Психолого-риторические аспекты убеждения. 2 страница

В книге С. И. Поварнина «Спор. О теории и практике спора» есть такое рассуждение:

«Учитель может легко сокрушить доказательство Пифаго­ровой теоремы, изобретенное гимназистом «по вдохнове­нию», в грозный час у классной доски. Но теорема Пифагора от этого ничуть не поколеблется. Учитель поставит «кол» за неумение доказать ее, а ученик, может быть, ознакомится с «настоящим» доказательством итолько. Точно так же, если противник опровергает нашу мысль, но неудачно, и мы раз­били его опровержение в пух ипрах, одно это еще не значит, что тезис наш истинен. Может быть, наш тезис совершенно ошибочен, да противник-то не умеет его опровергнуть. Такие случаи бывают нередко. Поэтому неудачное доказательство, взятое само по себе, означает только, что человек не сумел оп­равдать или опровергнуть тезис, а истинности или ложности тезиса не касается вовсе» ].

Опытные судебные ораторы, как правило, используют одновременно несколько способов опровержения. Крити­ка тезиса может сочетаться с опровержением аргументов, показом несостоятельности демонстрации и т. д:

«Есть события и факты, — писал Л. Е. Владимиров, — несомненная достоверность которых так же высока, как и какой-нибудь непреложный закон природы. Это только по­казывает, что фактическая достоверность представляет раз­личные степени: от слабой вероятности, подобной какой-нибудь мерцающей гипотезе в науке, до достоверности, на которой зиждется всеобщий закон тяготения. Но обыкно­венно в делах судебных мы удостоверяемся более или ме­нее высокою степенью вероятности. Редко встречаются в суде такие доказательства, при которых абсолютно невоз­можно было бы предположение противоположного результа­та сравнительно с тем, к какому пришел судья» [8].

Действительно, расследуемое преступление является событием прошлого. Истина по делу устанавливается опос­редованным путем: собираются различного рода улики, моделируется картина происшедшего, составляются психо­логические портреты причастных к делу лиц, выдвигаются и проверяются возможные версии и т. д. Поэтому многие доказательства, собранные в ходе расследования, носят ве­роятностный характер.

В судебном доказывании нет четкой грани между веро­ятностью и достоверностью, а достоверность может быть представлена как очень высокая степень вероятности.

Оценка степени вероятности/ достоверности доказа­тельств — дело весьма сложное, проблематичное. Никакой универсальной методики, алгоритма выполнения этой про­цедуры, пригодного для всех случаев доказывания, не су­ществует, и вряд ли они когда-нибудь будут созданы. Хотя попытки формализации оценки доказательств известны в ис­тории, но они были отвергнуты из-за большого количества ошибок. Поэтому сегодня во всем мире основой оценки до­казательств принято внутреннее убеждение.

Однако следует иметь в виду, что внутреннее убеждение во многом зависит от интеллектуального и эмоционально­го потенциала индивида, уровня его образованности, пра­восознания, способности аналитически мыслить, жизнен­ного опыта, знания менталитета, нравов и обычаев людей разных социальных слоев и т. д., а оценка достоверности и достаточности доказательств содержит существенную долю субъективности.

Когда доказательства неоднозначны, участники судебно­го процесса склонны интерпретировать их в соответствии со своими, порой предвзятыми, мнениями. Поэтому важ­нейшим фактором, влияющим на юридический исход дела, становится убеждение. Решение суда может зависеть от того, какая из сторон выступила более убедительно. А это определяется не только содержанием сказанного, не толь­ко безупречной логикой говорящего.

«На суде доказать не значит убедить, особенно на суде присяжных, — утверждал П. С. Пороховщиков. — Желез­ная логика сильна для них только, пока им нравится под­чиняться ей». Он приводит целый ряд исторических при­меров судебного осуждения лиц, виновность которых не была доказана, и оправдания тех, чья вина доказана.

