Методы и методология лингвистики 6 страница

С теоретической точки зрения характеристика значения слова семантическими признаками, извлеченными из его дистрибутивных свойств, во-первых, опирается на лингвистическую данность – текст, что выгодно отличает рассматриваемый подход от компонентного анализа, где признаки выделяются, по существу, не в значении слова, а в обозначенной им реалии; во-вторых, дает возможность представите модель лексического значения как динамическое явление, оптимально согласующее факты языка и речи. Лексическое значение, представляющее собой инвариантное потенциальное явление языка, актуализируется дистрибутивными свойствами слова при его функционировании в речи, причем отдельные варианты лексического значения реализуются конкретными элементами его дистрибуции.

В рассматриваемой модели первичным этапом при перехода (реализации) потенциального языкового значения в актуальное речевое служит порождение ограниченного числа (в пределах десяти) наиболее обобщенных семантических признаков (СП 1), представляющих собой слова конкретной части речи, которые заполняют определенную синтаксическую конструкцию, свойственную исследуемому слову. Если значение лексемы отражает предмет или явление, то семантические признаки этого типа, т. е. типа СП 1, отражают разнообразные обобщенные качества, состояния, отношения этого предмета, реализуемые глаголами, прилагательными, существительными. В свою очередь, обобщенные семантические признаки расщепляются на более конкретные части – СП 2, соотносимые с отдельными более определенными семантическими признаками слова. Семантических признаков этого типа в лексическом значении может быть выделено несколько десятков. Они реализуются в текстах целыми группами словоупотреблений, обладающих общим семантическим свойством (прилагательные цвета, размера, формы и т. п., глаголы движения, чувства, существования и т. п. и т. д.). Каждое из отдельных словоупотреблений подобной группы представляет собой исходные и наиболее конкретные семантические признаки типа СП 3, образующие открытый в количественном отношении класс семантических единиц, поскольку число сочетаний с разными словами у любого фразеологически не связанного слова не является конечным. Конкретное описание семантики слова на основании учета его дистрибутивных свойств осуществимо только в том случае, если учитывать не отдельные сочетающиеся с ним другие слова, в которых выражаются СП 3, а совокупности слов, которые реализуют более обобщенные семантические признаки типа СП 2.

Для того чтобы построить конкретную семантическую модель интересующих нас слов, необходимо в статистически достоверном по объему тексте (текстах) зафиксировать все те элементы дистрибуции заданных слов, которые служат проявлением конкретных семантических признаков типа СП 3. Эти конкретные признаки обобщаются в семантические признаки типа СП 2, каждый из которых при этом получает характеристику своего веса на основании частот зарегистрированных в текстах словоупотреблений с этим признаком. Далее, эти семантические признаки объединяются в наиболее обобщенные признаки типа СП 1, представленные целым классом слов, занимающих определенную синтаксическую позицию в дистрибуции (совокупности сочетаний) исследуемого слова.

Например, проводится анализ семантических признаков, полученных в результате исследования сочетаемости слов дело, действие, деятельность, работа, труд, создание, творчество в текстах на русском литературном языке объемом свыше пяти миллионов словоупотреблений. Верхний ряд цифр против каждого слова обозначает частотность зарегистрированных в обследованных текстах словоупотреблений, сочетающихся с заданным словом и обладающих указанным в верхней части таблицы семантическим признаком (типа СП 2). Нижний ряд цифр обозначает доли в процентах этих частот (с точностью до целых) по отношению ко всей сумме словоупотреблений, сочетающихся с данным существительным.

