Смыслообразующие контексты и пределы понимания 2 страница

5.2. Смысл и значение 387

которых мы уделяли пока преимущественное внимание, сколько «ролевых значений» (Леонтьев А.А., 1983 а), то есть значений соци­альных норм и социальных ролей.

Соотношение значений и смыслов в ситуации межкультурной коммуникации являет собой универсальную модель коммуникации между представителями социальных общностей, различающихся по любому основанию. Хороший пример обнаруживает история созда­ния позитивной семейной психотерапии. Автор этого подхода Н.Пезешкиан, эмигрировавший в юношеском возрасте из Ирана в Германию, вначале обратил внимание на трудности взаимопони­мания в семейных парах с разной этнокультурной принадлежностью супругов, обусловленные несовпадением фонового смыслообразу-ющего контекста. Постепенно, однако, он начал видеть абсолютно аналогичные, хоть и несколько меньше бросающиеся в глаза, про­блемы в моноэтнических семьях. Тем самым он пришел к более широкому пониманию культуры, не сводящемуся к этнокультур­ной принадлежности: каждая семья вырабатывает свою культуру, и барьеры взаимопонимания, возникающие при столкновении носи­телей разных семейных культур, столь же существенны, что и барь­еры в межэтническом общении (Пезешкиан, 1992).

Таким образом, одновременно с противопоставлением значения и смысла по параметру «общее— индивидуальное» снимается и про­тивопоставление их по второму параметру «объективное— субъектив­ное». Объективность значения оказывается относительной. Значение более объективно, чем смысл, лишь в силу того, что в нем аккуму­лирован опыт не индивидуальной деятельности, а деятельности коллективной, опыта многих людей. Значение, как и смысл, — это тоже «след деятельности», на этот раз коллективной, что, однако, не гарантирует полной объективности; корректнее было бы гово­рить в этом случае о квазиобъективности значения. Так, совокуп­ный многовековой опыт человечества был отражен в представлении о Солнце как о светиле, вращающемся вокруг Земли, пока гений Коперника не открыл человечеству новые пути познания этого яв­ления, позволившие удостовериться в том, что, наоборот, Земля вращается вокруг Солнца. Динамичность научного знания является наилучшим примером детерминированности значений совокупным опытом человечества, постоянных изменений значений под влия­нием приращения коллективного опыта. Характерно, что в работах последних лет значение все чаще рассматривается не как нечто объективное, а как отношение, субъектом которого выступает все общество, как «общественное отношение к действительности» (Гу­сев, Тульчинский, 1985, с. 61), как «коллективное обобщение опыта носителей языка» (Зимняя, 1985, с. 77; см. также Рамишвили, 1982,

'/2 13*

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

с. 107). Это отношение производно от деятельности, практики, об­раза жизни социальной общности и поэтому понять значение ка­ких-то вещей в некотором социуме невозможно без знания образа жизни этого социума. Последний момент представляет собой один из излюбленных сюжетов научной фантастики. Из множества рас­сказов и повестей на эту тему сошлемся лишь на классическое приключение Ийона Тихого, безуспешно пытавшегося выяснить, что такое сепульки, определенные в энциклопедии как играющий значительную роль элемент цивилизации ардритов с планеты Ин­теропия (Лем, 1965). Задача оказалась неразрешимой по причине невозможности понять образ жизни ардритов.

