ИЛИ – ИЛИ 23 страница

– Эпоха промышленников прошла. Наступила эпоха…

Могучий толчок сотряс воздух в вагоне. От резкой остановки пассажиров швырнуло вперед. Кипа Чалмерса бросило на ковер. Гилберт Кийт-Уортинг упал на стол, лампы разбились. Стаканы повалились на пол, потолок и стальные стены вагона заскрежетали, готовые порваться; долгий, далекий грохот судорогой пробежал по колесам.

Подняв голову, Чалмерс увидел, что вагон цел и стоит неподвижно; он услышал стоны своих попутчиков и истерические всхлипывания Лауры Брэдфорд. Чалмерс ползком пробрался к двери, открыл ее и скатился вниз по лестнице. Далеко впереди, на повороте, он увидел двигающиеся фонари и красное зарево. Он пробирался сквозь тьму, то и дело наталкиваясь на полуголых людей, которые подавали друг другу сигналы быстро гаснущими спичками. Вдоль дороги шел человек с фонарем, Чалмерс схватил его за руку.

Это был проводник.

– Что случилось? – выдохнул Чалмерс.

– Лопнули рельсы, – спокойно ответил проводник, локомотив сошел с путей

– Сошел?..

– Да, упал набок.

– Кто-нибудь… погиб?

– Нет. С машинистом все в порядке. Ранен помощник машиниста.

– Говорите, рельсы лопнули?

– На лице проводника застыло странное выражение – суровое, осуждающее, отрешенное.

– Рельсы изнашиваются, мистер Чалмерс, – ответил он и с особенной интонацией добавил: – Особенно на поворотах.

– Разве вы не знали об износе?

– Мы знали.

– Так почему их не заменили?

– Их собирались заменить. Но мистер Лоуси отменил плановые работы.

– Кто такой мистер Лоуси?

– Нынешний вице-президент нашей компании.

Чалмерсу показалось, что проводник смотрит на него так, словно в случившемся есть и его вина.

– Ну… вы ведь поставите локомотив обратно на рельсы?

– Этот локомотив, похоже, уже не поставить на рельсы.

– Но… он должен нас везти!

– Он не может.

Среди немногих ярких огней и сдавленных криков Чалмерс неожиданно против воли ощутил громады гор, безмолвие сотен необжитых миль и хрупкую полоску карниза между отвесной скалой и бездной. Он сильнее сжал руку проводника:

– Что же делать?

– Машинист пошел звонить в Уинстон.

– Звонить? Как?

– В двух милях отсюда есть телефон.

– Нас отсюда вывезут?

– Да, вывезут.

– Но… – Разум Чалмерса наконец соединил прошлое будущим, и его голос поднялся до крика: – Сколько нам придется ждать?

– Не знаю, – ответил проводник. Он сбросил со своей руки руку Чалмерса и ушел.

Ночной диспетчер на станции Уинстон принял телефонограмму, уронил трубку и бросился вверх по лестнице будить начальника станции. Начальник станции был здоровенным раздражительным, вечно слоняющимся без дела типом, которого направил сюда десять дней назад новый управляющий центральным отделением. Он постоянно спотыкался в полудреме, но, когда до него дошли слова диспетчера, встрепенулся.

– Что? – Он с трудом перевел дыхание. – Господи! "Комета"? Хватит трястись! Свяжись с Силвер-Спрингс! Ночной диспетчер управления центрального отделения в Силвер-Спрингс выслушал сообщение и позвонил Дэвиду Митчаму, новому управляющему по штату Колорадо.

– "Комета"? – выдохнул Митчам. Его рука прижимала к уху трубку, а ноги, едва коснувшись пола, заставили его вскочить с постели. – Сошел с рельсов? Лучший локомотив? – Да, сэр.– О Господи! Боже праведный! Что делать? – Затем, вспомнив о своей должности, Митчам добавил: – Пошлите аварийный поезд.

