Вопросы 5 страница. 2.3. Субъект-объектная природа испытуемого и специфика эмпирического психологического метода

2.3. Субъект-объектная природа испытуемого и специфика эмпирического психологического метода

Мы уже отметили, что, рассматривая субъектность испытуемого, исследователи вкладывают в предметное содержание этого понятия две составляю­щие:

1) понятие «агент» — абсолютно активная и независимая от среды в своей актив­ности система, способная воздействовать на среду с ожидаемым эффектом.

2) понятие «субъект» — нечто познающее, противоположное познаваемому объ­екту.

Соответственно, первая составляющая близка по содержанию к введенному Г. X. фон Врихтом понятию «агент», а вторая соответствует понятию «субъект» в классическом философском понимании.

Попытаемся ввести элемент «субъект» в нашу теоретическую схему и рассмот­реть его отношения с другими компонентами исследования.

Введение элемента «субъект» требует рассмотрения и объекта исследования в качестве двойственной сущности: «объекта—субъекта».

Тем самым среда исследования (Е) делится на две составляющие: собственно среду (Е_j) и субъект исследования (Sub}. Исследуемая система обладает двойствен­ной субъект-объектной сущностью (Sub, Ob), так же как и исследователь.

Для удобства будем в дальнейшем рассматривать среду, состоящую из трех ком­понент: Е — собственно среда, J — инструмент исследования, Sub — субъект ис­следования. Соответственно, с позиций испытуемого, субъект исследования, наобо­рот, будет выделен из среды, а он сам будет частью экспериментальной среды.

Используем в дальнейших рассуждениях введенные нами операторы наблюдае­мости (V), конструируемости (С), детерминации (D) и введенный О. фон Врихтом оператор Т — «и далее».

Для определения специфики логических оснований психологического исследо­вания, которые вытекают из природы его объекта, удобно сопоставить те правила, которым подчиняется психологическое исследование, с теми правилами, которые характеризуют исследования в естественных науках, например в физике. Посколь­ку в психологии часто используются физические и квантовомеханические метафо­ры, возьмем для сравнения модель классического физического и квантомеханического исследования. Следует оговорить, что дается «авторская» интерпретация пра­вил физического исследования и, соответственно, на совести автора все следствия такой интерпретации и ход дальнейших рассуждений.

Рассмотрим отношение наблюдаемости, а именно «субъект наблюдает объект»:

V (Sub, Ob). В физике (как классической, так и квантовой) полагается, что субъект может наблюдать объект, но при этом объект никак не может наблюдать субъекта (по определению). Следствием двойственности (субъект-объектной) сущности и субъекта и объекта психологического исследования является то, что высказывание «объект наблюдает субъекта» не является ложным, так как субъект в психологиче­ском исследовании эквивалентен объекту.

То есть, поскольку Sub ≈ Ob, то V (Оb, Sub) — является истинным в психологии и ложным в физике: ?V(Оb, Sub). Более того, в психологии истинны и ряд других высказываний. Например: «Субъект наблюдает субъекта»: V(Sub, Sub). Это выска­зывание можно интерпретировать двояко: во-первых, как эквивалентную форму высказывания V (Sub, Оb), учитывая принцип субъекто-объектной двойственности; во-вторых, в том случае, если речь идет не о различных субъектах (такое название в классической гносеологии недопустимо — субъект всегда один!), а об одном, то мы имеем высказывание, описывающее процедуру самонаблюдения.

Таким образом, в психологическом исследовании истинны правила (здесь $ — знак существования, & — конъюнкции, Ø — отрицания):

1) $ V(Sub,Ob)& $ V(Ob,Sub), где Sub»Ob₁, а Ob»Sub₂;

2) $ V(Sub, Sub). Отношение наблюдаемости в психологии рефлексивно и асим­метрично (но нетранзитивно).