Развиваемые в данном разделе положения об относительности различения смысла и значения и о системной квазиобъективной природе последнего находят убедительное подтверждение в экспе­риментах Д.И.Рамишвили (1982) и Т.Г.Заридзе (1982), результаты которых позволяют авторам утверждать, что значение предмета оп­ределяется его ролью в социальной практике конкретного коллек­тива. «На вопрос "Трава ли фиалка?" все без исключения отвечают: нет, фиалка не трава, фиалка — цветок. Но клевер для них трава, хотя он тоже имеет цветок. Эмоциональное переживание фиалки как цветка не позволяет им подвести фиалку под понятие травы, включить ее в группу "трава". Ведь трава — это то, что применяется в виде зеленой массы... И поэтому ее применению противоречит применение фиалки как индивидуального растения» (Рамишвили, 1982, с. 99—100). Результаты этих и других экспериментов не только наглядно демонстрируют квазиобъективный характер связей, отра­жающихся в значении, но и приводят авторов к выводу о генети­ческой первичности эмоционального отражения по отношению к восприятию предметов в их значении. Этот вывод представляется нам важным, несмотря на некорректность его формулировки, вы­ражающуюся в имплицитном противопоставлении эмоции и значе­ния — разнопорядковых явлений, которые могут вполне уживаться вместе в таких языковых структурах как коннотативное или эксп­рессивно окрашенное значение (см. Телия, 1986). Однако в контек­сте изложенных в данном параграфе положений результаты этих экспериментов свидетельствуют о том, что отражение объектов и явлений действительности под углом зрения их роли и места в жиз­недеятельности субъекта (иными словами, их смысла) первично по отношению к отражению квазиобъективных свойств тех же объектов и явлений (их значений).

Завершая наш анализ проблемы соотношения значения и смыс­ла, резюмируем основное содержание изложенного выше. Крити­ческий анализ позволил нам утверждать, что значение и смысл в

5.2. Смысл и значение

психологии не могут быть противопоставлены в виде бинарной оп­позиции, более того, между ними нельзя провести априорной гра­ницы. Языковое значение слова или текста предстает как системное качество его смысла, причем определить границы значения можно лишь применительно к конкретной ситуации общения и понима­ния, которая и конституирует значение как психологическую ре­альность. Вне этой ситуации значения просто не существует. По той же причине языковое значение не может, строго говоря, рассмат­риваться и как образующая сознания (Леонтьев А.Н., 1977), хотя этот вывод было бы опрометчиво распространять на другие виды значений, в частности на предметные. Вместе с тем значение выс­тупает как инструмент диалога сознаний, как то, что не принадле­жит самому сознанию, но способно перебросить мост между двумя разными сознаниями и обеспечить (в пределах, определяемых общностью контекстов групповой принадлежности собеседников) их взаимопонимание.

Осталось ответить на принципиальный вопрос: только ли через посредство значений возможно взаимопонимание? Ответ зависит от трактовки понимания: если отождествлять его с однозначным декодированием кодифированного сообщения, то, по всей види­мости, ответ будет положительным. Однако трактовать понимание можно не в узко-информационном, а в деятельностном ключе. Так, А.А.Леонтьев (1997, с. 157) указывает, что понимание текста на смысловых уровнях — это ориентировка, которая обслуживает де­ятельность, выходящую за пределы взаимодействия с текстом; так, например, получив письмо и поняв его, я могу предпринять дей­ствия, не связанные с текстом письма. Можно развить эту мысль далее: понимание можно считать адекватным, если из него сдела­ны правильные в прагматическом отношении выводы. Так, читая инструкцию к техническому устройству на полузнакомом иностран­ном языке, я понимаю ее (в смысле декодирования) лишь частич­но; прагматическое же понимание зависит от того, достаточно ли этого частичного понимания для правильного выполнения необхо­димых действий, чтобы устройство заработало. Невербально обща­ясь с другим человеком, я могу совсем не понимать его, могу «читать его, словно книгу», а могу ориентироваться на общий раз­мытый смысловой образ его намерений, но при этом строить свое поведение по отношению к нему в целом достаточно адекватно, то есть так, что нам удается достичь эмоционально позитивного и обо­юдно удовлетворительного контакта. Таким образом, если исходить из второй трактовки понимания, оно может быть достаточно ус­пешным и при заведомо неполной передаче смысла через значения и даже вовсе без них. М.И.Кнебель и А.Р.Лурия (1971) обращают

13 — 7503

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

внимание на «внеязыковые коды», которые служат преимуществен­но для передачи смыслов, подобно тому, как лексические и синтаксические коды служат для передачи значений. Е.И.Фей-генберг и А.Г.Асмолов (1989), напротив, считают неадекватным само понятие о коде, словаре, дискретном алфавите невербальной коммуникации. «Сложности, возникающие при воплощении си­мультанных динамических смысловых систем личности в дискрет­ных равнодушных значениях, выразительно описанные Выготским, все особенности природы мотивационно-смысловых образований личности предрешают неудачу поиска дискретных формализован­ных "словарей" жестов и телодвижений» (Фейгенберг, Асмолов, 1989, с. 65).

