Методы и методология лингвистики 7 страница

В отличие от имен физических реалий, имена культурных концептов могут содержать алогизм, противоречия и непоследовательность в своем концептуальном содержании. Именно в этой непоследовательности и даже противоречивости ее черт заклю­чается семантико-прагматическая специфичность абстрактного име­ни. Логическая непротиворечивость соединения свойств плотность ('твердый'), вес ('тяжелый'), температура ('холодный'), цвет ('темный') в сигнификате понятия имени камень подтверждается эмпирически наличием физической субстанции (тела) с такими свойствами.

Иное дело духовная субстанция, именуемая, например, свободой. В сигнификате этого понятия заключены обязательные и противо­речащие друг другу признаки: 'отсутствие препятствия внешнего, физического' и 'наличие препятствия внут­реннего, нравственного', не исчерпывающие, однако, всего содержа­ния имени свобода. И не существует такой физической субстанции, такого «тела», которое могло бы подтвердить правильность и полно­ту выделенных в сигнификате понятия признаков и убедить в этом сомневающихся.

В именах метафизических сущностей скрыта точка зрения на действительность, в частности на непосредственно не наблюдаемый континуальный мир человеческих связей и отношений, эмпириче­ской моделью которого является сеть с узлами-именами, а логиче­ской — актанты (роли) разного рода ситуаций. Включение точки зрения в содержание этих имен обусловлено их сложностью и многогранностью, что и проявляется в сочетаемости: свобода от предрассудков, суеверий, забот; свобода для творчества, созида­ния; свобода передвижения, слова, собраний. А многогранность как геометрический параметр предполагает невозможность воспри­ятия всех граней фигуры одним наблюдателем. Одновременно все грани могут видеть только разные наблюдатели. Поэтому объектив­ную картину рисует «совокупный» художник, отражает «совокуп­ный» наблюдатель. И этот наблюдатель — язык.

Доступное рассудку содержание понятия свобода, включающее в себя инвариантные компоненты, обусловливает, как отмечалось, его семантическое отграничение от соседей — произвол, воля, анар­хия, возможность, право, с одной (синонимической или квазиси­нонимической) стороны, закон, запрет, совесть, долг — с другой (антонимической), что и обеспечивает относительное взаимопонима­ние. Когда говорящие употребляют слово свобода, то они очерчи­вают то семантическое пространство, которое стоит за этим именем, а не за другим. Это актуализируемое пространство не одномерно. Внутри него действуют разные векторы, создающие высокое внутрипространственное семантическое напряжение.

Несмотря на различия в сочетаемости имени свобода во всех употреблениях присутствует семантический примитив мочь в ва­риантах Я могу и Я не могу, из чего следует, что это имя обо­значает не столько внешнее по отношению к личности положение дел, сколько ее ментальное состояние, связанное с осознанием лич­ностью своих возможностей и их оценкой: Я знаю границу, через которую не могут переступить мои желания, поэтому я свободен ее не нарушать. Осознание отсутствия в какой-то момент тех ограни­чений, которые были обязательными и перешли в разряд потенци­альных, связывается именем свобода.

Переживание абстрактной сущности индивидуумом, в идиолекте которого есть ее имя, неизбежно приводит к проекции этой сущно­сти на эмпирически постигаемые элементы опыта, что ведет, в свою очередь, к соединению абстрактного имени с разными предикатами физического действия, дескриптивными прилагательными, конкрет­ными вещными существительными, анализ которых позволяет рас­крыть его (имени) ассоциативные контуры: А (1) дышать возду­хом свободы (2) свобода пьянит; Б (1) получить, принести, потерять (2) завоевать, отстоять, защитить свободу; В (1) силки свободы (2) свобода в пещере (НГ 19.11.96).

Из всего сказанного вытекает, что концептуальный анализ через изучение сочетаемости абст­рактных имен — единственный путь к «душе» абстрактных сущно­стей, да еще таких «высоких» и одновременно «глубоких», как лю­бовь и счастье. Такая естественная для русского сознания, но ло­гически противоположная (антонимическая: «верх/низ») характери­стика любви никого не смущает, но именно она основа того, что вещественные коннотации абстрактной сущности любовь и прочих абстрактных культурных концептов «не складываются ни в какую единую картину», из чего не следует, однако, что в этом проявляет­ся недостаток метода их описания.

