Смыслообразующие контексты и пределы понимания 1 страница

Первой из обозначенных выше проблем, относящихся к пробле­матике трансляции смыслов, является проблема передачи и пони­мания смыслов в межличностном общении. Это, по сути, проблема того, как вообще возможно понимание одним человеком, одним внутренним миром — другого. Ведь смысловые структуры, опреде­ляющие содержание и динамику «внутреннего мира», являются наиболее глубинными, интимными структурами человеческого со­знания. Из жизненного опыта нам известно, что проникнуть в смыс­лы другого человека с достаточной точностью до определенных пределов в принципе возможно; с другой стороны, эта задача очень сложна, решается отнюдь не всеми и не всегда, и ошибки в пони­мании и интерпретации смыслов другого человека даже более есте­ственны, чем адекватное понимание. Ведь понятие смысла выражает наиболее интимные, индивидуальные, труднокоммуницируемые или вообще некоммуницируемые пласты опыта.

Индивидуальным, некодифицируемым и некоммуницируемым смыслам в психологии принято противопоставлять значения — со­циокультурные инварианты, в которых закрепляется общий, совме­стный опыт. «Значение — это социально кодифицированная форма общественного опыта. Эта кодифицированность (связанная с потен­циальной возможностью осознания) является его конституирующим признаком» (Леонтьев А.А., 1997, с. 139). Значение служит однознач­ной фиксации и передаче опыта в пространстве и во времени, оно обеспечивает общение и понимание, это как бы посланник одних сознаний другим. Ответ на вопрос о соотношении смысла и значе­ния есть одновременно ответ на вопрос о возможностях и пределах человеческого общения и взаимопонимания.

Понятийный тандем «значение—смысл», заимствованный из наук о языке (см. раздел 1.1), был осмыслен в психологии несколь-

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

ко иначе, получил иное содержательное наполнение. Часто прихо­дится сталкиваться с ситуациями, когда инерция общепринятого семиотического понимания значения и смысла не дает увидеть то принципиально новое, что было внесено в трактовку этих понятий деятельностиым подходом в психологии, утверждавшим неклассичес­кий подход к проблеме сознания: чтобы понять жизнь сознания, надо выйти за его пределы, обратившись к контексту реальной жиз­ни субъекта.

Разведение значения и личностного смысла в психологии (Ле­онтьев А.Н., 1972) было связано прежде всего с разведением совокупного социально-исторического опыта жизнедеятельности социальной общности и индивидуально-специфического преломле­ния этого опыта в индивидуальной жизнедеятельности. Рука об руку с этим принципиальным разведением следует, однако, еще одно: в значении отражаются объективные свойства и связи объектов и яв­лений, в личностном смысле — отношение субъекта к этим объек­там и явлениям (Гальперин, 1945; Леонтьев А.Н., 1972). При таком понимании отношения между значением и личностным смыслом оборачиваются их противопоставлением, как, например, в следую­щей формулировке: «Понятия значение и смысл составляют оппози­цию, то есть являются взаимосвязанными и противопоставленными одно другому. Под значением понимается сущность предмета, соот­несенная с некоторым знаком; под смыслом — интерпретация это­го значения некоторым множеством реципиентов на основе данных коллективного и/или личного опыта» (Сорокин, 1985, с. 59).

Насколько правомерно такое противопоставление? По нашему мнению, оно является порождением взгляда на соотношение зна­чения и смысла, ограниченного рамками индивидуального соз­нания. Лишь в интроспекции значение и смысл предстают как противопоставленные по двум параметрам: 1) значение (общее, со­циальное) — смысл (индивидуальный, уникальный) и 2) значе­ние (отражение объективных, существенных свойств) — смысл (отражение лишь индивидуально значимых свойств). Нелишне, од­нако, вспомнить, что и значение, и смысл содержательно опреде­ляются лишь в более широком контексте, несводимом, во-первых, к контексту индивидуального сознания, и, во-вторых, к их проти­вопоставлению друг другу. Поэтому для того, чтобы охарактеризовать их истинные отношения, необходимо выйти в этот более широкий контекст и рассмотреть их функционирование в деятельности инди­видов и социальных общностей.

