Малые сократические школы 2 страница

5. Это последнее высказывание требует пояснения, поскольку мысль Сократа о тесной связи знания и добродетели – суть сократовской этики. Согласно Сократу, знание и добродетель – это одно и то же, в том смысле, что мудрый человек, знающий, что правильно, а что нет, и поступать будет правильно. Иными словами, зло совершается по незнанию, а не с целью совершить зло; никто не выбирает путь зла преднамеренно.

Этот «этический интеллектуализм» на первый взгляд находится в явном противоречии с практикой повседневной жизни. Разве мы не понимаем, что сами порой намеренно совершаем неправильные поступки, прекрасно осознавая, что они неправильные, и разве мы не убеждены, что и другие иногда поступают точно так же? Когда мы говорим о том, что какой–то человек должен нести ответственность за свое недостойное поведение, разве мы думаем, что он поступил плохо, потому что не понимал, что это плохо? И если у нас есть повод предполагать, что человек не осознавал, что делает зло, мы не считаем его морально ответственным. Таким образом, мы склонны согласиться с Аристотелем, критиковавшим отождествление знаний и добродетели на том основании, что Сократ забыл об иррациональных составляющих нашей души и не учитывал в достаточной мере проявлений моральной слабости, которая заставляет человека совершать дурные поступки, прекрасно понимая, что они дурные.

Считалось, что сам Сократ в своем моральном поведении не был подвержен влиянию страстей и поэтому думал, что и другие люди также ему не подвержены. Потому–то он и утверждал, что люди поступают неправильно по незнанию, а не из–за моральной слабости. Высказывалось также предположение, что, отождествляя добродетель со знанием или мудростью, Сократ имел в виду не какое–то конкретное знание, а глубокую личную убежденность человека. Так, профессор Стейс указывает, что люди могут ходить в церковь и говорить, что они верят, что все блага этого мира ничего не стоят, и в то же время поступать так, как будто ничего, кроме этих благ, не имеет для них никакого значения. Не такое знание имел в виду Сократ: он подразумевал глубокую личную убежденность.

Все это, может быть, и верно, однако очень важно понять, что имел в виду Сократ под словом «правильный». Согласно Сократу, только то действие можно назвать правильным, которое отвечает истинным потребностям человека и помогает ему достичь истинного счастья. Каждый человек хочет себе добра. Однако не всякое действие, доставляющее сиюминутное удовольствие, приводит к истинному счастью. Например, человеку, быть может, и приятно постоянно напиваться, особенно если он поглощен своим горем. Но такое поведение не ведет к истинному благу. Помимо того что такой человек портит свое здоровье, он может стать рабом привычки, а это наносит вред величайшему сокровищу человека, отличающему его от животных, – его разуму. Если человек постоянно напивается, веря, что делает это себе во благо, то он ошибается по причине своего невежества, не понимая, в чем состоит его истинное благо. Сократ считал, что, если бы этот человек знал, что его истинное благо и путь к счастью заключаются в том, чтобы не пить, он бы не пил. Конечно же мы, вслед за Аристотелем, можем заметить, что человек порой прекрасно понимает, что привычка к пьянству не приведет его к истинному счастью, и все–таки продолжает пить. Это, вне всякого сомнения, так, и критика Аристотеля вполне обоснованна, но здесь нам следует отметить (вместе со Стейсом), что, если человек лично глубоко убежден, что пьянство – это зло, он ни за что не станет пить. Это не отрицает доводов Аристотеля, но помогает нам лучше понять точку зрения Сократа. И разве его аргументы не выглядят убедительными с психологической точки зрения? Человек может понимать умом, что пьянство не дает счастья и унижает человеческое достоинство, но под влиянием импульса он может как бы «позабыть» об этом, сосредоточившись на состоянии опьянения, которое помогает ему на время избавиться от чувства неудовлетворенности жизнью. Наконец это состояние и желание выпить полностью овладевают его мыслями, и человеку начинает казаться, что выпивка – это истинное благо. Когда же приподнятое настроение, вызванное выпивкой, проходит, он вспоминает, какое зло приносит пьянство, и признается самому себе: «Да, я поступил неправильно, зная, что причиняю себе вред». Но факт остается фактом – в тот момент, когда человек поддался импульсу, это знание было вытеснено из поля его моментального внимания.

