Очерк IV. Быт и нравы. Пространство. Хотя средневековье восприняло от античной географии понятия Европы, Азии и Африки, представления в области географии были фантастичны

Пространство. Хотя средневековье восприняло от античной географии понятия Европы, Азии и Африки, представления в области географии были фантастичны. С пространством у людей средневековья были связаны иные эмоциональные коннотации. Подземный, земной и небесный миры соприкасались. Небо представлялось им сферой, за которой начиналось «духовное» небо. При молитве человек обращался к атмосферному небу и оно разверзалось, являя святых и Всевышнего. Пространство не воспринималось как нечто абстрактное; главным в восприятии было реальное, телесное, физическое переживание его; в эпосе и в видениях визионеров пространство упоминается только если его преодолевают: проходят, проезжают.

Воспринимаемое нами как гомогенное, для средневековых людей пространство было разделено на «зоны», вызывавшие различные эмоциональные реакции в зависимости от того, было ли оно обжито человеком или нет. Чужое, неосвоенное пространство воспринималось как нехорошее. Называние места означало его превращение из «terra incognita» в более или менее «свое». Наименование поселения по основателю или первому владельцу было основой семейной или родовой идентификации. Названия мест по именам демонов и прочих злых сил сигнализировали об опасности.

Отношение к пространству сильно изменялось на протяжении средневековья. В высших слоях общества уже очень рано отдавали предпочтение вертикали перед горизонталью, примером чему служит готическая архитектура. Таким же образом можно рассматривать возвышение (в теории) женщины до «прекрасной дамы» или перенос места жительства с равнинной местности в расположенные на возвышенности замки (инновация высокого средневековья).

В период готики постепенно появлялась глубина, трехмерность. Введение в живопись линейной перспективы – сперва интуитивное, потом геометрически выверенное – а оно не случайно происходит в прогрессивном мире городов Северной Италии (Джотто, Брунеллески) – имело огромное значение в истории ментальности. Теперь размер фигуры определялся уже не ее значением, а объективным положением в пространстве. Показательный пример: в часословах позднего средневековья посюсторонний мир изображался уже с использованием перспективы, а ад и чистилище – еще в старой манере.

В пространстве различались зоны разной степени «святости». Оно могло быть освящено, подчинено Богу путем установления креста: Европа была просто усеяна крестами, столпами и прочими религиозными памятниками. Святую землю – а с нею и святость места – переносили, подобно мощам: например, из Палестины привозили в XIII в. землю на кладбище, чтобы умиравшие могли быть похоронены в Святой земле. Место становилось еще более святым, если на нем строили культовое сооружение. Церковь или капеллу почти всегда обносили стенами, выделяя из окружающего профанного мира.

Пространство не являлось этически нейтральным, оно получало положительную или отрицательную оценку в зависимости от религиозных ориентиров. Азия и Африка представлялись воплощением дьявольских сил – язычества, магометанства, царством всеобщей греховности и порока. Европа не была единой, так как в Испании жили мусульмане – арабы, а на севере и востоке – язычники. И все же христианство ее объединяло, а христианское сообщество – главная, а может быть, единственная данность этого мира.

Принадлежность к средневековому европейскому обществу определялась по религиозному признаку: религия служила основным критерием социального размежевания на «своих» и «чужих», подобно древнему тотему на заре цивилизации. Иноверцы исключались из общего права, традиций и установлений. Этот принцип был определен однозначно и действовал весьма жестко. Его можно обозначить как религиозный шовинизм или религиозный расизм. Терминологическая жесткость была оправдана, так как племена и народы, а тем паче отдельные люди, не принадлежавшие к христианскому вероисповеданию, не считались полноценными. Так, начиная с Карла Великого в отношении языческих племен распространилась практика насильственной христианизации. Далее она была продолжена «огнем и мечом» германской экспансии на европейский Восток.

Средневековое население было на редкость мобильным. Собственности как таковой не существовало, скромные пожитки могли уместиться в котомке, а драгоценности и монеты – в ларце или кошельке. Странствовали рыцари, завоевывая себе феоды или ища выгодную службу у могущественных суверенов. Бродяжничали студенты и школяры, мигрировали крестьяне, путешествовали клирики, брели по дорогам паломники. Так было до XIV в., начиная с которого странник стал рассматриваться как вредная и опасная личность.