Например, семантический признак, выраженный прилагательными интеллекта (сознательный, умный, разумный, мудрый, логический и т. п.), является наиболее весомым в значениях слов деятельность и творчество, где на него приходится соответственно 10 и 11% всех словоупотреблений, сочетающихся в обследованных текстах с этими существительными. В то же время данный семантический признак малосуществен в значениях слов дело и действие, поскольку словоупотребления, выражающие его, занимают в дистрибуции этих слов долю, равную всего 1%. Напротив, глаголы созидания (творить, делать, создавать и т. п.) в синтаксической конструкции «рассматриваемое существительное в именит. пад.+ глагол» редко сочетаются со словами деятельность и творчество, тогда как на их сочетания с существительными дело и действие приходится по 3% всей их дистрибуции. В этом случае семантические признаки, наиболее существенно различающиеся по весу в значениях сопоставляемых слов, целесообразно считать дифференциальными, а совпадающие по весу или несущественно отличающиеся им правомерно рассматривать как интегральные. Обратим внимание на то, что количественный вес признаков позволяет с помощью статистических формул вычислять степень семантической связи между значениями слов, определять семантический объем слов, вскрывать структуру рассматриваемой лексической группы и т. п. Само значение заданных слов как бы «монтируется» из семантических признаков, абстрагированных из дистрибуции этих слов.

Делая общую оценку данного направления применения математических методов к изучению лингвистических проблем (т. е. лингвостатистики), необходимо, видимо, исходить из следующего положения: «Математика может быть эффективно использована на службе лингвистики только тогда, когда языковедам будут ясны реальные границы ее применения, так же как и возможности используемых математических моделей». Иными словами, о математической лингвистике речь может идти тогда, когда математические методы докажут свою пригодность для решения тех собственно лингвистических задач, которые в своей совокупности составляют науку о языке. Если же этого нет, хотя при этом, возможно, и открываются новые аспекты научного исследования, то в таком случае можно говорить о чем угодно, но только не о лингвистике. Приходится признать, что математика фактически пока ограничивалась в области языкознания лишь «измерением и подсчетом», а качественного анализа языка, вникающего в его структуру, не смогла дать.

В отношении же большей части квантитативных способов изучения отдельных лингвистических явлений, несомненно, оправдан общий вывод Р. Брауна: «Их можно рассматривать так, как их рассматривает лингвостатистика, но каков смысл всего этого?». Представим себе, что мы задаем вопрос: «Что собой представляют деревья в этом саду?». И в ответ получаем: «В этом саду сто деревьев». Разве это ответ на наш вопрос и разве действительно он имеет смысл? А ведь в отношении многих лингвистических вопросов математические методы дают именно такого рода ответы.

И порой лингвистам предлагаются выводы, справедливость которых не вызывает никакого сомнения. Таковым является «основной закон языка», заключающийся в том, что в языке наблюдается определенная стабильность его элементов и относительной частоты их употребления. Беда подобного рода открытий заключается, однако, в том, что они давно известны лингвистам. Ведь совершенно очевидно, что если бы язык не обладал известной стабильностью и каждый член данного языкового коллектива свободно варьировал элементы языка, то не было бы возможно взаимное общение и само существование языка стало бы бессмысленным. А что касается распределения относительной частоты употребления отдельных элементов языка, то она нашла свое выражение в языкознании в виде выделения категорий пассивной и активной лексики и грамматики, чему так много уделял внимания Л. В. Щерба. В данном случае статистические методы могут оказать помощь лингвистам только в распределении конкретных языковых элементов по разрядам относительной частоты их употребления, но не имеют никаких оснований претендовать на открытие каких-то новых закономерностей, представляющих ценность для теоретической лингвистики.

С другой стороны, лингвостатистика предлагает ряд действительно «оригинальных» выводов, которые чрезвычайно показательны для характера научного мышления ее адептов. Так, сложными статистическими методами исследуется «политическая лексика» в трудах Черчилля, Бенеша, Халифакса, Штреземана и других, причем в подсчетах для неанглоязычных авторов используются переводы их работ на английский язык. Результаты подсчетов представлены в виде многочисленных таблиц, математических формул и уравнений. Лингвистическая интерпретация квантитативных данных в этом случае сводится всего лишь к тому, что употребление Черчиллем «политической лексики» является наиболее типичным (?) для данной группы авторов и что использование Черчиллем слов в тех случаях, когда он касается политических вопросов, типично для английского речевого коллектива.