Конечно, не следует думать, что Сократ отвергал все, что приносит человеку удовольствие. Мудрый человек понимает, что умение владеть собой дает больше преимуществ, чем неумение; способность быть справедливым предпочтительнее стремления к несправедливости; храбрость предпочтительнее трусости – все это дает истинное здоровье и помогает достичь душевного равновесия. Сократ, вне всякого сомнения, считал, что удовольствие – это благо, но он был уверен, что истинное удовольствие и счастье на долгие годы даются не безнравственным, а высоконравственным людям и что счастье заключается вовсе не в богатстве.

Хотя мы не можем принять идею Сократа о том, что добродетель – это знание, и согласны с Аристотелем, что моральная слабость – это факт, который ускользнул от внимания Сократа, тем не менее мы должны отдать должное этической теории Сократа. Ибо рациональная этика должна строиться с учетом человеческой натуры и всего хорошего, что в ней заложено. Так, Гиппий допускал существование неписаных законов, но исключал из их числа законы, разные в разных городах–государствах, отмечая, что запрет на сексуальные отношения между родителями и детьми не является всеобщим. Сократ справедливо возражает ему, что расовая деградация, возникающая в результате таких отношений, вполне оправдывает этот запрет9. Это равносильно апелляции к тому, что мы называем «естественным законом», который проявляется в человеческой натуре и способствует ее гармоническому развитию. Такая этика действительно недостаточна, ибо естественный закон не может стать той моральной силой, которая направляет поведение человека и которую мы называем «совестью», по крайней мере в том смысле, какой мы в наше время вкладываем в понятие «долг» – если, конечно, он не имеет метафизической основы и не воплощается в трансцендентальном Источнике, Боге, Чья Воля выражается в естественном законе. Но хотя эта этика и недостаточна, она содержит очень важные и ценные истины, необходимые для развития рациональной моральной философии. В понятии «долг» не надо видеть бессмысленные или произвольно сформулированные требования или запреты; его следует рассматривать в тесной связи с требованиями человеческой натуры. Моральный закон – это выражение истинного блага для человека. Греческие этические системы носили по преимуществу эвдемонический характер (например, этическая система Аристотеля), и хотя, по нашему мнению, их следовало бы дополнить теизмом и для того, чтобы придать им завершенный характер, рассматривать их на фоне теизма, они составляют, даже будучи несовершенными, вечную славу греческой философии. Человеческая природа постоянна, и потому постоянны моральные ценности, и огромная заслуга Сократа заключается в том, что он первым осознал неизменность этих ценностей и постарался закрепить их в универсальных определениях, которые можно было бы использовать в качестве руководства и непреложных норм человеческого поведения10.

6. Из отождествления мудрости и добродетели следует единство добродетели. Существует только одна добродетель – понимание того, что является истинным благом для человека, что действительно обеспечивает душевное здоровье и гармонию. Однако гораздо более важным следствием этого является тот факт, что добродетели можно научить. Искусству добродетельной жизни учили еще софисты, но Сократ отличался от них не только тем, что называл себя учеником, но и тем, что его этические беседы были направлены на выявление универсальных, а значит, постоянных нравственных норм. И хотя Сократов метод был диалектическим, а не лекционным, из его определения, что добродетель – это знание, с необходимостью вытекало, что добродетели можно научить. Мы хотели бы внести поправку: можно передать знание о том, что такое добродетель, но не саму добродетель. Впрочем, если понимать мудрость как личную убежденность и если такой мудрости можно научить, тогда, вероятно, можно научить и добродетели. Идея этого замечания заключается в том, что «научение», по Сократу, означает не знакомство с понятиями этики, а подведение человека к тому, чтобы он сам осознал смысл того или иного понятия. И хотя подобные рассуждения делают идею Сократа о том, что добродетели можно научить, более понятной, истина заключается в том, что в этой доктрине снова со всей силой проявился сверхинтеллектуализм его этики. Сократ утверждал, что раз, к примеру, доктор – это человек, обученный медицине, то и справедливый человек – это тот, кто выучил, что такое справедливость.

