Официальная позиция 2 страница

определенных правил поведения и положений, изданных и охра­няемых органами государственной власти в интересах господствую­щего класса, закрепляющих и развивающих порядки, угодные и выгодные господствующему классу"¹.

Вслед за этим Стальгевич, однако, отметил, что этим право не исчерпывается, "ибо право шире тех норм, о которых мы только что говорили. Право необходимо рассматривать и как определен­ный порядок"².

Не согласился Стальгевич и с положением Вышинского о том, что право не есть форма. Напротив, утверждал Стальгевич, "право необходимо рассматривать как особую форму (выражение) эконо­мического развития классового общества, как надстройку, возвы­шающуюся над экономическим базисом"³.

И, наконец, вполне в духе подхода Стучки и своих прежних представлений Стальгевич отметил: "Дальше, когда говорится о праве, то нельзя ограничиться одной лишь нормативной стороной вопроса. Необходимо иметь в виду не только правовые нормы, но и правовые отношения и правовую идеологию"⁴.

Стальгевич, однако, не показал, каким образом в рамках еди­ного правопонимания и одного непротиворечивого общего опреде­ления понятия права можно совместить друг с другом приводимые им характеристики различных "сторон" права.

Ряд выступавших после Стальгевича участников прений (Го-лунский, Строгович, Аржанов, Маньковский) обрушились на него с обвинениями в "протаскивании" взглядов Стучки и Пашуканиса, "искажении" марксизма-ленинизма и т. д. Да и Вышинский посвя­тил большую часть своего заключительного слова критике Сталь­гевича за повторение "лжемарксистских" представлений о праве и попытку вернуться к стучкианскому определению права. "Ибо, — пояснил Вышинский, — когда тов. Стальгевич здесь говорил, что право есть порядок общественных отношений, то это не что иное, как повторение формулы Стучки. Когда тов. Стальгевич говорит, что право есть форма общественных отношений, он повторяет оп­ределение Стучки. Но это определение права нельзя сочетать с моим определением права. Примирить определение, данное в моих тезисах, с определением права как порядка общественных отноше­ний нельзя"⁵.

Никто из выступавших не поддержал Стальгевича. Только одно из его предложений (о праве как воле господствующего класса),

Глава 3. Советский легизм

¹ Там же. С. 87—88.

² Там же. С. 88.

³ Там же. С. 89.

⁴ Там же.

⁵ Там же. С. 163.

совпавшее с замечаниями и ряда других участников прений, было (вместе с некоторыми другими пожеланиями) учтено в окончатель­ной редакции одобренных Совещанием общего определения права и определения советского права.

Под жестким давлением политико-идеологических обвинений Стальгевича фактически заставили "согласиться" с позицией Вы­шинского и К°. В опубликованных материалах Совещания выступ­ление Стальгевича было снабжено следующим примечанием: "Не имея права по существу изменить стенограмму своего выступле­ния, считаю необходимым заявить, что после обсуждения на Сове-* щании с определением права тов. Вышинского я целиком и полно­стью согласен. Одновременно я целиком и полностью отвергаю об-*, винение меня в продолжении "теоретической линии" Стучки, равн* но как и в отождествлении права и экономики. Работа Совещания; в частности критика моего выступления тов. Вышинским, помогли мне освободиться от остатков отдельных прежних ошибочных по­ложений. — Сталъгевич"¹.

"Генеральная линия" не терпит никаких разномыслии. И нуж­ное тотальное единство было получено на Совещании и распро­странено по всему "правовому фронту" в качестве не подлежащего обсуждению приказа. Тоталитарное "правопонимание" утвержда­лось тоталитарными методами.

j- 3. Тоталитарный "нормативизм": право как совокупность 41 приказов власти

~*° Определение права, предложенное Вышинским и одобренное Совещанием 1938 г., вошло в литературу как "нормативный" (а затем и "узконормативный") подход к праву. Однако и в предварительной, и в окончательной редакциях тезисов, а также в отредактированном варианте самого доклада Вышинского речь шла о "правилах поведе­ния", а не о "нормах". Видимо, для самого Вышинского это было опре­деленной словесной страховкой от ненужных ассоциаций с "буржу­азным нормативизмом". По существу же эти термины были для него синонимами. Так, он утверждал, что "правила поведения" — это нор­мы"². "Право, — пояснял он свое общее определение, — есть совокуп­ность правил поведения, или норм, но не только норм, но и обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью и защищаемых ею в принудительном порядке"³.