Весьма поучительным в этом отношении является и суд над Сократом, обвинявшимся в том, что он не признает бо­гов, которых чтит город, и вводит новые божества, а также развращает юношество. Все пункты этого обвинения, по афинским законам, считались государственными преступ­лениями.

Ситуация для Сократа принимала угрожающий харак­тер. Друзья стали советовать ему подумать о том, что гово­рить в свою защиту на суде. На это Сократ возражал, что факты его жизни свидетельствуют о его невиновности: «Я во всю жизнь не сделал ничего несправедливого: это я счи­таю лучшей подготовкой к защите». Один из друзей, Гермоген, сокрушенно заметил: «Разве ты не знаешь афинских судов? Часто судьи, раздраженные речью, выносят смертный приговор людям, ни в чем не виноватым; часто, напротив, оправдывают виновных, потому что они своими речами разжалобят их, или потому, что они говорят им приятные вещи».

По свидетельству Диогена Лаэртского, защитительную речь для Сократа написал известный логограф, опытней­ший адвокат своего времени Лисий. Прочитав ее, философ сказал: «Отличная у тебя речь, Лисий, да мне она не к лицу». «Если речь отличная, — спросил Лисий, — то как же она тебе не к лицу?». «Ну, а богатый плащ или сандалии разве были бы мне к лицу?» — ответил Сократ.

Выступая на суде, он говорил:

«В речах моих обвинителей, афиняне, нет ни слова прав­ды; я же ничего кроме правды говорить не буду. Их речи бле­щут изяществом и остроумием; но я буду говорить просто, не подбирая красных слов. В мои годы непристойно являться к вам с заранее составленной речью, да я и не привык говорить на суде». Спокойно и обстоятельно излагая факты своей жиз­ни, Сократ привел неопровержимые доказательства своей не­виновности. Как вспоминает Ксенофонт, по окончании суда Сократ сказал: «Однако, афиняне, лица, подучившие свиде­телей давать ложную присягу и лжесвидетельствовать против меня, и лица, слушавшиеся их, должны сознавать свое нече­стие и несправедливость. А мне почему чувствовать себя уни­женным теперь больше, чем до осуждения, раз не доказана моя виновность ни в одном пункте обвинения? Не было об­наружено, что я приносил жертвы каким-либо новым богам вместо Зевса и Геры и других богов, связанных с ними, или что при клятве я называл других богов. А молодых людей как я могу развращать, когда я приучаю их к перенесению трудов и к экономии? Что же касается преступлений, которые кара­ются смертной казнью, — святотатства, прорытия стен, похи­щения людей, государственной измены, то даже сами против­ники не говорят, что я в чем-нибудь из этого виновен. Таким образом, мне по крайней мере кажется странным, в чем вы усмотрели с моей стороны преступление, заслуживающее смертной казни».

С точки зрения логики Сократ правильно построил свою защиту. Он неоднократно призывал судей решать дело по справедливости. Но афиняне плохо слушали его. Великий мудрец не учел, что суд не место для философствования в духе академических дискуссий. Его знаменитый вопросно-ответный метод ведения полемики, в которой он всегда оказывался победителем, здесь не сработал, провалился. Афиняне не церемонились с ораторами, которые им не нравились (в Афинах многие не любили Сократа), они бур­но выражали свои эмоции криками, смехом, свистом, хлопаньем в ладоши. И это понимал Сократ. «Не обвините­ли мои могут меня погубить, а клевета и общее озлобление народа против меня», — говорил он. Неоднократно Сократу приходилось упрашивать судей не шуметь и выслушать его.

Не давали говорить и тем, кто пытался выступить в за­щиту философа. Когда на помост вышел один из лучших его учеников Платон, раздались крики: «Долой! Долой!.

Был ли у Сократа шанс избежать смертного приговора? Да, был! Об этом свидетельствует результат первого тура судебного голосования. Но Сократ не захотел изменить сво­им убеждениям, не захотел потерять свое лицо мудреца и наставника, которому патронирует его демониум — боже­ственный голос. Он остался верен себе, своим принципам. Поэтому, по его словам, для чести своей и чести всего го­рода он не стал применять никаких приемов воздействия на суд, не пытался разжалобить судей.