Можно сказать, что чем более сложное явление обозначено име­нем, тем более карикатурным с позиций рациональности будет его концептуальный портрет. Но Ю.Д.Апресян прав в том, что сочетаемость имени и ее препариро­вание не есть цель концептуального анализа, а только его условие. Цель же, как представляется, состоит в установлении глубинных подсознательных, ассоциативных связей слов в языковом сознании как индивида, так и коллектива. И именно концептуальный анализ таких сложных понятий еще раз доказывает о неис­черпаемости абстрактной сущности, безграничности невидимого мира и недостаточной способности рационального схватить внерационалъное, – т.е. подтверждает недостаточность чисто семантического и чисто логического подходов в традиционной лингвистике.

ЛЕКЦИЯ 9. ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ФУНКЦИОНАЛИЗМ

ПЛАН:

1. Общая характеристика функционализма в лингвистике

2. Понятие функции в лингвистике

3. Функциональный метод в Пражском лингвистическом кружке

Лингвистический функционализм в современном терминологическом смысле этого слова, – детище 20 в. В то же время, идеи функциональной грамматики освящены традициями различных национальных школ, в частности, в русском языкознании: их корни можно видеть в трудах К.С.Аксакова, А.А.Потебни, И.А.Бодуэна де Куртенэ, А.А.Шахматова, А.М.Пешковского.

В рамках функционалистской традиции модели языковой компетенции (competence) очень разнообразны. Эти модели создавались в Восточной Европе (Дежё, Фирбас, Матезиус и др.), в Великобритании (Халлидей), к ней относились или относятся, среди прочего, порождающая семантика (Чейф, Филлмор), анализ дискурса (Чейф, Гивон, Ли, Хоппер, Томпсон), когнитивная грамматика (Лангаккер, Лакофф), конструкционная грамматика (Филлмор), грамматика ролей и референции (Фоли и Ван Валин), а также функционалистские объяснения в рамках «стандартной генеративной теории» (С.Куно). Все это – разновидности «функциональной грамматики».

Для лингвистического функционализма характерно мнение, что формы естественных языков создаются, регулируются, подчиняются требованиям, усваиваются и используются ради их коммуникативных функций. Этот подход противопоставлен теориям языка, постулирующим строгое разграничение между структурой и функцией, и тем теориям, в которых стремятся описывать и объяснять структурные факты sui generis, без соотнесения с ограничениями на форму, предъявляемыми целями коммуникации и средствами и ограничениями переработки информации человеком.

В результате анализа функционалистских исследований можно выделить следующие «дифференциальные» признаки теории, совокупность которых как минимум дает основания квалифицировать те или иные концепции как функционализм:

1. Функциональность – то же, что значимость употребления знака, зависящая от определенного дискурсного мира («области опыта»). Грамматики человеческих языков основаны на функциональных принципах. Одни ментальные состояния объясняются через другие, при этом не обязательно все сводить к «физическим» свойствам как последней инстатции: важны функции, а не физическая субстанция «мозга» [197, c.15].

2. Универсальность функций речевого поведения. Структура языковой системы предопределена своими функциями. А поскольку некоторые потребности человека и общества универсальны, есть и универсальные функции, присущие речевому поведению на любом языке и проявленные в грамматической и лексической структурах.

3. Телеологичность языка как целенаправленной деятельности, механизмы которой предопределены целями. Язык – не готовый статичный продукт, а активное «языковое творчество». Большая часть результатов функционального анализа речи может быть сформулирована в телеологических терминах. Например: фонологические элементы «служат» выделению значений (вычленению значений из континуума); расположение морфем или слов «служит цели» построения предложений, – так чтобы предложения и любые их части служили цели социального взаимодействия.

4. Вмешательство экстралингвистических факторов в язык и речь. Язык рассматривается не только «изнутри», в терминах формальных свойств (таким было бы формалистское объяснение, устанавливающее отношения между элементами исключительно языкового произведения – текста), но и извне, с точки зрения того, что он дает системам, в которые входит в качестве подсистемы, – культурам, социальным системам, системам мнений и т.п.