– Уже сделано.

– Свяжитесь с дежурным в Шервуде и велите остановить движение

– Уже связался..

– Какой следующий у нас по расписанию?

– Специальный армейский товарный эшелон, следующий на запад. Но у нас он будет не раньше чем через четыре часа. Он опаздывает.

– Я сейчас приеду… Подождите… пусть Билл, Сэнди и Кларенс будут на месте, когда я приеду. Такая заваруха начинается!

Дэйв Митчам постоянно жаловался на несправедливость, потому что, как он говорил, ему не везло в жизни. Он мрачно объяснял это заговором "больших парней", которые не давали ему шанса, хотя не уточнял, кого имеет в виду. Выслуга лет была излюбленной темой его жалоб и единственным мерилом ценностей. Митчам работал на железной дороге намного дольше тех, кто продвинулся по службе, и считал это доказательством несправедливости общественной системы, хотя никогда не объяснял, что подразумевает под "общественной системой". Он работал на многих железных дорогах, но ни на одной не задерживался. У начальников Митчама не было особых поводов увольнять его, но они делали это, потому что он слишком часто повторял: "Никто мне этого не приказывал!" Он не знал, что своей нынешней должностью обязан договоренности между Джеймсом Таггартом и Висли Маучем. Когда Таггарт продал Маучу секрет личной жизни своей сестры в обмен на повышение тарифов, Мауч вытянул из него еще одну услугу – это вполне соответствовало их правилам делового общения, которые состояли в том, чтобы выжать из любой ситуации все что можно. Этой дополнительной услугой стала работа для Дэйва Митчама, который был деверем Клода Слагенхопа, президента ассоциации "Друзья всемирного прогресса", влияние которой на общественное мнение Мауч ценил. Джеймс Таггарт переложил ответственность за поиски работы для Дэвида Митчама на Клифтона Лоуси. Лоуси направил его на первое подвернувшееся место – управляющим по штату Колорадо, когда человек, занимавший его прежде, исчез, бросив все, после того как резервный дизельный локомотив, приписанный к. станции Уинстон, был передан в распоряжение Чика Моррисона

– Что будем делать? – громко спросил Дэйв Митчам, когда, полуодетый и полусонный, ворвался в свой кабинет где его ждали главный диспетчер, начальник депо и дорожный мастер.

Никто из троих не ответил. Они все были людьми сред– него возраста, много лет отдавшими работе на железной Дороге. Месяц назад они свободно высказались бы в любой чрезвычайной ситуации; но теперь они понимали, что времена изменились и говорить опасно.

– Что, черт возьми, будем делать?

– Ясно одно, – сказал Билл Брент, главный диспетчер, – нельзя посылать в тоннель паровоз.

Глаза Дэйва Митчама помрачнели – он знал, что каждый только об этом и думал; он не хотел, чтобы это было произнесено.

– Итак, где взять локомотив? – сердито спросил он.

– Негде, – сказал дорожный мастер.

– Но мы не можем всю ночь держать "Комету" на запасном пути!

– Видимо, придется, – сказал начальник депо.

– Какой смысл обсуждать это, Дэйв? Тебе известно, что во всем отделении не осталось ни одного локомотива.

– Но Боже праведный, уж не хотят ли они, чтобы мы водили поезда без локомотивов?

– Мисс Таггарт этого не хотела, – сказал дорожный мастер. – А вот мистер Лоуси хочет.

– Билл, – начал Митчам голосом, каким просят об одолжении, – сегодня ночью через станцию пройдут какие-нибудь поезда дальнего следования, имеющие хоть что-то вроде локомотива?

– Первым будет скорый товарный номер двести тридцать шесть из Сан-Франциско, – сказал Билл Брент недовольным тоном, – он прибудет в Уинстон в семь часов восемнадцать минут утра. – И добавил: – Это самый близкий к нам локомотив в данный момент. Я проверял.

– Как насчет специального армейского эшелона?