Если для животных биологический смысл некоторого объекта, явления или внешнего воздействия определяется его непосредствен­ным отношением к потребностям живого существа (Леонтьев А.Н.,

5.2. Смысл и значение 377

1972; 1994; Вилюнас, 1976), то отношения человека с миром теряют непосредственный, индивидуальный характер. Личностный смысл, в отличие от биологического смысла, нельзя рассматривать как чисто индивидуальное образование, поскольку не является чисто индивидуальной порождающая его деятельность. Действительно, как было показано в предыдущем разделе, отношение человека к действительности всегда опосредовано отношениями к этой дей­ствительности совокупных субъектов разного ранга — социальных общностей, в которые включен рассматриваемый нами индивид, в том числе человечества в целом. «Осмысление действительности че­ловеком, в том числе и на уровне личностного смысла, принципи­ально опосредствовано социальным опытом конкретного общества» (Гусев, Тульчинский, 1985, с. 65). В отличие от биологического смыс­ла, личностный смысл соотносится не с индивидуальной жизнеде­ятельностью, а с индивидуальным освоением социальных форм жизнедеятельности, с «моим общественным сознанием», выража­ясь словами А.Н.Леонтьева (1994).

Мы ограничимся в данном разделе анализом соотношения смысла и значения на материале их функционирования в процессах речевого общения и взаимопонимания, поскольку именно в иссле­дованиях речевого общения, с одной стороны, наиболее жестко и явно формулируется отмеченное выше противопоставление значе­ния и смысла как бинарной оппозиции, а с другой стороны, суще­ствуют теоретические разработки, позволяющие преодолеть это противопоставление. Кроме того, значения и смыслы, функцио­нирующие в языке, в наибольшей степени репрезентативны, по­скольку выполняемая знаково-символическими системами функция замещения реальных объектов или фрагментов действительности позволяет говорить о своеобразной функциональной эквивалентно­сти смыслов мира и смыслов соответствующих знаково-символичес-ких форм (Вяткина, 1982, с. 202), в том числе языковых структур.

Исходным пунктом нашего анализа выступает деятельность субъекта, на определяющую роль которой в порождении и раскры­тии смыслов мы неоднократно указывали выше; Е.Ю.Артемьевой принадлежит меткое определение смысла как следа деятельности, зафиксированного в отношении к соответствующему предмету (1986, с. 12). Не является исключением и смысл, вкладываемый в содержа­ние коммуникации (текст). «Изъяв текст из структуры деятельности, где он возник, и не учитывая мотивы.и цели общающихся личнос­тей, исследователь имеет уже дело не с реальной речью и не с реаль­ной речемыслительной деятельностью, а с некоторыми моделями, отношение которых к моделируемым явлениям становится неопреде­ленным» (Тарасов, Уфимцева, 1985, с. 27—28). В современных иссле-

378 глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

дованиях по психолингвистике и теории коммуникации смысл рече­вого высказывания рассматривается как обусловленный местом дан­ного высказывания в структуре деятельности коммуникатора, а также мотивами и целями последнего, в том числе не относящимися не­посредственно к коммуникативной ситуации (см. Базылев, 1978; Зим­няя, 1985; Тарасов, 1979 и др.).

Значения, так же как и смыслы, генетически неразрывно связа­ны с деятельностью. Через посредство индивидуальной деятельности они не переходят из общественного сознания в индивидуальное, а строятся в индивидуальном сознании, запечатлевая в своей структуре в снятом виде генетически исходные развернутые формы познава­тельной деятельности. Процесс превращения деятельности обобще­ния в обобщение, кристаллизованное в значении, был всесторонне проанализирован А.Н.Леонтьевым на материале овладения учащи­мися научными понятиями (Леонтьев А.Н., 1983 а, с. 324—347).