Время. В раннее и высокое средневековье время было «временем церкви»: день делился звоном церковных колоколов (отсюда английское o'clock), а год – церковными праздниками (разными в разных регионах). В целом люди средневековья не были равнодушны ко времени, но им не нужна была абсолютная точность его измерения. С нашей точки зрения, время той эпохи использовалось совершенно непроизводительно, растрачивалось попусту – на долгие путешествия, длительные церемонии, моления, ритуалы и т.д. Человек жил в неспешном ритме природного цикла – смен времен года, чередовании дня и ночи.

Более или менее точного измерения времени в Средние века не существовало. Те успехи, которых достигла в этом античность, канули в Лету вместе с исчезновением античного общества. Искусство строить солнечные и водяные часы сохранилось в Византии и арабском мире, в средневековой же Европе это являлось редкостью, раритетом, принадлежавшим монастырскому или дворцовому обиходу. Например, в Клюнийском аббатстве время отсчитывали клепсидрой со звоном. Конечно, существовали собственные методы вычисления даты и часа, некоторый инструментарий, хотя во многом рудиментарный и примитивный. Так, время, особенно ночное, исчислялось по длине свеч, а короткие промежутки могли определяться по чтению молитв.

Повседневный отсчет времени был ориентирован на природные контрасты, противопоставления дня и ночи, зимы и лета. Они магически ассоциировался со светом и тьмой, с добром и злом. Так как искусственный свет был редкостью, то ночь была почти всегда темна, таила в себе всевозможные реальные и мнимые угрозы. День же, наоборот, нес солнечный свет, олицетворял добро и радость.

Сеньориальное время – военное и феодальное. Так как рыцарское войско – конное, то военные действия велись преимущественно летом, когда лошадей можно было обеспечить подножным кормом. По мере формирования феодальной кавалерии сроки военных сборов сдвигались на более позднее время. Так «мартовские поля» франков превратились в майские рыцарские сборы. Вассалы обязаны были нести службу в течение лета – так называемая «летняя служба». Военная «страда» длилась около трех месяцев, осенью феодальное войско распускалось. После сбора урожая наступала очередь выплаты крестьянских податей. Как правило, основные платежи и расчеты с сеньором были приурочены к каким-либо праздникам.

Цикличность времени, его вечный круговорот отразился в популярном сюжете средневековья о колесе Фортуны. Те, кто был сегодня унижен, завтра вознесутся на вершину, а сильные мира сего будут вскоре низвергнуты. Как выражение неуверенности в грядущем дне, изменчивости счастья этот символ был чрезвычайно популярен, о чем свидетельствует широкое распространение его художественной идеограммы – готической розы средневековых соборов.

Время, понимаемое в линейном движении, т.е. прошлое, настоящее и будущее, не было дифференцировано в массовом сознании. Исторические эпохи путались, сливались и менялись местами, чему способствовали повторяемые из года в год инсценировки Священного Писания. Линейное, или цикличное, патриархальное средневековое время постепенно уходило в прошлое вместе с примитивными способами его отсчета. В позднее средневековье появилось «время торговцев» (однако раньше его и шире – «время городов»). Изобретение в конце XIII в. механических часов с часовой, а потом и с минутной стрелкой привело к переходу от теологического Времени к технологическому – сперва в монастырях, затем в городах. В позднее средневековье контроль над временем взяли в свои руки городские коммуны. Купцы, ремесленники, организаторы первых мануфактур начинали осознавать время как принадлежащую им ценность: все шире распространялись кредитные операции, ссуда денег, ранее запрещенная, возникла практика удлинения рабочего дня, работы при искусственном освещении. В XIII в. начало рабочего дня возвещалось в городах либо звуком трубы стражников, либо звоном рабочего колокола (в ремесленных центрах). Начиная с XIV в. получили распространение башенные часы с боем, сооружаемые на светских городских зданиях. Время дробилось на равные промежутки. Первые механические часы имели одну стрелку – часовую: они показывали в суточном цикле только часы. Конечно, они были примитивны, ненадежны, часто выходили из строя. Но механические часы уже подорвали средневековую церковную монополию. Они начали отсчет времени новой исторической эпохи.