Как видим, судебный оратор, используя только логичес­кие методы, не всегда может добиться желаемого результата. Доказать и убедить — это разные понятия, хотя и тесно связанные друг с другом. Доказать — значит установить истинность какого-либо положения, а убедить — это со­здать впечатление, вселить уверенность, что истинность тезиса доказана, сделать слушателя единомышленником, соучастником своих замыслов и действий.

Большое влияние на процесс убеждающего воздействия оказывают различного рода психолого-риторические техно­логии. Еще Квинтилиан писал: «Логикой можно доказать судье, что правда на моей стороне; затронув в нем чувство, можно добиться того, чтобы он сам хотел найти ее у меня, а чего хочешь, тому веришь. Пусть мое дело станет его соб­ственным, пусть он со мною увлекается и негодует, умиля­ется и страдает, пусть без меры расточает мне свое распо­ложение и участие».

«Если где-либо вообще существует обстановка, специаль­но созданная для убеждения людей, то именно в зале суда, — так начинают главу «В зале суда: битва за умы» в своей книге по социальному общению известные американские психологи Ф. Зимбардо и М. Ляйппе. — Судебные адвокаты, вне всяких сомнений, являются коммуникаторами, цель которых — убедить аудиторию (присяжных или судью) согласиться с определенным мнением (виновен или невиновен) об объекте дискуссии (подсудимом). Чтобы аудитория приняла его точку зрения, адвокат должен повлиять на множество мнений присяжных, касающихся обвиняемого, свидетелей обвинения и защиты, обстоятельств преступления, убедительности вещественных доказательств, алиби и тому подобного, а также на характер восприятия ими материалов дела».

Рассмотрим некоторые психолого-риторические приемы, описанные специалистами в области юридической психологии, теоретиками и практиками судебного красноречия.

Много полезных советов дает судебным ораторам П. Сергеич в своей книге «Искусство речи на суде». Так в главе «Probatio» он формулирует следующие правила:

• Во всем, что продумано, различайте необходимое и по­лезное, неизбежное и опасное. Необходимое следует разо­брать до конца, не оставляя ничего недоказанного; о полез­ном достаточно упомянуть; опасное должно быть устранено из речи; неизбежное надо решительно признать и объяс­нить или совсем не касаться его.

• Не забывайте различия между argutnentum ad rem и argumentum ad hominem. Argumentum ad rem, т. е. соображе­ние, касающееся существа предмета, есть лучшее орудие спора при равенстве прочих условий. Обычно argumentum ad hominen (довод, обращенный к человеку) есть свидетель­ство слабости позиции говорящего. Но в определенных ситуациях он может оказаться очень эффективным.

• Остерегайтесь так называемых обоюдоострых доводов, т. е. опасных как для той, так и для другой из противостоя­щих сторон. Всякий, кто выставляет подобные соображе­ния, тем самым обращает их против себя. Пример из Квинтилиана: «Нельзя не верить потерпевшему, — говорит обвинитель, — ибо невозможно измыслить столь чудовищ­ное обвинение». «Невозможно, согласен, — возразит защит­ник, — но если невозможно измыслить, как же можно было совершить?»

• Умейте пользоваться обоюдоострыми соображениями. Это правило особенно важно для обвинителя. Бывают об­стоятельства, которых нельзя объяснить только в свою пользу и вместе с тем нельзя обойти молчанием, потому что они слишком заметны и интересны, заманчивы. В таком случае обвинителю целесообразно предварить возможные комментарии защитника, которые могут произвести силь­ное впечатление.

• Не доказывайте очевидного. Если приходится повто­рять уже известное, надо быть по возможности кратким. Если свидетель лжет неискусно, нет нужды доказывать это: пусть процессуальный противник защищает его. Не стоит тратить время на доказательство того, что не вызывает со­мнений или доказано ранее.

