Рубинштейн С. Л. 26 страница

Для правильного разрешения проблемы необходимо учесть и то, что воспри­ятие целого фактически определяется восприятием частей — не всех без разли­чия, а основных, господствующих в данном конкретном случае. Так, мы можем не заметить пропуска или искажения какой-нибудь буквы в слове, потому что при чтении мы руководствуемся в значительной мере общей, привычной нам, структу­рой слова в целом. Но распознание этой целостной структуры слова в свою очередь опирается на отдельные господствующие в нем буквы, от которых по преимуществу зависит эта структура слова. В более или менее длинном слове можно проглядеть пропуск буквы, не изменяющей сколько-нибудь заметно об­щей формы слова, но пропуск буквы, выступающей вверх или вниз строчки, обычно бросается в глаза. Причина в том, что самая структура целого определя­ется его частями, по крайней мере некоторыми из них. В частности, общее впе­чатление от структуры целого в значительной мере зависит от выступающих из строки букв и их расположения в ряду прочих.

Таким образом, для восприятия существенно единство целого и частей, единство анализа и синтеза.

Поскольку восприятие не сводится к простой механической сумме или агре­гату ощущений, определенное значение приобретает вопрос о структуре воспри­ятия, т. е. расчлененности и специфической взаимосвязи его частей. В силу этой расчлененности и специфической взаимосвязи частей воспринимаемого оно име­ет форму, связанную с его содержанием, но и отличную от него. Такое структу­рирование воспринимаемого находит себе выражение, например, в ритмичности, представляющей определенное членение и объединение, т. е. структурирование звукового материала. В зрительном материале такое структурирование прояв­ляется в виде симметрического расположения однородных частей или в извест­ной периодичности чередования однородных объектов.

Форма в восприятии обладает некоторой относительной независимостью от содержания. Так, одна и та же мелодия может быть сыграна на разных инстру­ментах, дающих звуки различного тембра, и пропета в различных регистрах: каждый раз все звуки будут различны; иными будут и высота и тембр их, но если соотношение между ними останется все тем же, мы воспримем одну и ту же мелодию. X. Эренфельс, особенно подчеркнувший значение таких структур, не­сводимых к свойствам входящих в восприятие частей или элементов, назвал их Gestaltqualität — качеством формы.

На наличии в восприятии различных по содержанию входящих в него эле­ментов, или частей, общей структуры основывается возможность так называемой транспозиции. Транспозиция имеет место тогда, например, когда при изменении размеров, окраски и прочих свойств различных частей какого-нибудь тела мы — если только при этом остаются неизмененными геометрические соотношения ча­стей — узнаем в нем одну и ту же геометрическую форму. Транспозиция имеет место тогда, когда, как в вышеприведенном примере, мы узнаем одну и ту же мело­дию, хотя она поется в различных регистрах или играется на инструментах, даю­щих звуки различного тембра.

Обладая некоторой относительной независимостью от содержания, форма вместе с тем и связана с содержанием. В восприятии даны не форма и содержа­ние, а форма некоторого содержания, и самая структура зависит от структуриро­вания смыслового содержания восприятия.

Поскольку оказывается, что элементы, или части, воспринимаемого обычно так или иначе структурируются, возникает вопрос, чем определяется это струк­турирование нашего восприятия.

С вопросом о структурности восприятия связано выделение фигуры из фона. Фон и фигура отличаются друг от друга: фон обычно является неограниченным и неопределенным; фигура ограничена, как бы рельефна; она как бы обладает предметностью. В связи с этим величина разностного порога, как показало исследование А. Гельба и Р. Гранита, на фигуре больше, чем на фоне. Различием фигуры и фона гештальтисты пытались объяснить наше восприятие реальных предметов — то, почему мы обычно видим вещи, а не промежутки между ними, окаймленные вещами, и т. п., совершенно не учитывая более существенной зави­симости восприятия от объективной значимости реальных вещей.