Субстратом, через который передаются смыслы, в этом случае могут выступать образы. Целостную концепцию речевой коммуни­кации и взаимопонимания посредством не столько значений, сколь­ко более целостных и менее формализуемых единиц — языковых образов — построил в своей недавней монографии Б.М.Гаспаров (1996). Языковые образы отличаются и от значений, к которым этот автор относится, как и мы, скептически, и от смыслов. Смысл как результат понимания любого языкового выражения Б.М.Гаспаров характеризует как открытый, никогда не получающий полной за­вершенности продукт духовной деятельности. «Говорящий субъект потенциально вкладывает в процесс осмысления весь свой опыт, все имеющиеся у него знания, ассоциативные способности, эмо­циональные реакции; осмыслить некоторое сообщение, свое соб­ственное или чужое, — значит вложить в него (с той или иной степенью интенсивности) свой духовный мир» (Гаспаров, 1996, с. 260-261).

Языковые образы не несут в себе смыслы, значения или иное содержание и отклик на них не является их расшифровкой, а ско­рее опознанием. «Именно потому, что образный отклик не является собственно значением языкового выражения, говорящий субъект легко мирится с иероглифической условностью, намекающей бес­предметностью, зрительной неясностью многих своих образных ре­акций... Важно, что всякое языковое выражение, всякая частица языковой материи способны получить тот или иной отклик в пер­цепции говорящего субъекта; но совсем не важно, каков сущност­ный характер этого отклика» (там же, с. 261). Понимание языковых образов основывается не на декодировании, а на соотнесении их с языковой памятью. Они чрезвычайно пластичны: языковый образ «все время включается в состав более обширных композиций, раз-¹ вертывающихся в речи: включается не в виде отдельного "кубика", занимающего свое место в общем построении, но растворяясь в бо»

5.2. Смысл и значение

лее широком — и притом все время изменяющемся, непрерывно развертывающемся — образном ландшафте, сливаясь с другими ак­сессуарами этого ландшафта» (там же, с. 269). Механизм взаимо­действия разных образных элементов одной сложной образной структуры Б.М.Гаспаров характеризует как их палимпсестное нало­жение (там же, с. 263—264). Отличительной чертой языковых обра­зов является их динамичность, непрерывность смены одних образов другими в речевом потоке. Столь же динамичным и неуловимым оказывается и их восприятие: «Подобно платоновским теням, язы­ковые образы проскальзывают в сознании в виде неуловимых и ни­когда до конца не проясненных теней; но для говорящих, так же как для платоновских узников пещеры, эти тени играют перво­степенную роль в том, как они в конце концов приходят к осозна­нию чего-то, что они ощущают как полученный или сообщенный «смысл»» (там же, с. 272). Реципиент создает этот «смысл» сам, по законам своего духовного мира, однако он убежден, что работа его сознания действительно ««воссоздает» смысл того, что хотел ему передать партнер, или, по крайней мере, удовлетворительно кор­респондирует с последним» (там же, с. 286). Это воссоздание, по мнению Б.М.Гаспарова, принципиально возможно потому, что в отличие от пола, возраста, образования, профессии и других диф­ференцирующих факторов единое строение образного мира объеди­няет всех, говорящих на данном языке. «Мир языковых образов является индивидуальным достоянием каждого говорящего, возни­кающим из духовных ресурсов его личности; однако пути, по кото­рым складывается этот мир, не произвольны: они направляются языковым опытом, очертания которого, именно в силу коллектив­ности этого опыта, имеют огромные сферы соприкосновения в язы­ковой памяти говорящих на одном языке» (там же, с. 288).