Однако существует широкая область исследовательской деятельности, использующая по преимуществу математические методы и в то же время ориентирующая их на языковый материал, где целесообразность такого объединения не вызывает никакого сомнения. Речь в данном случае идет о проблемах, связанных с созданием информационных машин, конструкций для машинного перевода письменных научных текстов, автоматизацией перевода устной речи с одного языка на другой и со всем тем комплексом задач, которые объединяются в лингвистических вопросах кибернетики. Всей совокупности подобных проблем обычно присваивают общее наименование прикладной лингвистики. Пожалуй, наиболее важной чертой прикладной лингвистики, отделяющей ее от математической (квантитативной) лингвистики, как она обрисовывалась выше, является то, что первая имеет обратную направленность: не математика для лингвистики, но лингвистика (формализованная математическими методами) для широкого комплекса практических задач.

В целом – если под квантитативной лингвистикой разумеется применение математических методов в качестве универсальной отмычки для решения всех лингвистических проблем, то такие претензии следует признать абсолютно неправомерными. Все, что было сделано в этом направлении, пока очень мало или даже совсем не способствовало решению традиционных проблем науки о языке. В худшем случае применение математических методов сопровождается очевидными нелепостями или же с лингвистической точки зрения является абсолютно бессмысленным. В лучшем случае математические методы могут быть использованы в качестве вспомогательных приемов лингвистического исследования, будучи поставлены на службу конкретным и ограниченным по своему характеру лингвистическим задачам. Ни о какой «квантитативной философии языка» при этом не может быть и речи.

ЛЕКЦИЯ 8. КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ЯЗЫКА

ПЛАН

1. Теоретические основы концептуального анализа.

2. Концептуальный анализ в лексике, грамматике, тексте

3. Техника концептуального анализа

4. Концептуальный анализ культурных концептов

Всю познавательную деятельность человека можно рассматривать как развивающую умение ориентироваться в мире, а эта деятельность сопряжена с необходимостью отождествлять и раз­личать объекты: в результате в его сознании возникают концепты, единицы ментального мира человека. Поиск мельчайших единиц смысла, несводимых к стандартным, системным языковым значениям, но стоящих за этими значениями, и осуществляет концептуальный анализ.

Считается, что лучший доступ к описанию и определению природы концептосферы обеспечивает язык. Не вызывает, однако, сомнения тот факт, что самые важные концепты кодиру­ются именно в языке, но при этом способ их кодировки не похож на вербально-языковое кодирование в системе языка. Выявлению именно концептуальной специфики знаний, хранящихся в сознании, и посвящен концептуальный анализ. Ср. разграничение семантического и концептуального анализа в работе Е.С. Кубряковой: семантический анализ, по мнению автора, эксплицирует семантическую структуру слова, уточняет денотативное, сигнификативное и коннотативное значения; концептуальный анализ предполагает поиск общих концептов (т.е. фрагментов знания о мире), подведенных под один знак.

Итак, под концептуальным анализом мы будем понимать исследование выраженного в единицах языка мыслительного («когнитивного») содержания, ценностных коннотаций и мотивационно-прагматических установок. Концептуальный анализ ставит вопрос Каково представление носителей языка о стоящем за именем идеальном объекте (артефакте)? В любой категории, писал А.Ф.Лосев, можно видеть «только то, как она применяется для обыденной или на­учной практики мысли, и больше ничего. И можно задаваться вопросом о самой этой категории, вникая в ее смысл и анализи­руя ту ее собственную жизнь, которая не видна при утилитар­ных подходах». Представляется, что концептуальный анализ как менее утилитарный позволяет осуществиться более филоло­гическому подходу к анализу абстрактных имен-интуиций, так как преследует герменевтическую цель: познание и понимание стоящего за абстрактным именем фрагмента идеальной действи­тельности и в конечном счете — самого языкового сознания.