7. Подобный интеллектуализм конечно же не мог вызвать симпатии у руководителей тогдашней афинской демократии. Если доктор – это человек, обученный медицине, и если ни один больной не вверит свою судьбу в руки того, кто медицины не знает, тогда бессмысленно избирать правителей города с помощью жребия или даже большинством голосов неопытной публики. Настоящие правители – это те, кто знает, как управлять. Если мы не возьмем на судно лоцманом человека, абсолютно невежественного в лоцманском деле и не знающего пути, по которому он должен провести судно, почему же тогда мы назначаем правителем государства того, кто не знает, как надо управлять, и не представляет себе, что является благом для его государства?

8. Что касается религии, то Сократ говорил о «богах» во множественном числе и, несомненно, имел в виду традиционных греческих богов, однако у него можно заметить и зачатки концепции единого Божества. Так, согласно Сократу, боги вездесущи, они присутствуют везде и знают обо всем, что говорится и делается. А поскольку они лучше человека понимают, что хорошо, а что плохо, то человек должен просто молиться о благе, а не о конкретных вещах типа золота. Время от времени выступает вперед вера Сократа в единого Бога, но мы не видим, чтобы Сократ уделял много внимания вопросу монотеизма или политеизма. (Даже Платон и Аристотель нашли в своих системах место для греческих богов.)

Сократ полагал, что как человеческое тело состоит из элементов материального мира, так и разум человека является частью универсального мирового Разума или Ума. Эту идею разовьют другие, как и учение Сократа о телеологии, антропоцентричное по своему характеру. Не только органы чувств даны человеку для того, чтобы он мог испытывать соответствующие чувства, но и антропоцентричная телеология охватывала всю Вселенную. Так, боги дали нам свет, без которого мы бы ничего не видели, а воля Провидения проявляется в даровании нам пищи, которую растит для человека земля. Солнце не подходит слишком близко к земле, чтобы не сжечь и не опалить людей, и не удаляется, чтобы не заморозить их. Такие рассуждения совершенно естественны для человека, учившегося в школе космологов и разочаровавшегося в Анаксагоре из–за того, что он недостаточно использовал принцип ума. Однако Сократ не был ни космологом, ни теологом, и, хотя его можно назвать «истинным основателем» телеологии при рассмотрении мирового порядка, его главный интерес заключался, как мы уже видели, в изучении поведения человека.

9. Нас не должен смущать образ Сократа, созданный в комедии Аристофана «Облака». Сократ учился у старых философов и находился под влиянием учения Анаксагора. Что же касается софистских черт, приписанных ему в «Облаках», то не следует забывать, что Сократ, как и другие софисты, сосредоточил свое внимание на Субъекте, иными словами, на человеке как таковом. Он был общественным деятелем, хорошо известным всем своими беседами, некоторым он, вне всякого сомнения, казался чересчур заумным, склонным к критиканству и ниспровержению традиционных ценностей. Даже если допустить, что сам Аристофан понимал разницу между Сократом и обычными софистами – которая отнюдь не была так очевидна, – то из этого вовсе не следует, что он захотел бы продемонстрировать это понимание перед публикой. А Аристофан был известен как приверженец старых традиций и оппонент софистов.

Суд над Сократом и его смерть

В 406 году до н. э. Сократ продемонстрировал гражданское мужество, отказавшись дать свое согласие на то, чтобы восемь командиров, которых обвиняли в преступной халатности во время битвы при Аргинусе, предстали перед судом совместно, а не поодиночке, что противоречило закону и было задумано для того, чтобы вынести более суровый приговор. В то время он был членом комитета сената. Ему пришлось еще раз продемонстрировать свое мужество в 403 году до н. э., когда он отказался принять участие в аресте Леона Саламинского, которого олигархи хотели убить, а имущество конфисковать. Зная, что наступит день, когда жители Афин сведут с ними счеты, те старались сделать соучастниками своих преступлений как можно больше выдающихся жителей города. Сократ, однако, просто–напросто отказался принимать в них участие и, вероятно, заплатил бы за этот отказ жизнью, если бы тридцать олигархов не лишились своей власти.

