Собственность 2 страница

Прибавление. Если твердо придерживаться той сторо­ны антиномии, согласно которой человек в себе и для себя свободен, то этим отвергается рабство. Но то, что некто есть раб, коренится в его собственной воле, так же как в воле народа коренится то, что он подвергается угне­тению. Следовательно, это неправое деяние не только тех, кто обращает людей в рабство, или тех, кто угнетает на­род, но и самих рабов и угнетаемых. Рабство относится к стадии перехода от природности человека к истинно нравственному состоянию: оно относится к миру, в кото­ром неправо еще есть право. Здесь силу имеет неправо и столь же необходимо находится на своем месте.

[114]

§ 58

γ) Вступление во владение, не действительное для себя, а лишь представляющее мою волю, есть знав на вещи, значение которого должно состоять в том, что я вло­жил в нее свою волю. Это вступление во владение очень неопределенно по предметному объему и значению.

Прибавление. Вступление во владение посредством обозначения есть наиболее совершенное из всех, ибо и другие виды вступления во владение содержат в себе в большей или меньшей степени действие знака. Когда я беру какую-нибудь вещь или придаю ей форму, то послед­ний смысл этого есть также знак, а именно для других, чтобы исключить их и показать, что я вложил свою волю в вещь. Понятие знака состоит именно в том, что вещь считается не тем, что она есть, а тем, что она должна означать. Кокарда, например, означает принадлежность к гражданству некоего государства; хотя цвет никак не связан с нацией, он изображает не себя, а нацию. Тем, что человек может давать знак и приобретать посредством него имущество, он показывает свое господство над ве­щами.

В. Потребление (Gebrauch) вещи

Через вступление во владение вещь получает предикат моя, и воля находится в позитивном отношении к ней. В этом тождестве вещь положена так же и как некое негативное, и моя воля в этом определении есть особен­ная воля, потребность, желание и т. д. Однако моя по­требность как особенность некоей воли есть позитивное, то, что получает удовлетворение, а вещь в качестве са­мого по себе негативного есть лишь для потребности и служит ей. Потребление есть эта реализация моей потреб­ности посредством изменения, уничтожения, поглощения вещи, лишенная самости природа которой тем самым открывается, и вещь таким образом выполняет свое назна­чение.

Примечание. Что потребление есть реальная сторона и действительность собственности, это кажется представ­лению, когда оно рассматривает собственность, из кото­рой не делают употребления, как мертвую и бесхозную и при неправомерном овладении которой ссылаются на то, что собственник не употребляет ее. Но воля собствен­ника, согласно которой вещь принадлежит ему, есть пер­вая субстанциальная основа, а дальнейшее определение

[115]

потребления вещи лишь явление неособенный способ, имеющий меньшее значение, чем та всеобщая основа.

Прибавление. Если я, пользуясь знаком, вообще всту­паю во владение вещью всеобщим образом, то в потреб­лении содержится еще более общее отношение, поскольку вещь тогда не признается в своей особенности, а отри­цается мною. Вещь низведена до степени средства удов­летворения моей потребности. Когда я и вещь встречаем­ся, то для того, чтобы мы стали тождественны, один из нас должен потерять свое качество. Но я — живой, водя­щий и истинно утверждающий; вещь, напротив, есть не­что природное. Следовательно, погибнуть должна она, а я сохраняю себя, что представляет собой вообще преиму­щество и разум органического.

§ 60

Пользование (Benutzung) вещью при непосредствен­ном ее захвате есть для себя единичное вступление во владение. Но поскольку пользование основано на длитель­ной потребности и представляет собой повторяющееся пользование возобновляющимся продуктом, поскольку оно ограничивает себя для сохранения возможности возоб­новления, постольку эти и другие обстоятельства превра­щают единичное непосредственное овладение в знак того, что оно должно иметь значение всеобщего вступления во владение, а тем самым и вступления во владение сти­хийной или органической основой или другими условия­ми подобных продуктов.

