Случайность и понимание

В этой книге не предполагается развивать теорию разумного поведения. Но так как все же нужно решить вопрос, способны ли шимпанзе вообще к разумному поведению, сначала следует под­вергнуть разбору и обсуждению по крайней мере такие толкова­ния, приняв которые, мы тем самым отняли бы у наших наблюде­ний всякую ценность и значение для данного вопроса.

Приведенное ранее толкование гласит: если животное разре­шает задачу в общей форме «обходного пути», которую оно не унаследовало как прочную реакцию для каждого случая вместе с другими задатками своего рода, само собой разумеется, что оно, приобретает этот новый сложный образ действия. Единственная, возможность возникновения такой реакции заключается в образо­вании ее из отдельных элементов и частей процесса, которые, взятые в отдельности, и без того свойственны животному. Такие «естественные» импульсы имеются во множестве; случай произво­дит известный отбор среди них и объединяет их в общую цепь, которая и представляет наблюдаемый нами в действительности процесс решения. Практический успех или соответствующее ему чувство удовольствия обладают необъяснимой пока способностью влиять в благоприятном смысле на возможность воспроизведения в дальнейших аналогичных случаях тех же самых действий. Таким образом, вместе с разгадкой того, как возникает подобный образ действия, объясняется и возможность его повторения в даль­нейшем.

Как большинство подобных общих теорий, и эта, несомненно, дает нечто для объяснения некоторых случаев в зоопсихологии.

Задача заключается в том, чтобы изложить содержание данной теории в такой форме, которая позволила бы установить с наибольшей ясностью ее отношение к описанным здесь исследованиям интеллекта.

Обозначим отдельные моменты процесса «решения» той или иной задачи, которые животное согласно теории производит «естественным образом» и пользуясь случаем, а, б,,с, d, е; кроме этих и между ними (а также и без них) проявляются любые дру­гие: F, V, К, /?, D и т. д., не имеющие никакой последовательной связи между собой.

Первый вопрос: выполняется ли а в расчете на то, что b, с, d, е последуют за ним, что все они вместе составляют кривую пове­дения животного, которая соответствует объективной структуре ситуации? Ни в каком случае, потому что, как только возникает а, оно имеет также мало общего с 6, с, d, е, как и с F, V, К и т. д., которые могут также следовать за а в любом порядке; в данном случае последовательность является столь же случайной, как и счастливые номера при игре в рулетку.

То, что имеет силу для а, применимо и ко всем остальным эле­ментам естественного поведения животного: если воспользоваться выражением, которое является более чем простой аналогией, и приводит всю проблему в связь со вторым принципом термодина­мики, можно оказать, что все они совершенно независимы и носят характер «молекулярного беспорядка» в увеличенном порядке. Если мы изменим это хоть на йоту, весь смысл этой теории будет нарушен.

Второй вопрос: в том случае, когда животное уже привыкло выполнять задачу в порядке а, b, с, d, е, то, начав с а, станет ли оно затем производить следующие за ним действия в силу того, что они в данной последовательности как целое соответствуют объективной структуре ситуации? Вне всякого сомнения, нет. Жи­вотное переходит от а к b и т. д. в силу того лишь, что к таким последовательным переходам от а к b, от b к с и т. д. его толкают условия его прежней жизни.

Поэтому единственный способ, которым согласно этой теории реальная ситуация и ее структура влияют на возникновение но­вой формы поведения, есть чисто внешнее совпадение объективных обстоятельств и случайных движений животного; ситуация дей­ствует, грубо говоря, как решето, которое пропускает только не­многое из того, что в него бросают. Если отбросить это действие объективных моментов ситуации, не представляющих особого интереса для нас, то получится следующее: ничто в поведении животного не вытекает здесь из объективного взаимоотношения частей ситуации, структура этой ситуации сама, по себе не в со­стоянии прямо вызывать соответствующий ей образ действия.

Я показал уже в самом начале, как в случае опытов с обход­ным путем процесс, который внешним образом суммируется из слу­чайных составных частей и приводит к успеху, резко отличается для наблюдения от «настоящих решений». Для последних, как правило, в высшей степени характерен направленный, замкнутый в себе процесс, резко отделенный от всего того, что ему предше­ствует, благодаря внезапному возникновению. Вместе с тем этот процесс как целое соответствует структуре ситуации, объективному отношению ее частей.