В 399 году до н. э. Сократа предали суду лидеры возрожденной демократии. Анит, державшийся в тени политик, подстрекал Мелета предъявить Сократу иск. Обвинение в суде Архонта было составлено так: «Это обвинение составил и, подтвердив присягой, подал Мелет, сын Мелета из дема Питтос, против Сократа, сына Софроникса из дема Алопеки: Сократ повинен в отрицании богов, признанных городом; и во введении новых божественных существ; повинен он и в совращении молодежи. Предлагается смертная казнь»[13].

Первое обвинение было сформулировано довольно невразумительно, возможно, потому, что истец надеялся, что судьи вспомнят о том, что старые ионийские космологи имели репутацию безбожников и что Алкивиад в 415 году до н. э. участвовал в профанации мистерий. Однако никто не вспомнил об амнистии 404—403 годов до н. э., главным организатором которой был сам Анит. Второе обвинение, в развращении молодежи, на самом деле подразумевало, что под влиянием Сократа молодые люди начинают критически относиться к афинской демократии. В основе обвинения, вне всякого сомнения, лежала убежденность в том, что Сократ должен ответить за то, что он «воспитал Алкивиада и Крития; Алкивиада, который временно перешел на сторону Спарты и вверг Афины в столь бедственное положение, и Крития, который был самым жестоким из олигархов». Об этом нельзя было сказать прямо, поскольку все знали об амнистии 404—403 годов до н. э., но публика сразу же поняла, в чем дело. Вот почему почти пятьдесят лет спустя Эсхин сказал: «Вы приговорили софиста Сократа к смерти за то, что он воспитал Крития».

Обвинители, несомненно, рассчитывали, что Сократ, не дожидаясь суда, отправится в добровольную ссылку, но просчитались. Он явился на суд, состоявшийся в 399 году, и сам защищал себя. На суде он мог бы потребовать, чтобы судьи учли его военные заслуги и неповиновение Критию во времена правления олигархии, но он просто упомянул об этом, добавив, что не подчинился и демократии во время суда над командирами. Он был приговорен к смерти большинством в 60 человек при общем количестве судей в 500 или 501 человек. Сократу было предложено назначить себе другое наказание, и, несомненно, это было самое лучшее решение, поскольку он мог выбрать достаточно суровое наказание. Так, если бы Сократ предпочел ссылку, это предложение было бы, вне всякого сомнения, принято. Сократ же предложил в качестве достойной «награды» для себя бесплатный обед в Принтанее, после чего он согласился бы заплатить небольшой штраф, – и все это без каких–либо попыток разжалобить судей, приведя в суд, как это делали другие, плачущую жену и детей. Смелое поведение Сократа только разозлило судей, и он был приговорен к смерти гораздо большим числом голосов, чем тогда, когда его признали виновным. Выполнение приговора отложили на месяц, когда должны были вернуться «священные корабли» с Делоса (в память о спасении города Тезеем, убившим Минотавра Кносского, которому отвозили на съедение семь девушек и семь юношей). У друзей Сократа было время организовать его бегство, что они и сделали, но Сократ отказался от предложения бежать на том основании, что это противоречит его принципам. Последний день Сократа описан в диалоге «Федон». Сократ провел его, беседуя со своими друзьями Кебетом, Симмием и Федоном о бессмертии души11. Выпив яд цикуты, он лежал, ожидая смерти, и произнес свои последние слова: «Критон, мы должны Асклепию петуха, так отдайте же, не забудьте!» Когда яд достиг сердца, тело Сократа свела судорога и он умер, «а Критон, заметив это, закрыл ему рот и глаза. Таков, Эхекрат, был конец нашего друга, человека, который, надо сказать, был лучше всех других, каких мы знали, и, более того, самый мудрый и справедливый»12.