§ 61

Прскольку субстанция вещи для себя, которая есть моя собственность, есть ее внешность, т. е. ее несубстан­циальность,— она не есть по отношению ко мне конечная цель в себе самой (§ 42) — и эта реализованная внеш­ность есть потребление или пользование ею, то все потреб­ление в целом или пользование есть вещь во всем ее объе­ме, так что, если мне принадлежит право на первое, я — собственник вещи, от которой за пределами всего объема потребления не остается ничего, что могло бы быть соб­ственностью другого.

Прибавление. Отношение потребления к собственности такое же, как отношение субстанции к акцидентному, внутреннего к внешнему, силы к ее проявлению. Послед­нее есть, лишь поскольку она проявляется, поле есть поле лишь постольку, поскольку оно дает урожай. Поэто-

[116]

му тот, кому принадлежит пользование полем,—собствен­ник всего, и признание еще другой собственности друго­го над предметом не более, чем пустая абстракция.

§ 62

Поэтому мое право на частичное или временное потреб­ление, так же как на частичное или временное владение (как сама частичная или временная возможность потреб­лять вещь), которое мне предоставлено, отличается от собственности на саму вещь. Если бы весь объем потреб­ления был моим, а абстрактная собственность принадле­жала бы другому, то вещь в качестве моей была бы пол­ностью проникнута моей волей (предшествующий пара­граф и § 52) и вместе с тем в ней присутствовало бы нечто непроницаемое для моей воли, а именно воля, к то­му же пустая воля другого. Тем самым я был бы для себя в вещи как позитивная воля объективным и одновременно необъективным — отношение абсолютного противоречия. Поэтому собственность есть по существу свободная, пол­ная собственность.

Примечание. Различение между правом на полный объем потребления и абстрактной собственностью при­надлежит пустому рассудку, для которого идея (здесь идея — единство собственности или также личной воли вообще и ее реальности) не есть истинное, а истинным признаются оба этих момента в их обособлении друг от друга. Поэтому это различение в качестве действитель­ного есть отношение пустого господства, которое (если считать помешательством не только непосредственное про­тиворечие между представлением субъекта и его действи­тельностью) могло бы быть названо помешательством личности, так как мое в одном и том же должно было бы без всякого опосредования оказаться одновременно моей единичной исключающей волей и другой единичной исключающей волей. В Institut. libr. II. tit. IV26 говорит­ся: usufructus est jus alienis rebus utendi, fruendi salva гегиш substantia. Дальше там же сказано: не tamen in universuin inutiles essent proprietates, semper abscedente usufructu: placuit certis inodis extingui usumfructum et ad proprietatem reverti. Placuit27 — как будто бы только же­лание или решение придало упомянутому пустому разли­чению смысл посредством этого определения. Proprietas semper abscedente usufructu28 была бы не только inutilis, но вообще не была бы уже proprietas. Пояснять другие различения самой собственности, такие, как, на-

[117]

пример, деление собственности на res mancipi30 и пес mancipi31, на dominium Quiritarium32 и Bonitarium33 и тому подобное, здесь не место, поскольку они не имеют отношения к какому бы то ни было определению понятия собственности и представляют собой лишь исторические тонкости этого права. Но отношения dominii directi34 и dominii utilis35, эмфитевтический договор и дальнейшие отношения ленных владений с их наследственными и дру­гими поземельными повинностями в их разнообразных определениях содержат, если такие повинности не под­лежат выкупу, с одной стороны, вышеуказанное различе­ние, с другой — не содержат его, именно потому что с dominium utile связаны повинности, благодаря чему do-minium directum становится одновременно и dominium utile. Если бы такие отношения не содержали ничего, кроме такого различения в его строгой абстрактности, то в нем противостояли бы друг другу, собственно говоря, не два господина (domini), а собственник и «пустой» владелец. Но из-за повинностей здесь в отношении друг к другу находятся два собственника. Однако они не нахо­дятся в отношении общей собственности. Но к такому отношению переход от предыдущего ближе всего; этот переход начинается уже в том случае, когда в dominium directum доход исчисляется и рассматривается как его существенная сторона, вследствие чего то, что не под­дается исчислению в господстве над собственностью и раньше считалось благородным, ставится ниже utile, ко­торое здесь есть разумное.

