Проблемы телесности - культуральные аспекты

Проблема телесности представляет собой одну из коренных про­блем современной западной цивилизации. Такая постановка вопроса может показаться парадоксальной или даже сомнительной. Приходит­ся постоянно слышать о «проблемах духовности», о «духовном кризисе общества», о «бездуховности молодого поколения» и т. д. Средства массовой информации и общественное сознание буквально зациклены на обсуждении и смаковании различных аспектов плоти и ее матери­альной «обертки» - эротике, моде, бодибилдинге, вопросах питания и т. д., ставших опознавательным знаком эпохи. Однако именно эти внешние признаки телесной ориентации массовой культуры служат хорошим свидетельством структурного кризиса.

Дело в том, что «смелость» и «откровенность» масс-медиа, ориен­тация «среднего человека» на потребление материальных составляю­щих культуры, определенный «культ плоти», проявляющийся и в рос­те всевозможных «оздоровительных движений», и в кинематографе, и в массе других крупных и мелких феноменов «западного образа жиз­ни», - все это говорит о фатальном разделении тела и духа, о непримиримом полюсном противопоставлении одного другому.

Шаблоны массового мышления утверждают, что путь развития - это путь «духовного совершенствования», что «духовность» (соче­тающаяся с пренебрежением к плоти) элитарна. С другой же стороны, «чистая телесность» - материальна, присуща тем лицам, которые «смело бросили вызов» и выставили напоказ свою плотскую компо­ненту взамен духовной. Мы видим, что плоть в такой трактовке - это, в той или иной степени, «животная плоть», а дух вообще не имеет ни­чего общего со здоровым человеческим духом, поскольку считается атрибутом существа, абсолютно пренебрегшего собственной «телес­ной оболочкой».

Корни этой проблемы имеют историческую почву. Западная циви­лизация, частью которой в этом случае является и цивилизация нашей страны, покоится, как на фундаменте, на ряде древних культур. Одно­му из авторов довелось видеть в Праге дома, окружающие Старо Място, - у них романские полуподвалы, готические первые этажи, над­стройки, появившиеся во времена Ренессанса и в XIX веке. Когда-то эти дома, разумеется, строились как единое целое, но превратности истории привели к некой «слоистости» их современной структуры; войны, нашествия и другие бедствия разрушали город, но не до осно­вания - что-то всегда оставалось.

Такая же «слоистость» присуща и культуре. В основании западной цивилизации лежат индоарийские, древнеегипетские, кельтские, древнеславянские, древнегерманские и другие элементы, среди которых особое место занимают античные, восходящие к Элладе и Риму. Мы говорим «античность», не осознавая, что Греция и Рим - это, по суще­ству, совершенно разные цивилизации. Более того, классическая Гре­ция, до Пелопонесских войн и Македонской экспансии, и поздняя эл­линистическая цивилизация являются носителями родственных, но все же существенно различных культур. Та модель вертикали «тело-душа-дух», то отношение к телесности, которое мы здесь называем «антич­ным», присуще периоду классической Греции - в более позднем вре­мени они претерпели постепенную деградацию и извращение вплоть до вырождения в собственную противоположность в ряде важных моментов.

Античность имела совершенно иную, отличную от нашей, модель восприятия вертикали «тело-душа-дух». Эти сущности представали в психосоматическом единстве. Лучшим выражением такого восприятия служит определение необразованности, бытовавшее в Древней Гре­ции: «Он не умеет ни читать, ни плавать», - духовное и телесное со­вершенства не разделялись и не противопоставлялось. Об этом же свидетельствует и практика Олимпийских (и также других общегрече­ских) игр, чемпионами которых становились и очень «продвинутые» люди, например Пифагору и Платону.

Подобные же взгляды характерны и для других традиционных об­ществ - древнеиндийского, древнекитайского и т. д. Огромное внима­ние работе с физическим телом уделялось и в практических разделах каббалы - древнего мистического учения Израиля.