Глава 14

Термин «малые сократические школы» не следует понимать в том смысле, что Сократ основал какую–либо конкретную школу. Несомненно, он надеялся, что другие продолжат его работу по стимулированию мышления людей, но он не собрал вокруг себя учеников, которым он мог бы оставить в наследство определенную доктрину. Однако различные мыслители, которые в той или иной степени являлись учениками Сократа, использовали определенные аспекты его учения, соединяя их с элементами, почерпнутыми из других источников. Поэтому доктор Прехтер называет их Die einseitigen Sokratier (односторонние ученики Сократа), не в том смысле, что они всего лишь воспроизводили определенные стороны его учения, а в том, что каждый из них разрабатывал какое–либо одно направление этого учения. В то же время они развивали и идеи более ранних философов, стараясь согласовать их с идеями Сократа. В этом смысле термин «малые сократические школы», если использовать его как обобщающее название, достаточно неудачен, но, тем не менее, его используют, помня при этом, что их идейная связь с Сократом весьма слаба.

Мегарская школа

Евклид из Мегары (которого не следует путать с известным математиком) был, по–видимому, одним из первых учеников Сократа, поскольку – если это правда – он продолжал общаться с учителем (несмотря на то что в 432—431 годах до н. э. жителям Мегары было запрещено появляться в Афинах). Переодетый женщиной, он ночью тайком пробрался в город. Евклид был свидетелем смерти Сократа в 400/399 году до н. э., и после этого события Платон и другие последователи Сократа уехали к нему в Мегару.

По всей видимости, Евклид был знаком с доктриной элеатов, которую он модифицировал под влиянием этики Сократа, отождествив Единое с Благом. Он, так же как и Сократ, понимал добродетель как единство. По Диогену Лаэртскому, Евклид утверждал, что Единое известно под многими именами, отождествляя его с Богом и Разумом. Естественно, он отрицал существование принципа, противоположного Благу, поскольку этим принципом была бы множественность, которая, по мнению элеатов, иллюзорна. Таким образом, можно сказать, что, несмотря на влияние Сократа, он был верен традиции элеатов.

Мегарская философия под влиянием Евбулида переросла в эристику, которая занималась тем, что придумывала остроумные аргументы для того, чтобы опровергать умозаключения путем сведения к абсурду. В качестве примера можно привести знаменитую загадку: «Одно кукурузное зерно – не куча, добавьте еще одно зерно – и это еще не куча; с чего же начинается куча?», которая была предназначена для того, чтобы доказать, что множественность невозможна, так же как Зенон хотел показать, что движение невозможно. Вот еще одна головоломка, приписываемая Диодору Крону, мегарскому философу: «То, чего вы не теряли, у вас есть; но раз вы не теряли рога, значит, они у вас есть». Или еще: «Электра знает своего брата Ореста. Но Электра не знает Ореста (который стоит перед ней в маске). Таким образом, Электра не знает, что она знает»1.

Диодор Крон отождествлял действительное с возможным: только действительное возможно. Его аргументом было утверждение: возможное не может стать невозможным. Если из двух противоположностей одна осуществилась, значит, другая невозможна. Потому что если бы она была возможна ранее, то невозможное вытекало бы из возможного. Следовательно, это не было возможным ранее, значит, возможно только то, что осуществилось. (Например: «Мир существует» и «Мир не существует» – противоположные утверждения. Но мир действительно существует. Значит, невозможно, чтобы мир не существовал. Но если бы было возможным, чтобы мир не существовал, значит, возможность превратилась бы в невозможность. Так быть не может. Поэтому никогда не было возможным, чтобы мир не существовал.) Это утверждение в последнее время было подхвачено профессором Николаем Гартманом из Берлина, который отождествляет действительное с возможным на том основании, что то, что происходит в действительности, зависит от совокупности заданных условий и – при наличии данных условий – ничего другого произойти не может.

Известным приверженцем этой школы был Стильпон из Мегары, который жил в Афинах около 300 года до н. э. и впоследствии был изгнан. Он целиком посвятил себя этике, развивая принцип самодостаточности в теории «апатии» (бесстрастия). Когда его спросили, что он потерял при разграблении Мегары, он ответил, что не видел никого, кто бы позарился на мудрость или знания. Зенон (стоик) был учеником Стильпона.