Жизнь. Жизнь средневекового человека была по-прежнему коротка и непредсказуема. Богатые и знатные жили дольше, так как они лучше питались и не были измождены физическим трудом. Люди низших слоев переносили все превратности судьбы, становясь главными жертвами голода, болезней, войн. Средняя продолжительность жизни была невелика: согласно приблизительным оценкам, она составляла примерно 45 лет для мужчин и 35 – для женщин. Невысокая продолжительность жизни приводила к быстрому социальному созреванию индивида. Никто не удивился, видя, как в 1356 г. юный дофин Карл (будущий Карл V) управлял Францией в 17 лет и умер в возрасте 42 лет, имея репутацию «мудрого старца».

Рождаемость в средние века была высокой (естественной), но также высока была и смертность. В большинстве семей выживали от одного до трех детей. Средневековое детство длилось до 7 лет. Вскоре после рождения ребенка крестили, чтобы через это таинство он мог войти в сообщество христиан. Специальной системы воспитания не существовало: младенца из знатной семьи отдавали нянькам и кормилицам, а у крестьян и ремесленников за ним присматривала мать, работая дома или в поле, либо старшие братья и сестры. Как только ребенок достигал такого возраста, что ему можно было поручать какую-либо работу, его приставляли к делу. С 7 лет обучение (труд) становился обязательным – наступало отрочество. В этом возрасте детей передавали, как правило, в чужие семьи. Сын рыцаря становился пажом в доме сеньора, сын ремесленника – учеником у мастера. Их также отправляли в монастырские и приходские школы. Только крестьянские дети оставались дома, в тяжелом труде постигая науку крестьянской жизни. Начиная с 14–15 лет (девочки даже с 12), подросток считался самостоятельным (совершеннолетним) и мог вступать в брак.

Юноша продолжал учебу, приобретая профессиональные навыки в соответствии со своим сословным положением. Сын рыцаря превращался в дамуазо, а сын ремесленника – в подмастерье (дети горожан, мелких рыцарей и богатых крестьян были также школярами, послушниками в монастырях). Юность воспринималась как особый возрастной период, отделенный от зрелости различными церемониями и испытаниями, истоки которых надо искать в древних обрядах инициации. Так, в рыцарской среде дамуазо посвящали в рыцари, подмастерье сдавал экзамен и изготавливал шедевр, послушник (новаций) проходил пострижение в монахи. Инициации совершались в различных профессиональных группах: это посвящение в студенты, в корпорацию судебных клерков и др.

Вступление во взрослую жизнь было связано не только с получением социального (имущественного) статуса. Общество требовало от своих членов послушания, умеренности, разумной трезвости, обязательного подчинения законам и нормам своей социальной группы.

Старость наступала рано: 40-летний, а тем более 50-летний человек воспринимался как старик. В средневековом обществе человек ценился в пору расцвета своей физической силы, а его накопленный опыт, состояние, титул заставляли считаться с ним. Геронтократии – реальной власти, получаемой на основе высокого возрастного ценза, – в средневековье не существовало. Более того, в суровом мире старики зачастую становились обременительны для своих семей, так как, теряя трудоспособность, они нуждались в уходе и содержании. Неблагодарность детей по отношению к родителям служила излюбленным сюжетом проповеди. В целом, однако, средневековое общество не знало межгенерационных конфликтов.

Удивительно, но цивилизация средневековья – «цивилизация взрослых». О детях мало заботились, они не были цементирующим элементом семьи, к их смерти относились спокойно. Это время было лишено особой теплоты, внимания к детству, которое воспринималось как период неполноценности, несамостоятельности, недоразвитости, а сам маленький человек – как носитель этих негативных качеств: дурак, бесстыдник, урод. Ребенок был предоставлен сам себе: прагматичное средневековье не относилось с умилением к детству. И только с ростом городов дети стали появляться на городских улицах и в школах, завоевывали самостоятельность.