5. Соотнесенность формы и функций языка. Форма языка соответствует функциям языкового употребления, отвечает запросам этих функций. Следует не просто приписывать функциональные интерпретации уже выявленным единицам формы и компонентам таких единиц, а членить формальные компоненты на свои элементы и перегруппировывать их в функциональные компоненты. Функциональный компонент чаще не совпадает, чем совпадает с формальным.

6. Цели речи более важны, чем методы их достижения. Конкретная деятельность может обладать несколькими функциями и наоборот, одна функция может быть распределена между несколькими видами деятельности. Общие задачи функционального анализа: а) выявить множество функций, важных для общения, б) исследовать, как различные функции кодируются и воплощаются в речевых действиях. Критерии выделения функций бывают как языковыми, так и внеязыковыми.

«Функциональная лингвистика (функционализм) – скорее «совокупность школ и направлений, возникших как одно из ответвлений структурной лингвистики, характеризующихся преимущественным вниманием к функционированию языка как средства общения. Основной принцип такого направления – «понимание языка как целенаправленной системы средств выражения (так называемый телеологический принцип) – был выдвинут Р.О.Якобсоном, Н.С.Трубецким и С.О.Карцевским в «Тезисах Пражского лингвистического кружка» (1929), а затем развит в работах других представителей пражской лингвистической школы, а также немецкого психолога К. Бюлера, обосновавшего концепцию трех функций языка – экспрессивной, апеллятивной и репрезентативной.

Эта же идея обладает эвристической ценностью для функционалиста и сегодня: язык должен изучаться под углом зрения своей роли в человеческой коммуникации и рассматриваться как система такой коммуникации, а не как перечисление структурных описаний предложений. Главная функция языка – инструментальная: язык – инструмент речевого взаимодействия людей. Чтобы понять суть языка, необходимо посмотреть на общение. Конечно, речевое общение не всегда сводимо к передаче информации, однако можно утверждать: чтобы понять природу и структуру языка, нужно учесть, что язык, подобно другим инструментам, используется для чего-то; скажем, молоток нормально использовать для забивания гвоздей, – хотя иногда его и используют, вместо гири.

Функциональное описание языка охватывает: 1) систему речевой семантики и функций со своими аргументами, 2) морфологическую систему, 3) прагматическую систему, включающую такие понятия, как иллокутивная сила, пресуппозиция, топиковость и определенность, 4) систему социальных норм, управляющих различными видами речевых событий и деятельности.

Итак:

1. Языки рассматриваются как инструменты для выполнения своих функций. Форма инструмента отражает эти функции, подчиняясь их императивам. Языки структурированы так, чтобы годиться на выполнение этих функций. Есть иерархия функций. Главной является функция сообщения (коммуницирования), лежащая в основе всех остальных функций.

2. Части сложных структур языка обладают различной значимостью, важностью, предопределяемой функциями этих частей.

Функция понимается в двух аспектах.

1. Функция как математическая зависимость в смысле А – функция В.

В свое время Г.Фреге полагал, что замена понятия «субъект» на «аргумент», а «предикат» на «функция» делает описание более прозрачным: содержание (Inhalt) речи есть функция (в математическом смысле) от некоторого аргумента. Если в выражении, содержание которого не обязательно оценивается с точки зрения истинности, в одной или в нескольких позициях имеется какой-либо знак (простой или сложный), который можно заменить на другой – тоже в одной или в нескольких позициях, – то неизменная часть целого этого выражения называется функцией, а заменяемая часть – аргументом6 (МАЛЬЧИК) ЧИТАЕТ (КНИГУ). Подлежащее, по Фреге, при этом является аргументом, выделенным из числа остальных «в уме говорящего», следующий по важности аргумент – дополнение. Язык волен, когда нужно, тот или иной аргумент подавать в качестве главного, при помощи подбора слов и/или форм: ср. активный и пассивный залог, лексемы «труднее» и «легче», «давать» и «принимать» и т.п. Сегодня эта разновидность часто называется пропозициональной функцией.