Тело человека рассматривалось как модель Вселенной, а каждый кон­кретный человек и человечество в целом - как клетки единого гигантско­го организма, построенного по принципу подобия. Представления о соот­ношении тела и духа были разными: иногда тело представлялось сосудом души, а в других системах они были неразделимы, однако всегда подчер­кивалась необходимость соответствия между разными составляющими человеческого существа, методы совершенствования в равной степени ориентировались и на тело, и на душу, и на дух, были разработаны специ­альные техники телесной работы - массажные, релаксационные, исследо­ваны психоэмоциональные зоны на теле, связанные с глубокими психоло­гическими и духовными проблемами.

Эти технологии были достоянием очень узкого круга людей -жрецов, членов эзотерических обществ и семейных медицинских кла­нов. До нас дошла лишь часть этих знаний. Многое утеряно безвоз­вратно, но и то, что удалось собрать, - не может не вызывать восхище­ния. Вместе с тем, практика повседневной жизни обязательно включа­ла и индивидуальные телесные практики, и регулярное обращение к специалистам по телесной работе - в той же античной Греции массаж был повседневной гигиенической процедурой, столь же обычной, как ванна или макияж.

Важно при этом, что разрыва, фатального противоречия между ду­ховной и телесной сферами не было. Тело никоим образом не относи­лось к «запретному», «сомнительному», дух признавался господ­ствующим, но лишь в смысле первенства, а не в смысле альтернативы.

Мы вовсе не утверждаем, что античное (в широком смысле сло­ва) отношение к телесности было совершенным, мы не сторонники мифа о Золотом Веке. Индивидуальность в традиционном обществе понималась в значительно более узком смысле, чем сегодня, и то со­стояние личной свободы, которое хотя бы в принципе присуще так называемому демократическому обществу, для античного человека, в буквальном смысле слова, представлялось немыслимым (другое де­ло, что эта личная свобода влечет за собой массу экстремальных из­держек - все же она позволяет, в потенции, развиваться в значитель­но более широком плане, нежели прежде). Важно другое: в традици­онном обществе человеческое существо представлялось фактической данностью, все его, в том числе и телесные, составляющие - естест­венными и неизбежными. Для современного общественного созна­ния, напротив, человек в своем «наивном» состоянии представляется чем-то грубым, «недоделанным», едва ли не неприличным. Это «ди­карь», «животное», «исходный продукт», подлежащий цивилизатор­ской переделке.

Причем речь идет не о развитии. Модель совершенствования чело­века в традиционном обществе соответствует схеме: «искаженное со­стояние» (инь) - «природное состояние» (юань) - «просветленное со­стояние» (ян). В современном западном обществе все иначе: «природ­ное состояние» - «цивилизованное состояние». Второе вовсе не пред­полагает ни культуры тела (именно культуры, а не культа), ни культуры духа. «Цивилизованность», в конечном счете, оборачивается «механизацией».

Популярная культура всегда очень чутко реагирует на тенденции массового сознания, вскрывает их; это и не удивительно, ведь продукт популярной культуры - это, прежде всего, товар, который должен про­даваться, а значит, пользоваться спросом. Неудивительно в свете ска­занного появление стиля «техно-поп», сперва в литературе, а затем и в кинематографе. Будущее состояние человека рисуется здесь как его «киборгизация» при помощи различных мозговых и мышечных им­плантантов и широкого применения психохимии.

Современная медицина действует в том же русле, предлагая чело­вечеству все новые и новые «протезы» - фармакологические, элек­тронные и даже психотерапевтические (именно в сторону «протезности» мигрировала практика психоанализа и НЛП). Принятая (главным образом, в Америке) практика работы с личным психоаналитиком, а также всевозможные «семинары деловой эффективности» по своей сути именно таковы: первая предполагает, что проблемы личности будут решены некоторым сторонним специалистом, вторые ориенти­рованы на обучение некоторым заимствованным «стратегиям эффек­тивности» (эти стратегии, по большому счету, не могут быть сущност­ными, поскольку строятся не на основе собственной структуры, а им­плантируются извне).