Константность восприятия

Всякое восприятие является восприятием объективной действительности. Ни одно восприятие не может быть ни истинно понято, ни даже правильно, адек­ватно описано вне отношения к объективному предмету, к определенному участку или моменту объективной действительности. Значение тех свойств объективной действительности, которые восприятие отображает, для всего пси­хофизического процесса восприятия выступает с особенной рельефностью в центральной по своему теоретико-познавательному значению проблеме кон­стантности. Константность восприятия выражается в относительном постоян­стве величины, формы и цвета предметов при изменяющихся в известных пределах условиях их восприятия.

Если воспринимаемый нами на некотором расстоянии предмет удалить от нас, то отображение его на сетчатке уменьшится как в длину, так и в ширину, и, значит, уменьшится и площадь его, а между тем в восприятии образ сохранит в определенных пределах приблизительно ту же постоянную, предмету свойст­венную величину. Точно так же форма отображения предмета на сетчатке будет изменяться при каждом изменении угла зрения, под которым мы видим предмет, но его форма будет нами восприниматься как более или менее постоянная. Сто­ящую передо мной тарелку я воспринимаю как круглую в соответствии с ото­бражением на сетчатке, но отображение, которое получается на моей сетчатке от тарелок моих соседей, не круглое, а овальное — это эллипсы, удлиненность ко­торых зависит от угла зрения, под которым я их вижу; для тарелки каждого из моих соседей они различны. Тем не менее видимая мною форма предметов оста­ется относительно постоянной — в соответствии с объективной формой самих предметов. Аналогичная константность имеет место и для цвето- и светоощуще-ния (см. выше).

В процессе восприятия как бы различается собственный размер предмета и его удаление от воспринимающего, объективная форма предмета и угол зрения, под которым он воспринимается, собственный цвет предмета и освещение, в ко­тором он является.

Легко понять, как велико практическое значение постоянства величины, фор­мы и цвета. Если бы наше восприятие не было константно, то при каждом нашем движении, при всяком изменении расстояния, отделяющего нас от предмета, при малейшем повороте головы или изменении освещения, т. е. практически непре­рывно, изменялись бы все основные свойства, по которым мы узнаем предметы.

Не было бы вообще восприятия предметов, было бы одно непрерывное мер­цание непрерывно сдвигающихся, увеличивающихся и уменьшающихся, сплю­щивающихся и растягивающихся пятен и бликов неописуемой пестроты. Мы перестали бы воспринимать мир устойчивых предметов. Наше восприятие пре­вратилось бы в сплошной хаос. Оно не служило бы средством познания объек­тивной действительности. Ориентировка в мире и практическое воздействие на него на основе такого восприятия были бы невозможны. <...>

Постоянство величины, формы и цвета предметов, будучи необходимым условием ориен­тировки в окружающем мире, имеется, как установили экспериментальные исследования (В. Келера, Д. Катц, Г. Ревеша, А. Пьерона), уже и у животных. У человека константность величины, формы, цвета от 2 до 14 лет совершенствуется, но в основном имеется уже в двух­летнем возрасте.

Константность заключается в том, что основные чувственные качества вос­приятия и при некотором изменении субъективных условий восприятия следу­ют за остающимися постоянными свойствами воспринимаемых предметов. От­ношение к периферическому раздражению подчинено регулирующему его от­ношению к предмету.

Адекватное соотношение между восприятием и отображенными в восприятии предметами объективной действительности — это основное соотношение, в соот­ветствии с которым в конечном счете регулируются все соотношения между раз­дражителями, раздражениями и состояниями сознания. Даже «иллюзорное» вос­приятие абстрактных геометрических фигур объясняется, как мы видели, при­способленностью нашего восприятия к адекватному воспроизведению реальных объектов. Проблема константности, ортоскопичности, т. е. правильного виде­ния, — это проблема отражения в частной психофизической постановке.

Осмысленность восприятия

Восприятие человека предметно и осмысленно. Оно не сводится к одной лишь чувственной основе. Мы воспринимаем не пучки ощущений и не структуры, а предметы, которые имеют определенное значение.