• Отбросьте все посредственные и ненадежные доводы. Только самые прочные и убедительные доказательства дол­жны входить в речь; важно качество, а не количество. Сле­дует иметь в виду, что каждый слабый довод, привлекая внимание, подрывает доверие ко всем другим.

• Доказывая и развивая каждое отдельное положение, не упускайте из виду главной мысли и других основных положе­ний; пользуйтесь всяким случаем, чтобы напомнить то или другое. Такое напоминание акцентирует внимание слуша­ющих на главном, усиливает позицию говорящего.

• Не упускайте случая изложить сильный довод в виде рассуждения: одно из двух, т. е. дилеммы. Это, может быть, лучшая форма рассуждения перед судьями. Простой при­мер. Подсудимая, воровка по ремеслу, жалостно плачет; это явно притворный плач. Если обвинитель сказал: это при­творный плач, он сделал ошибку. Если он скажет: возможно, что она плачет искренне, возможно, что притворяется; решайте сами; но ни то, ни другое не имеет значения для решения вопроса о виновности. Присяжные, предоставлен­ные своему непосредственному впечатлению, без колебаний скажут: притворство.

• Не бойтесь согласиться с противником, не дожидаясь возражения. Это подтверждает ваше беспристрастие в гла­зах судей. Выводы, сделанные из посылок оппонента, вдвойне интересны для слушателей. Согласившись с поло­жением противника, можно доказать, что оно ничего по делу не доказывает или доказывает не то, что хотел против­ник.

• Старайтесь как можно чаще подкреплять одно дока­зательство другим. Если в деле есть прямое доказательство, оставьте его в стороне и докажите спорный факт косвенными уликами; сопоставление логического вывода с прямым удосто­верением факта есть сильнейший риторический прием.

• Не пытайтесь объяснять то, что сами не вполне пони­маете. Следует иметь в виду, что внимание слушателей обычно сосредоточивается на более слабой части рассуж­дений оратора; это может повлиять на формирование об­щего впечатления о речи.

• Не старайтесь доказывать больше, когда можно огра­ничиться меньшим. Не следует перегружать выступление доказательствами, которые не влияют на решение данного дела.

Отметим, что приведенные правила рекомендуют ис­пользовать в юридической практике и известные современ­ные специалисты-психологи, например, М. И. Еникеев, А. М. Столяренко, В. Л. Васильев и др. [8].

Большое влияние на убеждающее воздействие судебной речи оказывает личность оратора, доверие к нему. Как спра­ведливо подчеркивал С. Хрулев, присяжные предрасполо­жены «...охотнее выслушивать тех... к кому они относятся с большим доверием. Это доверие есть та почва, на кото­рой скорее всего человек найдет сочувствие своему убеж­дению и на которой борьба двух противников, равносиль­ных по способностям, но неравных по доверию, делается неравною».

«В ораторе судьи должны видеть здравый смысл и рас­судительность, — писал К. Л. Луцкий, — нужно, чтобы он производил впечатление человека серьезного, зрелого умом и размышляющего; человека, в котором уверены, что ни сам не сможет впасть в ошибку, ни других увлечь в нее. Его влияние в этом случае будет покоиться на прочных осно­ваниях, и выводы его речи будут почти решением для суда».

Таким образом, нравственные качества оратора, его че­стность, прямота, скромность, благоразумие, тактичность и др., помогают расположить аудиторию, вызывают доверие к нему и его речи.

Чтобы добиться своей цели, судебный оратор должен хорошо знать того, к кому обращены доводы, и приводить аргументы с учетом индивидуальных особенностей оппо­нента. «Когда я принимаю дело для защиты, — писал Ци­церон, — я употребляю все усилия к тому, чтобы проник­нуть во внутренний мир судей, угадать, что они чувствуют, что думают, чего ждут, и это мне нужно для того, чтобы понять, с какой стороны подойти к ним, чтобы легче было повлиять на них своей речью».