Ментальность. Для людей средневековья естественной была включенность в сообщество: естественное (род, клан) или искусственное (дружина, братство). Утверждение христианства с его идеей спасения или проклятия каждой отдельной души означало некоторую индивидуализацию, однако исполнение религиозных норм осуществлялось коллективно (например, в Исландии около 1000 г. жители острова крещены были все вместе).

Главными в сети общественных связей, в которую был включен человек, по-прежнему были семейно-родственные связи, все другие отношения часто описывались по их образцу (аббат монастыря – отец, монахи – братья). Короли становились крестными отцами христианизируемых правителей и вводили их в «свою семью», укрепляя свое влияние на них. В XII в., как и в IX, епископы наследовали кафедры по закону кровного родства и наследственному праву, а не по каноническому.

В среде дворянства к концу высокого средневековья распространился обычай называть себя по родовому замку, отражающий утверждение нового, но тоже имперсонального принципа самоидентификации: по месту происхождения. Одновременно начиналась территориализация власти, приходящая на смену отношениям личного подданства.

Высокое средневековье принесло коренной перелом – «открытие индивидуума», которое произошло в первую очередь в высших слоях дворянства. Несомненна индивидуализация сознания, расшатывание ментальности «Мы» и утверждение ментальности «Я». Появились люди, осмеливающиеся ставить свое суждение выше авторитета церкви – еретики, распространилась автобиографическая проза и лирика, появился реалистический портрет в начале XV в.

Внешний облик. Индивидуальности способствовала и одежда, которая изготавливалась из разнообразнейших тканей. Покрой одежды менялся в зависимости от времени и территории. Мужчины носили платья свободного покроя, подвязанное поясом. Женщины носили платья более прилегающего покроя, с длинным шлейфом или без него. Платье отделывалось золотом, серебром и вышивкой, причем лучшие узоры для вышивки привозились из Англии или с Кипра. Непременным аксессуаром оставался очень длинный пояс – плетеный кожаный ремешок, витой шелковый или льняной шнур. Его искусно завязывали, придавая изящество костюму. Поверх платья надевался плащ – полукруглая накидка, застегивающаяся не на плече, как у мужчин, а на груди при помощи различных застежек и шнурков; их отделке уделяли особое внимание. Плащ оценивали по качеству его мехового подбоя и застежек. Более тонкую и мягкую одежду застегивали булавками, похожими на современные, но больших размеров. Пуговицы получили особое распространение в конце XII века, они были парными и продевались сразу в две петли. Пуговицы изготовляли из кожи, ткани, кости, рога, слоновой кости, металла, как объемными, так и плоскими.

Под влиянием готики стала изменяться мода: к середине XII столетия короткие одежды, удобные для движения, стали заменяться длинным костюмом. Удлинились носки туфель, длиннее стали рубашки и плащи, которые подчас даже волочились в пыли; расширились и удлинились рукава. Даже волосы и те стали отпускать. Длинная одежда, подчеркивающая особый образ жизни аристократии, ее избранность, ее «праздность» как приверженность к специфическому образу жизни, непричастность к физическому труду, сразу же зримо противопоставляла ее и простым воинам и тем, кто добывал свой кусок хлеба в поте лица своего.

Внедрение новых сортов ткани: шелка и хлопка было также одним из проявлений «революции костюма», поразившей воображение современников. С XII в. домотканые одежды сохранялись лишь в крестьянском обиходе. Феодалы и городская верхушка предпочитали ткани, изготовленные профессиональными ремесленниками. На рубеже XII–XIII столетий «аристократическая мода» была потеснена новым типом костюма. Шелковая парча сохранилась лишь для самых торжественных случаев в быту высшей знати (бархат стал внедряться в придворный обиход лишь с XIV в.). Зажиточный горожанин, как и рыцарь, облачался теперь в сукно, подчас отороченное мехом. Костюм XIII в. – костюм «городской» и по материалу, и по функциям: сукно – продукт ткацкого производства самых развитых городских центров Фландрии, Северной Италии, Северо-Западной Германии. Суконная одежда была практична, рассчитана не на пребывание в доме, а на уличную деятельность, на дальние путешествия. Свободный полет краев одежды исчез. Напротив, возник обычай зашивать в полы монеты, чтобы придать линиям напряженность и неподвижность. Рубахи укоротились, рукава сузились.