– И не думай, Дэйв. Этому составу дана зеленая улица, даже "Комета" должна пропустить его. Это приказ командования. Он опаздывает, да еще тормозные колодки дважды загорались. Эшелон везет взрывчатку для арсеналов Западного побережья. Моли Бога, чтобы он не остановился на нашем участке. Неприятности из-за задержки "Кометы" не идут ни в какое сравнение с тем, что на нас обрушится, если мы попытаемся остановить специальный эшелон.

Все молчали. Окна были открыты в летнюю ночь, и все слышали, как внизу, в кабинете диспетчера, звонит телефон.

Сигнальные огни мигали, напоминая, что когда-то этот пункт был самым оживленным в штате.

Митчам взглянул на депо и при тусклом свете разглядел очертания стоящих там паровозов.

– Тоннель… – начал он и замолчал. – …длиной в восемь миль, – закончил за него мастер локомотивного парка, особо подчеркнув цифру.

– Я просто подумал, – отрывисто вставил Митчам.

– Лучше не думать об этом, – мягко сказал Брент.

– Я еще ничего не сказал!

– О чем вы говорили с Диком Хартоном до того, как он ушел? – невинным тоном спросил Митчама дорожный мастер, будто это не имело отношения к разговору. – Не о том ли, что вентиляционная система тоннеля дышит на ладан? Разве он не пояснил, что в настоящий момент тоннель вряд ли можно считать безопасным даже для локомотивов?

– Что ты зациклился на этом? – резко поинтересовался Митчам. – Я еще ничего не сказал!

Дик Хартон, главный инженер отделения, уволился через три дня после вступления в должность Митчама.

– Я подумал, что нужно сказать об этом, – так же невинно ответил дорожный мастер.

– Послушай, Дэйв, – сказал Билл Брент, зная, что Митчам может битый час колебаться, прежде чем примет решение, – ты знаешь, что можно сделать только одно: задержать "Комету" в Уинстоне до утра, дождаться двести тридцать шестого и заставить его локомотив протащить "Комету" через тоннель. А потом надо дать "Комете" лучший паровоз, который только можно достать на другом конце тоннеля, чтобы он дотащил ее до пункта назначения.

– И насколько она задержится?

Брент пожал плечами:

– Часов на двенадцать, может, восемнадцать, кто знает.

– Восемнадцать часов… "Комета"? Господи, такого еще не случалось!

– Раньше много чего не случалось, – сказал Брент с непривычной ноткой ужасной усталости в резком, уверенном голосе.

– В Нью-Йорке обвинят нас. Они переложат всю вину на нас!

Брент пожал плечами. Месяц назад он счел бы подобную несправедливость немыслимой; сегодня он был готов к этому.

– Считаю… – в отчаянии сказал Митчам, – считаю, что нам больше ничего не остается.

– Вот именно, Дэйв.

– О Господи! Почему это должно было случиться именно с нами?

– Кто такой Джон Галт?

В половине третьего ночи "Комета", приводимая в движение стареньким маневровым паровозом, остановилась на запасном пути станции Уинстон. Кип Чалмерс бросил недоверчиво-гневный взгляд на горстку прилепившихся к пустынному склону горы хибарок и ветхую лачугу станционного павильона.

– И что дальше? За каким чертом мы здесь остановились? – проревел он и позвал проводника.

Когда поезд пришел в движение после аварии, к Чалмерсу вернулось привычное ощущение безопасности и его страх превратился в ярость. Он чувствовал себя так, будто его надули, заставив бояться понапрасну. Его попутчики не покидали своих мест в вагоне, их слишком сильно тряхнуло, и теперь они не могли уснуть.

– Сколько еще будем торчать здесь? – бесстрастно переспросил проводник в ответ на вопрос Чалмерса. – До утра.

Чалмерс недоуменно уставился на него:

– Мы проторчим здесь до утра?

– Да, мистер Чалмерс.