Между функциями в этом понимании слова можно установить, вслед за Е.Курыловичем (см. его статью 1936 г.), отношения иерархии: «Общий закон, касающийся отношения первичной синтаксической функции к вторичным синтаксическим функциям, состоит в следующем: Если изменение синтаксической функции некоторой формы (некоторого слова) А влечет формальное изменение А в В (при той же лексической функции), первичной синтаксической функцией является та, что соответствует исконной форме, а вторичной – та, что соответствует производной форме. Примеры: лат. amat «он любит» и amans «любящий» различаются только по синтаксической функции. Лексическое значение (действие) в обоих случаях одинаково; но, поскольку именно причастие образовано от личного глагола, а не наоборот, можно считать, что у слов с лексическим значением действия (т.е. у глаголов) первичной является функция сказуемого, а вторичной – функция определения.

2. Функция как цель или назначение языка. Функционализм противопоставил структурной модели языка функциональную модель, не только учитывающую онтологические свойства языковой структуры, но представляющую эти свойства с точки зрения их актуальности для языкового сознания носителей языка, а следовательно, расширяющую границы лингвистического описания системы знаков в направлении сознательного включения в него как лингвистических, так и экстралингвистических категорий. Именно благодаря выходу лингвистики за пределы языковой системы в мир реалий и чувств преодолевается дуализм структурного понимания языка / речи как системы и реализации, эталона и варианта, результата и процесса. Определение сущности языка и речи не противопоставительно, а соотносительно устанавливает диалектическое единство языка как «творимой реальности», психологически реального феномена, реально существующего как функциональная система, каждый элемент которой выполняет определенный набор функций в языке как «самопорождающемся», «самоорганизующимся» процессе, обобщающем функции своих элементов в конкретных речевых произведениях. Следовательно, главной целью языкознания становится определение понятия «назначения», или «функция» языка, а не составление формальной «сетки», «схемы» отношений его элементов и уровней.

Первые опыты создания целостной модели функциональной лингвистики связаны с деятельностью Пражского лингвистического кружка и целого ряда отечественных языковедов (В.В. Виноградов, Г.О. Винокур, А.П. Пешковский, Л.В. Щерба), сформулировавших классический принцип функционализма, в соответствии с которым если язык – это система средств выражения, служащих определенной цели, то лингвистика должна изучать каждое явление по выполняемой им функции в системе языка и его оценки с точки зрения всей существующей системы, ведь «структурные свойства языка объясняются в свете тех задач, которые эти свойства выполняют в различных процессах коммуникации» (Р. Якобсон). Поэтому функционализм – это такой подход в науке о языке, при котором центральной проблемой становится исследование функций изучаемого объекта, вопрос о его назначении, особенностей его природы в свете выполняемых им задач, его приспособленность к их выполнению. Таким образом, функциональная лингвистика всегда когнитивно и коммуникативно ориентирова, т.е., знаменуя собой выход за пределы языковой системы как «сетки отношений», устанавливает значимость, актуальность любого эпизода системы в процессе его языкового и речевого функционирования одновременно.

Отсюда главная задача изучения языка в действии (т.е. с точки зрения использования, употребления его элементов) – выделить набор функций языка и поставить им в соответствие те языковые единицы, которые служат их выражению. Школы современного функционализма разграничиваются именно на том основании, какая из функций языка признается ведущей. Как правило, определяется категориальный характер коммуникативной или когнитивной (или и той, и другой) функции с разнообразными уточнениями. В наиболее целостном виде коммуникативно-когнитивный подход к проблеме языковых функций был реализован Р. Якобсоном. По Якобсону, система языковых функций отражает «взаимопроникновение» системы, сознания и мира и включает: 1) экспрессивную (эмотивную), соотносимую с установкой на говорящего; 2) конативную (импрессивную), выводимую из установки на слушающего; 3) референтивную (денотативную или когнитивную), отражающую установку на действительность; 4) фатическую (контактоустанавливающую), ориентированную на канал связи; 5) метаязыковую, отражающую установку на код (систему языка); 6) поэтическую, связанную с установкой на форму сообщения (текст).