Возможны, однако, 2 варианта наблюдения, а именно: кроме

3) V(Sub, Ob) &V(Ob, Sub) вариант

4) V (Sub, Ob) & Ø V (Ob, Sub). Во втором случае мы имеем классический вариант естественнонаучного наблюдателя. Разумеется, при этом следует считаться с субъективностью испытуемого, с тем, что он может изменить свое поведение по сравнению с «естественным» поведением наедине с собой или без «третьего лица». Хотя можно предположить, что для людей естественной как раз и являет­ся ситуация, когда их поведение наблюдается и оценивается со стороны.

Вторая ситуация характеризуется как ситуация простого наблюдения. В этом случае наблюдаемый не знает, что служит объектом наблюдения, и поэтому не про­являет свои субъективные свойства по отношению к наблюдателю. В принципе и высказывание «субъект наблюдает субъекта», и высказывание «объект наблюдает субъекта» равным образом алогичны, ибо не соответствуют первичным определени­ям понятий «субъект» и «объект». Но перед диалектикой формальная логика бес­сильна: либо мы вынуждены вводить как минимум двух субъектов, либо объект на­деляется свойствами субъекта — способностью наблюдать.

Рассмотрим теперь отношение детерминации (D) в паре субъект—объект. При этом используем вторую составляющую понятия «субъект» — «агент действия». Для классического естественнонаучного эксперимента воздействие эксперимента­тора детерминирует изменение состояние объекта, но, в принципе, не существует непосредственного воздействия субъекта на объект, так же как объекта на субъект исследования. По крайней мере, эти воздействия никоим образом не учитываются при планировании познавательной деятельности (техника безопасности — иная сфера). Любые воздействия субъекта на объект опосредует прибор. Тем самым спра­ведливо высказывание «субъект не детерминирует объект (субъекта)» (или состоя­ние субъекта) и «объект не детерминирует субъекта».

Ø$ D (Sub, Ob), Ø $ D (Ob, Sub).

В психологии дело обстоит несколько иначе, поскольку может существовать не­посредственное взаимодействие двух (по меньшей мере) людей в ходе проведения экспериментального исследования и соответственно справедлива система высказы­ваний:

$ D (Sub, Ob); $ D (Ob, Sub).

Агентом действия в психологическом эксперименте может быть не только субъект, но и объект. В целом же детерминизм в психологии отличен от его интер­претации в физике из-за использования психологического объяснения. Рассмотрим высказывания:

а) причинное объяснение: если А детерминирует В, то А предшествует В:

D(A,B) ® Т(А,В);

б) телеологическое объяснение: если А детермирует В, то В предшествует А.

D(A,B) ® Т(B,A).

Тем самым классическая физикалистская интерпретация данных психологиче­ского исследования невозможна. Продолжим наши рассуждения. Используем уже упомянутое деление среды исследования: на собственно среду (условия, ситуация и т. д.), инструмент (прибор, тест и пр.) и экспериментатора (экспериментаторов) и рассмотрим отношения на множестве элементов: объект, субъект, инструмент, пси­хика. Условия исследования (среду в узком смысле слова) рассматривать пока не будем.

Будем различать 2 типа инструментов, или «приборов»: приборы-измерители и приборы-воздействия. К числу первых принадлежат амперметр, линейка, психоло­гический тест. К числу вторых относятся развивающая игра, тренажер, испытатель­ный стенд и т. д.

Если знаком ® обозначим воздействие, то схема измерения будет выглядеть сле­дующим образом: Sub J Ob.

Соответственно схема экспериментального воздействия иная: Sub ® J ® Ob.

На основе вышеизложенного в психологии эти схемы должны были бы выгля­деть несколько иначе (рис. 2.2).

Но дело обстоит не совсем так. Измерение в психологии — процедура, отличная от классической процедуры измерения. В классическом варианте предполагается, что на состояние прибора ни в коем случае не влияет состояние субъекта. Но иссле­дователь, проводя реальное тестирование, отступает вольно или невольно от стан­дарта в каждом случае (даже если это повторное тестирование или даже когда предъявление материала, обработка данных и интерпретация осуществляются ав­томатически). Исследователь вынужден привлекать испытуемого к обследованию, проводить предварительную беседу, давать инструкцию, объясняющую цели изме­рения и т. д., неизбежно вводя в процесс общения вариации.

