ценностей возможна только после личностного обретения, к ним можно теперь прийти только осознанно.

Первый, самый простой слой этого сюжета обретения первичных законов связан с нравственными мучениями героя. Обозначим основной смысл этой линии, может быть, несколько схематизируя. Раскольников думает, что заповеди – всего лишь слова, не имеющие онтологической обоснованности, обслуживающие сугубо человеческие интересы, следовательно, их можно обойти (скажем, во имя тех же интересов человечества). Но после совершения преступления восстаёт сама его человеческая натура, его сердце. Оказывается, что нравственные законы заложены в душу человека изначально и действительно имеют отношение к самому строю бытия, к вечности, к Богу, который их туда заложил.

Таков элементарный, первый слой сюжета нравственного познания. Здесь Достоевский максимально близок к общим литературным местам того времени (вспомним Базарова, у которого тоже именно сердце, человеческая натура была внутренним представителем истины, заложенной в устройстве самого бытия; и в этом качестве правда сердца опровергала ложные теории разума). Возможно, поэтому в «Преступлении и наказании» этим всё не исчерпывается. На этом фундаменте вырастает сложное многовекторное нравственно-психологическое построение.

Муки совести далеко не сразу приводят героя к раскаянию и отказу от своей теории. Он продолжает думать, что его теория верна, он просто меняет оценку, данную самому себе. То, что он «не вынес преступления», говорит лишь о том, что он не относится к числу «право имеющих» – он «тварь дрожащая», представитель человеческого материала, для которого «закон писан».

Раскольникову ещё нужно пройти длинный путь самопознания, чтобы прийти к нравственному воскресению. Определяющую роль тут будут играть другие персонажи, «двойники» главного героя, люди, в чьих судьбах представлены различные варианты его выбора, что становится важнейшим материалом для самосознания героя в диалогическом мире Достоевского. Выделим важнейших «двойников» героя. Это Свидригайлов, Соня Мармеладова и Лужин.

Самоубийство Свидригайлова поколебало основания теории Раскольникова. Вспомним, что именно известие о судьбе Свидригайлова дало последний толчок для того, чтобы герой сделал признание в полиции и принял наказание. Одного влияния Сони (имеющего, конечно, определяющее значение) было мало, доходило даже до ненависти Раскольникова к героине из-за того, что он не может решиться последовать её совету. Если даже такой, как Свидригайлов, не может «вынести преступления», значит, дело не в слабости или силе, и у его теории больше нет основания.

Важнейшее влияние на Раскольникова оказывает, конечно, Соня. Признавая это, попытаемся избежать тех позднейших «выпрямлений» этого образа, которые мы склонны делать, считаясь с тем, какую духовную нагрузку возложил на неё великий русский писатель. Нельзя говорить о ней, «как будто она и не проститутка», так как для замысла Достоевского важно, что это человек, лишенный учительского авторитета, жизненной весомости, не уважаемый и отвергнутый.

И в первоначальном отношении Раскольникова к ней мало уважения. Он приходит к ней, потому что больше не к кому пойти (от других людей, например матери и сестры, он отрезан преступлением). В его отношении к ней есть даже некоторое пренебрежение, которое чаще всего проявляют люди к смиренному человеку. Соня для Раскольникова – слабый человек, жертва; её смирение – результат этой слабости, в её положении и при отсутствии сил для борьбы ей приходится быть смиренной, придумывать себе Бога – так представляется герою.

И только в самом конце, уже на каторге он откроет истину о Соне. Смирение – не слабость, а огромная сила. Далеко не каждый способен выдержать то, что выдержала Соня, и остаться человеком. Смирение – подвиг, который не каждому по силам.

Кто же такие Наполеоны? Это люди, подобные Лужину, заурядности, случайно получившие власть над людьми. Они не мучаются совестью, но не в силу величия своей личности, а, наоборот, по причине душевной неполноты, ограниченности.

Необходимо поставить вопрос, позволяющий уяснить сущность нравственной философии Достоевского: виновна ли Соня Мармеладова, можно ли и её считать преступницей? Напомню, что Раскольников приходит к ней именно как к преступнице, не имея возможности жить с людьми, не перешедшими эту роковую границу (например, с матерью и сестрой).