Элидо–эретрийская школа

Эта школа была названа в честь Федона из Элиды (это тот самый Федон из платоновского диалога) и Менедема из Эретрии. Федон из Элиды, как и члены Мегарской школы, был приверженцем диалектики, тогда как Менедем в основном интересовался этикой, отождествляя добродетель со знанием.

Ранняя школа киников

Киники, или ученики собаки, получили свое название потому, что вели необычный образ жизни, а может быть, потому, что Антисфен, основатель школы, преподавал в гимназии, известной как «Киносарг». Скорее всего, на появление такого названия повлияли оба этих фактора.

Антисфен (ок. 445—365 до н. э.) происходил от отца–афинянина и фракийской рабыни. Видимо, поэтому он и преподавал в «Киносарге», который был предназначен для тех, в чьих жилах текла смешанная, а не чистая кровь афинян. Эта гимназия была посвящена Гераклу, и киники считали этого героя своим богом–наставником или патроном. Один из трудов Антисфена назван в честь Геракла2.

Будучи вначале учеником Горгия, Антисфен стал потом последователем Сократа, которому был очень предан. Больше всего его восхищала в Сократе независимость характера, которая позволяла ему жить в соответствии со своими убеждениями, чего бы ему это ни стоило. Позабыв о том, что Сократ был равнодушен к земным благам и славе людской для того, чтобы достичь высшего блага истинной мудрости, Антисфен полагал саму эту независимость в качестве идеала и самоцели. Добродетель в его глазах выглядела простым отказом от всех земных благ и утех: фактически она стала отрицательным понятием – сводилась к самоотречению и самодостаточности. Таким образом, Антисфен возвел негативные стороны Сократова образа жизни в высшую цель, к которой следует неустанно стремиться. Аналогичным образом он считал, что поскольку Сократ занимался в основном вопросами этики, то этику следует поставить гораздо выше научного знания и искусств, к которым сам Антисфен относился с нескрываемым презрением. Добродетель, утверждал он, уже сама по себе достаточна для счастья, ничего более не требуется – и добродетель есть отсутствие желаний, свобода от них и полная независимость. Сократ, разумеется, был независим от мнения других просто потому, что обладал глубокими убеждениями и принципами, отказ от которых с целью угодить общественному мнению он рассматривал как измену Истине. Он, однако, вовсе не стремился демонстрировать пренебрежение к общественному мнению или убеждениям людей, как это делали киники, в особенности Диоген. Таким образом, киники утрировали негативный аспект образа жизни Сократа, который, впрочем, являлся следствием его достоинств, и построили на нем всю свою философию. Для Сократа было предпочтительнее пожертвовать своей жизнью, отказавшись подчиниться требованию олигархов, чем поступить несправедливо; но он никогда бы не стал жить в бочке, как Диоген, только лишь для того, чтобы щегольнуть своим пренебрежением к образу жизни других людей.

Антисфен был убежденным противником теории Идей и утверждал, что в мире существуют только конкретные вещи. Говорят, он сказал однажды: «О, Платон, я вижу лошадь, но я не вижу «лошадиности»3. Каждая вещь должна обозначаться только своим именем: например, мы можем сказать: «Человек есть человек» или «Добро есть добро», но не «Человек есть добро». К субъекту нельзя применить никакого иного предиката, кроме как самого этого субъекта4. Доктрина Антисфена заключалась в том, что мы можем предицировать только индивидуальную природу субъекта, предицировать же принадлежность к классу нельзя. Отсюда и происходит его неприятие теории Идей. Другая логическая доктрина Антисфена заключалась в том, что человек не может противоречить сам себе. Если он говорит разные вещи, значит, он говорит о разных вещах5.

Добродетель является мудростью, но эта мудрость главным образом состоит в умении видеть ценности большинства людей «насквозь». Богатства, страсти и т. д. не являются только благом, равно как страдание, нищета, презрение – настоящим злом; только независимость – вот истинное благо. Таким образом, добродетель – это мудрость, и ей можно научить, хотя, чтобы научиться добродетели, нет никакой необходимости долго убеждать или размышлять. Вооруженный этой добродетелью, мудрый человек не может быть задет никаким так называемым злом, даже рабством. Он стоит выше законов и условностей, по крайней мере тех, что навязаны государством, которое не признает истинной добродетели. Идеальное состояние или условие жизни, в которой все будут жить в независимости и свободе от желаний, разумеется, несовместимо с войнами.