Нашей задачей является показать, что деятельностная трактов­ка значения и смысла несовместима с их противопоставлением друг другу в виде полярной оппозиции. Мы уже отмечали неадекватность модели индивидуальной деятельности единичного субъекта и невоз­можность рассматривать личностный смысл как чисто индивидуаль­ное образование. Впервые на это обратил внимание АА.Леонтьев, указывавший, что смысл не менее социален, чем значение, и все­гда окрашен какими-то групповыми интересами (Леонтьев А.А., 1969; 1983; 1997; см. также Базылев, 1978). Эта мысль нашла продук­тивное воплощение в ролевой трактовке понятий «значение» и «смысл», предложенной Е.Ф.Тарасовым (1975; 1979). Опираясь на положение о том, что связь общества и личности опосредована со­циальными группами, в которых проходит социализация индивида и развертываются его деятельности, он ввел понятие ролевого или группового значения и ролевого смысла. Первое обозначает фраг­мент значения, общий не для всех представителей социума, а для носителей определенной роли, обусловленной принадлежностью к определенной социальной группе. Второе обозначает отношение личности к содержанию ее деятельности, обусловленное потребно­стями и мотивами, также детерминированными именно групповой принадлежностью (Тарасов, 1979, с. 90—91).

Ролевая трактовка значения и смысла, предлагаемая Е.Ф.Тара­совым, представляет собой существенный шаг вперед, приближаю­щий нас к раскрытию соотношения между этими понятиями. Вместе с тем Е.Ф.Тарасов, признавая, что в реальной речевой деятельнос­ти значение и смысл слова слиты, в своем анализе рассматривает их по отдельности как образования разной природы. Поэтому оппо­зиция «значение—смысл» у Е.Ф.Тарасова сохраняется, хотя в разви-

5.2. Смысл и значение

ваемых им положениях заложена возможность и даже объективная необходимость преодоления этой оппозиции. Для этого необходимо сделать еще один шаг, перейдя от ролевой к континуальной трак­товке значения и смысла.

Трактовка значения и смысла, названная нами континуальной, предлагается С.М.Морозовым (1984). С.М.Морозов выделяет сле­дующие условия, при которых некоторое содержание приобрета­ет смысл: 1) включенность его в некоторое более широкое целое (объект—объектный контекст); 2) преломленность его через внутрен­ний мир, субъективную смысловую реальность субъекта (субъект-субъектный контекст) и 3) включенность его в деятельность субъекта (субъект—объектный контекст)¹. Смысл всегда субъективен; если значение в отношении субъекта выступает как «вещь в себе», то смысл — как явление «вещи в себе» субъекту. В деятельности субъекта раскрывается и фиксируется как изменчивое, «являющееся», так и неизменные, сущностные характеристики объекта. Последние обра­зуют значение объекта, которое «...выступает в виде всеобщего, то есть в виде "общего для всех" содержания смысла» (Морозов, 1984). Необходимость выделения такого содержания прямо вытекает из социальной сущности человека, связанной с процессами общения и взаимопонимания между людьми. «Когда мы вступаем в процесс об­щения, мы выражаем в слове смысл, то есть предполагаем, что про­износимое или записанное нами слово полностью отражает весь дея-тельностный "узор" данного субъективного смысла. Однако на деле слово "пробуждает" у собеседника его собственный, индивидуаль­ный смысловой "узор", в котором общей с нашим смысловым "узо­ром" является та его часть, которую мы назвали значением. Таким образом, каждый из общающихся индивидов выражает в слове и вкладывает в воспринятое слово свой смысл. Но в двух смыслах об­щающихся лиц есть общая часть — значение этого слова,— и только благодаря наличию такой общей части мы понимаем друг друга» (там же).

Трактовка С.М.Морозовым значения как фрагмента смысла, инвариантного по отношению к психологическим смыслообразую-щим контекстам, преодолевает противопоставление значения и смысла как бинарной оппозиции. Различные психологические кон­тексты, согласно С.М.Морозову, специфицируют значение, бла­годаря чему к последнему прибавляются новые составляющие и расширенное значение приобретает статус смысла. Тем самым

¹ Достаточно близкая к анализируемой концепции характеристика смыс-лообразующей роли экстралингвистического контекста содержится в ин­тересной статье Б.А.Парахонского (1982).

380 глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

С.М.Морозов выводит важные теоретические следствия из нераз­личимости значения и смысла на феноменологическом уровне. «Как правило, смысл не существует для человека — носителя этого смысла как что-то отдельное от значения, напротив, человеку ка­жется, что он непосредственно воспринимает денотат (или слово) в его объективном значении. Но все предметы человеческой дея­тельности, как и все слова человеческого языка, видятся каждому из нас как бы через призму нашего личного (а не общественного) интереса. И нужно специальное усилие аналитической мысли, что­бы встать над этим интересом и уловить раздельность смысла и значения» (Дридзе, 1984, с. 73—74; см. также Леонтьев А.А., 1997). Положение о том, что словесные значения функционируют в рече­вой деятельности как инварианты смыслов, высказывали также Л.А.Дергачева и А.М.Шахнарович (1977).