Горожане носили одежду долго. Бережно ее хранили и передавали по наследству. Ведь платье, помимо своей практической необходимости представляло немалую материальную ценность и обладало важнейшей социально-знаковой функцией. Для основной массы самостоятельных горожан именно одежда служила самым главным определителем их общественного положения и состояния – престижным свидетельством уровня благосостояния и почтенности статуса.

Согласно средневековому праву, одежда входила в приданое и составляла предмет наследования как мужчин, так и женщин. Одежду завещали детям, супругу или супруге, племянникам и племянницам, родственникам, крестным, слугам, вообще лицам, которым хотели выразить свое особое расположение и почтение.

К XIV в. костюм обогатился новыми элементами и четко закреплял уже в себе основные сословные различия в средневековом обществе. Мужчины и женщины стали постепенно отказываться от длинного и свободного покроя платья. Оно стало более прилегающим, пригнанным по фигуре, с разрезами, на пуговицах или на шнуровке (у женщин), коротким – у мужчин (они уже никогда не возвращались к длинному платью). Разделение мужского и женского костюма отныне стало более четким, а ношение женщинами плащей и шапок мужского покроя стало все жестче порицаться церковью как «постыдное».

Обувь шили из мягкой кожи и без твердой подошвы, закрепляя на ногах узкими, перекрещивающимися на икрах кожаными ремешками. Такая обувь годилась для дома или для верховой езды. По грязным улицам ходили либо босиком, либо в деревянных башмаках. Обувь с XII в. можно разделить на две категории: туфли и башмаки. Туфли делали из кожи или ткани, по форме они напоминали современные мягкие туфли; их надевали только дома или в сапоги. Башмаки из толстой испанской кожи похожи на современные лыжные ботинки; они плотно обхватывали лодыжку и застегивались при помощи множества пряжек и шнурков. Однако рыцари предпочитали краги, высокие непромокаемые сапоги из мягкой кожи красного или черного цвета. Красивыми (и у мужчин, и у женщин) считались маленькие ноги. Поэтому обувь делалась узкой, без каблуков, но с роскошными украшениями (яркие цвета, вышивка, мозаичная кожа) и аксессуарами (тесьма, пуговицы, язычки, ленточки).

В XIV веке писком моды были острые загнутые носы, обувь была чрезвычайно длинной и выглядела весьма комично. И хотя эта мода больше подходила придворным шутам, чем дворянам, она соблюдалась на полном серьезе. В 1363 г. английский король Эдуард III издал указ, предписывающий простолюдинам носить туфли с носком не длиннее 15 см, мелким дворянам дозволялось носить туфли с носком 30 см, а знати – 60 см. Так исторически сложилось, что носить модную обувь могли позволить себе только богатые, остальные же должны были довольствоваться парой грубых башмаков. Эта новинка XIV в. – сапожки с загнутыми кверху и вытянутыми носами, была возможна лишь при использовании китового уса, который удерживал нос в таком положении. К середине XV в. их сменяют широкие башмаки «медвежья лапа» – так прозвали их французы, в Германии они известны как «коровья мода».

Головные уборы также поражают своим многообразием. Каль – маленькая шапочка, чепчик, подшлемник. Это мужской и женский домашний головной убор. При выходе на улицу поверх него надевали другие теплые головные уборы. Зимой сверху надевали большой мягкий колпак конической формы со сложенным концом или квадратный с ушками. Летом вместо него носили берет или фетровую шляпу с широкими отогнутыми полями. В праздничные дни голову обвязывали шапелью, широкой повязкой из дорогой ткани, украшенной золотом и серебром, жемчужинами, цветами или павлиньими перьями.