Неприятие современным западным человеком своего тела (да и всей своей психосоматической совокупности) в его природной данно­сти, своих желаний, естественных проявлений и т. д. - проблема даже более важная, нежели экономические, экологические, политические и другие глобальные проблемы, так как все они - структурное отраже­ние внутренних противоречий и конфликтов каждого отдельного че­ловека и всего общества в целом.

Важнейшим аспектом означенного противоречия является глубо­кий конфликт между желаниями тела, которые, если структура инди­видуума сущностна, представляют собой лишь периферическое выра­жение глубинных волений ядра, и системой запретов и ограничений, наложенных на них обществом.

Вот характерный пример: на одном из семинаров по НЛП амери­канский психолог Джудит Делажье рассказала интересную историю.

Она, будучи известным психологом, профессионально занимается также культурологией и этнографией (в сфере ее интересов - традици­онные культуры, особенно африканская).

В одном из племен Конго живет ее друг - колдун и шаман Мамбе. Когда она приезжает, они подолгу беседуют о жизни и смерти, време­ни и пространстве... Мамбе считается мудрецом, и к нему обращаются за советом самые разные люди из самых разных племен. Во время од­ной из бесед Мамбе спросил: «Джудит, скажи, пожалуйста, чем, по большому счету, отличается культура Европы и Америки от нашей культуры?»

И она, глубоко понимая это различие, ответила: «В вашей, тради­ционной, культуре люди делают то, что они хотят делать. По этому принципу построены и ваши законы. В нашей культуре иначе. Чаще всего, человек хочет одного, а делает совершенно другое. И наши за­коны запрещают многие вещи».

Мамбе очень удивился и попросил рассказать подробнее. Джудит стала приводить различные примеры из многих сфер жизни. Напри­мер, человек с детства мечтает стать артистом, а учится на инженера. Женщина любит одного мужчину, а выходит замуж за другого.

Удивление Мамбе нарастало, и через некоторое время он сказал: «Стоп, Джудит, я, кажется, понял, о чем ты говоришь. Отец мне рассказы­вал, что лет пятьдесят назад в соседнем племени жил такой человек.» По­том Мамбе внимательно посмотрел на Делажье и с тревогой воскликнул: «Только ты, Джудит, так никогда не делай! Болеть будешь!»

Представитель традиционной культуры не мог понять - это как можно не следовать своим естественным желаниям. А человеку на­шей культуры трудно следовать своим желаниям и ощущениям. Ведь это требует одного - умения слушать и понимать язык своего тела, своей физиологии.

Но дело в том, что вся система западного образования, воспитания, вся идеология направлены на то, чтобы человек успешно функционировал в «цивилизованном» обществе, был послушен и подконтролен ему. Для этого, говоря образно, достаточно иметь также голову, а тело выполняет своеобразную роль «подставки для головы» - и не более того.

Этот тип мышления, преобладающий в нашей культуре, носит на­звание «дигитального» (логического, причинно-следственного). Его можно узнать по следующим модальностям высказываний: «надо», «необходимо», «потому что», «вследствие того», «известно» и т. д. Запретной же оказывается модальность «хочу».