Мы умеем и у самих себя резко различать между поведением, которое с самого начала возникает из учета свойства ситуации, и другим, лишенным этого признака. Только в первом случае мы говорим о понимании, и только такое поведение животных необхо­димо кажется нам разумным, которое с самого начала в замкнутом гладком течении отвечает строению ситуации и общей струк­туре поля. Поэтому этот признак — возникновение всего решения в целом в соответствии со структурой поля — должен быть принят как критерий разумного поведения. Этот признак является абсолютно противоположным вышеприведенной теории: если там «естественные части» являются не связанными между собой и со структурой ситуации, то здесь требуется полнейшая связь «кривой решения» в себе и с оптически данной общей ситуацией.

Совершенно нельзя допустить при таком большом числе опи­санных случаев «настоящих» решений, что это единое, адекватное решение как целое может возникнуть совершенно случайно.

Выше я указал, что общие принципы высшей психологии во многом имеют тенденцию скорее скрывать, чем разъяснять нам те вещи, о которых идет речь. Пример: если говорят, что объективно целесообразное употребление палки как орудия для доставания иначе недосягаемых предметов образовалось благодаря игре слу­чая и отбору под влиянием успеха, это звучит очень точно и удовлетворительно, однако отри ближайшем рассмотрении наша удовлетворительность этим общим принципом быстро исчезает, если мы действительно серьезно будем придерживаться условия «ни малейшего следа разума».

Допустим, например, что животное случайно схватило палку в то время, когда по соседству лежал плод, которого нельзя было достать иным способом. Так как для животного не существует никакой внутренней связи между целью и палкой, мы, следова­тельно, и дальше должны приписать исключительно случаю, что оно среди огромного множества других возможностей приближает палку ik цели, ибо мы совершенно не должны непосредственно до­пускать, что это движение совершается сразу как целое. Когда конец приблизился к цели, палка, которая для животного не имеет никакого отношения к цели, — ведь животное «ничего не знает» о том, что оно объективно несколько приблизилось к до­стижению цели,—может быть брошена, оттащена назад или про­тянута по всем радиусам шара, центром которого является жи­вотное, и случаю надо немало потрудиться над тем, чтобы из всех возможностей этого рода осуществилась одна, именно чтобы конец палки был поставлен позади цели. Это положение палки, однако, опять-таки ничего не говорит животному, лишенному разума; теперь, как и раньше, могут возникнуть различнейшие «импульсы», и случай должен исчерпать почти все свои возмож­ности, пока животное не сделает случайно именно то движение, ко­торое с помощью палки чуть-чуть приблизит цель. Но животное также совершенно не понимает этого как улучшение ситуации; оно ведь вообще ничего не понимает, и исчерпавший свои силы случай, который мог совершить все то, в чем отказывают самому животному, должен и дальше еще оберечь животное от того, что­бы оно теперь бросило палку, оттащило ее назад и т. п., должен содействовать тому, чтобы животное сохранило верное направление при движении и при дальнейших случайных импульсах.

Естественнонаучные положения, с которыми мы здесь всту­паем в конфликт, суть те же самые, которые привели Больцмана к самой широкой и до сих пор самой значительной формулировке второго принципа термодинамики. Согласно ему, в физике (и тео­ретической химии) считается невозможным, чтобы в области ее явлений из большого числа случайных (независимых друг от дру­га), неупорядоченных и одинаково возможных элементов движения в процессе комбинирования случайно возникло единое, направлен­ное, общее движение. Например, при броуновских молекулярных движениях не может случиться, чтобы отдельная частичка, кото­рая случайно и беспорядочно смещается туда и сюда, внезапно продвинулась бы на 1 дм в прямом направлении; если это произойдет, то это будет несомненно означать наличие «источника ошибки», т. е. вступление влияния, не вытекающего из законов случайности. Нет никакого принципиального различия в том, идет ли дело о броуновских молекулярных движениях или о выдвигае­мых этой теорией случайных импульсах шимпанзе, ибо основные положения второго принципа (по Больцману) отличаются столь общим характером и столь необходимо распространяются за пре­делы термодинамики на всю область случайных явлений, что они могут быть применены и к нашему (воображаемому) материалу, к «импульсам».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы находим у шимпанзе разумное поведение того же самого рода, что и у человека. Разумные действия шимпанзе не всегда имеют внешнее сходство с действиями человека, но самый тип разумного поведения может быть у них установлен с достовер­ностью при соответственно выбранных для исследования условиях.