– Здесь?

– Да.

– Но вечером у меня предвыборный митинг в Сан-Франциско!

Проводник не ответил.

– Почему? Почему мы должны торчать здесь? Почему, черт возьми? В чем дело?

Терпеливо-размеренным тоном, в котором звучала презрительная учтивость, проводник детально описал ситуацию. Но Чалмерс много лет назад, в начальной школе, в средней школе, в колледже, усвоил истину, что человек не живет исходя из разумных соображений, да и не нуждается в этом.

– К черту тоннель! – прокричал Чалмерс. – Думаете, я допущу, чтобы меня задерживали из-за какого-то вонючего тоннеля? Вы хотите нарушить жизненно важные государственные планы из-за какого-то тоннеля? Скажите машинисту, что к вечеру я должен быть в Сан-Франциско и он должен довезти меня туда!

– Каким образом?

– Это ваша работа, а не моя!

– Но это невозможно.

– Найдите способ, черт побери! Проводник не ответил.

– Думаете, я допущу, чтобы ваши технические проблемы повлияли на национальные интересы? Вы знаете, кто я? Скажите машинисту, чтобы начал движение, если ему дорога работа!

– У машиниста свои приказы.

– К черту приказы! Сейчас я отдаю приказы! Скажите ему, чтоб ехал! Немедленно!

– Может быть, вам лучше поговорить с начальником станции, мистер Чалмерс, я не полномочен ответить вам, как мне бы хотелось. – С этими словами проводник вышел.

Чалмерс рывком поднялся с места.

– Послушай, Кип… – медленно произнес Лестер Таг, – может, они и впрямь… ничего не могут сделать?

– Могут, раз должны! – оборвал его Чалмерс, решительно направившись к двери.

Много лет назад, еще в колледже, он усвоил, что единственным эффективным средством убедить людей является страх.

В ветхой конторе станции Уинстон он встретил сонного мужчину с безвольным усталым лицом и испуганного молодого человека, сидевшего у диспетчерского пульта. Они оцепенев выслушали такой поток ругательств, которого им не доводилось слышать даже от рабочих ремонтной бригады.

– …и меня не волнует, как вы проведете поезд через тоннель, это ваша забота! – подвел итог Чалмерс. – Если не добудете локомотив и не отправите поезд, можете распрощаться с работой, со своими лицензиями, со всей этой проклятой железной дорогой!

Начальник станции никогда не слышал о Кипе Чалмерсе и не знал его должности. Но он знал, что в эти дни неизвестные люди, занимающие неизвестные должности, обладают безграничной властью, властью распоряжаться жизнью и смертью.

– Мы ни при чем, мистер Чалмерс, – умоляюще сказал он. – Мы не издаем приказов. Приказ пришел из Силвер-Спрингс. Может, вы позвоните мистеру Митчаму и…

– Кто такой мистер Митчам?

– Управляющий отделением дороги в Силвер-Спрингс. Может, вы дадите ему телеграмму…

– Я – какому-то управляющему? Я пошлю телеграмму Джиму Таггарту! Вот что я сделаю.

Начальник станции не успел прийти в себя, как Чалмерс подскочил к нему:

– Запиши и отправь телеграмму немедленно!

Месяц назад начальник станции не принял бы телеграммы ни от одного пассажира, правила запрещали это; но он больше не был уверен в правилах.

– "Мистеру Джеймсу Таггарту, Нью-Йорк. Задержан на "Комете" на станции Уинстон, штат Колорадо, из-за некомпетентности ваших людей, которые отказываются дать мне локомотив. Должен быть вечером в Сан-Франциско на мероприятии чрезвычайной национальной важности. Если вы тотчас не отдадите приказ отправить мой поезд, о последствиях догадывайтесь сами. Кип Чалмерс".