Языковое выражение и понимание языковых образов — это ди­намический процесс, протекающий в определенном коммуникатив­ном пространстве, которое задается ситуационными, жанровыми, ролевыми и другими квалификаторами, которые, в свою очередь, не остаются неизменными в ходе коммуникативного взаимодействия. «Таким образом, было бы недостаточно говорить о том, что смысл всякого языкового действия подвергается фокусированию в комму­никативном пространстве; необходимо подчеркнуть, что такое фоку­сирование смысла имеет динамический характер.... В каждый момент рвоей языковой деятельности говорящий силится интегрировать от­крытые потоки впечатлений, воспоминаний и ассоциаций в некое смысловое целое, в котором смысл того, что он принимает как "со-рбщение", явился бы ему в виде некоей представимой "картины", рбладающей достаточной степенью единства и последовательности;

13'

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

эту интегрирующую работу говорящий производит в соответствии со свойствами коммуникативного пространства... Но сама эта среда, в которой работает языковая мысль, все время движется, изменяя очертания, как облако, и тем самым изменяя все условия, в кото­рых совершаются процессы смысловой фокусировки и смысловой интеграции... Возникают возможности бесконечных переориентации языковой картины, ретроспективного мысленного "переписывания" прошлого опыта, игры различными смысловыми регистрами, осно­ванной на соскальзываниях из одного мысленного пространства в другое» (там же, с. 308—309).

Эти возможности реализуются в процессах, которым Б.М.Гас-паров дал название смысловой индукции. «В этой своего рода се­мантической "камере" [в тексте. — Д.Л.] каждый попадающий в нее элемент вступает в непосредственную связь с множеством та­ких элементов, с которыми он никогда бы не вступил в контакт вне данного, неповторимого и уникального целого. Происходит то­тальная фузия смыслов, в результате которой каждый отдельный компонент вступает в такие связи, поворачивается такими сторона­ми, обнаруживает такие потенциалы значения и смысловых ассо­циаций, которых он не имел вне и до этого процесса... Внесение любого нового компонента в процесс индукции (например, появ­ление в фокусе мысли какой-либо новой реминисцентной ассоци­ации) изменяет весь его ход, влияя в конечном счете на смысл каждого участвующего компонента и характер их соотношений» (там же, с. 326). Процессы смысловой индукции основываются на презумпции текстуальности — отношении к тексту как целому, из чего вытекает задача найти понимание этого текста как целого, которое не привязано непосредственно к семантике элементов тек­ста; «нет никакой возможности как-либо ограничить и регламенти­ровать этот процесс, определить заранее принципы отбора и степень значимости тех смысловых полей, которые могут каким-либо обра­зом внести вклад в наше понимание данного высказывания» (там же, с. 322). Приводя ряд иллюстраций процессов смысловой ин­дукции из художественной прозы и художественной эссеистики, Б.М.Гаспаров делает специальную оговорку, что все эти процес­сы, хоть и в меньших масштабах, характерны и для повседневного языкового общения.

Мы уделили так много места и внимания изложению концеп­ции Б.М.Гаспарова по той причине, что эта концепция, не будучи психологической, тем не менее представляет новый, нетрадицион­ный взгляд на ряд психологических проблем; она важна именно для психологов, и нам бы не хотелось, чтобы она осталась ими незамеченной. Более того, в некоторых новых психологических

5.3. смысловая координация в совместной деятельности

работах появляются мысли, перекликающиеся с идеями Б.М.Гас-парова. Так, Е.В.Улыбина (1997), опираясь на идеи Ю.М.Лотмана, К.Леви-Стросса и других авторов, говорит о существовании амби­валентного семантического пространства диалога, в котором может осуществляться трансляция и трансформация смыслов не по одно­значным законам кодирования и декодирования информации, а по инологичным законам мифологии, бессознательного или обы­денного сознания. «На уровне культуры и на уровне личности про­исходит постоянная смена доминирующего языка описания — системы используемых кодов, движение вверх — от дознакового уровня к знаковому и вниз, от знакового к дознаковому, что приводит к усложнению системы, порождению новых смыслов и накоплению информации. Встречные потоки пересекаются на уров­не обыденного сознания и других промежуточных, медиаторных образований» (Улыбина, 1987, с. 63—64). Обыденному сознанию Е.В.Улыбина приписывает буферную функцию адаптации офици­альной культуры, выраженной с помощью знаковых средств репре­зентации, к дознаковой «естественной жизни». Смещение фокуса внимания от знаковых процессов в коммуникации к процессам, опосредованным образами, открывает новое большое и многообе­щающее поле психологических исследований.