Удачный исход испытаний интеллекта в общем подвергается большей опасности со стороны экспериментатора, чем со стороны животного. Надо заранее знать, а если нужно, установить предва­рительными наблюдениями, в какой зоне трудности и при каких функциях для шимпанзе вообще становится возможным обнару­жить разумное поведение; очевидно, что отрицательные и путаные результаты, полученные на случайно выбранном материале испы­таний произвольной сложности, не имеют никакого значения для решения принципиального вопроса и, вообще, исследователь дол­жен иметь в виду, что всякое испытание интеллекта необходимо является испытанием не только для испытуемого, но и для самого экспериментатора. Я это говорил самому себе достаточно часто и все-таки остался вне уверенности, являются ли в этом отношении «удовлетворительными» поставленные мной опыты; без теоретических основ и в неисследованной области возникают гораздо чаще методические ошибки, которых легче избежать всякому, кто про­должает уже начатую работу.

Эксперименты, при помощи которых мы испытывали живот­ных, ставили последних перед вполне актуально данной ситуацией, в которой также и решение могло быть тотчас же актуально выполнено. В настоящее время это, может быть, даже лучший из всех возможных методов, так как он дает ясные и богатые ре­зультаты.

Но мы не должны забывать, что и в условиях этих опытов не проявляются вовсе или проявляются в самой незначительной мере те моменты, которым справедливо приписывается величайшее зна­чение в интеллектуальной жизни человека. Мы не исследуем здесь «ли разве только однажды и вскользь, в какой мере поведение шимпанзе может определяться неналичными стимулами, может ли его занимать вообще в сколько-нибудь заметной мере "только мыслимое".

Длительное общение с шимпанзе заставляет меня предполо­жить, что помимо отсутствия языка именно чрезвычайно узкие границы в этом отношении создают огромную разницу, которая все же всегда может быть обнаружена между антропоидами и самым примитивным человеком. Отсутствие бесконечно ценного технического вспомогательного средства и принципиальная огра­ниченность важнейшего интеллектуального материала, так назы­ваемых «представлений», явились бы в этом случае причинами того, почему у шимпанзе не могут быть обнаружены даже малей­шие начатки культурного развития.

В области наших исследований интеллектуальное поведение шимпанзе преимущественно ориентируется на оптическую струк­туру ситуации; иногда даже решение их слишком односторонне направляется оптическими моментами, а во многих случаях, когда шимпанзе не дает разумного решения, просто структура зритель­ного поля требует слишком многого от умения оптически схваты­вать (относительная «слабость структуры»). Поэтому трудно дать пригодное объяснение его действий до тех пор, пока в основу их не может быть положена развитая теория пространственных структур.

А. А. Крогиус ВЮРЦБУРГСКАЯ ШКОЛА

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОГО

ИССЛЕДОВАНИЯ МЫШЛЕНИЯ

Крогиус Август Адольфович (18 мар­та 1871—1 июля 1933) — русский психолог. Окончил медицинский фа­культет Юрьевского университета (1898), два года работал в клинике нервных и душевных болезней при этом университете, затем вел курс психологии. Начиная с 1905 г. он преподавал в Психоневрологическом институте. Педагогической академии, Петербургском и Саратовском уни­верситетах. В последние годы жизни работал в Ленинградском педагогическом ин­ституте им. А. И. Герцена. А. А. Крогиус написал свыше 50 ра­бот по психологии, педагогике и психотерапии. Его наиболее извест­ный фундаментальный труд — «Пси­хология слепых и ее значение для общей психологии» (1926). Кроме того, он является автором ряда обзоров по наиболее интересным экс­периментальным направлениям зару­бежной психологии. В хрестоматии приводятся выдержки из его статьи «Вюрцбургская школа эксперимен­тального исследования мышления и ее значение» (В кн.: «Новые идеи в философии», XVI. Спб., 1914).

Одной из первых работ по экспериментальному исследованию мышления было исследование Марбе (1900) по психологии сужде­ния. Испытуемым предлагались различные вопросы, вызывавшие у них процессы суждения, т. е. такие процессы, к которым приложимы предикаты истинный и ложный. Непосредственно после опы­та, испытуемый должен был описать, что было им пережито. Испы­туемыми были проф. Кюльпе и проф. Реттекен. Предлагались, например, вопросы: «На какой реке находится Берлин?» — Ответ (Кюльпе): «На Шпрее». — При этом возник зрительный и слухо-двигательный образ этого слова. Вопрос: «Сколько будет 6 раз 15?» —Ответ: «90».— При этом возникли неясные двигательные образы 15 и 6. Был исследован целый ряд суждений частью очень простого содержания, не требовавших никакого умственного на­пряжения. Суждения переживались как представления предметов или слов. Необходимо здесь также отметить, что в немногих слу­чаях, особенно при более сложных суждениях, были констатиро­ваны особые «положения сознания» (Bewusstseislagen). Иногда они определялись как чувство искания, чувство сомнения, чувство уве­ренности, иногда же были совершенно неопределимы. Марбе, однако, не считает их характерными для суждения.