Более того, при использовании проективных тестов, во время интерпретации данных исследователь выступает в качестве «составляющей» измерительного при­бора: он вычленяет в ответах испытуемого признаки, указывающие на те или иные свойства психики испытуемого, и тем самым «влияет» на измерительный инстру­мент и его показания. В идеале психологическое измерение должно соответство­вать требованиям «объективности», т. е. особенности субъекта не должны оказы­вать влияние на измерительный прибор и, следовательно, на результат измерения. В этом психологическое измерение не отличается от измерения в любой другой ес­тественной науке. Однако в отношениях между объектом измерения и прибором в физике и психологии есть существенное различие.

Разумеется, свойства объекта психологического измерения могут быть выявле­ны только в том случае, если испытуемый изменит своим воздействием состояние прибора [Дружинин В. Н., 1990].

При этом существует следующая закономерность: чем выше сложность психи­ческой системы, свойства которой мы измеряем, тем большие изменения в измери­тельный инструмент вносит испытуемый. Иными словами, чем в большей мере ин­струмент выявляет свойства субъекта, тем большие изменения вносятся им в состо­яние измерительного прибора. Причем зачастую эти измерения необратимы. Проиллюстрируем эту закономерность. Бланки личностного опросника заполняют­ся испытуемым и не передаются другому испытуемому. Продукты творческой дея­тельности (при тестировании креативности) уникальны, и преобразованный мате­риал не может быть восстановлен. Но прибор для измерения времени реакции не нуждается в ремонте после того, как на нем поработает испытуемый.

В целом психологи стремятся к тому, чтобы измерительный инструмент был «многоразового использования», чтобы испытуемый не совершил необратимых из­менений состояния «прибора» (теста), но в некоторых случаях этого избежать не­возможно.

Вообще же в психологии как объект воздействует на инструмент, так и инстру­мент на объект. И это главное отличие психологического измерения от измерения в классической физике. В принципе, и там существует воздействие прибора на объект измерения, но оно минимизируется и его эффект стремится к нулю. Но в психоло­гии этого достичь нельзя, так как среда (а прибор — часть среды), для того чтобы испытуемый проявлял свои свойства, должна воздействовать на него либо превен­тивно (в случае каузального эксперимента), либо в форме «обратной связи» (в слу­чае «телеологического эксперимента»). Тем самым в психологии практически не­различимы психологическое воздействие и тестирование, и одни и те же методики могут использоваться в разных целях. Например, и как тест интеллекта, и как раз­вивающая игра.

Здесь проявляется сходство психологии с квантовой физикой: и там объект и ин­струмент измерения взаимодействуют, необратимо изменяя свои свойства, посколь­ку инструмент и объект измерения — одного уровня сложности и их поведение под­чиняется квантовомеханическим законам.

Но на этом аналогия заканчивается, поскольку все дело в том, что в психологии объект измерения сложнее измерительного инструмента.

Если мы будем использовать интуитивно понятное слово «сложность», то полу­чим следующие отношения между компонентами рассматриваемой нами системы. В психологии: сложность субъекта равна сложности объекта, сложность субъекта измерения выше сложности инструмента и, соответственно, сложность предмета измерения выше сложности инструмента. Причем здесь повторяется та же любопытная закономерность: чем выше сложность психологической функциональной системы, тем ниже сложность измерительного инструмента. Примеры: специали­сты по психологии личности проводят интервью, используют опросники, рисунки, картинки, простые материалы (карандаш, бумага, пластилин и т. д.), специалисты в области познавательных процессов вооружены более сложными приборами (компь­ютерные тесты, адаптометры и т. д), и наиболее сложна аппаратура психофизиоло­гов. Возможно, причина в том, что на более простом материале испытуемый легче может проявить свои субъективные кaчecтвa?

Соответственно, в классическом естествознании: субъект сложнее объекта и из­мерительного прибора, а объект либо равен по сложности инструменту (квантовая механика), либо сложнее инструмента (биология), либо менее сложен, чем инстру­мент (механика).