Сократ был в оппозиции к правительственной власти, но он был настолько убежден в правильности власти Закона и Государства, как такового, что не воспользовался предоставленной ему возможностью бежать из тюрьмы и предпочел принять смерть в соответствии с законом. Антисфен, однако, в своей обычной манере раздувать одну сторону проблемы, осуждал историческое и традиционное Государство и его Закон. Вдобавок он отвергал и традиционную религию. Есть только один Бог; греческий пантеон всего лишь условность. Добродетель – единственное служение Богу; храмы, молитвы, жертвоприношения и т. д. он осуждал. «По обычаю существует много богов, но по природе только один». С другой стороны, Антисфен аллегорически интерпретировал мифы Гомера, пытаясь извлечь из них моральные уроки и примеры для подражания.

Диоген из Синопа (ум. ок. 324 до н. э.) считал, что Антисфен не дорос до своих собственных теорий, и называл его «трубой, которая никого, кроме себя, не слышит». Высланный из своей страны, Диоген прожил большую часть жизни в Афинах, хотя умер в Коринфе. Он называл себя «псом» и считал, что жизнь животных должна служить человеку образцом для подражания. Он ставил своей задачей «переделать моральные нормы»6 и противопоставлял эллинской цивилизации жизнь животных и варваров.

Говорят, что он приветствовал идею общности жен, детей и свободной любви, а в политической сфере провозглашал себя гражданином мира. Несогласный с Антисфеновой идеей «безразличия» к внешним благам цивилизации, Диоген проповедовал позитивный аскетизм, поскольку только он и позволяет обрести свободу. С этим связано и его открытое пренебрежение к условностям. Он делал на людях такие вещи, какие обычно делаются наедине с самим собой, и даже такие, какие не следует делать и наедине.

Учениками Диогена были Моним, Онесикрит, Филиск и Кратес из Фив. Последний подарил городу свое немалое состояние и избрал жизнь киника, жизнь в нищете, вместе со своей женой Гиппархией.

Киренская школа

Аристипп из Кирены, основатель Киренской школы, родился около 435 года до н. э. С 416 года он жил в Афинах, с 399 года в Эгине, с 389/388 года вместе с Платоном при дворе Дионисия Старшего, а затем после 356 года – снова в Афинах. Но эти даты, равно как и последовательность событий, весьма сомнительны, если не сказать больше. Предполагалось даже, что Аристипп никогда не основывал Киренской школы и что его путают с внуком Аристиппом. Но, учитывая свидетельства Диогена Лаэртского, мы не можем принять утверждение Сосикрата и других, что Аристипп ничего не писал, а отрывок из «Prae–paratio Evangelica» («Подготовки к Евангелию») Евсевия можно объяснить и без предположения о том, что Аристипп никогда не основывал Киренской школы.

В Киренах Аристипп, по всей видимости, познакомился с учением Протагора, а впоследствии, в Афинах, общался с Сократом. Доктрина Аристиппа гласила, что мы получаем определенное знание только в чувственном опыте; ни от вещей в себе, ни от ощущений других нельзя получить никакой конкретной информации. Таким образом, основой поведения являются субъективные ощущения. Но если мои индивидуальные ощущения формируют стиль моего поведения, думал Аристипп, отсюда следует, что цель поведения заключается в получении приятных ощущений.

Аристипп заявил, что суть ощущения – в движении. Если движение легкое, то возникает приятное ощущение, если же движение резкое, то появляется боль; если движение неощутимо или если его нет вовсе, то не возникает ни удовольствия, ни боли. Грубое движение не может быть этической целью. Эта цель не может заключаться и в простом отсутствии удовольствия или боли, то есть быть чисто негативной. Отсюда Аристипп делал вывод, что целью человеческого поведения должно быть удовольствие или позитивная цель.

Дата добавления: 2014-10-31