Кстати говоря, в определении советского права указание на "обычаи и правила общежития" отсутствует, хотя, возражая про­тив предложения Полянского исключить из определения права ссыл-

¹ Там же. С. 85, сноска 1.

² Там же. С. 162.

³ Там же. С. 37.

298 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

ку на "обычаи и правила общежития", сам же Вышинский говорил прямо противоположное: "С точки зрения определения проф. По­лянского, окажутся вне права, например, нормы шариатских судов, действовавших у нас десятки лет тому назад, допущенных государ­ством в известных условиях как официальные учреждения; окажет­ся вне этого определения и все так называемое обычное право"¹.

Отсутствие в одобренном Совещанием определении советского права упоминаний об "обычаях и правилах общежития" фактиче­ски означало отрицание их в качестве источников (или форм) "со­ветского социалистического права". К таковым были отнесены (и по определению советского права, и по толкованию Вышинского) лишь "правила поведения, установленные в законодательном порядке", т. е. официальные акты различных органов власти — законы, по­становления, распоряжения, приказы, инструкции и т. д.

Эти акты (и содержащиеся в них "правила поведения", "нор­мы"), "установленные в законодательном порядке", стали собирательно именоваться "законодательством" (или "действующим законодатель­ством"). Данный термин ("законодательство") стал синонимом и "дей­ствующего права" (т. н. позитивного права), и права вообще.

По своему типу "правопонимание", предложенное Вышинским и принятое Совещанием, является легистским, поскольку, — с точки зрения традиционного критерия различения и соотношения "права и закона", — в его основе лежит отождествление "права" и "зако­нодательства" ("действующего", "позитивного" права, обобщенно — "закона"). Такое отождествление прямо и откровенно признавалось и утверждалось Вышинским. "Право, — писал он, — совокупность или система правил (законов), имеющих своим назначением забо­ту о подчинении членов общества "общим условиям производства и обмена", т. е. о подчинении господствующим в данном обществе классовым интересам"².

Характеристики подхода Вышинского и его последователей как "нормативного", "нормативистского" и т. п. нельзя признать адек­ватными независимо от целей их использования. Дело прежде все­го в том, что "правило поведения" ("норма") как политико-властное установление и регулятор в определении Вышинского — это нечто совершенно иное, нежели норма социальной солидарности в соци­альном нормативизме Л. Дюги или норма долженствования в нор­мативизме Г. Кельзена.

Норма, согласно Дюги, зависит не от государства, а от факта социальной солидарности (включая и солидарность разных клас­сов) в обществе³. Правовой характер власти и законов зависит

Глава 3. Советский легизм

от их соответствия социальной норме (норме социальной соли­дарности).

Своя внутренняя объективная логика долженствования, вос­ходящая к "основной норме", присуща нормативизму Кельзена¹. Кстати, именно поэтому государство, согласно его нормативизму, оказывается "правовым порядком"².

Разумеется, подход Вышинского к норме, к праву как сово­купности правил поведения (или "норм"), к государству, к соотно­шению государства и права, к их функциям, назначению и т. д. абсолютно исключал нормативизм в духе Дюги или Кельзена. Для него "правовые нормы" — любые субъективные и произвольные творения политической власти, ее приказы и установления, так что у него речь, скорее, идет о потестаризме (от лат. potestas — сила, власть), чем о нормативизме.

На отличии своего подхода от нормативизма настаивал и Вы­шинский, поясняя это следующим образом: "Наше определение ничего общего не имеет с нормативистскими определениями. Нор­мативизм исходит из абсолютно неправильного представления о праве как о "социальной солидарности" (Дюги), как норме (Кель-зен), исчерпывающей содержание права, независимо от тех обще­ственных отношений, которые определяют в действительности со­держание права. Ошибка нормативистов заключается в том, что они, определяя право как совокупность норм, ограничиваются этим моментом, понимая самые нормы права как нечто замкнутое в себе, объясняемое из самих себя"³.

У Вышинского же акцент сделан именно на приказах правя­щей власти⁴. Ссылки при этом на обусловленность права способом производства и т. д. оставались пустыми словами. Главное в подхо­де Вышинского состоит в толковании права как принудительного инструмента, средства в руках власти для осуществления дикта­туры путем соответствующего регулирования поведения людей. Характеризуя право как "регулятор общественных отношений", он поясняет: "Наше определение исходит из отношений господства и подчинения, выражающихся в праве"⁵. Напомнив слова Сталина о том, что "нужна власть, как рычаг преобразования", Вышинский

¹ Там же. С. 162—163.