Более узкое понимание функций связано с определением функций отдельных единиц языка, например, предложения. Новую волну интереса к проблеме в последнюю четверть века вызвала «теория речевых актов», развивающаяся в эффективных дискуссиях после известной работы Дж. Остина «How to do things with words» (в русском пере­воде — «Слово как действие», 1986). Понятия конкретного речевого акта, совершаемого говорящим в определенной коммуникативной ситуации по отношению к определенному адресату, и иллокутивной цели этого акта — базисные понятия этой теории.

Сами по себе результативные наблюдения в области речевых актов при­обретают все более экстенсивный характер. В поле зрения исследователей — вопросы субъективного значения, подразумеваемого говорящим, вклад гово­рящего и слушающего с учетом реакции, социальной и индивидуально-психологической, открытость и закрытость намерений, искренность и неис­кренность их. Сам выбор анализируемых речевых актов, знаменующих всту­пление в брак, заключение пари, наречение нового судна, завещание часов брату, удаление игрока с поля, вынесение обвинительного приговора и т. п., далек от намерений представить их как часть каким-то образом иерархизированного целого. Речь идет не столько об актах речи, сколько о месте их в юридических, этических, логических процедурах. Утрачивается ощущение материала, с которым работают, его системности.

Следующий трудный вопрос — о том уровне абстракции, на котором целесообразно дифференцировать коммуникативно-речевые функции, харак­теризующие предложение. В разнообразных поисках критериев обобщения можно увидеть две крайности, два полюса. Один — «школьно-пунктуационный», выделяющий три «коммуникативных или функциональных» типа предложений (повество­вательный, вопросительный и побудительный), ориентируясь главным обра­зом на знаки препинания. Другой полюс связан с изучением лексической семантики глаголов речи — иллокутивных и перформативных. Дело даже не в том, что существуют различные понимания границ и объема классов этих гла­голов (по Дж. Остину, иллокутивных глаголов в английском языке более 1000; Дж. Серль выясняет, что не все иллокутивные глаголы указывают на иллоку­тивную цель; по Дж. Лайонзу, перформативных глаголов в английском до 300; по подсчетам группы исследователей из МГУ, в русском языке их 42 – И.М. Кобо­зева). Если воспользоваться выражением Р.Якобсона, остается актуальной «задача извлечения из потока вариаций относительно инвариантных сущностей». Очевидно, что изучению многообразных ситуационных особенностей конкретных речевых актов должно предшествовать рассмотрение тех типовых свойств, которыми располагает предложение.

Пражская функциональная лингвистика является генетически одним из ответвлений структурализма. Но если американская дескриптивная лингвистика пред­ставляет собой «предписание об описании», а копенгаген­ская глоссематика — общую семиотическую теорию, то пражская функциональная лингвистика является (в иде­але) теорией реальных явлений и процессов естествен­ного языка.

Расцвет деятельности Пражского лингвистического кружка приходится на 30-е годы; в 40-е годы его твор­ческая активность резко упала, а к 1953 году он распался и организационно. Тем не менее, почти все собст­венно лингвистические идеи пражского структурализма разрабатываются и сейчас, причем это делается на более широкой, чем прежде, теоретической и технической ос­нове. Школу функциональной лингвистики представляют чешские языковеды В. Матезиус, Б. Трнка, Б. Гавранек, И. Вахек, В. Скаличка и русские языковеды Н. С. Тру­бецкой, Р. О. Якобсон и С. Карцевский, долгое время работавшие в Праге. Их учение выросло из сформули­рованного еще в 1929 году в знаменитых «Тезисах Праж­ского лингвистического кружка» положения «о языке как функциональной системе», т. е. «системе средств выражения, служащей какой-то определенной цели». Свою задачу пражские языковеды видят в том, чтобы обнаружить эту систему во всех аспектах языка — фонологическом, морфологическом, синтакси­ческом и даже лексическом.

Наиболее полно пражцы разработали фонологическое учение, систематически изложенное в «Основах фоноло­гии» Н. С. Трубецкого. В полном соответствии с обычным структурным пред­ставлением о языке Н. С. Трубецкой разграничивает фо­нетику и фонологию. Учение о смыслоразличении является ядром фонологической концепции Н. С Трубецкого и других пражских структуралистов.