Когда молодой человек передал эти слова по проводам, которые тянулись от столба к столбу через весь континент, словно стражи дороги Таггарта, а Кип Чалмерс вернулся к себе в вагон дожидаться ответа, начальник станции позвонил своему другу Дэйву Митчаму, чтобы прочитать ему текст послания. Он услышал, как Митчам простонал в ответ.

– Думаю, должен сказать тебе это, Дэйв. Я никогда не слышал об этом парне, но видимо, он важная персона.

– Не знаю! – страдальчески ответил Митчам. – Кип Чалмерс? Его имя постоянно мелькает в газетах, и всегда рядом с именами самых крупных шишек. Не знаю, кто он такой, но он из Вашингтона, поэтому нельзя рисковать. О Господи, что делать?

Нельзя рисковать, подумал дежурный в кабинете Таггарта и позвонил Таггарту домой. Было около шести утра. Джеймс Таггарт очнулся от обрывочного сна после почти бессонной ночи. Его лицо осунулось от услышанного. Он испытывал такой же страх, что и начальник станции Уинстон, и по той же причине.

Он позвонил домой Клифтону Лоуси. Весь гнев, который он не мог излить на Кипа Чалмерса, Таггарт излил по телефонному проводу на Клифтона Лоуси.

– Сделай что-нибудь! – орал Таггарт. – Мне все равно что, но это твоя работа, а не моя, позаботься, чтобы поезд прошел! Что, черт возьми, происходит? Я еще не слышал, чтобы "Комету" задерживали! Так-то ты руководишь своим отделом? Великолепно! Важные пассажиры должны отправлять телеграммы мне. Когда твое место занимала моя сестра, меня не поднимали с постели из-за каждой пустяковой поломки в Айове, я хочу сказать – в Колорадо!

– Мне очень жаль, Джим, – примирительно сказал Клифтон Лоуси, в его голосе звучали извинение, ободрение и необходимая в данный момент доля покровительственной доверительности. – Это просто недоразумение. Глупая ошибка. Не волнуйся, я обо всем позабочусь. Вообще-то я спал, но немедленно займусь этим.

Клифтон Лоуси не спал, он только что вернулся с прогулки по ночным клубам в обществе одной молодой особы. Он попросил ее подождать и поспешил в здание "Таггарт трансконтинентал". Никто из работников ночной смены не понял, почему он решил явиться лично, но никто не сказал бы, что это было не нужно. Он носился из кабинета в кабинет, создавая видимость бурной деятельности. Единственным ощутимым результатом стало распоряжение, отправленное телеграфом Дэйву Митчаму, управляющему отделением дороги в Колорадо:

"Немедленно предоставьте в распоряжение мистера Чалмерса подвижной состав. Отправьте "Комету" через тоннель, обеспечив необходимую безопасность и без неоправданных задержек. Если вы не способны выполнить свои обязанности, я заставлю вас отвечать перед Стабилизационным советом. Клифтон Лоуси".

Затем, заехав за своей подружкой, Клифтон Лоуси отправился в загородный мотельчик, чтобы никто не мог разыскать его в течение нескольких часов.

Диспетчер в Силвер-Спрингс был ошарашен распоряжением, которое передал Дэйву Митчаму, но Дэйв Митчам понял его. Он знал, что ни в какой железнодорожной инструкции не могло быть и речи о том, чтобы предоставлять локомотив по требованию пассажира; он знал, что это попахивало показухой, догадывался, какой разыгрывается спектакль, и ощутил холодный пот на лбу, поняв, кого выставляют козлом отпущения.

– В чем дело, Дэйв? – спросил его мастер локомотивного парка.

Митчам не ответил. Он схватил телефон, его руки тряслись, когда он умолял еще раз соединить его с дежурным в Нью-Йорке. Он напоминал загнанного в ловушку зверя.