Вместе с тем, в некоторых контекстах дигитальное мышление вполне успешно. Оно не может обеспечить и в них «гениальных про­зрений», однако прекрасно обслуживает средний уровень профессио­нальной деятельности, скажем, в юриспруденции. В большинстве же жизненных контекстов, особенно касающихся межличностных отно­шений, а также принятия решений в многофакторных ситуациях, диги­тальное мышление непродуктивно. Говоря в терминах психосоматики, это один из вариантов линейного мышления, причем далеко не самый изощренный вариант. Дигитальное мышление соответствует первому и второму логическим уровням сознания. Зона различных типов ли­нейного мышления затрагивает и третий логический уровень. Соотне­сенность дигитального мышления с зоной проявлений личности при­водит к тому, что оно исключает человека, антигуманно, в прямом смысле слова (ведь в зоне проявлений личности человек не осознает самого себя, выводит самого себя за скобки происходящего). Беда не в дигитальном способе мышления как таковом - он вполне возможен (и даже необходим) в определенных ситуациях. Проблема состоит в ге­нерализации этого способа мышления на огромное количество контек­стов, где он крайне неэффективен. Сюда входят ситуации, связанные с принципиальной нелинейностью, где причинно-следственные, линей­ные мыслительные программы «не работают».

Безусловно, огромную роль в формировании дигитального способа мышления внес протестантизм. Попытка жестко, рационально толко­вать тексты Священного Писания, снизить их логический уровень, привести в соответствие с узкопрагматическими интересами сама по себе дигитальна. Разумеется, стремительное распространение протес­тантских идей в Европе было связано и с кризисом официального ка­толицизма, его глубокими структурными противоречиями. В этом смысле ситуация в какой-то мере напоминала борьбу с язычеством набиравшего силу христианства в поздней Римской империи. Не вда­ваясь в подробный анализ, можно отметить, что период с середина XVI века стал второй зоной «искажения трансляции» первоначальных христианских идей и ценностей (разумеется, речь идет, в первую очередь, о бытовом сознании, но и не только о нем) в сторону принципи­альной линейности, упрощенности, «дигитальности». Именно протес­тантизм стал мировоззренческой, философской основой той базы, на которой покоится «дигитальное» общество.

Парадокс заключается в том, что до определенного этапа развития западного общества дигитальное мышление прекрасно обслуживало его суммарные социальные вопросы. Именно воспитанные в его русле люди и требовались для нормального функционирования государст­венных, экономических, социальных и культурных институтов. Не­стандартное мышление вносило элемент нестабильности, а для осуще­ствления прогресса и исполнения социальных ролей типа «свободный художник», «исследователь» или «создатель империи» (такие роли требуют принципиально нелинейного мышления) всегда хватало лич­ностей, так или иначе «уклонившихся» от заданного стандарта. Сего­дня ситуация коренным образом изменилась. Техника, всегда способ­ствовавшая усреднению личностных показателей, вдруг обернулась к концу XX века новой гранью: с одной стороны, она чрезвычайно на­сытила быт именно многофакторными динамичными ситуациями, не допускающими формально-логического подхода (эта сторона пред­ставляет собой своеобразный техногенный пресс на сознание любого современного человека), а с другой стороны, возможности техники требуют значительно более высокого мыслительного потенциала, чем до сих пор. Если разобраться в ситуации непредвзято, западная циви­лизация находится в структурном тупике еще и потому, что вырабо­танный ею тип личности не справляется с требованиями нового этапа. Прежние средства воспитания и социализации не способны воспитать личность нового типа. Отсюда и мечты о киборгизации - дальнейшее развитие видится все в том же русле технократической экспансии, только теперь областью этой экспансии становится человеческая при­рода.

Конечно же киборгизация, в принципе, не является невозможной. Но этот путь - явно тупиковый. Дело не только в том, что здесь мы можем потерять человека как такового, заменить его и не существом и не механизмом, а чем-то средним, уязвимым в обоих планах, - в прин­ципе, с точки зрения Активного Сознания, материальное воплощение такового не имеет значения. Дело, прежде всего, в другом: киборг ос­танется дигитальным, если его воспитание и социализация по-прежнему будут базироваться на старых принципах. Существует важ­ное практическое правило, известное любому инженеру-телемеханику: нельзя автоматизировать беспорядок. Если структура человеческого существа во всей ее совокупности не станет объектом целенаправлен­ной работы, если принципы «личной эволюции» не будут распространяться в широком бытовом плане, никакие компьютерные имплантан­ты не помогут.