Наконец, костюм завершали перчатки, бывшие тогда в большом ходу у всех сословий. Перчатки и рукавицы – изобретение средневековое. Они родились в связи с нуждами крестьянского быта – при прополке и жатве. Но постепенно они сделались предметом роскоши и обросли символическими значениями: войти в церковь в перчатках считалось непристойным, пожать руку приятелю, не снимая перчатки, – оскорбительным. Вручение перчатки означало оммаж – установление вассальной зависимости; напротив, бросая кому-нибудь перчатку, человек выражал презрение. Наконец, перчатки были совершенно необходимы при соколиной охоте, когда птицу держали на руке. Их изготовляли из оленьей, телячьей и овечьей кожи. Средневековые перчатки не имели пуговиц. Плотно сидевшие на руке, они обычно расширялись к предплечью, чтобы покрывать рукава.

Рыцари носили шерстяные, кожаные или меховые перчатки. Они плотно обтягивали кисть руки, становились свободнее у запястья и закрывали большую часть предплечья. Ремесленники надевали рукавицы из толстой шерсти, крестьяне, как и охотники, – из кожи, чтобы, например, вырывать колючий кустарник.

В целом средневековый человек готической эпохи особенно ценил яркий цвет, свет и блеск. Свет давал ему ощущение безопасности и уверенности, тьма таила угрозу. В XII в. средневековое общество открыло для себя новую ценность в духовном и материальном мире, восприняв и осмыслив свою естественную потребность в свете как в высшей сакральности. Готика распахнула храмы навстречу потокам ликующего света, навстречу небесам. «Бог – это свет», – неустанно повторяли теологи. Все, что связано со светом, привлекало внимание, вызывало доверие, ассоциировалось с красотой. Наука XIII в. ставила оптику на первое место среди прочих (в конце этого века были изобретены очки). Эта «средневековая метафизика света» – одна из характерных примет времени.

Жилище. Дома крестьян и горожан не претерпели коренных изменений в эпоху готики. Лишь в богатых городских домах знати появился новый тип планировки – многокомнатное сооружение с анфиладой спален и гостиных.

Пол – земляной или каменный – по-прежнему устилали соломой, циновками, а в дни праздников – охапками свежих цветов и трав. В описаниях домов королей или знатных вельмож часто упоминался пол в пиршественной зале, усыпанный цветами. В наши дни это описание воспринимается как признак изысканности. На самом деле эстетическая сторона играла малую роль, главное – закрыть холодный пол. С XII в. в домах высшей знати каменные стены было принято закрывать коврами, привезенными из стран Востока. Ковер являлся признаком неслыханной роскоши, и был доступен далеко не всем феодалам. Тепла же и красоты в доме хотелось всем. На помощь пришли свои, европейские матера. Стало развиваться искусство изготовления гобеленов – тканых ковров с изысканными изображениями на самые различные темы. Гобелены, затягивавшие стену, служили той же цели, что и ковры – сберечь тепло. Но одновременно их рисунки донесли до нас бесценную историческую информацию.

Открытый очаг был единственным источником тепла во внутренних помещениях дома. Очаг по старинной традиции размещали в центре комнаты. С XII в., когда городские дома и замки феодалов стали строить со множеством комнат, в обиход вошли камины у стены комнаты. Тепла камин, впрочем, давал немного, и обогреться можно было, только сидя прямо возле него. Так что гость, греющийся у хозяйского очага, – не поэтическая метафора, а повседневная реальность для средневековья. Очаг и камин служили также и для освещения комнаты. Чтобы пламя было более ярким, к поленьям подбрасывали солому.

Серьезные изменения в системе отопления домов стали появляться только к XIV-XV вв., когда в домах феодалов, а затем и простых людей, стали появляться печи, заимствованные у славянских народов.

Меблировка, начиная с XII в., стала включать в себя, кроме традиционных столов, лавок и сундуков, также и шкафы с несколькими ящиками. Но широкое распространение в Европе шкафы получили лишь к XV-XVI вв. Считается, что шкаф в доме стал одним из признаков конца эпохи средневековья. Появление шкафа свидетельствовало о том, что человек прочно обосновался в своем доме, что дом для него – не временное пристанище. Чувство постоянной крыши над головой заставило жителей связывать помыслы не с грядущим райским блаженством, а с удобствами и богатством, которых можно достичь в земной жизни. Удобство, как понятие, чуждое средневековью, показывало изменение ментальности.

Дата добавления: 2014-10-31