² Там же. С. 170.

³ См.: Дюги Л. Право социальное, право индивидуальное и преобразование государ­ства. М., 1909.

¹ См.: Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Выпуск I. ИНИОН АН СССР. М., 1987. С. 10—15, 47.

² Чистое учение о праве Ганса Кельзена. Выпуск II. ИНИОН АН СССР. М., 1988. С. 116, 145, 146.

³ Вышинский А. Основные задачи науки советского социалистического права. С. 38. * H.H. Кудрявцев и RA. Лукашева справедливо отмечают, что "узконормативная теория права, которую развивал и поддерживал Вышинский", вполне соответство­вала реалиям сталинского режима, когда право рассматривалось "как команда, запрет, ограничение". — См.: Кудрявцев В.Н., Лукашева Е.А. Социалистическое правовое государство // Социалистическое правовое государство. Проблемы и су­ждения. М., 1989. С. 9. Вышинский А. Основные задачи науки советского социалистического права. С. 38.

300 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

продолжал: "Советское право и есть один из рычагов этого преоб­разования. Рычаг этого преобразования — государственная власть, а право в руках государственной власти есть, так сказать, рычаг этого рычага преобразования"¹.

Как "правила поведения", так и в целом право как регулятор носят в подходе Вышинского властно-приказной, принудительный характер. Показательно в этой связи его отношение к предложе­нию Полянского определить право как "совокупность приказов и запретов". Не возражая по существу против приказного смысла и содержания советского права, Вышинский, однако, отклоняет пред­ложение Полянского по формально-терминологическим соображе­ниям. "Нельзя, — поясняет он, — говорить, что право — совокуп­ность приказов, так как под приказом наша Конституция понимает распоряжение наркомов. По Полянскому выйдет так, что право есть совокупность наркомовских приказов..."². По сути дела же, согласно позиции Вышинского, приказами являются и другие властные акты (законы, указы, распоряжения, инструкции и т. д.).

С новых позиций (отождествление права и закона, их приказ­ной характер и т. д.) Вышинский интерпретирует и марксистское положение о буржуазном "равном праве" при социализме. Поскольку он полностью игнорирует своеобразие и специфику права (принцип формального равенства и т. д.), в его трактовке проблема буржуаз­ного права при социализме подменяется вопросом о действии в те­чение какого-то времени некоторых из старых (буржуазных) зако­нов после пролетарской революции. "Но если "сразу", на другой день после захвата пролетариатом власти, пролетариат вынужден в известной мере пользоваться старыми законами и старыми нор­мами права, ибо других нет, — писал он, — то значит ли это, что так будет и через год и через 5, 10 и 20 лет? Нет, не значит"³.

Декреты и другие акты диктатуры пролетариата — это и есть, по Вышинскому, новое "советское социалистическое право", кото­рое приходит на смену буржуазному праву.

Вышинский при этом, конечно, замалчивает (как, впрочем, и критикуемые им авторы 20—30-х годов), что в соответствии с ци­тируемыми им положениями Маркса и Ленина о буржуазном пра­ве при социализме никакого послебуржуазного (нового, пролетар­ского, социалистического и т. д.) права не может быть.

Если отбросить демагогические ухищрения Вышинского, то суть его определения права состоит в том, что право — это приказы диктаторской власти.

Навязывая всем подобное радикальное отрицание права под ширмой нового "определения права", он при этом иезуитски рассу-

I

Глава 3. Советский легизм

ждал: "Такой вопрос, разумеется, не решается простым голосова­нием, принятием резолюции. Но общее мнение специалистов-юри­стов нужно сформулировать. Нужно иметь то, что называется сот-munis opinio doctorum — общее мнение ученых"¹.

Искомое "единодушие" было легко достигнуто, поскольку ни­кто, естественно, не хотел неминуемо оказаться в числе "врагов народа". Отсутствие иной альтернативы как нельзя лучше демон­стрировало как раз насильственный, антиправовой характер всей той ситуации, "правила поведения" в которой выдавались за "пра­во". Есть, несомненно, внутренняя логика в том, что репрессивно-приказное "правопонимание" разрабатывалось, принималось и рас­пространялось в обстановке насилия и страха. Насилие как основ­ной признак и отличительная особенность "социалистического пра­ва" было вместе с тем условием, фундаментом и гарантом быстрого и тотального внедрения соответствующего "правопонимания" во все поры советской юридической науки.