Что можно противопоставить этому? Поворот к самому себе. Это, в частности, означает смену ведущих мотивирующих модальностей поведения от «Надо» к «Хочу», обращение к «голосу тела». Такой по­ворот может показаться асоциальным. (Есть ли возможность постро­ить сколько-нибудь стабильные социальные отношения на базе рас­крепощения личных желаний?). Но дело в том, что мы говорим о сущ­ностных волениях ядра личности, а вовсе не о прихотях и эгоистиче­ских побуждениях в русле тенденции «все дозволено». Сущностные воления никоим образом не могут вступать в конфликт с обществен­ными интересами, поскольку существование стабильного и гармонич­но устроенного общества является одной из важнейших жизненных потребностей личности. В сфере социальной сущностные воления «Хочу» приводят к плюрализму, консерватизму и эволюционизму по­ведения и мышления[39].

Другое дело, что сущностность периферических желаний и обу­словленных ими действий требует глубокой структурализации лично­сти, целенаправленного образования. Проблема телесности выступает здесь важным маркером.

Давайте внимательно посмотрим, каким образом античная модель вертикали «тело-душа-дух» трансформировалась в современное по­люсное противопоставление «низкой» плоти и «высокого» духа.

На первый взгляд кажется, что виной всему христианизация за­падного общества. Безусловно, христианство, в своей сниженной бы­товой трактовке, внесло здесь немалую лепту, но мы беремся доказать, что христианский идеал никоим образом не ведет к отрицанию плоти как таковой - некоторые богословские аргументы уже приводились нами выше. Можно резюмировать, что, в соответствии с учением Церкви, человек был создан телесным существом, причем эта перво­начальная телесность «Адама в Раю» не содержала изъянов. Болезни и смерть, не сотворенные, как и всякое зло, Богом, были привнесены в мир грехопадением - они не имеют ничего общего ни с Божественным замыслом, ни с человеческой природой в ее истинности. Также и Воскресение христианство, в отличие от восточных религий, трактует те­лесно (точнее, целокупно): все мы восстанем из мертвых не только в душе и духе, но и в физическом теле, претерпевшем преображение, подобное преображению Господа на горе Фаворской. В этом суть хри­стианской мистерии, об этом говорят и Отцы Церкви; само воплоще­ние Логоса в телесном облике человека, рожденного смертной женщи­ной, его плотская жизнь, плотские страдания и плотская смерть свиде­тельствуют об этом[40].

Однако одним богословствованием жизнь Церкви, а тем более жизнь вовлеченных в той или иной степени в русло церковной истории людей, не исчерпывалась и исчерпываться не могла. Два момента сыг­рали здесь ведущую роль: воспитательные задачи Церкви, действо­вавшей в условиях поздней Римской империи, и религиозно-полити­ческая борьба с язычеством. Надо учитывать, что общество периода после Нерона и Тиберия во всех отношениях отличалось от классиче­ской античности. Падение нравов и общий структурный кризис созна­ния достигли ужасающих размеров - ситуация во многом напоминала сегодняшнюю, присущую современной евро-американской цивилиза­ции. Изменилось и отношение к плоти, которое потеряло гармониче­скую соразмерность. В этих условиях носители новой, христианской, идеологии повели борьбу не с причинами, а со следствиями происхо­дящего. Осуждение «разгула плоти» стало приобретать черты осужде­ния плоти как таковой. Но, как видим, все это было лишь следствием, а не причиной. Борьба с идолами и, прежде всего, богами плодородия, теснейшим образом связанными с телесными практиками, усугубила дело. А довершило его крушение Римской империи, поглощенной волнами варваров. Принято считать, что после этого наступил хаос, «темные века» раннего средневековья. К этому заблуждению мы еще вернемся, а сейчас отметим, что бедствия, постигшие культуру Евро­пы, в которых обвиняют именно христианство, лишь развернулись на фоне его утверждения в качестве господствующей идеологии. Их кор­ни глубже. Можно высказаться даже более решительно: «бытовое хри­стианство» испытало влияние поздней античности и именно у нее по­заимствовало черты сознания, характеризующегося, в частности, по­люсным противопоставлением тела и духа.