Но самое главное отличие не в этом, а в отношении, которое можно обозначить отношением контроля, являющимся производным от отношения взаимовлияния.

В психологическом исследовании объект контролирует измерительный инстру­мент, а не наоборот: испытуемый производит манипуляции с кубиками, решает шах­матную задачу и т.д., тогда как в областях естествознания идеальным считается вариант, когда измерительный инструмент полностью контролирует или фиксирует (при измерении) «поведение» объекта.

Вспомним, что эксперимент (и зачастую в психологии неотличимое от него из­мерение) всегда является совместной деятельностью испытуемого и эксперимента­тора. И в той мере, в какой испытуемый является субъектом деятельности, экспери­мент может считаться психологическим экспериментом. Естественно, чем больше возможностей для деятельности создает среда, чем меньше среда контролирует, регламентирует деятельность испытуемого, тем в большей мере он проявляет свои субъектные качества (в качестве субъекта познания и агента действия). Отсюда понятно, что подконтрольность поведения испытуемого прибору низводит его до биологического индивида и он может проявлять лишь свои объектные свойства.

Соответственно, психологическое исследование в этом случае уступает место физиологическому, биомеханическому, эргономическому и т.д.

С другой стороны, чем больше испытуемый проявляет свои субъектные свойства, тем в большей мере на его поведение и на результаты психологического измерения влияют субъектные свойства исследователя и взаимодействие испытуемого и ис­следователя. При этом возникают два основных эффекта (точнее — артефакта). Первый обусловлен воздействием экспериментатора на психику испытуемого, и од­ним из его проявлений является «эффект Пигмалиона»: тот случай, когда экспери­ментатор неосознанно трансформирует психическое состояние испытуемого, под­гоняя его «под гипотезу». Второй эффект — «эффект фасада» — определяется пове­дением испытуемого, его стремлением создать у исследователя образ своего «Я» и модифицировать поведение (например: диагностическое решение экспериментато­ра) в соответствии со своими мотивами и целями.

Непосредственное взаимодействие испытуемого и экспериментатора, когда они выступают в качестве субъектов общения, можно было бы рассматривать как порок психологического эксперимента, но в этой работе общение расценивается как неотъемлемый процесс любого психологического эксперимента.

Важным эмпирическим следствием влияния субъект-субъектных отношений на результат психологического измерения является следующая закономерность: это влияние тем больше, чем выше эволюционный уровень психологической функцио­нальной системы, свойства которой тестируются в ходе психологического измере­ния [Давыдов В. В.,3инченко В. П., 1982]. Соответственно, чем выше уровень орга­низации, тем в большей степени проявляются субъектные свойства испытуемого (собственно человеческие свойства). Следует пояснить, что, согласно структурно-уровневой концепции, в психологии уровень системы и ее сложность определяются этапом ее становления [Роговин М. С., 1977]. В отношении психологического изме­рения можно заметить, что это превосходно, ибо задача психологического измере­ния как раз и заключается в том, чтобы измерить собственно человеческие психи­ческие свойства. Но дело в том, что свойства должны быть объективированными; а влияние субъекта глобально и универсально проявляется при измерении любого психического свойства в том, что субъект в соответствии со своими мотивами (осоз­нанно или неосознанно) привносит дополнительную случайную составляющую в результат измерения. Причем эти составляющие невозможно элиминировать (нельзя лишить человека субъектных свойств) и невозможно точно предсказать, как невозможно предсказать момент спонтанной активности агента. Следует разграни­чить вариацию данных, которая является следствием субъектной природы испытуе­мого, и вариацию, которая обусловлена отношениями испытуемого и эксперимента­тора. Часть второй вариации поддается некоторому контролю ввиду возможности типизации (а следовательно, объективации) отношений испытуемого и эксперимен­татора, которые могут сложиться в ходе исследования. Естественно, ни собственно субъектная, ни тем более субъект-субъектная составляющие прогнозированию не поддаются, в лучшем случае их можно учесть post-hoc [Дружинин В. Н., 1990].