Практически для нас существенно именно значение предмета, потому что оно связано с его употреблением: форма не имеет самодовлеющей ценности; она обычно важна лишь как признак для опознания предмета в его значении, т. е. в его отношениях к другим вещам и в возможном его употреблении. Мы сплошь и рядом можем сразу сказать, что, т. е. какой предмет, мы восприняли, хотя затруд­нились бы воспроизвести те или иные его свойства — его цвет или точную фор­му. По различному колеблющемуся, изменяющемуся содержанию мы узнаем один и тот же предмет. Будучи осознанием предмета, восприятие человека нор­мально включает акт понимания, осмысления. Восприятие человека представля­ет собой единство чувственного и логического, чувственного и смыслового, ощу­щения и мышления.

Чувственное и смысловое содержание восприятия при этом не рядоположны; одно не надстраивается внешним образом над другим; они взаимообусловливают и взаимопроникают друг в друга. Прежде всего смысловое содержание, ос­мысливание предметного значения опирается на чувственное содержание, исхо­дит из него и является не чем иным, как осмысливанием предметного значения данного чувственного содержания.

В свою очередь осознание значения воспринимаемого уточняет его чувст­венно-наглядное содержание. В этом можно убедиться на простом примере. Стоит попытаться воспроизвести звуковой материал речи людей, говорящих при нас на неизвестном нам языке. Это окажется очень трудно сделать, между тем как никаких трудностей не составит воспроизвести слова на родном или вообще знакомом языке; знакомое значение слов помогает дифференцировать звуковую массу в нечто членораздельное. Чувственное содержание восприятия до известной степени перестраивается в соответствии с предметным значением воспринятого: одни черты, связанные с предметным значением, выступают боль­ше на первый план, другие отступают, как бы стушевываются; в результате оно обобщается. В частности, осмысленное восприятие звуков речи и есть такое обобщенное восприятие — восприятие фонем.

Сама структура восприятия, которую гештальтпсихология хотела превратить в нечто са­модовлеющее, неизбежно оказывается зависимой от предметного содержания восприятия. Это предметное содержание восприятия может сказаться на всех его чувственных качествах, на константности и трансформации цветов.

Особенно показательно значение этого единства и взаимопроникновения чув­ственного и смыслового содержания для нормального восприятия выступает в патологических случаях. При так называемой духовной слепоте или глухоте, при зрительной или слуховой асимволике больной воспринимает чувственные свойства вещей и их форму или структуру, но они утрачивают для него значение. Он не узнает и не понимает того, что видит или слышит, он не знает названия воспринимаемых предметов и не в состоянии ими пользоваться.

А. Гельб и К. Гольдштейн приводят из своих клинических наблюдений любо­пытный случай больного, который до известной степени заменял отсутствующее у него непосредственное восприятие значения предметов и их узнавание своего рода угадыванием, основывающимся на опосредованных умозаключениях. Во время прогулки, на расстоянии нескольких шагов от себя, больной «видит» чело­века, который подметает. Больной говорит врачу: «Человек там подметает — я знаю, я его вижу ежедневно». — «Что вы видите?»— «Длинную черту. Затем что-то вижу — то здесь, то там». По этому поводу больной рассказывает, как он узнает на улице людей и повозки: «Люди — длинные и узкие, повозки — широ­кие и значительно больше. Это сейчас же можно заметить». Восприятие этого больного в точности соответствует тому, как традиционная теория изображала нормальное полноценное восприятие человека: с одной стороны — элементарные сенсорные процессы, с другой — надстраивающиеся над ними мыслительные акты. Но если эта теория так точно соответствует патологическому восприятию, то из этого с очевидностью следует, что она не соответствует восприятию нор­мальному.