В этом смысле надо разграничить концептуальный и логический анализ языка. Концептуальный ищет своеобразную, «лично- и народно- субъективную» долю мысли в языке, индивидуально и этнически определенную. Логический подход, напротив, осуществляет вековую мечту всех лингвистов описать любой конкретный язык через универсальный, общий для всех набор логических форм, компонентов, то есть определить общность человеческих форм мышления как единство логических операций, независимо от языка. Еще Ньютон написал работу «Об универсальном языке». Классической стала и работа логика и философа Монтегю «Английский как формальный язык», где предпринята попытка формализовать естественный язык, т.е. свести его к комбинациии универсальных типов. То же осуществляет теория порождающей грамматики Н. Хомского, в которой постулируется наличие некоторых универсальных схем, структур, которые, посредством логической операции преобразования, воплощаются в высказываниях реального языка: цель анализа – переход, трансформация одной схемы в другую и формальные правила (Дом строится строителями есть трансформация Строители строят дом посредством операции обращения актантов).

Т.е., концептуальный анализ выясняет концептуальное содержание естественного языка именно в его своеобразие, на что и делается акцент. Тогда как логический анализ соотносит «недостатки» семантики естественных языков с неким обобщенным формально-логическим эталоном, стандартом, выявляя логические противоречия, тавтологии, бессмысленность и пр.

Концептуальный анализ лексики решает две задачи. Первая связана с обнаружением некоторых исходных, или первичных концептов, из которых затем развиваются все остальные. Эти концепты представляют собой неанали­зируемые сущности только в начале своего появления, но затем, ока­зываясь частью системы, попадают под влияние других и сами видоизменяются. Возьмем, например, такой признак, как «красный», который, с одной стороны, интерпретируется как признак цвета, а, с другой, дробится путем указания на его интенсивность (ср. алый, пурпурный, багряный, тёмно-красный и т.д.) и обогащается другими характеристиками. Другая связана с выявлением идиоэтнической, национальной, культурной специфики представлений знания о мире в том или ином языке. Это находит свое выражение в понятии культурного концепта, о котором речь пойдет далее.

Концептуальный анализ широко используется при описании семантики языка, ибо значения языковых выражений приравниваются выра­жаемым в них концептам или концептуальным структурам. Но такое истолкование соотношения концепта и значения не является единственно возможным. Концепты – это скорее посредники между словами и экстралингвистической действительностью и значение слова не может быть сведено исключительно к образующим его концептам. Правильнее было бы, наверно, говорить о концептах как соотносительных со значением слова понятиях (counterparts of words). Значением слова становится кон­цепт, «схваченный знаком» [Е.С.Кубрякова 1991]. В том же смысле мы не можем согласиться с мнением А.Вежбицкой о том, что значе­ния в определенном отношении независимы от языка. Независимы от языка именно концепты, идеи, и не случай­но, что только часть их находит свою языковую объективацию. От­ношения между концептами и значениями поэтому достаточно сложны: так, у союза и или но вряд ли можно постулировать значение, но концепты, которые за ними стоят, достаточно ясны (соединения, противопос­тавления и т.п.). Точно так же можно предположить, что у всех лю­дей есть общие представления о том, как реагирует человек на кон­такт с объектом, воздействующим на него своей температурой, но значения, зафиксированные в словах типа обжечься, сгореть, memo, жар и пр., отражают лишь определенную часть этого концепта и являются зависимыми от языка.

В грамматике также работает концептуальный анализ. Нередко утверждают также, что центральные для человеческой психики концепты отражены в грамматике языков и что именно грамматическая категоризация создает ту концептуальную сетку, тот каркас для распределения всего концептуального мате­риала, который выражен лексически. В грамматике находят отраже­ния те концепты, которые наиболее существенны для данного языка. Эта точка зрения близка и тем концепциям, которые утверждают примат релевантности грамматических категорий для организации ментального лексикона, а, следовательно, и тем, что доказывали первостепенную значимость для устройства и функцио­нирования языка тех концептуальных оснований, что маркируют распределение слов по частям речи и которые, по всей видимости, предсуществуют языку, складываясь как главные концепты восприятия и членения мира в филогенезе [Кубрякова 1992].