Около полутора тысяч лет назад благодаря христиан­ству начала утверждаться свобода лица и стала, хотя и у незначительной части человеческого рода, всеобщим принципом. Что же касается свободы собственности, то она, можно сказать, лишь со вчерашнего дня получила кое-где признание в качестве принципа. Это может слу­жить примером из всемирной истории, который свиде­тельствует о том, какой длительный срок нужен духу, чтобы продвинуться в своем самосознании, и который может быть противопоставлен нетерпению мнения.

§ 63

Вещь в потреблении единична, определена по качест­ву и количеству и соотносится со специфической потреб­ностью. Но ее специфическая годность, определенная ко­личественно, одновременно сравнима с другими вещами той же годности, равно как и специфическая потребность,

[118]

удовлетворению которой она служит, есть вместе с тем потребность вообще и как таковая может быть сравнена по своей особенности с другими потребностями, а соот­ветственно этому и вещь может быть сравнена с другими вещами, которые пригодны для удовлетворения других потребностей. Эта всеобщность вещи, простая определен­ность которой проистекает из ее частного характера, но так, что при этом абстрагируется от ее специфического качества, есть ценность вещи, в которой ее истинная субстанциальность определена, и есть предмет сознания. В качестве полного собственника вещи я собственник как ее ценности, так и ее потребления.

Примечание. Собственность владельца лена отличает­ся тем, что он лишь собственник потребления вещи, но не ее ценности.

Прибавление. Качественное исчезает здесь в форме количественного. Говоря о потребности, я как бы ука­зываю заголовок, под который можно подвести самые разнообразные вещи, а общее в них позволяет мне тогда их измерить. Следовательно, мысль движется здесь от специфического качества вещи к безразличию этой опре­деленности, тем самым к количеству. Нечто подобное происходит и в математике. Когда я определяю, напри­мер, что такое круг, эллипс и парабола, мы видим, что они оказываются специфически различными. Несмотря на это, различие этих различных кривых определяется толь­ко количественно, а именно так, что имеет значение лишь количественное различие, относящееся к коэффи­циентам, к чисто эмпирической величине. В собствен­ности количественная определенность, выступающая из качественной определенности, есть ценность. Качествен­ное дает здесь количество для количественного измерения, и в качестве такового оно так же сохраняется, как и сни­мается. Когда мы рассматриваем понятие ценности, мы в самой вещи видим лишь знак, и она имеет значение не сама по себе, а лишь как то, чего она стоит. Вексель, на­пример, представляет не свою бумажную природу, а есть лишь знак другого всеобщего — ценности. Ценность вещи может быть очень различной в отношении к потребности, но если мы хотим выразить не специфическую, а абстракт­ную сторону ценности, то это будут деньги. Деньги слу­жат представителем всех вещей, но так как они не пред­ставляют собой саму потребность, а служат лишь ее зна­ком, они сами в свою очередь управляются специфиче­ской ценностью, которую они в качестве абстрактного

[119]

только выражают. Можно вообще ''быть собственником вещи, не являясь вместе с тем собственником ее ценнос­ти. Семья, которая не может продать или заложить свое имение, не является хозяином его ценности. Но так как эта форма собственности не соответствует ее понятию, то подобные ограничения (лены, фидеикомиссы) большей частью исчезают.

§ 64

Приданная владению форма и знак — сами по себе внешние обстоятельства без субъективного присутствия воли, которая только и составляет их значение и ценность. Однако это присутствие, которое представляет собой по­требление, пользование или какое-либо иное проявление воли, происходит во времени, по отношению к которому объективность есть продолжение этого проявления. Без этого вещь в качестве покинутой действительностью воли и владения становится бесхозной, поэтому я теряю или приобретаю собственность посредством давности.