В рамках школы Ж. Пиаже подход к психологическому эмпирическому исследо­ванию сформулировали А. Н. Перре-Клермон, М. Николе и М. Гроссен [Перре-Клермон А. Н., 1991]. Аргументы в пользу этого подхода возникли у французских авто­ров в связи с обсуждением проблемы измерения интеллекта: фактов повышенных значений IQ у испытуемых, родители которых занимают более высокое социальное положение. Ключ к объяснению этого явления они видят в тестовой ситуации, кото­рая реализует определенное социальное отношение, влияющее на проявление спо­собностей ребенка. Имеется в виду различие или сходство в социальном положении ребенка и экспериментатора. Операции, заложенные в тестовую задачу, и способ взаимодействия экспериментатора и испытуемых соответствуют социальной и вос­питательной практике, принятой в определенной социо-культурной среде.

Совокупность экспериментальных данных, относящихся в первую очередь к ис­следованиям феноменов сохранения дискретных количеств, позволила авторам сде­лать вывод, что условия исследования (точнее — значение, которое им приписыва­ет ребенок) являются основной детерминантой актуализации ответа ребенка. По­этому М. Гроссен пишет о новом для психологии объекте изучения — тестовой ситуации, рассматриваемой как взаимодействие экспериментатора и ребенка по поводу задачи, определенной экспериментатором.

Авторы приходят к выводу, что эксперимент в психологии возможен только тог­да, когда испытуемый согласен вступить во взаимодействие с другим лицом — экс­периментатором. Причем ребенок, определив, какую роль играет в ситуации иссле­дования экспериментатор, активно старается понять, какова его собственная роль. Он регулирует ситуацию, выдвигает и проверяет гипотезы о соответствии своего понимания ситуации представлениям о ней взрослого — экспериментатора. Тем самым «опыт» проходит «нормально» только тогда, когда оба собеседника выраба­тывают общее определение задачи, позволяющее ребенку дать ответ, ожидаемый экспериментатором в предусмотренном контексте [Перре-Клермон А. Н., 1991. С. 230].

Ребенок может навязать экспериментатору свое понимание задачи, вынудить экспериментатора выйти за пределы заданного сценария и т. д.

Отсюда проистекает второй важнейший методологический вывод. Поскольку для ребенка (и, добавим, испытуемого вообще) пройти тест — это значит суметь моби­лизовать свои способности, вступить во взаимодействие со взрослыми и понять, какой ответ будет считаться наилучшим, постольку ответ испытуемого зависит от прошлого опыта обоих участников эксперимента и их совместной деятельности. Следовательно, для психологии базовой (первичной) исследовательской ситуацией (или точнее — исследовательским методом) является ситуация взаимодействия двух субъектов: испытуемого и экспериментатора. Все прочие методы исследова­ния являются производными. К их числу относятся лабораторный эксперимент, са­монаблюдение и т. д. и т. п. И факты, которые получены в ходе этих исследований, нуждаются в переинтерпретации.

В конце концов, такой вывод — лишь следствие более общего методологическо­го принципа: человек проявляет свои человеческие (в том числе и психические) свойства только во взаимодействии с другими людьми.

В заключении раздела приведены результаты еще одного исследования, относя­щиеся к диагностике аттенционных способностей.

А. Н. Воронин, сопоставляя результаты тестирования параметров зрительного внимания у школьников, выявил неожиданный рост к концу 9 класса ряда показате­лей: объема кратковременной памяти, устойчивости, переключения и избиратель­ности внимания, между тем в 10 классе происходит ухудшение этих показателей с последующим резким улучшением к концу 11 класса. Аналогичный эффект получен и для теста Виткина.

Дело в том, что в конце 9 и 11 классов ученики готовятся к экзаменам, которые обладают повышенной значимостью. Успех сдачи экзаменов предопределяет воз­можность продолжить образование. Поэтому ситуация мобилизует учеников на бо­лее высокие достижения. Причем этот эффект более выражен при выполнении ис­пытуемыми тестов произвольного внимания.