Одобренное Совещанием 1938 г. определение права жестко предопределяло характер, цели, задачи и направления последую­щего развития не только теории права и государства, но и всех отраслевых юридических дисциплин. На базе и в рамках унифици­рованного "правопонимания" должна была быть, в соответствии с новыми политико-идеологическими установками, как бы заново построена наконец-то приведенная в 'состояние единомыслия "под­линная" марксистско-ленинская наука о государстве и праве, пол­ностью очищенная от "отвратительных последствий троцкистско-бухаринского вредительства"².

Общеобязательность новых установок неоднократно подчер­кивалась Вышинским, хотя это и так было очевидно для всех. Соот­ветствующую директиву юридической науке он, в частности, выра­зил так: "Ставя вопрос о марксистско-ленинской теории права и государства, или, как ее называют, общей теории права и государ­ства, т. е. такой теории права и государства, которая давала бы систему принципиальных положений, обязательных для направле­ния и разработки всей науки права в целом и каждой из конкрет­ных юридических дисциплин в отдельности, мы имеем в виду прин­ципы, отличающие советское право от права буржуазного"³.

Совещание 1938 г. знаменовало собой полное подчинение со­ветской юридической науки нуждам тоталитарной диктатуры и сталинской репрессивной политики. "Единственно и подлинно пе­редовая наука", включая и юридическую науку, в русле "овладе­ния большевизмом и повышения революционной бдительности"⁴

¹ Там же. С. 165.

² Там же. С. 162.

³ Там же. С. 36.

¹ Там же. С. 38.

² Там же. С. 8.

³ Там же. С. 27.

⁴ Там же. С. 3, 4.

302 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

была превращена в безропотную служанку террористической пар­тийно-политической власти и господствующей идеологии.

Особое внимание было уделено на Совещании 1938 г. безу­держному восхвалению и своеобразной юридической канонизации работ и положений Сталина, безусловной ориентации всей "науч­ной" работы в данной сфере на его установки и высказывания. Со­вещание довершило начатый еще в конце 20-х годов процесс ста-линизации доктрины применительно к задачам "правового фрон­та". Этот ориентир на сталинский этап и подход к пониманию и толкованию доктрины пронизывал собой работу всего Совещания, участники которого в своем приветствии Сталину, в частности, от­мечали: "В качестве важнейшей задачи Совещание поставило пе­ред всеми научными работниками-юристами самое глубокое и тща­тельное изучение богатейшего научного наследия Маркса—Энгель­са—Ленина, самое глубокое и тщательное изучение Ваших трудов, дающих непобедимое научное и идейное оружие для разрешения всех вопросов науки о государстве и праве"¹.

Под этим углом зрения были определены и задачи "подготов­ки многочисленных кадров советских юристов сталинской эпохи, эпохи Сталинской Конституции победившего социализма и подлин­ного демократизма"².

И надо признать, что "многочисленные кадры советских юри­стов сталинской эпохи", как говорится, "правильно поняли" уста­новки Совещания 1938 г. и активно проводили их в жизнь на всех участках "правового фронта".

Определение 1938 г. и соответствующее "правопонимание" стало на все последующие годы официальной и общеобязательной пози­цией и парадигмой для всей советской юридической науки, а все отклонения от этой "ортодоксии" считались до конца 80-х годов какой-то "ересью", отходом от канонизированного "марксистско-ленинского учения о государстве и праве".

Живучесть и господствующие позиции этого "правопонимания" в советской юридической науке обусловлены, в конечном счете, боль­шой внутренней адекватностью этого подхода к "праву" социаль­но-исторической ситуации отсутствия какого-либо действительно­го права в условиях победившего социализма, всестороннего и пол­ного утверждения социалистического тоталитаризма, монополиза­ции всей власти в руках одной бессменно правящей партии. Имен­но с помощью такого "правопонимания" легче и удобнее всего мож­но выдавать за "право" приказные, партийно-политические и идео-

Глава 3. Советский легизм

¹ Там же. С. 4.

² Там же. С. 3.