Примечание. Поэтому давность введена в право не только из внешнего соображения, противного строгому праву, не по тому соображению, что этим пресекаются споры и недоразумения, которые могли бы быть внесены в прочность права собственности старыми притязаниями и т. д. Давность основывается на определении реальности собственности, на необходимости, чтобы проявилась воля обладать чем-то. Государственные памятники — это на­циональная собственность, или по сути дела они вообще имеют значение как живые и самостоятельные цели бла­годаря пребывающей в них душе; оставленные этой ду­шой, они становятся с этой стороны для нации бесхоз­ными и случайной частной собственностью, как, напри­мер, произведения греческого и египетского искусства в Турции. Право частной собственности семьи писателя на его произведения теряется вследствие давности по та­ким же основаниям; они становятся бесхозными в том смысле, что (противоположно тому, что происходит с упо­мянутыми памятниками) переходят во всеобщую собствен­ность, а со стороны особенного пользования вещью — в случайное частное владение. Простой участок земли, освя­щенный в качестве гробницы или для себя предназначен­ный на вечные времена к неупотреблению, содержит в себе пустой неналичный произвол, нарушением которого не нарушается ничего действительного и почитание кото­рого поэтому и не может быть гарантировано.

[120]

Прибавление. Давность основана на предположении, что я перестал рассматривать вещь как свою. Ибо для того чтобы нечто оставалось моим, требуется продолже­ние выражения моей воли, а это выражается в потребле­нии или хранении. В период Реформации утрата общест­венными памятниками своей ценности часто проявлялась по отношению к поминальным вкладам. Дух старого веро­исповедания, т. е. в данном случае поминальных вкладов, отлетел, и поэтому можно было вступить во владение ими как собственностью.

С. Отчуждение собственности

§ 65

Я могу отчуждать мою собственность, так как она моя лишь постольку, поскольку я вкладываю в нее мою волю, так что я вообще отстраняю от себя свою вещь как бес­хозную или передаю ее во владение воле другого, но я могу это сделать лишь постольку, поскольку вещь по своей природе есть нечто внешнее.

Прибавление. Если давность есть отчуждение с непря­мо выраженной волей, то истинное отчуждение есть воле­изъявление, что я не хочу более рассматривать вещь как (Мою. Все это в целом можно понимать и так, что отчуж­дение есть истинное вступление во владение вещью. Не­посредственное вступление во владение есть первый мо­мент собственности. Собственность приобретается также Посредством потребления, и третий момент есть единство (этих двух моментов — вступление во владение посред­ством отчуждения.

§ 66

Неотчуждаемы поэтому те блага или, вернее, те суб­станциальные определения — и право на них не уничто­жается давностью,— которые составляют собственную мою личность и всеобщую сущность моего самосознания, равно как моя личность вообще, моя всеобщая свобода воли, нравственность, религия.

Примечание. То, что дух представляет по своему поня­тию или в себе, он представляет собой и в наличном бытии и для себя (тем самым лицо способно обладать собствен­ностью, обладает нравственностью, религией), эта идея есть сама его понятие (как causa sui, т. е. как свободная причина, он есть нечто такое, cujus natura поп potest concipi nisi existens36) (Спиноза. Этика. С. 1. Опред. 1).

[121]