Сопоставление нашего нормального восприятия с восприятием больного, ко­торый устанавливал значение воспринимаемого лишь в результате опосредован­ных умозаключений, с очевидностью обнаруживает, в чем заключается специфи­ческая особенность нашего восприятия: у больных, страдающих духовной слепо­той или асимволикой, имеются, с одной стороны, чувственные дифференцировки, с другой — надстраивающиеся над ними акты мысли, но нет единства и взаимо­проникновения одного и другого внутри восприятия; между тем существенней­шей чертой нормального восприятия человека является именно взаимопроник­новение и единство чувственного и логического.

В психологии восприятия особенно рельефно выступает существенная для психологии в целом антитеза: с одной стороны, осмысленность отрицается вовсе, сводится к структуре и т. п.; с другой стороны, ее признание выражается в идеалистической концепции о «смыслах» и «значениях» как самодовлеющих сущностях, противостоящих объективной действительности. В противополож­ность первой точке зрения мы признаем осмысленность человеческого восприя­тия как специфическую его черту. В противоположность второй осмысленность восприятия определяется самим отношением его к объективной действительнос­ти. Осмыслить восприятие — значит осознать предмет, который оно ото­бражает. Осмыслить восприятие — значит выявить предметное значение его сенсорных данных. В процессе осмысливания чувственное содержание воспри­ятия подвергается анализу и синтезу, сравнению, отвлечению различных сторон, обобщению. Таким образом, мышление включается в само восприятие, подготов­ляя вместе с тем изнутри переход от восприятия к представлению и от него к мышлению. Единство и взаимопроникновение чувственного и логического со­ставляют существенную черту человеческого восприятия.

Осмысленность восприятия означает, что в него включается мышление, осо­знание значения, но мышление всегда заключает переход от единичного через особенное к общему. Тем самым восприятие человека приобретает в известной степени обобщенный характер. Воспринимая единичный предмет или явление, мы можем осознать его как частный случай общего. Этот переход от единично­го, отдельного к общему совершается уже внутри восприятия.

Когда физик или химик демонстрирует какой-нибудь опыт, он пользуется оп­ределенными приборами и реактивами. Но положение или закон, который он по­средством этого опыта доказывает, относится не специально только к данным объектам, а имеет более общее значение. Поэтому, чтобы понять опыт, надо вос­принять то, что совершается во время опыта, как частный случай какой-то общей закономерности. Точно так же, когда математик доказывает, что сумма углов в треугольнике равняется двум прямым, то для того, чтобы понять это положение в его обобщенном значении, надо данный, нарисованный мелом на доске, тре­угольник осознать вместе с тем как частного представителя общего понятия тре­угольника в его обобщенных чертах. Некоторая доля общности есть в каждом сознательном восприятии. Но степень его обобщенности может быть различной. Эту лежащую передо мной книгу я могу воспринять именно как эту мне принад­лежащую книгу с какой-то пометкой на титульном листе, я могу в другом случае воспринять ее как экземпляр такого-то курса психологии такого-то автора; я мо­гу, далее, воспринять этот же предмет как книгу вообще, фиксируя сознательно лишь те черты, которыми книговедение характеризует книгу в отличие от других продуктов полиграфического производства. Когда этот единичный, данный мне в чувственном восприятии предмет я воспринимаю в качестве частного представи­теля «курса психологии» или «книги», налицо обобщенное восприятие.

А. Гельбом и К. Гольдштейном собран большой клинический материал, который наглядно подтверждает, что восприятие, вовсе лишенное обобщенности, носит патологический харак­тер. Тем самым косвенно на патологических примерах обнаруживается значение обобщения в нормальном восприятии человека.