Он умолял телефонистку нью-йоркского коммутатора соединить его с домом мистера Клифтона Лоуси. Она предприняла несколько попыток, но ответа не поступило. Он умолял телефонистку не оставлять попытки соединить его и проверить все номера, по которым можно было бы разыскать мистера Лоуси. Она пообещала сделать все возможное, и Митчам положил трубку, зная, что бесполезно ждать или говорить с кем-нибудь из отдела мистера Лоуси.

– В чем дело, Дэйв?

Митчам показал мастеру распоряжение и увидел на его лице выражение, подтверждающее самые страшные опасения.

Он связался с региональным правлением "Таггарт трансконтинентал" в Омахе, штат Небраска, и умоляющим голосом попросил соединить его с управляющим. На линии воцарилось молчание, затем голос дежурного в Омахе сообщил, что главный управляющий подал в отставку и три дня назад исчез.

– Из-за недоразумения с мистером Лоуси, – добавил дежурный.

Митчам попросил, чтобы его соединили с помощником главного управляющего, отвечающим за Колорадо; но помощник уехал из города на выходные, и не было никакой возможности связаться с ним.

Разыщите же хоть кого-то! – кричал в трубку Митчам – Из любого региона! Ради Бога, найдите кого-нибудь, кто скажет, что мне делать!

Откликнулся заместитель управляющего региона Айова – Миннесота.

Что? – перебил он Митчама при первых же словах. Уинстон, штат Колорадо? Тогда какого черта вы звоните мне! Нет, не говорите, что случилось, я не хочу знать!.. Нет, я сказал! Нет! Вы не подставите меня, чтобы я потом объяснял, почему сделал что-то или не сделал ничего в какой бы то ни было ситуации. Это не моя проблема!.. Поговорите с кем-нибудь из регионального начальства, не беспокойте меня, какое отношение я имею к Колорадо?.. Черт возьми, не знаю, звоните главному инженеру, свяжитесь с ним!

Главный инженер центрального региона нетерпеливо сказал:

– Да? Что? В чем дело?

Митчам тотчас начал отчаянным тоном объяснять ситуацию. Услышав, что локомотива нет, главный инженер отрывисто заявил:

– Задержите поезд.

Но когда он узнал о мистере Чалмерсе, его голос утратил категоричность:

– Гм… Кип Чалмерс? Из Вашингтона?.. Ну не знаю. В таком случае это должен решать мистер Лоуси.

Когда Митчам сказал:

– Мистер Лоуси приказал мне все организовать, но… – главный инженер с облегчением выпалил:

– В таком случае поступайте, как велит мистер Лоуси! – и повесил трубку.

Дэвид Митчам осторожно положил трубку на место. Он больше не кричал. На цыпочках, словно крадучись, он подошел к стулу. Он долго сидел и смотрел на распоряжение мистера Лоуси. Затем быстро оглянулся. Диспетчер говорил по телефону. Мастер локомотивного парка и дорожный мастер маялись на месте, но делали вид, будто не ждут никаких указаний. Митчам очень хотел, чтобы Билл Брент, старший диспетчер, ушел домой, но тот стоял в углу и наблюдал за ним.

Брент был невысок, широкоплеч и худощав; ему было сорок, но выглядел он моложе, у него было бледное лицо конторского служащего, в резких чертах которого ощущалось что-то ковбойское. Он считался лучшим диспетчером всей системы.

Митчам резко поднялся и пошел в свой кабинет наверху, сжимая в руке распоряжение Лоуси.

Митчам не особо разбирался в проблемах машиностроения и транспорта, но понимал таких людей, как Клифтон Лоуси. Он понимал, в какие игры играло нью-йоркское начальство и как они поступали с ним. В распоряжении не оговаривалось, что он должен дать мистеру Чалмерсу паровоз, были употреблены слова "подвижной состав". Если придется отвечать, мистер Лоуси задохнется от негодования по поводу того, что управляющему отделением следовало бы знать, что в приказе имелся в виду локомотив. В распоряжении говорилось о том, чтобы отправить "Комету" через тоннель, обеспечив "необходимую безопасность" – разве управляющий отделением не должен знать, в чем заключается "необходимая безопасность"? И "без неоправданных задержек". Какая задержка являлась "неоправданной"? Если не исключалась вероятность серьезной аварии, можно ли считать необходимой задержку на неделю или на месяц?