Применительно к тексту, дискурсу также «работает» разграничение концептуального и собственно языкового анализа (Ю.Н. Караулов «Лингвистические основы функционального подхода в литературоведении»). Так, в тексте следует различать тезаурус, «идеологический словарь», то есть набор ключевых концептов автора, его понимание мира, его картина мира как инструмент для отбора слов, – и «словесное, знаковое наполнение» текста как «средство вербализации концептов» (очевидно, идиолект).

Порождение текста – это путь от концепта к знаку, а восприятие – от знака к концепту. Чтение текста линейно, синтагматично, а существование и функционирование его в читательском сознании – парадигматично; то есть каким-то образом «линейная последовательность единиц преобразуется в процессе восприятия и понимания в иерархическую систему зависимостей…». Значит, в художественном тексте концептуальное и семантическое противопоставлены еще и как парадигматика – синтагматика.

Наиболее перспективным для анализа концептуальной структуры текста представляется определение концепта как цикла понятия, предполагающего процесс — наполнение содержания понятия «знанием о сущности» и его результат — объемпонятия. В динамическом понимании смысла под концептуальной структурой подразумевается локализованный, застывший в определенных фрагментах культурной и языковой среды (константах) процесс формирования концепта. Концептуальная структура текста эксплицируется на лексическом, лексико-фразеологическом и композиционно-тематическом уровнях текста. При этом когнитивный, тезаурусный уровень в структуре языковой личности обна­руживается в тематизации текста, в обозначении определенных предметных областей как фрагментов опыта, хранимых в долговременной памяти и актуали­зируемых в речевом акте с опорой на ключевые слова текста. Таким образом, исследование концептуальной структуры текста предстает как встречное движение от концепта к ключевому слову и от слова и фразеологизма в сложной системе смысла текста к концепту как элементу тезауруса чело­века.

Исследование природы концепта основывается на описании способов его экспликации в тексте, в лексическом и фразеологическом тезаурусе. С помощью анализа частот словоупотреблений выделяется группа лексических единиц, занимающих сильные позиции. Количественный анализ расширяется и дополняется качественным анализом ключевых и тематических слов, а также фразеологических доминант. Таким образом, основой концептуального анализа текста оказывается движение от понятия к лексической и фразеологической областям его представления и от лексики и фразеологии к концепту, в содержании которого синтезируется информация разных типов.

Современная методика концептуального анализа опирается на следующие теоретические положения.

1. Концептуализация мира в естественном языке не совпадает с научной, логической классификацией предметов, признаков и процессов объективной действительности и является этнически обусловленной (конвенционализованной) и индивидуально обусловленной (субъективированной).

2. Сознание социализированного человека содержит ог­ромное количество информационных единиц, для которых в окружающем мире нет соответствующих объектов, но без которых сам этот мир становится непро­ницаемым для человеческого разума (Морковкин. С.54). В окружающем объ­ектном мире нет объектов, соответствующих словам вера и неверие, сво­бода, ересь, мнение и пр. Это ментальные сущности, которые определяют наш взгляд и на реальные вещи, созданы и функционируют в нас благодаря языку. При этом способ их ментальной репрезентации в сознании не обязательно соотносится с их логической дефиницией и местом в логической классификации и иерархии.