В частности, Гельб и Гольдштейн подвергли детальному исследованию больного, который утратил способность называния цветов. Этот больной не мог ни сам употреблять название цветов, ни понять их значение, когда их употребляли другие. Цвета представлялись ему всегда как цвета определенных предметов, например голубой цвет — как цвет незабудки. Исследо­вание показало, что собственно цветоощущение у него было совершенно нормально; он разли­чал все оттенки цветов. И тем не менее его отношение к цветам было своеобразно. При испы­тании он оказался не в состоянии подобрать к данному ему образцу куски цветной шерсти того же цвета, если их окраска отличалась насыщенностью или яркостью. Всякий образец вызывал у больного особое впечатление, определяемое то оттенком, то яркостью. Поэтому, если два цвета, например цвет данного образца и одного из кусков цветной шерсти, которые служили для опытов, были объективно одного и того же оттенка, но различной яркости, они не представ­лялись больному сходными, потому что перевес могло взять впечатление яркости. Для при­знания двух цветов сходными больному часто требовалось полное тожество их; иногда боль­ной их отожествлял на основании одинаковой яркости, в другой раз — на основании одинако­вой насыщенности. Но он никак не мог при сравнении систематически придерживаться одного данного ему принципа и выделить тот же цвет при различной яркости или насыщенности. Такая константность цвета, которая сохраняется в различных конкретных ситуациях при различной яркости, насыщенности и прочем, требует того, чтобы цвета различной яркости, насыщенности и прочее воспринимались как частные случаи такого-то цвета, объективно занимающего определенное место в спектре.

У этого больного каждое цветоощущение было единичной данностью, которая не осознава­лась им в своем обобщенном значении. У него не было обобщенного восприятия красного, зеленого и т. д. цветов, к которому он мог бы отнести различные их оттенки. Это отсутствие обобщенности в восприятии и было источником всех отклонений в его обращении с цветами и причиной своеобразного нарушения у него речи, выразившегося в неспособности пользовать­ся общепринятыми названиями цветов.

Опираясь на эти и аналогичные им факты, Гельб и Гольдштейн выдвинули положение о том, что основной особенностью нормального восприятия человека является его <категори-альность». Обозначение обобщенного восприятия категориальным заключает в себе непра­вомерное отожествление каждого понятия, под которое подводится воспринимаемый предмет, с категорией. За этим скрывается идеалистическая установка, стремящаяся целиком подчи­нить чувственное содержание восприятия общим понятиям как конституирующим его «кате­гориям». Учение о «категориальности» восприятия утверждает примат логического над чув­ственным. Мы отвергаем эту идеалистическую концепцию категориальности восприятия и исходя из диалектического тезиса о единстве общего и единичного в восприятии человека. <...>

Нормальное восприятие человека характеризуется тем, что, воспринимая еди­ничное, он обычно осознает его как частный случай общего. Уровень этой обоб­щенности изменяется в зависимости от уровня теоретического мышления. В силу этого наше восприятие зависимо от интеллектуального контекста, в который оно включается. По мере того как мы иначе понимаем действительность, мы иначе и воспринимаем ее. В зависимости от уровня и содержания наших знаний мы не только по-иному рассуждаем, но и по-иному непосредственно видим мир.

При этом в зависимости от значимости воспринятого для личности оно оста­ется либо только более или менее безличным предметным знанием, либо вклю­чается в личностный план переживания. Из просто воспринятого оно становит­ся в последнем случае пережитым, испытанным, иногда выстраданным; в таком случае оно не только открывает тот или иной аспект внешнего мира, но и вклю­чается в контекст личной жизни индивида и, приобретая в нем определенный смысл, входит в самое формирование личности как более или менее существен­ный фактор.

Историчность восприятия

Как сознательный процесс, восприятие включается в процесс исторического раз­вития сознания. Человеческое восприятие исторично. Чувственное восприятие человека не есть только сенсорный акт, обусловленный лишь физиологической природой рецепторов; оно только относительно непосредственный акт позна­ния мира историческим человеком. Непосредственное восприятие действитель­ности на данной ступени развития вырастает на основе опосредования его всей прошлой общественной практикой, в процессе которой переделывается и чув­ственность человека. Порождая новые формы предметного бытия, историческое развитие общественной практики порождает и новые формы предметного созна­ния. «... Чувства общественного человека суть иные чувства, чем чувства необ­щественного человека. Лишь благодаря предметно развернутому богатству че­ловеческого существа развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективной человеческой чувственности: музыкальное ухо, чувствующий кра­соту формы глаз, — короче говоря, такие чувства, которые способны к челове­ческим наслаждениям и которые утверждают себя как человеческие сущностные силы. Ибо не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства,... одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, — возника­ют лишь благодаря наличию соответствующего предмета, благодаря очелове­ченной природе. Образование пяти внешних чувств — это работа всей предше­ствующей всемирной истории».*