Центральным понятием этого учения является поня­тие фонологической, или смыслоразличительной, оппозиции, под которой разуме­ется «звуковое противоположение», способное «дифферен­цировать значение двух слов данного языка», ср. русское роль — моль. Для выделения фонем языка необходимо уметь отличать 1) фонему от ее вариантов (парадигмати­ческая идентификация фонем) и 2) фонему от много­фонемного сочетания (синтагматическая идентификация фонем). Правила парадигматической иден­тификации фонем, сформулированные значительно раньше соответствующих предписаний дистрибутивистов, во многом аналогичны им; в частности, факультативные и комбинаторные варианты фонем выделяются Н. С. Тру­бецким в условиях, соответствующих свободному чередованию и дополнительной дистрибуции, а разные фо­немы— в условиях, соответствующих контрастной дис­трибуции. Что касается правил синтагматической идентификации фонем, то реализацией одной фонемы считается: 1) сочетание зву­ков, составные части которого в данном языке не распре­деляются по двум слогам; по этому правилу группа звуков [ts] представляет собой одну фонему в русском (ср. лицо, целый), чешском и польском (ср. со — «что»), но две фонемы в финском, где эта группа возможна только на стыке двух слогов (ср. tt-se — «сам»); 2) сочетание зву­ков, образуемое с помощью единой артикуляции, ср. английские дифтонги [ai], [ei), [oi]; 3) сочетание звуков, длительность которого не превышает длительности других фонем данного языка, и т. д. Всего Н. С. Трубецкой пред­ложил семь правил синтагматической идентификации фонем, причем в большинстве из них решающую роль играют фонетические критерии.

Поскольку фонемы определяются через фонологиче­ские признаки, последние должны считаться элементар­ными и основными единицами фонологической системы языка. «В фонологии основная роль принадлежит не фо­немам, а смыслоразличительным оппозициям. Любая фо­нема обладает определенным фонологическим содержа­нием лишь постольку, поскольку система фонологиче­ских оппозиций обнаруживает определенный порядок или структуру. Чтобы понять эту структуру, необходимо исследовать различные типы фонологических оппози­ций». С точки зрения отношений между членами оппозиции выделяются а) привативные оппозиции, образую­щиеся на основе бинарных признаков типа «звонкость» — «незвонкость», «назализованность» — «неназализован-ность», или, в общем виде, А — не А; б) г p а д у а л ь н ы е, или ступенчатые, оппозиции, члены которых различаются не нали­чием — отсутствием признака, а его степенью, ср. i—е— е; в) эквиполентные, или равнозначные, оппозиции — все остальные; ср. p—t, f—k и т. п.

По объему различительной силы оппозиции делятся на постоянные и нейтрализуемые. Две фонемы образуют постоянную оппозицию, если они раз­личаются во всех возможных положениях, ср. фр. [а]— [о]; две фонемы образуют нейтрализуемую оппозицию, если они различаются в некоторых положениях и не раз­личаются в других, ср. рус. [т] и [д] в начале и конце слова: том — дом в противоположность рот — род. По­зиция, в которой происходит нейтрализация противопо­ставлений, называется позицией нейтрализа­ции; в этой позиции реализуется архифонема, под которой понимается «совокупность различительных признаков, общих для двух фонем». С понятием привативной нейтрализуемой оппозиции у Н. С. Трубецкого связывается понятие маркиро­ванного и немаркированного члена оп­позиции, перенесенное позднее в морфологию и распро­странившееся далеко за пределами функциональной линг­вистики.

Взгляды пражский структуралистов по основным вопросам морфологии можно суммировать следующим образом:

1) Основной единицей морфологической системы языка является морфема; всякую морфему можно предста­вить как пучок элементарных морфологических оппозиций, например оппозиции падежей, оппо­зиции глагольных форм времени и т. п. «Репертуар» се­мантических признаков, служащих основой для этих оппозиций, выделяется способом, вполне аналогичным тому, с помощью которого выделяются фонологические признаки в фонологии. Так, русское глагольное оконча­ние -ем разлагается на элементарные семантические зна­чения (семы) числа (в противопоставлении у-(ю), лица (в противопоставлении -ете), времени (в противопостав­лении -ли) и т. д.