Однако, посмотрев на континуальную модель С.М.Морозова через призму ролевой модели Е.Ф.Тарасова (или наоборот), можно увидеть еще одно обстоятельство, принципиально важное для на­шего анализа, а именно, что граница между значениями и смыс­лом в слове или в тексте является подвижной, относительной. Действительно, психологический смыслообразующий контекст, оп­ределяющий осмысление любого объекта, задается не только ин­дивидуальным опытом субъекта, но и принадлежностью его к различным — большим и малым — социальным группам. «Все сло­ва пахнут профессией, жанром, направлением, партией, опреде­ленным произведением, определенным человеком, поколением, возрастом, днем и часом. Каждое слово пахнет контекстом и кон­текстами, в которых оно жило своей социально напряженной жиз­нью» (Бахтин, 1975, с. 106). Эти контексты определяют различную семантику одних и тех же слов в различных социальных контекстах. Вспомним хотя бы, как у подростков, входящих в делинквентные группы, искажается представление о таких понятиях, как «товари­щество», «смелость» и др. Однако ошибкой было бы считать, что здесь изменения касаются только личностного смысла этих поня­тий. Строго говоря, границу между значением и смыслом здесь вообще провести затруднительно. Групповые или «ролевые» смыс­лы, о которых идет речь, оказываются значениями, поскольку они являются элементами группового сознания и однозначно декоди­руются (распредмечиваются) всеми членами данной группы. В то же время они являются смыслами, поскольку они специфичны лишь для данной группы и содержательно обусловлены специфи­кой групповой деятельности, групповых мотивов, ценностей и т.д. Это кажущееся противоречие можно объяснить тем, что объем об­щей для общающихся индивидов, пересекающейся части «смыс-

5.2. Смысл и значение

I

левого узора» (С.М.Морозов) одного и того же понятия или текста будет различным в зависимости от степени общности их принад­лежности к одним и тем же социальным группам — начиная от их государственной, национальной, классовой, половой и возрастной принадлежности и кончая принадлежностью к конкретным коллек­тивам. В ситуации же общения индивидов, принадлежащих к раз­ным группам, те же «ролевые» элементы будут входить уже не в значение, а в контекстуально обусловленный смысл коммунициру-емого содержания, для восстановления которого реципиенту при­ходится решать специальную задачу реконструкции контекста деятельности коммуникатора. В ситуации реального общения прак­тически всегда имеет место общность принадлежности общающих­ся индивидов к каким-либо социальным группам. Однако может существенно различаться мера этой общности, зависящая от коли­чества групп, принадлежность к которым объединяет реципиента и коммуникатора. Мера общности групповой принадлежности ком­муникатора и реципиента определяет степень общности контекста коммуникации и, тем самым, границу между смыслом и значе­нием, которая оказывается подвижной, относительной. Мера их различия определяет степень коммуникативного «напряжения» (Лотман, 1992).

В качестве примера можно рассмотреть, как переходят друг в друга значение и смысл научных терминов при коммуникации внут­ри одной научной школы и между представителями разных школ и разных научных дисциплин. Возьмем в качестве объекта само поня­тие «смысл». Психолог, определяя значение этого понятия, будет говорить о смысле для субъекта всевозможных объектов и явлений действительности. С этим согласятся другие психологи, но не лин­гвисты или логики, для которых значение понятия «смысл» уже и ограничивается лишь семантической структурой; все несводимое к этому будет, с их точки зрения, сугубо личностным смыслом, ко­торый психолог вкладывает в это понятие. Однако согласия нет и между психологами. Для психологов, стоящих на позициях деятель-ностного подхода, конституирующим моментом значения понятия «смысл» является его деятельностная природа; смысл — это «след деятельности». В то же время для психологов, стоящих на других теоретических позициях, этот момент не входит в определение значения понятия «смысл», которое ограничивается подчеркива­нием феноменов значимости и индивидуальной специфичности смысла. Можно пойти еще дальше: разные авторы выделяют наря­ду с общими и разные характеристики понятия «смысл», не вхо­дящие даже в групповое значение этого понятия для научного направления, к которому авторы себя причисляют. Будучи дерива-