5.3. смысловая координация и трансформация смыслов в совместной деятельности

Проблема понимания в межличностном общении, рассмотрен­ная в двух предыдущих разделах, является первой, наиболее про­стой и универсальной из перечисленных нами проблем трансляции смыслов — потому, что эта проблема возникает автоматически при любой разновидности коммуникации между двумя людьми, объе­диненными какой-либо ситуацией. Два человека могут быть сколь угодно сильно дистанцированы друг от друга, и их жизненные миры могут иметь минимум пересечений или даже характеризоваться про­тивоположностью в чем-то главном, но тем не менее между ними возможно достаточно точное взаимопонимание на уровне значений, если они говорят на одном языке.

Напротив, проблема смысловой координации в совместной дея­тельности возникает в специфических ситуациях, характеризую­щихся особыми условиями. Понятие совместной или совокупной

394 глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла!

деятельности возникло сравнительно недавно в русле деятельност-ного подхода и сейчас занимает в нем важное концептуальное мес­то: ведь «именно в ней рождаются предметные действия, предметы, значения и смыслы» (Зинченко, Смирнов, 1983, с. 142).

Начнем с рассмотрения того, как соотносятся между собой по­нятия предметной деятельности, общения, взаимодействия и совме­стной деятельности.

В качестве отправной точки анализа возьмем элементарную структуру предметной деятельности, включающую субъект дея­тельности, объект деятельности и деятельностное отношение меж­ду ними:

S-O. (1)

Такое представление о предметной деятельности принадлежит к числу философских и психологических аксиом. «Деятельность человека и является... актуальным бытием субъектно—объектного отношения, совокупностью всех форм активности взаимодейст­вующих субъектов, направленной на объекты внешнего мира и превращающей их с помощью других объектов (орудий, средств деятельности) в объекты третьего рода (продукты деятельности, вещи, предметы культуры)» (Каган, 1988, с. 89).

Очевидно, что, прикладывая эту схему к процессам межсубъек­тного взаимодействия, мы тем самым редуцируем эти процессы до воздействия субъекта на партнера как на предмет своей деятельнос­ти. Подобное воздействие может носить обоюдный характер:

5 ^(la)

Эта схема в состоянии адекватно описать лишь некоторые час­тные компоненты процесса общения, такие, как монологическая коммуникация (передача сообщения) или «объектное» (Хараш, 1980) восприятие другого человека. Пытаясь же полностью свести отношения между людьми к элементарной схеме предметной дея­тельности, как справедливо указывает Б.ФЛомов, мы теряем спе­цифику взаимодействия двух равноправных партнеров. «Каждый из его участников относится к своему партнеру как субъекту, облада­ющему, как и он, психикой, сознанием» (Ломов, 1984, с. 252). Межличностное общение Б.Ф.Ломов характеризует как отношение принципиально иного рода, а именно субъект—субъектное отно­шение:

S, <-> S₂. (2)

5.3. смысловая координация в совместной деятельности 395

Однако и эту схему нельзя считать удовлетворительной. Сразу же встанет вопрос: субъектами чего являются два взаимодействующих между собой партнера? Ведь «..."субъект" и "объект" — это оппо­зиционно-соотносительные категории, обозначающие два полюса целостной и лишь в абстракции расчленяемой системы связей че­ловека с миром. Не существует субъекта без объекта и объекта без субъекта; следовательно, называя одно из этих понятий, мы пред­полагаем его соотнесенность с другим» (Каган, 1974, с. 51) В схеме же (2) оба субъекта выступают как абстрактные, внедеятельност-ные, что лишает смысла в этом контексте само понятие «субъект».

Путь, ведущий к решению проблемы,— это путь усложнения первичных элементарных представлений о деятельности и общении, выраженных схемами (1) и (2). Так, А.У.Хараш убедительно пока­зал неадекватность рассмотрения процессов общения как прямого субъект—субъектного взаимодействия. Гносеологической основой субъект—субъектной парадигмы является, по его мнению, та осо­бенность процессов межличностного отношения взаимодействия, «что в них эмпирически достоверным является присутствие только самих взаимодействующих сторон (индивидов, личностей); что же касается самого предмета деятельности, то он уходит вглубь, скры­ваясь за поведенческим (коммуникативным) фасадом взаимодей­ствия, и его открытие становится делом весьма сложным» (Хараш, 1980, с. 21). Адекватное понимание субъект—субъектной парадиг-мь1, утверждает А.У.Хараш, «невозможно помимо привлечения представлений о субъекте в его отношении к объекту, так как, лишь противополагаясь объекту, субъект утверждает себя как субъект» (там же, с. 23). В результате схема (2) преобразуется в более слож­ную трехчленную схему:

