Из письма о воспитании

В основу всякого воспитания должно стать прежде всего то, что заброшено в наших школах: религиозное понимание жизни, и не столько в форме преподавания, сколько в форме руководящего начала всей воспитательной деятельности. Ре­лигиозное понимание жизни, которое, по моему разумению, может и должно стать основой жизни людей нашего времени, выраженное наиболее кратко, будет такое: смысл нашей жиз­ни состоит в исполнении воли того бесконечного начала, ко­торого мы сознаем себя частью; воля же эта — в соединении всего живого и прежде всего людей: в братстве их, в служении друг другу. С другого конца это же религиозное понимание жизни выразится так: дело жизни есть единение со всем живым — прежде всего братство людей, служение друг другу -И это так потому, что мы живы только В той мере, в Которой сознаем себя частью всего бесконечного, закон же бесконеч­ного есть это единение. Во всяком случае жизненное прояв­ление религиозного понимания — единение всего, достигае­мое любовью, есть прежде всего братство людей: оно — Прак­тический, главный закон жизни, и оно-то и должно быть поставлено в основу воспитания, и потому хорошо и должно быть развиваемо в детях все то, что ведет к единению, и подавляемо все, что ведет к обратному.

Дети находятся, всегда — и тем более, чем моложе — в том состоянии, которое врачи называют первой степенью внуше­ния, И учатся воспитываются дети только благодаря этому их состоянию. (Эта их способность ко внушению отдает их в полную власть старших, и потому нельзя быть достаточно внимательным к тому, что и как мы внушаем им.) Так что учатся и воспитываются люди всегда только через внушение, совершающееся двояко: сознательно и бессознательно. Все, чему мы обучаем детей — от молитв и басен до танцев и музыки, — все это сознательное внушение; все то, чему независи­мо от нашего желания подражают дети — в особенности в нашей жизни, в наших поступках, — есть бессознательное внушение. Сознательное внушение — это обучение, образо­вание; бессознательное — это пример, воспитание в тесном смысле, или, как я назову, это просвещение. На первое в нашем обществе направлены все усилия; второе же невольно, вследствие того, что наша жизнь дурна, находится в прене­брежении. Люди, воспитатели, или, самое обыкновенное, скрывают свою жизнь и вообще жизнь взрослых от детей, ставя их в исключительные условия (корпуса, институты, пансионы и т. п.), или переводят то, что должно происходить бессознательно, в области сознательного: предписывают нравственные, жизненные правила, при которых необходимо прибавлять: fais се que je dis, mais ne fais pas ce que je fais (делай то, что я говорю, но не делай того, что я делаю).

От этого происходит то, что в нашем обществе так несоот­ветственно далеко ушло образование и так не только отстало, но совершенно, отсутствует истинное воспитание, иди про­свещение. Если где оно и есть, то только в бедных рабочих се­мьях. А между тем из двух сторон воздействия на детей, бес­сознательного и сознательного, без всякого сравнения важ­нее и для отдельных личностей, и для общества людей — первое, т. е. бессознательное нравственное просвещение.

Живет какая-нибудь семья банкира, землевладельца, чи­новника, художника, писателя богатой жизнью — живет, не пьянствует, не распутничает, не бранясь, не обижая людей, и хочет дать нравственное воспитание детям; но это так же не­возможно, как невозможно выучить детей новому языку, не говоря на этом языке и не показывая им книг, написанных на этом языке. Дети будут слушать правила о нравственности, об уважении к людям, но бессознательно будут не только подра­жать, но и усвоят себе, как правило, то, что одни люди при­званы чистить сапоги и платье, носить воду и нечистоты, го­товить кушанье, а другие — пачкать платье, горницы, есть ку­шанья и т. п. Если только серьезно понимать религиозную основу жизни — братство людей, то нельзя не видеть, что люди, живущие на деньги, отобранные от других, и застав­ляющие этих других за эти деньги служить себе, живут без­нравственной жизнью, и никакие проповеди их не избавят их детей от бессознательного безнравственного внушения, кото­рое или останется в них на всю жизнь, извращая все их суж­дения о явлениях жизни, или с великими усилиями и трудом будет, после многих страданий и ошибок, разрушено ими.