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

том их индивидуальной деятельности, эти характеристики относят­ся к личностному смыслу понятия «смысл» для того или иного автора. Специфика научной деятельности, однако, состоит в том, что индивидуальное знание стремится стать социальным, врасти в систему уже функционирующего знания. Для этого новое знание, которое может иметь и чисто интуитивное происхождение, должно быть описано посредством уже функционирующих социально при­нятых значений и правил логического вывода. От успешности этого описания зависит, будет ли это знание интегрировано в систему групповых, «школьных», дисциплинарных или даже междисцип­линарных значений или же, в случае неудачи, останется не более чем личным достоянием автора.

Предложенная нами функциональная трактовка значения и смысла является, по сути, системной. Из нее можно вывести опре­деление значения (под психологическим углом зрения) как систем­ного качества, приобретаемого смыслом слова или высказывания (или компонентом этого смысла) в условиях единства смыслообра-зующего контекста. Ни значение, ни смысл не являются, таким образом, жестко фиксированными в своих границах. Вопрос о раз­ведении значения и смысла слова или высказывания можно ставить лишь применительно к конкретной ситуации коммуникации. Систе­мообразующим фактором будет при этом выступать деятельность социальной общности как совокупного субъекта. Контекст, задавае­мый этой деятельностью, определяет смысл любого высказывания, однако в ситуации внутригрупповой коммуникации этот смысл приобретает статус значения. Оговоримся, что речь идет, естествен­но, не о целостном смысле высказывания, а об одной смысловой составляющей, обусловленной принадлежностью коммуникатора именно к данной социальной группе; как мы уже отмечали выше, каждое высказывание содержит много таких составляющих.

Предложенная трактовка значения и смысла позволяет по-но­вому взглянуть на проблему понимания в межличностном общении. Говоря о природе процесса понимания, отмечают две основные его особенности: чтобы понять некоторое содержание, во-первых, мы должны включить его в некоторый более широкий контекст, а во-вторых, соотнести с нашими ценностно-нормативными представ­лениями, представлениями о должном (Знаков, 1998). Понимание В.В.Знаков определяет как «процесс и результат порождения смыс­ла понимаемого» (там же, с. 166), и не случайно, что эти две его особенности перекликаются с наиболее общими характеристиками смысла, выделенными нами в разделе 1.1. Смысл для В.В.Знакова шире, чем познавательная характеристика содержания; он выража­ется прежде всего в его интерпретации, в выводах, которые субъект

5.2. Смысл и значение

делает на основе этого содержания. Различие между познавательным содержанием и смыслом проявляется, например, в различии между безличной гносеологической истиной и насыщенной психологичес­кими составляющими и вписанной в личностный контекст правдой (Знаков, 1999). Близкие по своей сути положения мы находим в при­писываемой М.М.Бахтину статье В.Н.Волошинова: «Жизненный смысл и значение высказывания (каковы бы они ни были) не со­впадают с чисто словесным составом высказывания. Сказанные сло­ва пропитаны подразумеваемым и несказанным. То, что называется "пониманием" и "оценкой" высказывания (согласие или несогла­сие) всегда захватывает вместе со словом и внесловесную жизнен­ную ситуацию» (Волошинов, 1926/1996, с.74). Оторвав высказывание от этой реальной питающей его почвы, отмечает автор, мы теряем ключ к его смыслу (там же). Мы видим, таким образом, что в си­туации коммуникации смысл сообщения задается теми же инва­риантными характеристиками, которые мы выделили в разделе 1.1: контекстом и интенциональной направленностью.

Смысл любого сообщения складывается из целого спектра составляющих: значения, инвариантного для данной культуры, личностного смысла в узком его понимании, обусловленного сугу­бо индивидуальным опытом субъекта, и смысловых напластований, обусловленных национальной, половозрастной, классовой, госу­дарственной принадлежностью коммуникатора, включенностью его в другие общности, каждая из которых задает сообщению свой кон­текст. Как следует из предыдущего раздела, в условиях хотя бы частичного единства группового контекста коммуникации соответ­ствующие групповые контекстуальные смыслы функционируют как значения, что обеспечивает относительную полноту и адекватность понимания. То же происходит и в ситуации текстовой коммуника­ции: для адекватного понимания текста необходим «смысловой контакт», условием которого является совпадение «смысловых фо­кусов» коммуникатора и реципиента (Дридзе, 1984, с. 42—43); при несовпадении же «смысловых фокусов» наблюдаются различные «эффекты смысловых ножниц» (там же, с. 209—212, 260—261), обусловливающие неадекватное понимание текста.