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 122

Человеческий слух развился в значительной мере благодаря развитию речи и музыки. По аналогии можно бы, пожалуй, сказать, что геометрия и изобразитель­ные искусства в известной мере определяют человеческое зрение. В процессе развития современной живописи развивалось современное понимание и воспри­ятие перспективы. Развитие техники перестраивает, далее, зрительное восприя­тие человека; в него включается «наивная физика», недоступная восприятию обезьяны.

Всякое восприятие предмета фактически является включением воспринятого объекта в организованную систему представлений, в определенную систему по­нятий. Эта система понятий, запечатлевшаяся в речи, представляет собой про­дукт общественно-исторического развития. Человеческое восприятие является обусловленной всем предшествующим историческим развитием человечества

общественной формой познания. Мы воспринимаем мир сквозь призму обще­ственного сознания. Итог всей общественной практики человечества направляет и формирует наше восприятие.

Восприятие и направленность личности

Становясь все более сознательным и обобщенным, наше восприятие приобретает вместе с тем все большую свободу по отношению к непосредственно данному. Мы все более свободно можем расчленять непосредственно данное, выделять в нем отдельные, с определенной точки зрения существенные, моменты и соотно­сить их с другими.

Восприятие обычно никогда не бывает чисто пассивным, только созерцатель­ным актом. Воспринимает не изолированный глаз, не ухо само по себе, а кон­кретный живой человек, и в его восприятии — если взять его во всей его конк­ретности — всегда в той или иной мере сказывается весь человек, его отношение к воспринимаемому, его потребности, интересы, стремления, желания и чувства. Эмоциональное отношение как бы регулирует и расцвечивает воспринимае­мое — делает яркими, выпуклыми одни черты и оставляет другие затушеванны­ми, в тени.

Влияние интересов и чувств проявляется в восприятии сначала в форме не­произвольного внимания. Но восприятие может осуществляться на различных уровнях. Если на низших уровнях процесс восприятия протекает как бы «сти­хийно», «самотеком», независимо от сознательного регулирования, то в высших своих формах, связанных с развитием мышления, восприятие превращается в сознательно регулируемую деятельность наблюдения. Восприятие, поднявшееся до уровня сознательного наблюдения, является волевым актом.

В своих наиболее совершенных формах наблюдение, исходя из четкой целе­вой установки и приобретая плановый систематический характер, превращается в метод научного познания. Восприятие в обыденной жизни относительно редко достигает той сознательной направленности, до которой оно поднимается в усло­виях научного познания, но оно никогда не спускается до уровня чисто пассивно­го, совершенно не направленного переживания. То спускаясь несколько ниже, то поднимаясь вверх, оно обычно находится где-то между этими двумя полюсами.

Таким образом, в ходе изучения восприятия все глубже раскрывается под­линное содержание того исходного утверждения, что восприятие не является простой суммой ощущений, что оно — сложный целостный процесс, а то и целе­направленная деятельность. Это утверждение означало, во-первых, что ощуще­ния и вызывающие их раздражения не остаются внешне рядоположными, а вза­имодействуют в процессе восприятия, так что даже взятое лишь в своем чув­ственном составе восприятие представляет собой нечто большее и иное, чем про­стой агрегат ощущений. Это утверждение означало, во-вторых, что восприятие вообще не ограничивается одной лишь чувственной основой, образуемой ощуще­ниями. Восприятие человека представляет собой в действительности единство чувственного и логического, чувственного и смыслового, ощущения и мысли. Оно всегда не только сенсорная данность, но и осмысливание ее объективного значения.