Аналогичный эффект был обнаружен в исследовании при диагностике свойств внимания летчиков в обычных условиях и в случае экспертизы на квалификацион­ной комиссии.

Психологическое исследование происходит не в социальном вакууме, оно встра­ивается в контекст жизни человека (группы людей), и зачастую именно жизненный контекст (даже не экспериментальная ситуация) определяет результат исследова­ния.

Мы показали, что субъектное влияние на исход психологического эксперимента является решающим: оно довлеет и над материалом предлагаемого задания, и над типом нормативных отношений «испытуемый—экспериментатор». Можно сформу­лировать следующий несколько тривиальный вывод: субъектные качества испытуе­мого в той мере влияют на результат исследования (т. е. на поведение испытуемого в эксперименте), в какой мере сам эксперимент воздействует на субъектные каче­ства испытуемого. В конечном счете возможность влияния субъектных качеств ис­пытуемого на измерение показывает, в какой мере измерение касается этих качеств и, соответственно, определяет «меру» бессилия естественнонаучной измеритель­ной процедуры по фиксированию этих качеств.

Очевидна аналогия этих выводов со взглядами первых экспериментаторов: В. Вундта, Г. Эббингауза и других, считавших, что эксперимент можно применять только для исследования «низших», «элементарных» психических функций, а для «высших» приемлемы только интроспекция, понимание (в значении, употребляемом В. Дильтеем), интерпретация. Похоже, что справедливость этой точки зрения, «ча­стичная правда», подтверждается сегодня. Речь идет о взаимодополняемости естест­веннонаучного и понимающего методов, и именно — чем выше уровень психичес­ких систем, изучаемых в эксперименте, тем ниже мощность системы, которой мы можем пользоваться при интерпретации данных, норм воспроизводимости и объек­тивности результатов. Но эту гипотезу мы обсудим в следующей главе.

Вышеизложенные рассуждения, экспериментальные результаты и выводы отно­сятся ко всем видам психологического эмпирического исследования, исключая те случаи, когда нет непосредственного (или по крайней мере «знаемого» испытуемым) взаимодействия испытуемого с экспериментатором. К этому ряду относятся «скры­тые» эксперименты, когда испытуемые не осведомлены о том, что они являются объектом манипуляций. Здесь мы из области психологии вступаем в область этичес­ких проблем. В этом ряду находятся и скрытые наблюдения, когда наблюдаемый не знает, что его поведение регистрируется. Еще один класс исключений — экспери­менты, измерения, наблюдения над анонимными испытуемыми.

Хотя психологи и провозглашают первенство личностного подхода, но он не все­гда возможен и необходим. В том случае, если личность выступает анонимно, ее поведение в меньшей степени детерминируется такими психологическими факто­рами, как мотивация социального одобрения и т. п. Анонимные эксперименты воз­можны как в общепсихологическом, так и в дифференциально-психологическом ис­следовании.

Разумеется, ситуация непосредственного общения сказывается и на результа­тах анонимных обследований.

Все вышесказанное относится не только к эмпирическому эксперименту (как наиболее развитому методу познания, включающему в себя другие), но и к прочим методам естественнонаучного психологического эмпирического исследования (бе­седе, измерению и т. д.).

3. ПРИНЦИП ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТИ В ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ЭМПИРИЧЕСКОМ ИССЛЕДОВАНИИ