Именно в этом понятии, согласно которому он есть то, что он есть, лишь через себя самого и как бесконечное возвращение в себя из природной непосредственности своего наличного бытия, и заключается возможность про­тиворечия между тем, что он есть лишь в себе, а не также и для себя (§ 57), и, наоборот, между тем, что он есть для себя, а не в себе (в воле — злое); в этом же заклю­чается возможность отчуждения личности и ее субстан­циального бытия — происходит ли это отчуждение бес­сознательно или с ясно выраженным намерением. При­мерами отчуждения личности служат рабство, крепост­ничество, неспособность обладать собственностью, несво­бода собственности и т. д., отчуждение разумности интел­лекта, моральности, нравственности, религии происходит в суеверии, в признании за другими авторитета и право­мочия определять и предписывать мне, какие поступки мне следует совершить (если кто-либо решительно готов наняться для совершения грабежа, убийства и т. д. или возможного преступления), что мне следует считать дол­гом совести, религиозной истиной и т. д. Право на такое неотчуждаемое не утрачивается вследствие давности, ибо акт, посредством которого я вступаю во владение моей личностью и субстанциальной сущностью, делаю себя правомочным и вменяемым, моральным, религиозным, изымает эти определения из той внешней сферы, которая только и сообщала им способность быть владением дру­гого. С этим снятием внешности отпадают определения времени и все те основания, которые могут быть заимство­ваны из моего прежнего согласия или попустительства. Это мое возвращение в себя самого, посредством чего я делаю себя существующим как идея, как правовое и мо­ральное лицо, снимает прежнее отношение и прежнее неправо, которые я и другой нанесли моему понятию и разуму тем, что позволили обращаться и сами обраща­лись с бесконечным существованием самосознания как с чем-то внешним. Это мое возвращение в себя выявляет противоречие, заключающееся в том, что я отдал другим во владение мою правоспособность, нравственность, рели­гиозность,— все то, чем я сам не владел и что, с той поры, как я им владею, по существу существует именно как мое, а не как нечто внешнее.

Прибавление. В природе вещей заключается, что раб имеет абсолютное право освободиться, что, если кто-ни­будь запродал свою нравственность, нанявшись на грабеж и убийство, это в себе и для себя не имеет силы и каждый

[122]

имеет право расторгнуть этот договор. Так же обстоит дело с передачей моей религиозности священнику, являю­щемуся моим духовником, ибо подобные глубокие внут­ренние вопросы человек должен решать лишь сам. Рели­гиозность, часть которой передается другому, уже не есть религиозность, ибо дух един и он должен обитать во мне; мне должно принадлежать объединение в-себе и для-себя-бытия.

§ 67

Отдельные продукты моего особенного, физического и духовного умения, а также возможной деятельности и ограниченное во времени потребление их я могу от­чуждать другому, так как они вследствие этого ограни­чения получают внешнее отношение к моей тотальности и всеобщности. Отчуждением посредством работы всего моего конкретного времени и тотальности моей продук­ции я сделал бы собственностью другого их субстан­циальность, мою всеобщую деятельность и действитель­ность, мою личность.

Примечание. Это такое же отношение, как то, которое было выше, в § 61, между субстанцией вещи и ее поль­зованием', подобно тому как второе отлично от первой лишь постольку, поскольку оно ограничено, так же и поль­зование моими силами отлично от них самих, а тем са­мым и от меня лишь постольку, поскольку пользование количественно ограничено; тотальность проявлений силы есть сама сила, тотальность акциденций — субстанция, Обособлений — всеобщее.

Прибавление. Указанное здесь различие есть различие между рабом и современной прислугой или поденщиком. Афинский раб выполнял, быть может, более лег­кие обязанности и более духовную работу, чем, как пра­вило, наша прислуга, но он все-таки был рабом, потому что весь объем его деятельности был отчужден господину.

§ 68

Своеобразие в духовной продукции может благодаря способу своего проявления непосредственно перейти в та­кую внешнюю сторону вещи, которая может быть затем произведена и другими; так что с ее приобретением ны­нешний собственник, помимо того что он этим может присвоить сообщенные мысли или техническое изобрете­ние — возможность, которая часто (в литературных про­изведениях) составляет единственное определение и цен-

[123]

ность приобретения,— становится владельцем общего спо­соба такого выражения себя и многообразного создания таких вещей.