3. Абстрактные сущности при концептуализации имеют тенденцию к конкретно-образному воплощению. А..М. Пешковский обратил внимание на персонификацию отвле­ченных понятий, невидимых предметов, состоящую в том, что их имена ведут себя в тексте как имена живых существ: болезнь можно вогнать и выгнать, ее можно напустить; совесть за­едает человека, а беда ходит. В статье В.А. Успенского «О вещных коннотациях абстрактных существительных» показано, что любая абстракция включается в конкрет­ный мир человека. Авторитет можно уронить и положить на чашу весов – 'тяжелый предмет из твердого, небьющегося материала'. Страх на­ падает на человека. Горе – тяжелая жидкость (обрушивается, подавля­ет, придавляет). Радость – легкая светлая жидкость (переполняет, разливает­ся, переплескивается через край). Общая невозможность хранить в мозгу абстракцию ® тенденция предметно-образно ее вообразить. прилив злости на­хлынул на него. искоренить зло – имплицируется представление, что у зла есть корни. луч надежды (надежда как источник света). Низкий поступок, но не высокий = значит, в концепте поступок нет связи с нравственной высотой. Анализ сущностей такого рода должен применить понятие гештальта.

4. Также нет соответствий в реальной действительности таким репрезентациям, как планы, убеждения, мотивы, интенции, которые, тем не менее, тоже каким-то образом концептуализируются в ментальном пространстве. Для выявления арсенала таких ментальных репрезентаций, как и вообще всех ролевых, сценарных, операциональных сфер в сознании человека требуется фреймовый подход.

5. Логический анализ подобных сущностей ничего не дает для выяснения их истинной природы и способа бытования в сознании человека. О них «знает интуиция» носителей языка, что выявляется в особенностях сочетаемости, метафоризации, метонимизации лексических единиц, обозначающих в системе языка данные концепты.

Метод концеп­туального анализа абстрактного имени базируется на буквальном прочтении в первую очередь узуально сочетающихся с ним гла­голов физического действия, несущих информацию о классе яв­лений, которым этот акциональный признак присущ (сравни: перемещаться — ковылять, порхать; подниматься — карабкаться, вспорхнуть). В качестве наглядной иллюстрации применения метода кон­цептуального анализа может послужить окказиональная сочетае­мость глагола вспорхнуть, содержащего в себе информацию о типовом названии агенса действия (resp. типовом носителе дан­ного акционального признака — прототипическом агенсе). В контексте Мой голос вспорхнул (Б.Ахмадулина) эта информа­ция не исчезает, не зачеркивается. Происходит уподобление эксплицитного субъекта действия (агенса голос) имплицитному (птица). Процедура уподобления совершается слушающим, интерпретатором контекста (текста). Для говорящего глубинная, бессознательная проекция голоса на птицу (бабочку) обусловли­вает выбор глагола вспорхнуть в качестве его предиката. Сов­падение ассоциаций, выводимых слушающим из контекста (текста), с глубинными ассоциациями говорящего, порождаю­щего текст, обусловливает их взаимопонимание.

Проекции умопостигаемой (абстрактной) сущности на эмпи­рически постигаемые (видимые) явления раскрываются через глагольную сочетаемость абстрактного имени, а на эмпирически постигаемые свойства — через атрибутивную. Так, из контекста Вкушая минуту радости, он знал, что ее надо выкупить страданием (А.Гончаров. Обыкновенная история) выводится представление повествователя о том, что радость как возможное состояние человека наполняет минуту, «порцию» этого вещества, что это товар, а страдания — плата за него, денежный эквива­лент. «Гастрономический» код передачи информации о невиди­мых вещах, процессах и свойствах очень древний. «Глотают» обиду, слова, власть. Сво­боду вкушают. Время же, напротив, само обладает способно­стью пожирать.

Абстрактные имена, заключающие в себе метафизические по­нятия, относятся к мифологемам — представлениям воображе­ния, ассоциативным по своей природе. При этом не ассоциации слова возникают на основе его сочетаемости (это вторичные ассоциации), а несвободная сочетаемость слова обусловлена его ассоциативным потенциалом. Именно она и есть внешнее, по­верхностное проявление глубинных ассоциативных контуров име­ни.