3.1. Еще раз о телеологическом и каузальном подходах

В нашей стране преодоление картезианского детерминизма во взглядах на психику традиционно связывают с именами психофизиологов, в первую очередь Н. А. Бернштейна и П. К. Анохина. Однако было бы правильнее считать ро­доначальником функционального телеологического подхода У. Джемса. Вот что он писал в своей «Психологии» в 1890 году: «Великая ошибка старинной рациональной психологии заключалась в том, что душа представлялась абсолютйо духовным су­ществом, одаренным некоторыми исключительно ему принадлежащими духовными способностями.... Но более сведующая в этом вопросе современная наука рассмат­ривает наши внутренние способности как заранее приноровленные к свойствам того мира, в котором мы живем; я хочу сказать, так приноровленными, чтобы обеспечить нам безопасность и счастье в окружающей обстановке...» [Джемс У., 1991. С. 19]. И далее: «Главным результатом этого нового воззрения было все более и более ук­репляющееся убеждение, что развитие духовной жизни есть явление по преимуще­ству телеологического характера, т. е. различные виды наших чувств и способы мышления достигли теперешнего состояния благодаря своей полезности для регу­лирования наших воздействий на внешний мир» (с. 20).

Нет сомнения в том, что рассматривать психику изолированно от внешнего мира невозможно, но следует ли из этого, что регулятивной функции достаточно для объяснения свойств и развития психики? Другими словами: если речь идет о чело­веческой психике, только ли в регуляции индивидуального поведения она проявля­ется, всегда ли служит душевное движение достижению какой-либо внешней цели?

Пытаясь ответить на этот вопрос, мы вступаем в область догадок, более или ме­нее правдоподобных рассуждений. Однако, ввиду отсутствия других возможностей, можно попытаться выдвинуть некоторые аргументы, исходя как из предметного со­держания, так и методических предпосылок.

Во-первых, традиционный подход, полагающий, что психика неотделима от регу­ляции индивидуального поведения, исходит из принципа биологической целесооб­разности ее как некоторого новообразования, возникшего в ходе эволюции живых организмов [Леонтьев А. Н., 1965]. Следствием такого подхода является более жесткая позиция, заключающаяся в том, что все психологические состояния рано или поздно проявляются в индивидуальном поведении, в его особенностях, в разных формах внешней активности субъекта и ее результатах. Эта точка зрения характер­на не только для представителей бихевиоризма, необихевиоризма, сторонников так называемого деятельного подхода в его различных модификациях, но и в целом для современной экспериментальной психологии.

В начале XX в. для представителей интроспективной психологии проблема отно­шения содержания сознания и внешне наблюдаемого поведения не стояла, так как поведение другого не считалось предметом (или проявлением предмета) психологи­ческого исследования.

Глубинная психология предполагает, что не все поведение детерминировано со­знанием, и отводит важнейшую роль в детерминации поведения бессознательному. Однако и в этом случае бессознательное поведение другого человека проявляется в содержательно интерпретируемых и наблюдаемых исследователем поведенческих актах.

Несколько иная точка зрения у П. Я. Гальперина [Гальперин П. Я., 1971], кото­рый связывает психическую регуляцию с ориентировочной фазой деятельности (или же поведения). Автоматизированное выполнение действия, исполнительская часть действия, не детерминируется психикой и тем самым является содержанием не пси­хологического исследования, а скорее нейрофизиологического, биомеханического и т. д. Если принять эту точку зрения, то множество психических состояний «менее мощно», чем множество поведенческих актов. Однако такая позиция может быть редуцирована к позиции глубинных психологов. Для этого в схеме П. Я. Гальперина достаточно заменить словом «сознание» слово «психика», а автоматизированную часть действия подчинить бессознательной психической регуляции.

Наконец, возможен совершенно иной методологический подход. Можно предпо­ложить, что даже не все содержание сознания реализуется в поведенческих прояв­лениях. Более того, «мощность» множества состояний психики гораздо «больше» мощности множества качественно различных форм индивидуального поведения, которое испытуемый реализует в своей жизни. Из этого предположения вытекает ряд следствий. Во-первых, одному поведенческому акту могут соответствовать (или его детерминировать) разные психические состояния. Во-вторых, многие психиче­ские состояния, образования и прочее никогда не реализуются в поведении. Проще говоря, богатство душевной, психической жизни индивида гораздо больше богат­ства его поведенческих проявлений. Именно этот вариант отношения поведения к психике вытекает из принципа относительной автономии и независимости душев­ной жизни человека. При этом под независимостью понимается независимость от функции регуляции поведения.

Дата добавления: 2014-10-23