Sj-^O^S^ (3)

Этим был сделан первый шаг к преодолению теоретического разрыва между общением и деятельностью. Параллельно с преоб­разованием схемы (2) в схему (3) аналогичные преобразования пре­терпевала и схема (1). Говоря о развитии предметной деятельности ребенка в онтогенезе, А.Н.Леонтьев писал, что она «все больше выс­тупает как реализующая его связи с человеком через вещи, а связи с вещами — через человека» (1977, с. 207). Собственно говоря, это по­ложение всегда являлось для деятельностного подхода одним из ос­новополагающих. Оно было отчетливо сформулировано в теории развития высших психических функций Л.С.Выготского (1983 а) и получило всестороннее обоснование в экспериментах как самого Вы­готского, так и «Харьковской группы» психологов. Представления об

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

индивидуальной деятельности как деривате деятельности, первона­чально распределенной между двумя или несколькими субъектами и сохраняющей в себе структурные характеристики последней, описы­ваются схемой:

о

(4)

В этой схеме второй субъект, опосредующий элементарное субъект—объектное отношение,— не обязательно индивид, им мо­жет быть и все человечество в целом. Суть данной схемы в том, что индивидуальная деятельность человека (поскольку он человек) ни­когда не является полностью индивидуальной. Она всегда включе­на не только в систему его отношений с предметным миром, но и в систему его отношений с другими людьми. В частности, примени­тельно к ситуации развития ребенка в совместной деятельности с взрослым сделан достаточно экспериментально подтвержденный вывод о том, что только действие второго субъекта-партнера при­дает объекту действия социально-предметный смысл и значение, аффективные смыслы окружающей действительности тоже отк­рываются ребенку в совокупном действии (Зчнненко, Смирнов, 1983, с. 138, 139).

Схемы (3) и (4) снимают противопоставление общения и дея­тельности, поскольку они предусматривают включенность процес­сов деятельности (1) в процесс общения (3) и процессов общения (2) в процесс деятельности (4). Однако данные линейные формулы не снимают различия между двумя этими процессами, что оставля­ет возможность трактовать деятельность и общение как две особые рядоположенные сущности, две относительно независимые сторо­ны образа жизни человека, как это делает Б.Ф.Ломов (1984). Пре­одолеть этот разрыв можно лишь сделав следующий шаг, а именно признав вслед за А.В.Петровским (1984) принципиальную обрати­мость субъект—субъект—объектных и субъект—объект—субъектных отношений, что можно выразить следующей схемой:

__ с

о

(5)

Эту замкнутую структуру можно рассматривать как исходную «клеточку» любой человеческой активности. В ней подчеркивается тот момент, что в одних и тех же процессах реализуются как опосредованные вторым субъектом субъект—объектные отношения, так и опосредованные объектом отношения «субъект—субъект». Ха-

5.3. смысловая координация в совместной деятельности

рактерно, что целый ряд авторов независимо друг от друга прихо­дит к выделению этой замкнутой обратимой треугольной структуры в качестве базовой (Кемеров, 1977, с. 104; Василюк, 1986, с. 84; Ка­ган, 1988, с. 131; Горбатенко, 1988, с. 141). Комментируя эту структу­ру, В.Е.Кемеров, в частности, пишет: «Схема наглядно показывает, что отношение человека к предмету опосредовано его отношением к другому человеку и наоборот, отношение человека к другому че­ловеку опосредовано его отношением к предмету. Собственное бы­тие личности обнаруживает свой предметный и общественный смысл, поскольку оно реализуется через предметные условия, со­здаваемые другим человеком (другими людьми), поскольку оно выступает условием бытия другого человека (других личностей, общества)» (1977, с. 104).