Удивительная культура телесности, созданная в древней Элладе, была повержена и уничтожена еще во времена междоусобных Пело­понесских войн и римских завоеваний. В синкретическом культуральном котле Империи она была разжижена и извращена различными иноземными влияниями (такие влияния и заимствования всегда по­верхностны и ориентированы, как и сегодня, на экзотику и новизну). Разрушение храмов и библиотек, прекращение, а затем и запрещение, Олимпийских Игр и других спортивных состязаний - все это сопрово­ждало еще период заката классической Греции, а далее - времена рим­ской экспансии, гражданских войн, становления Империи и ее круше­ния. Можно сказать, что «безграмотным монахам»[41] достались лишь обломки былого величия. Наступило средневековье.

Любопытно, что мы представляем себе средние века лишь по ис­торическим романам, отражающим, главным образом, черты Европы и позднего средневековья.

Раннее средневековье было иным. Оно, в качестве неотъемлемого элемента собственной идеологии, неизбежно включало и соответст­вующие телесно-ориентированные элементы. Юг Европы находился под влиянием арабской культуры, сохранившей сильные черты антич­ности. Прованс, с его утонченной культурой, предстает сегодня перед нами удивительным оазисом высокой цивилизации, - к сожалению, альбигойские войны пресекли эту ветвь эволюции. На севере Европы смешивались бретонская (кельтско-римская по своей сути[42]), германская и славянская (эти две сохраняли еще явные черты индоарийской древности) культуры.

Их активность и «молодость», сочетавшиеся с наследием более древних народов, способствовали сохранению вполне сущностных моделей вертикали - иначе и быть не могло в обществе, в значитель­ной степени ориентированном на военное сословие. Мы очень мало знаем о культуре кельтов, древних германцев и славян - она осталась вне зоны внимания школьных курсов истории. Однако, если подверг­нуть анализу дошедшие до нас саги, былины и т. д., назвать эти куль­туры лишенными «телесности», причем в «высоком» смысле этого слова, невозможно. Можно, к примеру, вспомнить известное нам по ирландским сагам воспитание героев феями или полные глубокой те­лесной символики былины о смерти Святогора и исцелении Ильи Му­ромца. На востоке континента господствовала Византийская империя, унаследовавшая многие черты позднего Рима, преломленные идеоло­гией Православия.

При непредвзятом подходе можно увидеть, что культура раннего средневековья демонстрирует преобладание здоровых черт, которые могли бы, при удачном стечении обстоятельств, привести к новому расцвету. К сожалению, все погибло в пламени междоусобиц и войн -новых нашествий с Востока, а затем и религиозных войн периода Ре­формации.

Именно переход к новому средневековью, веку пышному и «гни­лому», и далее - к Возрождению знаменует переход к новой эпохе раз­вития западной цивилизации. Закату этой эпохи мы и являемся свиде­телями. Вместе с новой эпохой пришел и новый человек. Мощный атлет-философ или воин-поэт (средний рост эллинов в период антич­ности составлял около 182 см) уступил место непропорциональному карлику (около 150 см на рубеже XIV и XV вв.).

Мы привыкли считать, что Ренессанс был движением за возрождение античных идеалов и античного миросозерцания, а Просвещение - за осво­бождение человека от иррациональной мистики Средневековья, мракобе­сия и клерикальных запретов. Это не так. Это не могло быть так.