Мы склонны воспринимать Соню как безусловно невиновную, пожертвовавшую собой ради других – и в этом мы во многом идём вслед за логикой автора, приоткрывающего внутреннюю правду жизни Сони. Глубинная сущность этой героини оказывается чем-то противоположным внешним фактам её жизни.

Однако принципиально важна и другая сторона: сама Соня считает себя безусловно виноватой, грешницей. Роман «Преступление и наказание» строится на основе особой концепции современного преступника, выработанной Достоевским (прямым текстом эта концепция изложена в романе «Идиот» устами Мышкина). Преступления, в том числе самые страшные, совершались всегда, даже когда люди жили традиционными ценностями, не потеряли связи с «почвой», имели устойчивые представления о добре и зле. Но преступник прошлого знал о своей вине, считал себя грешником (даже если это не приводило его к раскаянию), критерии добра и зла были незыблемыми. А современный человек в этом случае не считает себя виновным, он придумывает для себя собственные законы, по которым он прав; он может утверждать, что весь мир ошибается, а он поступает верно.

И вот Соня на этом фоне считает себя безусловно виноватой перед лицом вечного общезначимого закона; она, по собственной оценке, грешница, блудница. Никакие оправдывающие обстоятельства (а они есть, как мы помним) не могут оказать влияния. Абсолютный закон не имеет исключений, как и в случае с убийством (так, чтобы в целом было бы нельзя, но иногда, в особых случаях, можно).

Правда, хотя для самой Сони добро и зло чётко разделены (грех «по совести» для неё невозможен), очевидна зыбкость этого разделения на уровне автора. В случае с этой героиней мы видим максималистское заострение нравственной коллизии, характерное для атмосферы произведений Достоевского. Иногда, как показывает писатель, нравственнее пожертвовать собственной чистотой и безгрешностью ради других, принимая на себя ношу вины и ответственности, а традиционная однотонная мораль самое главное видит именно в этой формализованной личной безгрешности. Нравственной была бы чистота Сони, если бы она сохранила её в той ситуации, в какой оказалась её семья?

Почвеннический идеал Достоевского предполагает, что ценности должны быть определенными и устойчивыми, общими для всех в любой ситуации. Но ему приходится иметь дело с современным человеком, со структурой новой реальности, в которой добро и зло непоправимо перемешались. Писатель не зовёт нас в прошлое, а пытается найти дорогу именно в новой реальности.

С точки зрения поэтики жанра романы Пятикнижия – и в числе них роман «Преступление и наказание» – характеризуются как романы-трагедии (Вяч. Иванов), синтез детектива и притчи (Л. Гроссман), идеологический роман (Б. Энгельгардт, М. Бахтин).

Остановимся подробнее на категории «роман-трагедия». Вяч. Иванов вводит это понятие на фоне идей Ф. Ницше, изложенных в его знаменитом трактате «Рождение трагедии из духа музыки». И в этом контексте роман-трагедия – оксюморон, так как, по мысли немецкого философа, романное и трагедийное прямо противоположны, являются взаимоисключающими: когда победило романное, умерло трагедийное. Трагедия предполагает интерес к вечному, существенному, хоровому, сакральному; романное – к текущему, житейскому, частному, профанному. Достоевский, по мысли Вяч. Иванова, возрождает трагедийный дух, существенную, хоровую проблематику в самом контексте романа. Первоначальный смысл определения роман-трагедия связан именно с надличностным, хоровым масштабом проблематики и героя.

Сегодня термин «роман-трагедия» наполняется и другими специальными смыслами, он привлекается для непосредственного анализа поэтики русского романиста в связи с присутствием в ней элементов драматизма. Эту модель принимают не все исследователи; Бахтин её отвергает, ссылаясь на различия между трагедией и романами Достоевского в том, как оформлены позиции автора, героя и читателя/зрителя.

Прокомментируем один из аспектов трагедийного, помогающий осмыслить важнейшие стороны мира Достоевского. Хрестоматийной особенностью классической трагедии являются так называемые три единства (единство времени, места и действия). Можем ли мы найти нечто похожее в романах великого писателя?

И еще один частный момент соприкосновения трагического с романным миром русского прозаика: в «Преступлении и наказании» мы видим традиционный трагедийный сюжет доказательства вечного закона через преступление. Герой совершает преступление и понимает, что этот закон нарушать нельзя, так как трагедия обнажает бытийные основы закона.

Дата добавления: 2014-01-07