Наибольших результатов все же концептуальный анализ добился в выявлении этнолингвистической специфики ключевых понятий народной культуры, вербализованных в фактах национального языка. Очевидно, что их концептуальное содержание, будучи прагматически и ценностно значимо для носителя языка, занимая доминирующее положение в его картине мира, тем не менее, не всегда соотносится со словарным значением слова в лексической системе языка, равно как и с логической, понятийной дефиниции в теоретико-философских дискурсах.

Как уже говорилось раньше, во многих исследованиях делается акцент не на универсальной ментальной, но на сугубо этнокультурной специфике концептов. Так понятый концепт становится культурным концептом. В наше время такое не очень удачное назва­ние получили умозрительные предметы гипотетического, ментального про­странства – десигнаты особой категории абстрактных субстантивов. В предикатах абстрактных имен, так называемых вторичных предикатах, обнаруживаются наши обыден­ные представления о стоящих за именами сущностях, то самое «языковое знание», которое порождает мифологемы сознания (коллективное бессознательное) и выявляет их. Мы понимаем кон­текст у судьбы, обокравшей меня только потому, что имеем пре­суппозицию существования судьбы на сублогическом уровне и зна­ем о ее возможной враждебности к человеку.

Культурные концепты — это культурно значимые смыслы, ключевые идеи, образы и понятия национальной культуры. Это такие идеи, как воля, удаль, соборность, подвиг, совесть, получающие изменяю­щееся веками содержание, но в основе своей имеющие нечто неизменное. Культурные концепты выражаются не одним знаком, а их набором. Они вы­страивают разные знаки в единое концептуальное пространство или концепту­альное поле,реализуясь через пространство разноуровневых и разнопорядковых языковых знаков, связанных между собой парадигматически, синтагма­тически и/или ассоциативно.

Методом анализа культурных концептов (экзистенциалов, антропоцентрических имен) стал концептуальный анализ, позволяющий восстановить все знания и представления, связанные воедино тем или иным абстрактным именем и прояв­ляющиеся в его сочетаемости с предикатами. Большая трудность возникает с семантической интерпретаци­ей абстрактных имен культурных концептов, заключающих в себе неясные и неотчетли­вые идеи. Рациональному анализу имена-интуиции (по Ю.Д.Апресяну, антропоцентрические имена) доступны лишь отчасти. И эта мера определяет границы приложимости к ним такого инструмента, как логический анализ или лингвистический компонентный анализ.

Тут применяется концептуальный анализ, включающий прагматический момент. Так, «вещные конно­тации» абстрактных имен, обусловливающие их сочетаемость, делают эту сочетаемость прагматически мотивированной. Воз­можность сочетания корни конфликта и невозможность сочета­ния *корни удачи в русском языке объясняется тем, что ситуа­ция под именем конфликт мыслится как имеющая начало и конец, как зарождающаяся и развивающаяся, подобно растению. Ситуация удачи мыслится как нечто неожиданное, возникшее, но не выросшее.

Сочетание водоворот событий объясняется тем, что мифо­логема событие представляется русскому языковому сознанию как водная стихия, во власти которой находится человек и в условиях которой он не способен на самостоятельные действия. Сочетание *водоворот обстоятельств невозможно, так как оно противоречит представлению русскоязычного сознания о форме (модусах) существования такой «субстанции», как обстоя­тельства: человек может находиться во власти обстоятельств, быть их жертвой, но «все происходит на суше». Семантически близкие слова оказываются прагматически достаточно далекими, что и мешает видеть в них абсолютные синонимы. Если, напри­мер, сочетание расхлебывать скандал (МК 25.05.95) можно признать допустимым, поскольку имя скандал оценочное (оно имплицирует негативное отношение говорящего к ситуации и/или ее участникам) и как таковое прагматически согласуется с экспрессивно окрашенным глаголом сниженного стиля. Сочетание этого глагола с именем конфликт (*'расхлебывать конфликт) вряд ли возможно по причине отсутствия их прагматической согласованности.

Дата добавления: 2014-10-15