Это утверждение означает, наконец, в-третьих, что в восприятии отражается вся многообразная жизнь личности — ее установки, интересы, общая направленность и прошлый опыт — апперцепция — и притом не одних лишь пред­ставлений, а всего реального бытия личности, ее реального жизненного пути.

Восприятие пространства

Восприятие пространства включает восприятия расстояния или отдаления, в котором предметы расположены от нас и друг от друга, направления, в котором они находятся, величины и формы предметов.

В истории науки в каждую эпоху обычно имеется такая узловая конкретная проблема исследования, которая является носительницей основной принципи­альной проблематики данной науки. Такой проблемой на рубеже прошлого и настоящего столетия была в психологии проблема пространства. Все крупные психологи предшествующего поколения уделяли ей особое внимание и дели­лись в зависимости от различных исходных позиций, выявлявшихся преиму­щественно на этой проблеме, на нативистов и генетистов.

Основной тезис нативизма гласит: восприятие пространства «врожденно». Имелась при этом в виду врожденность не «идеи» пространства в духе априо­ризма, а аппаратов для его восприятия. По существу утверждалось, что про­странство имеет первичный, не производный по отношению к чувственному содержанию характер.

Основное положение генетистов утверждает: восприятие пространства и в особенности третьего измерения, глубины, является продуктом развития, лично­го опыта. В понимании генетистов это означало, что оно есть нечто производ­ное, получающееся в результате если не ассоциации, то слияния (В. Вундт) непространственных элементов — ощущений, в результате постепенно разви­вающегося истолкования сенсорных локальных знаков.

Нативисты в доказательство своего тезиса указывали на то, что еще никогда никому не удалось констатировать наличие совершенно непространственных восприятии или ощущений: каждое чувственное качество воспринимается все­гда где-то, т. е. в какой-то пространственности.

Основной аргумент генетистов заключался в том, что восприятие простран­ства, в частности оценка расстояний, у детей, например, менее совершенна, чем у взрослых (пример сына В. Прейера, который тянулся ручкой, чтобы достать луну), и с возрастом развивается. Для разрешения вопроса пытались прибег­нуть к помощи патологии. Наблюдения над восприятием пространства опери­рованных слепорожденных показали, что, когда пациент через двое суток пос­ле операции впервые открыл глаза, он видел «световое поле», через несколько дней — «полупрозрачные водяные шары», являвшиеся кругами светорассея­ния от неправильной аккомодации. Но и через несколько недель удаленность видимых предметов оценивалась оперированными больными еще очень неточ­но: плоскостных и трехмерных фигур (круг и шар) они не различали; перс­пективного уменьшения отдаленных предметов на картине не понимали; дви­жущиеся предметы казались им больше покоящихся. Нормальное восприятие пространственных свойств и отношений устанавливалось лишь постепенно, шаг за шагом.

Трудно решить, в чью пользу говорят эти результаты. Нативист мог бы со­слаться на то, что с самого начала воспринималось «световое поле»; восприятие было пространственно. Но генетист мог констатировать, что восприятие пространства лишь постепенно уточнялось. Экспериментальный материал не давал однозначного ответа на вопрос, потому что сам вопрос был неоднозначно постав­лен. Ни одна из борющихся сторон не отдавала себе отчета в том, что восприя­тие пространства является сложным образованием, в котором в тесном единстве сплетаются разнородные компоненты.

В нем нужно различать протяженность и собственно пространство. Когда я воспринимаю внеположность различных предметов, расположенных один вне другого, не будучи еще, однако, в состоянии осознать, в каком направлении, на каком расстоянии один находится по отношению к другому, я воспринимаю лишь протяженность. Протяженность — это внеположность, экстенсивность, ко­торая, так же как интенсивность ощущений, дана непосредственно, первично, вме­сте с их чувственными качествами.

Дата добавления: 2014-10-15