2) В ряде позиций морфологические противопостав­ления могут нейтрализоваться; так, в русском языке в неодушевленных именах существительных мужского рода нейтрализуется противопоставление именительного и винительного падежей; в английском языке в прошед­шем времени глаголов нейтрализуются противопостав­ления по лицам и числам; в немецком языке во множе­ственном числе нейтрализуется противопоставление по роду и т. д.

3) Морфологические оппозиции бинарны. С этой точки зрения русская падежная система описывается не на основе одного шестизначного (или восьмизначного) при­знака, как это делается в традиционной грамматике, а на основе трех двузначных: (1) периферийность (датель­ный, творительный, предложный) — непериферийность (именительный, родительный, винительный), (2) направ­ленность (дательный, винительный) — ненаправленность (именительный, творительный); (3) объемность (родитель­ный, предложный) — необъемность (именительный, да­тельный, винительный, творительный).

4) Морфологические оппозиции асимметричны: один из членов морфологической оппозиции является маркированным (сильным) членом, а другой — немарки­рованным (слабым).

По сравнению с фонологией и морфологией синтак­сическое учение пражцев, разработанное прежде всего В. Матезиусом, носит менее законченный характер. Однако даже в этой области, объективно менее под­готовленной для широких обобщений, чем фонология и морфология, пражцам удалось сформулировать ряд пло­дотворных идей, воспринятых и развиваемых современ­ной лингвистикой. Это относится в первую очередь к ключевому положению синтаксического учения пражцев — противопоставлению «формального членения» предложе­ния на грамматическое подлежащее и сказуемое «акту­альному членению» предложения на «новое» и «данное», «рему» и «тему». «Новое» (в обычной терминологии — психологический, или логический, предикат) — это то, ради чего делается сообщение, а «данное» (в обычной тер­минологии — психологический, или логический, субъ­ект) — это то, о чем делается сообщение. При этом суще­ственно то, что грамматическое подлежащее не всегда совпадает с «данным», а грамматическое сказуемое — с «новым». В предложении Птица летит такое совпаде­ние имеет место, а в предложении Летит птица «дан­ным» является грамматическое сказуемое, а «новым» — грамматическое подлежащее. Простота этого примера не должна быть истолкована превратно. Глубокий смысл уче­ния об «актуальном членении» состоит в том, что оно привле­кает внимание к чрезвычайно важным в структуре естест­венных языков механизмам передачи логического акцента (логического ударения, подчеркивания), роль которого была вполне оценена в результате развития работ по се­мантическому машинному переводу.

ЛЕКЦИЯ 10. МЕТОДЫ СОВРЕМЕННОЙ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ ГРАММАТИКИ

ПЛАН:

1. Общая характеристика функциональной грамматики

2. Функциональная грамматика А.В. Бондарко

3. Коммуникативная грамматика Г.А. Золотовой

Современная ФГ— разновидность грамматики, имеющая объектом изучения функции единиц строя языка и закономерности их функциони­рования; грамматика данного типа рас­сматривает в единой системе средства, от­носящиеся к разным языковым уровням, но объединенные на основе общности их семантических функций; при описании язы­кового материала используется направ­ление от функций к средствам как основ­ное, определяющее построение граммати­ки, в сочетании с направлением от средств к функциям. Предмет ФГ — грамматический строй языка в системе его функций, в его функционировании при взаимодей­ствии с элементами окружающей среды. Специфика ФГ проявляется в ее пре­имущественной направленности на раскрытие закономерностей взаимодействия грамматических единиц, лексики и контекста, системы функционирования языковых средств, служащих для передачи смысла высказывания. Принцип единства грам­матики, в частности единства ее систем­но-структурного (системно-категориаль­ного) и функционального аспектов опре­деляет место ФГ в общей системе грам­матики. ФГ представляет собой развитие функционального аспекта грамматики как целого, специальную разработку этого аспекта.

Дата добавления: 2014-10-15