Примечание. В произведениях искусства форма вопло­щения мысли во внешнем материале есть в качестве вещи настолько своеобразие произведшего его индивида, что подражание этой форме есть существенно продукт соб­ственного духовного и технического умения. В литератур­ном произведении форма, посредством которой оно есть внешняя вещь, представляет собой, так же как в техни­ческом, изобретении, нечто механическое — в первом слу­чае потому, что мысль дана лишь в ряде разрозненных абстрактных знаков, а не в конкретных образах, во вто­ром потому, что оно вообще имеет механическое содер­жание и способ создания таких вещей как вещей вообще относится к числу обычного умения. Между крайностя­ми — произведением искусства и ремесленной продук­цией — существуют, впрочем, различные переходы, в ко­торых содержится то больше, то меньше от одного или другого.

§ 69

Так как приобретатель такого продукта обладает полнотой потребления и ценности экземпляра как единич­ного, то он полный и свободный собственник его как еди­ничного, хотя автор произведения или изобретатель тех­нического устройства и остается собственником общего способа размножения такого рода продуктов и вещей;

этот общий способ он непосредственно не отчуждает и может сохранить его как проявление самого себя.

Примечание. Искать субстанциальное в праве писате­ля и изобретателя следует прежде всего не в том, что при отчуждении отдельного экземпляра писатель или изобре­татель произвольно ставит условием, чтобы переходящая тем самым во владение другого возможность производить в качестве вещей подобные продукты не стала собствен­ностью этого другого, а осталась бы собственностью изоб­ретателя. Первый вопрос состоит в том, допустимо ли в понятии такое отделение собственности на вещь от дан­ной вместе с ней возможности также и производить ее и не устраняет ли оно полную, свободную собственность (§ 62),— и уже только после решения этого вопроса в утвердительном смысле — от произвола первого духовного производителя зависит, сохранит ли он для себя эту воз­можность или будет отчуждать ее как некую ценность

[124]

или не станет придавать ей для себя никакой ценности и вместе с отказом от единичной вещи откажется и от этой возможности. Своеобразие этой возможности заклю­чается в том, что она представляет в вещи ту сторону, в соответствии с которой вещь не только владение, но и имущество (см. ниже § 170 и след.), так что оно состоит в особом способе внешнего потребления вещи, отличного и отделимого от потребления, к которому вещь непосредственно предназначена (оно не есть, как это обычно назы­вают, accessio naturalis37, подобно foetura). Так как отли­чие относится к тому, что по своей природе делимо, к внешнему потреблению, то Сохранение одной части при отчуждении другой части потребления не есть сохране­ние господства без utile. Чисто негативным, но и наипервейшим поощрением наук и искусств является принятие мер, задача которых — защитить тех, кто работает в этой области, от воровства и обеспечить их собственность, подобно тому как наипервейшим и важнейшим поощре­нием торговли и промышленности была защита их от гра­бежей на дорогах. Впрочем, поскольку продукт духовной деятельности обладает тем определением, что он воспри­нимается другими индивидами и усваивается их представ­лением, памятью, мышлением и т.д., и проявления этих индивидов, посредством которых они превращают выучен­ное ими (ибо выучить означает не только выучить на память, наизусть слова — мысли других могут быть вос­приняты лишь мышлением, и это восприятие мышле­нием (Nachdenken) есть также обучение) в свою оче­редь в отчуждаемую вещь, легко принимают какую-либо своеобразную форму, вследствие чего они могут рассмат­ривать возникающее из этого достояние как свою соб­ственность и утверждать для себя право на подобную продукцию. Распространение наук вообще и определенное дело преподавания в частности представляют собой о своему назначению и обязанности, определеннее всего позитивных науках — учении церкви, юриспруденции и т. д.,— повторение установленных, вообще уже выска­занных и воспринятых извне мыслей, тем самым они содержатся и в произведениях, которые ставят своей целью утверждение и распространение наук. В какой мере возникающая в этом повторном высказывании форма превращает сокровищницу наличных научных данных, и в особенности мысли тех других людей, которые еще сохраняют внешнюю собственность на продукты своего духовного творчества, в специальную Духовную собствен-