Начальству в Нью-Йорке все равно, думал Митчам; им наплевать, доберется ли Чалмерс до Сан-Франциско, чтобы вовремя попасть на митинг; их не волнует, что на железной дороге может произойти беспрецедентная катастрофа; они хотят быть уверенными, что их никто ни в чем не обвинит. Если он задержит поезд, его сделают козлом отпущения, чтобы утихомирить мистера Чалмерса; если же он пошлет поезд через тоннель и тот не выйдет из западного портала, его обвинят в некомпетентности. В любом случае они заявят, что он действовал вопреки их указаниям. Что он сможет доказать? Кому? Нельзя ничего доказать трибуналу, у которого нет законов, нет процедуры, нет свидетелей, нет принципов, – трибуналу в лице Стабилизационного совета, который осуждал или оправдывал людей в зависимости от того, как было удобно его членам, без всяких критериев.

Дэйв Митчам не был знаком с философией права; но он знал, что, когда суд не связан процедурой, он не связан и фактами, и в таком случае судебное разбирательство является не делом закона, а делом людей. Значит, судьба человека зависит не от того, что он сделал или не сделал, а от тех людей, которых он знает или не знает. Он спросил себя, каковы его шансы на подобном разбирательстве против мистера Джеймса Таггарта, мистера Клифтона Лоуси, мистера Кипа Чалмерса и их власть предержащих друзей.

Дэйв Митчам прожил жизнь, всячески избегая принимать решения; а удавалось ему это так: он всегда дожидался приказаний и никогда ни в чем не был уверен. И теперь в сознании его не было ничего, кроме негодования против несправедливости. Судьба, думал Митчам, выбрала его, чтобы продемонстрировать свою несправедливость, – начальство подставляло его на единственной в жизни приличной работе. Он был не способен понять, что то, как он получил эту работу, и "подставка" являются частями единого целого.

Глядя на распоряжение Лоуси, Митчам подумал, что мог бы задержать "Комету", прицепить вагон мистера Чалмерса к паровозу и провести его через тоннель. Но он отрицательно покачал головой еще до того, как эта мысль окончательно оформилась в его мозгу, – он знал, что это заставит мистера Чалмерса осознать риск; мистер Чалмерс откажется, он потребует предоставления несуществующего безопасного локомотива. Более того, это значит, что он, Митчам, Должен взять на себя ответственность, признать полное понимание опасности и подлинный характер положения. А вся политика его начальства на том и строилась, чтобы избегать любого ответственного действия: это принималось как единственное правило их игры.

Дэйв Митчам не мог восстать против себя или усомниться в моральных установках начальствующих особ. Он предпочитал не оспаривать, а следовать политике, спущенной сверху. Билл Брент обошел бы Митчама в любом техническом вопросе, но в этой игре Митчам мог победить Брента без особых усилий. Раньше для того, чтобы выжить в обществе, нужны были таланты Билла Брента, теперь для этого требовался талант Дэйва Митчама.

Дэйв Митчам сел за стол секретаря и двумя пальцами аккуратно напечатал распоряжение мастеру бригады ремонтников, потом еще одно – дорожному мастеру. Первому предписывалось вызвать локомотивную бригаду ввиду, как говорилось в документе, "чрезвычайного происшествия"; второе распоряжение обязывало направить в Уинстон лучшее из имеющегося в наличии "подвижного состава" на случай "оказания срочной помощи".

Он положил в карман вторые экземпляры приказов, открыл дверь, крикнул ночного диспетчера и передал ему два распоряжения, касающиеся двух человек на первом этаже. Ночной диспетчер был добросовестным молодым человеком, который доверял своим начальникам и знал, что дисциплина – первое правило на железной дороге. Он очень удивился, что Митчам послал через него письменное распоряжение людям, которые находились двумя лестничными пролетами ниже, но от вопросов воздержался.