Как нетрудно заметить, из структуры (5) легко вычленить и от­ношение (3), и отношение (4). Более того, элементарные двучлен­ные отношения (1) и (2), включенные в структуру (5), приобретают новое содержание. Для пояснения можно воспользоваться остроум­ным примером Л.Николова: «Как и в пресловутом любовном тре­угольнике, когда во взаимодействии участвуют более чем двое, вопрос об их взаимоотношениях усложняется. Усложнение проис­ходит оттого, что двучленные отношения, сумма которых дает трехчленное отношение, являются в сущности трехчленными. В любовном треугольнике муж выступает не только как муж, но и как обманутый муж. Это означает, что в двучленном отношении между ним и его женой появилось новое содержание... отношение с тем же самым третьим элементом, который наставил ему рога» (Николае, 1984, с. 61).

Взаимодействие, описываемое схемой (5), представляет собой не что иное как совместно распределенную предметную деятельность (Петровский А.В., 1982). Включенные в нее субъект—субъектные вза­имодействия (процессы общения) выступают формой координации ее участников и обеспечивают в конечном счете интеграцию индиви­дуальных действий, распределенных между ее участниками, в сов­местную деятельность. «Взаимодействие людей подразумевает не только отношение их как субъекта к субъекту, но и совместное от­ношение их к объекту деятельности» (Головаха, 1979, с. 73). Самый важный момент, который хотелось бы при этом подчеркнуть,— сов­местная деятельность не является лишь формой координации и ин­теграции индивидуальных деятельностей, направленных на реализа­цию одной общей цели. Такая деятельность была бы квазисовместной. Истинная же совместная деятельность не прибавляется к индиви­дуальной, а замещает ее. По своей структуре совместная деятельность аналогична индивидуальной; отличие же заключается в том, что в

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

своих звеньях она распределена между двумя и более субъектами, у которых в этот момент нет никакой индивидуальной деятельности, отличной от деятельности, совместно распределенной между ними, со-субъектами которой они выступают. Таким образом, эта деятель­ность имеет не только общую для ее со-субъектов операциональную, но и общую мотивационно-смысловую структуру. М.С.Каган отмеча­ет, что смысл такой деятельности интерсубъективен (1988, с. 132). О гармонизации смысла моего действия и смысла действия других как основе построения системы отношений людей писал и Б.Д.Элько-нин (1990, с. 114-115).

Ранее С.М.Джакупов (1985), работавший в русле деятельност-ной психологической теории мышления (см. Тихомиров и др., 1999), экспериментально показал, что в совместной деятельности форми­руется общий фонд смысловых образований, который, будучи ин-териоризован субъектами, выступает через посредство процессов целеобразования в качестве специфического регулятора их совме­стной деятельности. Признаком совместной деятельности является наличие у ее участников общего мотива. Этот мотив не возникает мгновенно, а формируется постепенно, на начальных этапах дея­тельности, которая носит поначалу псевдосовместный характер — налицо общая цель и задачи, но общему мотиву и смыслам деятель­ности еще предстоит сформироваться. Как показал С.МДжакупов (1985), совместная деятельность как психологическая реальность становится возможной, когда смыслообразование, осуществляюще­еся в ходе общения в диаде, приводит к формированию общей цели и общего мотива. Участники обмениваются как вербальной, так и невербальной, преимущественно эмоциональной информа­цией. Ключевым процессом является взаимная реконструкция партнерами по совместной деятельности целей друг друга и их при­нятие, то есть включение в свою мотивационно-смысловую сферу. На этой основе у участников формируется общий смысловой фонд. С.М.Джакуповым было показано, в частности, что создание обще­го смыслового фонда стимулируется невербальным общением и об­меном смысловой информацией и, в свою очередь, приводит к активизации невербальных и сокращению вербальных средств об­щения. Экспериментально подтверждена также связь успешности совместной мыслительной деятельности с наличием общих смыс­лов, с принятием и интериоризацией общего фонда смысловых образований, которое приводит к качественным изменениям про­цессов целеобразования, повышению эффективности формируемых целей. При этом если формирование общего смыслового фонда сказывается прежде всего на общем количестве формируемых це­лей, то степень его принятия участниками влияет на количество

Дата добавления: 2014-11-07