Из исследования Уатта особенно важно отметить выяснение им вопроса, какое значение имело для течения представлений то или иное предложенное испытуемому задание. Его эксперименты, доказали, что задание (например, назвать понятие, соподчиненное с тем, которое названо экспериментатором) влияет на течение представлений и тогда, когда оно не сознается испытуемым. По вопросу о влиянии задания на процессы мышления к таким же выводам, как Уатт, пришел Нарцисс Ах (1905). Течение представлений может не зависеть от внешних раздражений и от ассоциативных влияний, если им управляют детерминирующие тенденции. Последние могут исходить и от намерений субъекта, и от испытанных им прямых и косвенных внушений, от данного ему приказания, от предложенной ему задачи, могут быть ясно осо­знанными и бессознательными. Они создают между представле­ниями новые ассоциации, и они же обуславливают осмысленное и целесообразное течение психических 'процессов. Действие детерминирующих тенденций особенно ясно сказывается в явлении) о сознанности» (Bewusstheit). Под этим термином понимается на­личность у нас ненаглядного знания.

Ненаглядное знание есть результат возбуждения представле­нии, готовых появиться в поле сознания. Это есть сознание тенден­ции, содержание которой еще не раскрыто, хотя и предопределено. Ненаглядное знание является одним из видов сознания детермини­рованности еще не выявленными чувственными представлениями.

Другие исследователи Вюрцбургской школы еще резче, чем Ах, подчеркивали значение для мышления ненаглядных элементов. Так, Тэйлор, исследовавший понимание слов и предложении, пришел к следующим выводам. При понимании предложений, имеющих наглядное содержание, наглядные представления возникают далеко не всегда. Если же предложения не имеют наглядного содержания, то возникновение наглядных представлений только мешает пониманию. Так, Тэйлор предложил Мессеру прочитать страничку книги по политической экономии. Три наглядных пред­ставления, возникших у Мессера во время чтения этой страницы, находились только в.случайной внешней связи со смыслом прочи­танного и не только не облегчили, а, напротив, затруднили пони­мание.

Вопрос о ненаглядном мышлении был так выдвинут Вюрцбургской школой, что например, Шульце делит все переживания на две группы, на явления и мысли, или осознанности». Явления обладают наглядным характером, между ними могут быть установлены пространственные соотношения. Сюда относятся ощущения, представления и чувства. Между мыслями нет пространственных соотношений; они не имеют наглядного характера, но осознаются так же непосредственно, как и явления. Они не отождествимы с явле­ниями— я могу переживать явления и сознавать своеобразную пустоту — отсутствие мыслей. Мысли могут переживаться без переживания соответствующих явлений. Понимание смысла, значения слов сплошь и рядом происходит без возникновения в соз­нании каких бы то ни было явлений.

Очень обстоятельное экспериментальное исследование процес­сов мышления было произведено Мессером (1908).

Мессер исследовал с помощью эксперимента понимание отдель­ных слов. При понимании смысла отдельных слов у испытуемых возникали иногда наглядные представления: чаще всего зритель­ные образы. Очень часто, однако, даже при такой искусственной изоляции понятий никаких наглядных представлений не возникало. Во всяком случае, переживание значения понятия нельзя сводить к представлению каких бы то ни было наглядных образов, безраз­лично, словесных или предметных. Сознание, что данное понятие охватывает все предметы, выделенные на основании известного принципа, наглядного выражения не имеет. Для значения многих слов мы не находим никаких наглядных представлений — значе­ние таких слов, как содержание, функция, зависимость, отноше­ние, а также различных предлогов, союзов, флексий, не может быть выражено никакими наглядными представлениями. Между тем значение их сознается совершенно отчетливо.