Ставить себя в положение присяжного и судьи рекомен­довал судебному оратору и Л. Е. Владимиров. Он считал, что исход дела часто зависит от того, насколько защитнику удалось уловить то внутреннее беспокойство, которое обу­ревает присяжного, обязанного вердиктом своим спасти или разбить жизнь подсудимого. «Это — святое беспокой­ство судейской совести, — утверждал он, — и защитник должен живо почувствовать, в чем это беспокойство состо­ит и чем можно удовлетворить жажду судейской совести, стремящейся уяснить себе тайну дела, чтобы произнести правосудный приговор».

Л. Е. Владимиров приводит любопытный пример. В од­ном деле защитник так окончил свою защитительную речь по делу о растрате: «Ну что я скажу вам, господа присяжные, в заключение своего слова! Жизнь моего несчастного клиента кончается! Я слышу колокольный похоронный звон! Тяжко. Спасите!»

При этом защитник говорил каким-то глухим голосом, точно из фоба. Было очень смешно. Но по лицам присяж­ных было видно, что впечатление от последних слов защит­ника было большое. Защитник был невыносимо вульгарен, но его вульгарность попала в цель. Оратору удалось уловить настроение присяжных и найти нужную тональность.

Голос, мимика, жесты, движения оратора, его манера держаться, темп речи, безусловно, могут оказать действен­ное влияние на суд и всех присутствующих в зале. «Невер­но взятый тон, — отмечал
П. С. Пороховщиков, — может погубить целую речь или испортить ее отдельные части». Он вспоминает, как один обвинитель произнес последние слова раненого юноши: «Что я ему сделал? За что он меня убил?» Оратор сказал это скороговоркой, а надо было, по мнению автора, сказать так, чтобы присяжные слышали умирающего.

«Какая речь лучше, быстрая или медленная, тихая или громкая? — спрашивает он и отвечает: — Ни та, ни другая, хороша только естественная, обычная скорость произноше­ния, т. е. такая, которая соответствует содержанию речи, и естественное напряжение голоса». А далее сетует: «У нас на суде почти без исключения преобладают печальные край­ности; одни говорят со скоростью тысячи слов в минуту, другие мучительно ищут их или выжимают из себя звуки с таким усилием, как если бы их душили за горло; те бормо­чут, эти кричат. Обвинительная речь о краже банки с вареньем мчится, громит, сокрушает, а обвинение в пося­гательстве против женской чести или в предумышленном убийстве хромает, ищет, заикается».

П. С. Пороховщиков предостерегает судебных ораторов от интонационно невыразительной, однообразной, моно­тонной речи: «Остерегайтесь говорить ручейком: вода стру­ится, журчит, лепечет и скользит по мозгам слушателей, не оставляя в них следа. Чтобы избежать утомительного одно­образия, надо составить речь в таком порядке, чтобы каж­дый переход от одного раздела к другому требовал переме­ны интонации» [121, 45].

Определенным образом может повлиять на слушателей и продолжительность судебной речи. Интересные рассуж­дения на этот счет содержатся в работе Л. Е. Владимирова «Advocatus miles» (Адвокат-воин):

«В деле, в котором нет математических доказательств, ус­траняющих всякое сомнение, где исход дела в значительной степени зависит от влияния речей, где доказывание опирает­ся и на свидетельские показания, и на разные моральные со­ображения, судебная речь должна внушать присяжным и су­дьям свои мнения и взгляды. Искусство защитника должно состоять в том, чтобы, не будучи многословным, аскорее сжатым, говорить, однако, настолько долго, чтобы подчинить себе волю и мысль слушателей. Очень короткою речью нельзя достигнуть той внушаемости слушателей, которая нужна. Для того, чтобы получить эту внушаемость, их нужно несколько утомить продолжительностью речи. Мы сказали «несколько», и меру здесь необходимо соблюсти, иначе получится совсем другой результат. Слушатели, несколько утомленные, но не усыпленные речью, легче поддаются оратору, делаются более внушаемыми. Нам случалось выслушивать длинные, нелепые речи, многословные, нудные, которые, однако, своею продолжительностью сильно утомляли присяжных, но и делали их более внушаемыми. С другой стороны, нам слу­чалось выслушивать превосходные, замечательные речи, ко­торых недостаток, однако, заключался в том, что они были чересчур коротки. Слишком сжатая, чрезмерно концентриро­ванная речь требует аудитории, хорошо подготовленной к умственной работе».