Очень близкие по своей сути идеи, связанные с взаимодействи­ем индивидуальных смысловых контекстов, развиваются, в частно­сти, в семантической концепции понимания А.Л.Никифорова (1991). Согласно этой концепции, интерпретация текстов, предме­тов, явлений действительности, иными словами, наделение их смыслом, осуществляется посредством их включения в индивиду­альный контекст. Этот контекст представляет собой отражение ре­ального мира, который один для всех; поэтому индивидуальные

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

контексты разных людей сходны. Наряду со сходством очевидны и различия, связанные с различиями жизненного опыта, воспита­ния, образования, жизненных целей и отношений различных лю­дей. Взаимопонимание между людьми как раз и обеспечивается сходством индивидуальных смысловых контекстов: «Чем более по­хожи смысловые контексты двух индивидов, тем легче и лучше они понимают друг друга, ибо придают словам и вещам близкий смысл» (там же, с. 92). А.Л.Никифоров рассматривает далее четыре ло­гически возможных варианта: полное непересечение индивидуаль­ных контекстов, их частичное пересечение, полное включение одного из них в другой и полное совпадение. В реальных ситуациях коммуникации встречается только второй вариант (частичное пере­сечение), однако, по мнению А.Л.Никифорова, при переходе на уровень анализа отдельных смысловых единиц остальные три вари­анта также наполняются конкретным содержанием. Можно усмот­реть также аналогию (или нечто большее) между представлением об индивидуальных смысловых контекстах, детерминирующих по­нимание действительности, и известной концепцией В.В.Налимова (1989 а, б), характеризующего личность как генератор и преобразо­ватель смыслов, смысловой фильтр, детерминирующий проявление лишь части из бесконечного множества смыслов, потенциально присутствующих в мире в непроявленном виде.

Размеры социальных общностей, контекст деятельности которых способен порождать значения как системные свойства объектов, включенных во внутригрупповую коммуникацию, могут колебаться в очень широком диапазоне. Видимо, минимальной подобной груп­пой будет диада. Красивой иллюстрацией порождения значений контекстом совместной жизнедеятельности диады является эпизод из «Анны Карениной», в котором Китти и Левин объясняются в любви посредством начальных букв слова.

«Постойте, — сказал он, садясь к столу. — Я давно хотел спросить у вас одну вещь.

Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.

— Пожалуйста, спросите.

— Вот, — сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м,
б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили "когда вы мне ответили: этого не
может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?" Не было ника­
кой вероятности, что она могла понять эту сложную фразу...

Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать...

— Я поняла, — сказала она покраснев.

— Какое это слово? — сказал он, указывая на н, которым означалось
слово никогда.

— Это слово значит никогда, — сказала она, — но это неправда!

5.2. Смысл и значение

Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о.

...Он вдруг просиял: он понял. Это значило: "тогда я не могла иначе ответить"» (Толстой, 1952, с. 421—411).

Этот пример, кочующий из одной психологической книги в другую, не был бы столь убедителен, будь он чисто литературным. Однако эпизод, как указывает Л.С.Выготский, использовавший его для иллюстрации свойств внутренней речи, был заимствован Тол­стым из своей биографии: именно таким образом он объяснялся в любви своей будущей жене (Выготский, 1934, с. 294—295). Более того, нам знаком подобный способ коммуникации и по личному опыту: время от времени, начиная с пятилетнего возраста, дочь автора начинала «в порядке эксперимента» общаться с помощью начальных букв слов, например: «СВ?» («Сколько времени?»). При этом, как правило, было сравнительно несложно понять, о чем идет речь, именно благодаря тому, что четко очерченный контекст ограничивал и в известном смысле определял диапазон возможных высказываний.