Мессер производил также исследование процесса суждения. Испытуемым было предложено сравнить суждения с ассоциациями. Показывали, например, различные слов и предлагали испытуемому произнести слово, пришедшее ему на ум после того, как он понял значение прочитанного слова. Замок — высокий, картина — прекрасная — это были, по характеристике испытуемого, чистые ассоциации. Затем тому же испытуемому предложили отве­тить на название предмета, которое ему будет показано, названи­ем какого-нибудь признака 'этого предмета. Замок — велик. Это было обозначено как суждение. Испытуемые показали, что при суждении, в отличие от ассоциаций, мыслится объективное отно­шение между понятиями. И при ассоциациях бывают отношения между понятиями, н отношения эти могут сознаваться субъектом, но отсутствует сознание обусловленности этого отношения предметом суждения, отсутствует сознание объективной значи­мости.

Особенное внимание привлекли работы Бюлера. Бюлер гово­рил, что, стоя на точке зрения психологии, мы должны быть в состоянии указать для всех мыслей определенные изменения в сознании. И хотя различные мысли представляют совершенно своеобразные переживания, ни к чему другому не сводимые, возможно, однако, установить несколько типов мыслей.

Во-первых, мысли могут характеризоваться как сознание правила. Вопрос: «Может ли быть опровергнута какими-нибудь открытиями атомистическая теория в физике?» — Ответ (проф. Дюрр): «Да. Прежде всего возникло понимание вопроса. Потом мгновение ожидания решения, в каком смысле следует ответить на вопрос. Потом возникло сознание, неформулированное, кото­рое я в настоящее время мог бы выразить окнами: благодаря чему атомистическая теория сделалась вероятной. В этом уже лежало знание, каким образом решаются подобные вопросы». В атом и в других подобных случаях происходит мышление по из­вестному методу, по известному правилу.

Во-вторых, мысли могут сводиться к сознанию отношения. Вопрос: «Если кто хочет сделаться вождем человечества, то дол­гое время должен считаться опаснейшим врагом его. Верно ли это?» — Ответ (проф. Кюльпе): «Нет. Мое стремление было направлено к тому, чтобы установить отношение между врагом и вождем».

Бюлер, в сущности, характеризует мышление как усмотрение отношений. Под понятием отношения следует понимать все, что не имеет характера ощущений, все разнообразие категориальных синтезов, всю систему конститутивных и рефлексивных категорий. С этой точки зрения интересны, между прочим, наблюдения, произведенные в Вюрцбургской же лаборатории Гринбаумом над усмотрением равенства. Производились опыты такого рода. На бе­лом экране были нарисованы два ряда фигур. В каждом из рядов было по одной фигуре, одинаковой с фигурой другого ряда. Подробно было исследовано, в каком отношении находится усмотре­ние равенства с восприятием обеих фигур. Было констатировано, что во многих случаях имела место одна из этих психических функций без того, чтобы совершалась другая. Было, например, констатировано, что иногда происходило восприятие одной фигуры, причем к ней присоединялось ясное усмотрение равенства. Иногда испытуемые говорили: «Были две равные фигуры, но какие именно — не представляю». Из этих с большими предосторожностями поставленных опытов вытекало, что усмотрение отношения является до некоторой степени независимым (с психологической точки зрения) от восприятия членов этого отношения.

Инаконец, в-третьих, согласно Бюлеру, мысли могут созна­ваться как интенции. В них выступает на первый план не пред­мет, а содержание мысли. Это содержание, обусловливающее на­правленность на тот или иной предмет, кажется данным в совершенно готовом и определенном виде. Такая определенность представляет из себя не наглядное, но действительное знание о пред­метах, воспринятых нами в прошлом. Такого рода переживания возникали, например, если испытуемых приглашали представить себе развитие античного скептицизма, сравнить Юма с Гербартом, определить характер эпохи Возрождения и т. д. Эти опреде­ленности содержания представляются как бы совершенно сложив­шимися и в то же время «не имеющими субстрата», свободно ви­тающими перед умственным взором во всей своей глубине и сложности. Перед нами могут развертываться безгранично широкие области знания, к которым неприменимы никакие определения «объема» сознания. Мы можем мысленно обозреть одним взглядом самые сложные научные и философские системы.

Из того обстоятельства, что мысли совершенно отличны от ощущений и представлений, естественно вытекает, что законы, управляющие течением и связью мыслей, иные, чем те, которым подчинены в своей смене ощущения и представления.

Р. Вудвортс ЭТАПЫ ТВОРЧЕСКОГО

Дата добавления: 2014-11-06