Автор приходит к выводу, что венцом красноречия яв­ляется судебная речь, сжатая, сильная, легко усвояемая, разнообразная и в то же время настолько продолжительная, что делает слушателей внушаемыми, не погружая их в сон или скуку.

Чтобы произнести такую речь, оратор должен быть и философом, и художником, и юристом, и государственным человеком, и вдохновенным проповедником. Именно та­ким оратором, по его мнению, был защитник Спасович, равного которому не было в то время в Европе. Обаяние его великолепных речей не поддавалось описанию.

Как отмечает Л. Е. Владимиров, он осуществлял требо­вание древних: доказывал, очаровывал и увлекал.

«Речь его не поддерживала, а захватывала внимание слу­шателей, ни на минуту не утомляя, а вызывая жадное жела­ние слушать еще и еще. Вместе с необыкновенною сжатос­тью — у Спасовича не было ни одного лишнего слова — речь его соединяла продолжительность достаточную, чтобы вы­звать ту внушаемость слушателей, какая безусловно необхо­дима оратору».

Как показывают исследования современных ученых, некоторая информационно-словесная избыточность в речи необходима. Она гарантирует понимание речи; помогает присяжным и судьям усваивать всю заложенную в ней ин­формацию, влияющую на формирование их внутреннего убеждения по вопросам о виновности. Следова­тельно, судебная речь должна быть достаточно продолжитель­ной, чтобы обеспечить необходимое убеждающее воздействие. А вот определить меру этой достаточной продолжительно­сти должен сам судебный оратор. Для этого ему необходи­мо внимательно наблюдать, как воспринимают его речь слушатели, как они относятся к его доводам. Если оратор начинает замечать, что слушатели часто отвлекаются, смот­рят по сторонам, разговаривают, зевают, присяжные бара­банят пальцами по столу и т. п., значит, они устали, их вни­мание утомлено и дальнейшее затягивание речи может оказать негативное влияние.

В зарубежных практических руководствах по ведению дел в суде ораторам рекомендуют при представлении дока­зательств по делу использовать эффективные аудиовизуаль­ные, графические и другие вспомогательные материалы.

Аудиозапись решающего разговора, фотография нане­сенных телесных повреждений, схема преступления и т. п. привлекают к себе внимание, делают доказательства запо­минающимися, а значит, и оказывающими наибольшее вот действие.

Однако следует помнить, что в зале суда главным ору­жием остается язык. Как отмечают специалисты, при про­чих равных условиях, в конечном счете, больше дел выиг­рывают те судебные ораторы, которые умеют с помощью слов «нарисовать более яркие картины, иллюстрирующие их взгляд на дело».

«Речь, составленная из одних рассуждений, — писал П. С. Пороховщиков, — не может удержаться в голове лю­дей непривычных; она исчезнет из памяти присяжных, как только они прошли в совещательную комнату. Если в ней были эффектные картины, этого случиться не может. С дру­гой стороны, только краски и образы могут создать живую речь, т. е. такую, которая могла бы произвести впечатление на слушателей».

Неслучайно, выступления лучших юристов прошлого и настоящего отличаются художественной выразительностью, яркостью, образностью и эмоциональностью. Вот что пи­сал А. П. Чехов выдающемуся судебному оратору С. А. Ан­дреевскому: «Для меня речи таких юристов, как Вы, Кони и других, представляют двоякий интерес. В них я ищу, во-первых, художественных достоинств, искусства и, во-вто­рых, того, что имеет научное и судебно-практическое значе­ние. Ваша речь по поводу юнкера, убившего своего товарища, это — вещь удивительная по грациозности, про­стоте и картинности: люди живые, и я даже дно оврага вижу».

Дата добавления: 2014-10-31