[125]

ность воспроизводящего ее индивида, в какой мере это дает или не дает ему право превратить их и в свою внеш­нюю собственность, в какой мере подобное повторение в литературном произведении становится плагиатом, не мо­жет быть установлено путем точного определения и, сле­довательно, не может быть отражено в праве посредством особого закона. Плагиат должен был бы поэтому быть делом чести, и честь должна была бы предотвращать его. Поэтому законы против перепечаток достигают своей цели — правового обеспечения собственности писателя и издателя — в определенной, но очень ограниченной мере. Легкая возможность намеренно изменить кое-что в форме иди изобрести незначительную модификацию в большей науке, всеохватывающей теории, являющейся творением другого, и даже просто невозможность дословно передать воспринятое приводят для себя, помимо осуществления тех особых целей, для которых необходимо такое повто­рение, также к бесконечному многообразию изменений, накладывающих на чужую собственность более или ме­нее поверхностную печать своего; об этом свидетельст­вуют сотни и сотни компендиев, извлечений, сборников и т. д., учебников по арифметике, геометрии, назидатель­ных сочинений и т. д., об этом свидетельствует тот факт, что всякая новая мысль об издании критического журна­ла, альманаха муз, энциклопедического словаря и т. д. тотчас может быть повторена под тем же или несколько измененным названием в качестве чего-то своего, вслед­ствие чего выгода, которую писатель или сделавший от­крытие предприниматель ждал от своего произведения или пришедшей ему в голову мысли, уничтожается, обе стороны или одна из них разоряется. Что же касается влияния чести на предотвращение плагиата, то порази­тельно, что мы больше не слышим разговоров о плагиате или даже научном воровстве — либо потому, что честь оказала свое действие и покончила с плагиатом, либо потому, что плагиат перестал быть несовместимым с честью и что его перестали воспринимать таковым, либо потому, что самая незначительная выдумка или изменение внеш­ней формы считается столь высоко оригинальным про­дуктом самостоятельной мысли, что мысль о плагиате вообще не возникает.

§ 70

Всеохватывающая тотальность внешней деятельности, жизнь, не есть нечто внешнее по отношению к личности,

[126]

которая есть эта тотальность и непосредственно такова. Отчуждение жизни или жертвование ею есть скорее про­тивоположное наличному бытию этой личности. Поэтому я вообще не имею права на отчуждение, и лишь нравствен­ная идея, в которой эта непосредственно единичная лич­ность в себе погибла и которая есть ее действительная сила, имеет на это право, так что, подобно тому как жизнь в качестве таковой непосредственна, и смерть есть ее непосредственная негативность и поэтому должна быть встречена извне как естественное явление или произойти на службе идее от чужой руки.

Прибавление. Отдельная личность есть в самом деле нечто подчиненное, обязанное посвятить себя нравствен­ному закону. Поэтому, если государство требует жизни индивида, он должен отдать ее, но имеет ли человек пра­во сам лишить себя жизни? Можно, конечно, рассматри­вать самоубийство как храбрость, но как дурную храб­рость портных и служанок. Можно также рассматривать его как несчастье, поскольку к этому приводит душев­ный разлад, но главный вопрос заключается в том, имею ли я на это право. Ответ будет гласить: я, как этот инди­вид, не являюсь хозяином моей жизни, ибо всеохваты­вающая тотальность деятельности, жизнь, не есть нечто внешнее по отношению к личности, которая сама есть непосредственно эта тотальность. Если поэтому говорят о праве, которое лицо имеет на свою жизнь, то это проти­воречие, ибо это означало бы, что лицо имеет право на себя. Но этого права оно не имеет, так как оно не стоит над собой и не может себя судить. Если Геракл сжег себя, если Брут бросился на свой меч, то это поведение героя по отношению к своей личности; однако когда вопрос ста­вится о простом праве убить себя, то в этом должно быть отказано и героям.

Дата добавления: 2014-10-31