Для нас этот пример важен, поскольку он демонстрирует тот факт, что единство смыслообразующего контекста способно при­давать статус однозначно понимаемых значений даже таким потен­циально многозначным знакам как начальные буквы слов. Однако понимание на уровне значений возможно здесь только для двоих; больше никому этот язык недоступен, поскольку предельно узкой является порождающая этот язык социальная общность. О подобных знаках — вербальных и, невербальных, — значение которых понят­но только двоим или нескольким людям, упоминают, в частности, И.Горелов и В.Енгалычев (1991, с. 53—55). С другой стороны, ситу­ативно возможно и создание подобного контекста для целой груп­пы. И.Н.Горелов и К.Ф.Седов описывают эксперимент, в котором они убедительно продемонстрировали возможность ситуативного создания такого контекста, который делает возможным адекватное понимание фраз по начальным буквам. Группе студентов зачитыва­лась интересная информация о поведении дельфинов и китов, их интеллектуальных способностях. На протяжении четырех дней со студентами обсуждались эти вопросы, на пятый день эксперимен­татор, заключая тему, предложил отвлечься и раздал карточки с зашифрованными начальными буквами вопросами. Два из этих воп­росов относились к обсуждавшейся теме: 1) к, т(В), д, м, д, н, г? (Как ты (Вы) думаете, могут дельфины научиться говорить?). 2) к, т (В), д, о, д, и? (Как ты (Вы) думаете, обладают дельфины ин­теллектом?). Два других вопроса были внеконтекстны: к, т, з? (Как тебя зовут?); к, и, д? (как идут дела?). Из 40 испытуемых 21 смогли

'/2 13 — 7503

386 глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

за 2—3 минуты правильно расшифровать первый вопрос и 19 — второй; внеконтекстные вопросы ни одному не удалось расшифро­вать за 8 минут (Горелов, Седов, 1997, с. 99).

Опустив достаточно очевидные и уже приводившиеся нами выше примеры «сдвига значения на смысл» в делинквентных группах и научных школах, перейдем сразу к наиболее обширным социальным общностям — государственным и социокультурным образованиям. Здесь перед нами стоит обратная задача — продемонстрировать, что культурно обусловленные значения не обладают абсолютной объек­тивностью и могут функционировать как смыслы в ситуации меж­культурной коммуникации.

Наиболее выпукло эффект «сдвига смысла на значение» прояв­ляется при анализе общения двух разных культур, хоть и говорящих на одном языке, например, Англии и США. К.Клакхон дает нагляд­ные иллюстрации того, как «слова, зачастую употребляемые в газе­тах одного государства, могут иметь другое значение для аудитории страны-союзника» (Клакхон, 1998, с. 210), приводя, в частности, примеры из работ М.Мид: «В Англии слово "компромисс" — хоро­шее слово, и о компромиссном соглашении можно говорить с одоб­рением, включая те случаи, когда противной стороне досталось более половины оспариваемого. В США, с другой стороны, мень­шая часть означает определенное положение той или иной сто­роны... Если для англичанина "пойти на компромисс" значит выработать приемлемое решение, то для американца это — вырабо­тать плохое решение, при котором для обеих сторон будет потеряно что-то важное» (цит. по: Клакхон, 1998, с.189). Опять прибегнем к иллюстрации из художественной литературы, а именно из романа П.Устинова «Крамнэгел» и одноименной пьесы того же автора. Ге­рой этих произведений — начальник полиции небольшого амери­канского городка — проводит часть своего отпуска в Англии. Отпуск этот, однако, прерывается для него в самом начале, когда из пис­толета, с которым он не расстается, он убивает человека и ока­зывается за решеткой. Эта достаточно, казалось бы, тривиальная история ставит в тупик судью, которому предстоит судить Крамнэ-гела. Ведь убийца действовал в полном соответствии с понятиями о законности и охране правопорядка, являющимися не просто его собственным мнением, но понятиями той культуры, в которой он прожил всю свою жизнь, а для него — чем-то объективным и абсо­лютным. Относительность этих понятий обнаруживается только при столкновении с другой культурой, где те же понятия того же анг­лийского языка имеют другое значение, обусловленное другим образом жизни всего общества в целом. Этот пример, впрочем, ил­люстрирует релятивность не столько языковых значений, анализу

Дата добавления: 2014-11-07