логические установки, "нормы" и "правила" коммунистической дик­татуры, которая под вывеской "административно-командной сис­темы" (а это лишь несколько от времени вылинявшая и ослабев-¹ шая, внешне отчасти измененная и подновленная, словесно обще­народная, но по существу та же самая диктатура пролетариата) дожила до начала 90-х годов. •

Ко времени Совещания 1938 г. было ясно, во всяком случае идеологам "правового фронта", что утвердившийся реальный со­циализм несовместим ни с доктринально обещанным "буржуазным правом" при социализме, ни с каким-либо другим (не классово-партийным, не диктаторским) правом: место права могло быть за­нято только неправовым законодательством.

Для интерпретации же этого приказного, антиправового зако­нодательства в виде "качественно нового" права пролетарского (а потом и общенародного) "государства" наиболее подходящей была легистская концепция правопонимания, автоматически считающая всякий закон (и любое законодательство) правом. Внешняя "юри-дичность", формальная "определенность", "нормативность" и т. д. здесь легко и беспроблемно сочетаются с внутренним произволом и противоправностью соответствующих "нормативных актов" и "норм". К тому же эта концепция (в силу своей внутренней бессодержа­тельности) легко может быть подогнана под потребности любой док­трины и практики.

Так, для приспособления к марксизму-ленинизму обычных легистских определений права как совокупности норм (правил по­ведения) оказалось достаточным добавить лишь слова (ничего по существу не меняющие и ни к чему фактически не обязывающие) о том, что эти нормы (правила поведения) выражают волю господ­ствующего класса. В дальнейшем (в порядке, так сказать, "крити­ки" Вышинского и "усовершенствования" его определения) к базо­вому легистскому определению права были добавлены и некоторые другие характеристики из доктринальной трактовки права (об обу­словленности права материальными отношениями, о сочетании при социализме принуждения и убеждения, о воспитательной роли со­ветского права и т. д.).

Но подобные идеологические добавления не меняют сути де­ла — легистского оправдания в качестве права всего того, что при­кажут официальные власти.

Предшествующие Совещанию 1938 г. концепции правопонима­ния (20-х — первой половины 30-х годов) были более серьезно ори­ентированы на исходные доктринальные представления о судьбах права и государства после пролетарской революции. Кроме того, на всех этих концепциях так или иначе сказался опыт нэпа и действо­вавшего тогда настоящего (буржуазного) права.

Уже в силу такой их связанности и отягощенности прежними представлениями и реалиями ни одна из предшествующих концеп-

304 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

ций не годилась для роли "единственно верной" правовой теории в новых неправовых условиях. К тому же каждая из этих концепций в обстановке относительного "плюрализма" подходов к праву до Совещания 1938 г. была в ходе взаимной критики и резких обвине­ний достаточно дискредитирована и не могла претендовать на ка­кие-то монопольные позиции в юридической науке.

Разумеется, и до Совещания 1938 г. в юридической литерату­ре в том или ином варианте развивалось легистское представление о советском праве как совокупности норм, изданных и поддержи­ваемых государством. В контексте многих других трактовок права в 20-х — начале 30-х годов такое понимание права было охаракте­ризовано как буржуазно-нормативистское и не получило сколько-нибудь заметного влияния и распространения.

После же Совещания 1938 г. легистский подход к праву, ут­вержденный в противовес всем прежним подходам как враждеб­ным и антимарксистским, получил статус и монопольные позиции официальной правовой доктрины — подлинного "марксистско-ле­нинского учения о праве".

Такой насильственный монополизм в науке означал лишение ее самостоятельного, объективно-исследовательского, познаватель­ного, собственно научного статуса, превращение ее в служанку то­талитарной власти, в послушного и безоговорочного апологета ан­типравового законодательства и неправовой практики.

Приказное "правопонимание", одобренное "с подачи" Вышин­ского Совещанием 1938 г., полностью и без всякого исключения гос­подствовало в советской литературе вплоть до второй половины 50-х годов, когда после критики "культа личности Сталина" на XX съезде КПСС появилась хотя бы минимальная возможность выска­зать какую-либо иную точку зрения по проблематике понятия и определения права.

И в общетеоретических работах, и в области отраслевых юри­дических дисциплин почти дословно повторялась (в той или иной редакции) дефиниция Вышинского, воспроизводились все основ­ные положения соответствующих подходов к праву и государству¹.