Итак, воспитание, бессознательное вкушение, есть самое важное. Для того же, чтобы оно было хорошее, нравственное, нужно, страшно сказать, чтобы вся жизнь воспитателя была хорошая. Что назвать хорошею жизнью? — спросят. Степе­ней хорошества бесконечно много, но одна есть общая и главная черта хорошей жизни: это стремление усовершенст­вованию в любви. Вот это самое, если есть в воспитателях и если этим заразятся дети, то воспитание будет недурное.

Для того чтобы воспитание детей было успешно, надо, чтобы воспитывающие люди не переставая воспитывали се­бя, помогали бы друг другу все более и более осуществлять то, к чему стремятся. Средств же для этого, кроме главного — внутреннего, работы каждого человека над своей душой, — может быть очень много. Надо искать их, обдумывать, прила­гать, обсуждать...

Все это намеки на одну сторону дела — воспитание. Те­перь об образовании. Об образовании я думаю вот что: наука, учение есть не что иное, как передача того, что думали самые умные люди. Умные же люди думали всегда в трех разных на­правлениях мысли — думали: 1) философски, религиозно о значении своей жизни — религия, и философия,2) опытно, делая выводы из известным образом обставленных наблюде­ний, — естественные науки: механика, физика, химия, фи­зиология, и 3) думали математически, делая выводы из поло­жений своей мысли: математика и математические науки. Все эти три рода наук — настоящие науки. Нельзя подделаться под знание их, и не может быть полузнания: знаешь или не знаешь. Все эти три рода наук космополитичны, все они не только не разъединяют, но соединяют людей. Все они доступ­ны всем людям и удовлетворяют требованию братства людей. Науки же юридические и специально исторические суть не науки или науки вредные и должны быть исключены. Но, кроме того, что существуют три отрасли наук, существуют и три способа передачи этих знаний. (Пожалуйста, не думайте, что я подгоняю к трем; мне хотелось, чтобы было четыре или Десять, но вышло по три.)

Первый способ передачи — самый обычный — слова. Но слова на разных языках, и потому является еще наука — языки, опять соответствующая требованию братства людей (может быть, нужно и преподавание эсперанто, если бы было время и ученики желали бы). Второй способ — это пластическое искусство, рисование или лепка, — наука о том, как для глаза передать то, что знаешь, другому. И третий способ — музыка, пение, — наука, как передать свое настроение, чувство.

Кроме этих шести отраслей преподавания должна быть ————————едена еще седьмая: преподавание мастерства и опять соот­ветствующее требованию братства, т. е. такое, которое всем нужно: слесарное, столярное, плотничное, швейное... Так что преподавание распадается на семь предметов.

Какую часть времени употребить на каждое, кроме обяза­тельного труда для своего обслуживания, решит склонность каждого ученика.

Мне представляется так: преподаватели для себя распре­деляют часы, но ученики вольны приходить или нет. Как ни странно это кажется нам, так уродливо поставившим образо­вание, полная свобода обучения, т. е. чтобы ученик, ученица сами бы приходили учиться, когда хотят, — есть необходимое условие всякого плодотворного обучения, так же как необхо­димое условие питания есть то, чтобы питающемуся хотелось есть. Разница только в том, что в материальных делах вред от­ступления от свободы сейчас же проявляется, сейчас же будет рвота или расстройство желудка, в духовных же вредные пос­ледствий проявятся не так скоро, может быть через года. Только при полной свободе можно вести лучших учеников до тех пределов, до которых они могут дойти, а не задерживать Их ради слабых, а они, лучшие ученики, — самые нужные, Только при свободе можно избежать обычного явления: вы­зывания отвращения к предметам, которые, если бы препода­вать в свое время и свободно, были бы любимы; только При свободе возможно узнать, к какой специальности какой уче­ник имеет склонность, только свобода не нарушает воспита­тельного влияния. А то я буду говорить ученику, что не надо в жизни насилие, а над ним буду совершать самое тяжелое — умственное насилие.

Знаю я, что это трудно, но что же делать, когда поймешь, что всякое отступление от свободы губительно для самого дела образования. Да и не так трудно, когда твердо решишься не делать глупого.

Лев Толстой

Дата добавления: 2014-11-06