Митчам ждал и нервничал. Через некоторое время он увидел дорожного мастера, который пересекал парк, направляясь в депо, и почувствовал облегчение: никто не поднялся к нему, чтобы в лицо высказать возражения; они все поняли и будут вести игру по тем же правилам, что и он.

Дорожный мастер шел по сортировочной станции, глядя под ноги. Он думал о своей жене, двоих детях и своем доме, – чтобы стать его хозяином, он потратил всю жизнь. Он прекрасно понимал, что затеяли его начальники, но не знал, должен ли им подчиняться. Раньше он никогда не боялся потерять работу; будучи профессионалом, он был уверен, что, если поссорится с одним боссом, всегда найдет другого. Сейчас же он боялся, ведь у него не было права оставить работу или искать новую. Не подчинившись руководству, он предстанет перед обладающим необъяснимой властью советом, и, если совет осудит его, это означает медленную голодную смерть: ему запретят работать. Он знал, что совет осудит его, понимал, что разгадкой темной тайны противоречивых решений совета является скрытая сила связей – блата. Каковы его шансы против мистера Чалмерса? Было время, когда корыстные интересы его хозяев заставляли его проявлять все свои способности. Сейчас в его таланте никто не нуждался. Было время, когда от него требовали работы на пределе возможностей и соответствующим образом платили. Сейчас, попытайся он остаться в ладах со своей совестью, ничего, кроме наказания, ожидать не стоило. Была пора, когда надо было думать. Сейчас никому не нужно, чтобы он думал, все требуют слепого подчинения. Им не нужна его совесть. В таком случае зачем повышать голос? Ради кого или чего? Он думал о пассажирах – трехстах пассажирах "Кометы". Он думал о своих детях. У него был сын-старшеклассник и девятнадцатилетняя дочь, которой он гордился до умопомрачения, потому что в городе ее признавали первой красавицей. Он спросил себя, хочет ли уготовить им судьбу детей безработных родителей, детей, которых он видел в пораженных кризисом районах, в поселках вокруг закрытых заводов, вдоль разобранных железнодорожных путей. Внезапно он с ужасом понял, что ему предстоит сделать выбор между жизнью своих детей и жизнью пассажиров "Кометы". Подобный конфликт не мог возникнуть в прежние времена. Заботясь о безопасности пассажиров, он обеспечивал безопасность своих детей, он служил двум целям одновременно, никогда не возникало конфликта интересов, необходимости выбирать, кого принести в жертву. Сейчас же он может спасти пассажиров только ценой жизни своих детей. Он смутно вспоминал слышанные когда-то проповеди о величии самосожжения, о добродетели самопожертвования. Он не был знаком с философией этики, но внезапно понял, не разумом, а какой-то особой тупой, жестокой, дикой болью, что если это добродетель, то она ему ни к чему.

Он вошел в депо и распорядился подготовить к отправке в Уинстон большой допотопный паровоз.

Выполняя приказ, начальник депо протянул руку к телефону, чтобы вызвать локомотивную бригаду. Держа трубку в руке, он внезапно замер. Его осенило, что он посылает людей на верную смерть, что из двадцати человек, внесенных в лежащий перед ним список, двоих ему предстоит, по сути дела, убить. Он испытал физическое ощущение холода, ничего больше; он не волновался и чувствовал только безразличное изумление, которое ставило его в тупик. Никогда в его обязанности не входило посылать людей на верную смерть; на своем месте он всегда помогал людям зарабатывать свой хлеб. Странно, подумал он; но странно было и то, что его рука остановилась. Его остановило чувство, которое он пережил бы в подобной ситуации двадцать лет назад, нет, месяц назад, но не теперь.

Дата добавления: 2014-11-06