Этот тип понимания, определения и трактовки "права" по су­ществу сохранился и в последующие годы, когда с начала 60-х го­дов по аналогии с "советским социалистическим общенародным го­сударством" стали говорить о "советском социалистическом обще-

¹ См., например: Советское государственное право. М., 1938; Голунский С.А., Стро-гович М.С. Теория государства и права. М., 1940; Денисов А.И. Теория государства и права. М., 1948; Аржанов М.А. Теория государства и права. М., 1948; Он же. Государство и право в их соотношении. М., 1960; Вышинский АЛ. Вопросы теории государства и права. М., 1949; Теория государства и права. М., 1949; Александров Н.Г. Сущность права (К вопросу о сущности исторических типов права). М., 1950; Он же. Законность и правоотношения в советском обществе. М., 1955; Теория государства и права. М., 1955; и др.

Глава 3. Советский легизм

народном праве". На XXII съезде КПСС в 1962 г. утверждалось, что на современном этапе, когда социализм победил не только пол­ностью, но и окончательно, когда советское общество вступило в период строительства коммунизма, диктатура пролетариата в СССР с точки зрения внутреннего развития перестала быть необходимой. Социалистическое государство, которое возникло как государство диктатуры пролетариата, на современном этапе, говорилось в ре­шении съезда, превратилось в "общенародное государство"¹.

Но положения о переходе от государства и права диктатуры пролетариата к общенародному государству и праву носили по су­ществу декларативный и пропагандистский характер, поскольку некоторые изменения в политическом режиме, законодательстве, хозяйственной, духовной жизни страны и в целом мероприятия по "преодолению последствий культа личности Сталина" фактически не затронули социальные и экономические характеристики обще­ства, фундаментальные принципы, функции и структуры диктату­ры пролетариата и его репрессивно-приказной регулятивной сис­темы. И в условиях декларированного перехода к "общенародному государству и праву" в советской юридической науке, за очень ред­ким исключением, продолжали господствовать слегка словесно мо­дернизированные, но по существу прежние представления о праве вообще и советском социалистическом праве как совокупности (или системе) правил поведения (норм), установленных государством и обеспеченных его принуждением².

По существу отстаивая "правопонимание", сфабрикованное в 1938 г., и лишь словесно открещиваясь от некоторых его одиозных моментов, приверженцы этого официального подхода к праву — Н.Г. Александров и др. — изображали себя как единственных и истинных борцов за право и законность, а всех остальных обвиняли в пропаганде "нигилистического отношения к нормам права под флагом борьбы с "нормативизмом"³.

На самом же деле образцы практической реализации идей и представлений этого направления о "законности", о "праве", его "нормативности", "четкости", "формальной определенности", "ин-ституциональности" и т. д. в наиболее полном, адекватном, аутен­тичном и классическом виде представлены практикой массовых реп-

¹ См.: XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Ч. Ш. М., 1963. С. 303.

² См., например: Теория государства и права. Основы марксистско-ленинского уче­ния о государстве и праве. М., 1962; Общая теория советского права. М., 1966; Осно­вы теории государства и права. М., 1969; Недбайло П.Е. Введение в общую теорию государства и права. Киев, 1971; Теория государства и права. М., 1968 (II изд. — 1974); Марксистско-ленинская общая теория государства и права. Основные инсти­туты и понятия. М., 1970; Марксистско-ленинская общая теория государства и пра­ва. Социалистическое право. М., 1973; Теория государства и права. Л., 1982; Теория государства и права. М., 1983; Основы теории государства и права. М., 1988; и др. ³ Александров Н.Г. Сущность права (К вопросу о сущности исторических типов права). С. 53.

306 Раздел Ш. Марксистская доктрина и социалистическое правопонимание

рессий и беззаконий, неслыханного бесправия и произвола 30-х — начала 50-х годов. А ведь это было время безраздельного господ­ства именно этого тоталитарного "нормативизма" и антиправового легизма.

Весьма показательно, что и после разоблачения "культа лич­ности Сталина" в научной и учебной литературе 60—80-х годов прежние концептуальные представления не просто развивались и тиражировались в благоприятном режиме официальной идеологии, но и агрессивно отстаивались и пропагандировались в качестве "без­условно, правильной"¹ трактовки советского социалистического пра­ва. В этом же духе Иоффе и Шаргородский в начале 60-х годов откровенно признавали, что их понимание и определение права "основано на тех же посылках, что и общее определение понятия права, данное в 1938 году" ².

Дата добавления: 2014-10-31