Мы не будем подробно разбирать этот вопрос, отсылая читателей к специальной литературе, например, к замечательной работе Лосева «Эстетика Возрождения»; отметим лишь, что именно возрожденческое «новое обращение» к вопросам телесности поставило эти вопросы в зону гротеска, извращения и излишеств разного рода - достаточно вспомнить один из манифестов возрожденческого сознания «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле. Здесь обращение к плоти приобретает чер­ты вседозволенности, разгула, гипертрофии и гротеска. Чего стоят са­ми образы великанов (плоти, а не духа) Гаргантюа и его отца Грангузье («гигантская глотка»), описание пиров и снеди (например, в эпизо­де битвы Поста и Масленицы или острова Колбас) или изощренное перечисление синонимов слова «кал». Разумеется, это не могло не вы­звать ответной реакции. Знаменателен тот факт, что и пик активности инквизиции пришелся на эпоху позднего Возрождения.

Итак, именно Возрождение поставило вопросы телесности в зону моральных запретов, придало плоти привкус запретного и сомнитель­ного. Именно в эту эпоху (середина - конец XVI века) мы наблюдаем начало искусственного разделения вертикали «тело-душа-дух» на «вы­сокий дух» и «грешную плоть». Идеалы Высокого Возрождения, охва­тывающего в Италии не более 50 лет (примерно 1480-1530 гг.), были повержены. Но именно на этот короткий период приходится наивыс­ший расцвет философии, науки, архитектуры, изобразительного искус­ства. Он напрямую связан с огромным интересом к античному насле­дию: именно на это время приходится наибольшее количество публи­каций античных рукописей, наибольшее количество археологических находок. Интересна позиция и официальной католической церкви в это время - античная культура никоим образом не противопоставлялась христианской идее, более того, именно христианская культура призна­валась полноправной правопреемницей античного наследия. Свиде­тельством тому являлись и лучшие античные скульптуры, открыто выставленные в специально созданном для их демонстрации Ватикан­ском Бельведере. Соседство обнаженных античных героев и изобра­жений христианских подвижников никого не смущало - напротив, оно только подчеркивало преемственность культур (например, в стансах Рафаэля в Ватикане). К сожалению, с началом контрреформации эти тенденции не только не получили развития, но и оказались под жест­ким запретом. Наглядной иллюстрацией этого являются печально из­вестные распоряжения Павла VI, вступившего в 1536 г. на папский престол, - вынести из Бельведера и спрятать все античные скульптуры и задрапировать обнаженные фигуры на фреске «Страшный Суд», вы­полненной Микеланджело для Сикстинской капеллы.

Именно на этот период (середина 1520-1560 годов) приходится расцвет такого широкого движения, не только в изобразительном ис­кусстве, но и в философии, как маньеризм. Болезненная изломанность и чрезмерная утонченность, даже жеманность образов, сложная систе­ма символов и аллегорий, принципиальная установка на «избран­ность», элитарность, - вот основные характерные черты этого стиля. Конечно, все это свидетельствует о глубоком духовном и мировоз­зренческом кризисе общества, имевшем глубоко объективные причи­ны. Другое дело, что предвестники этого кризиса были заметны значи­тельно раньше. Например, мы можем явственно увидеть их в картинах позднего Леонардо («Иоанн Креститель», «Вакх») и, особенно, позд­него Рафаэля («Преображение»,). Но повторимся - мировоззрение Вы­сокого Возрождения было, безусловно, иным. Именно итальянские гуманисты: Пикоделла Мирандолла и Марсилио Фичино - возродили знаменитый принцип: «Человек есть мера всех вещей». (Но не потому, что он находится в центре мироздания, а потому, что создан по образу и подобию Божиему.)

Поэтому, говоря о начале глубокого культурального разделения «духа» и «плоти», авторы имеют в виду, в первую очередь, позднее Возрождение. Просвещение довершило этот процесс, выпячивая ра­ционализм и науку, технику и порядок на первый план. Отныне тело стало сомнительным и малопочтенным, «низким» в противовес «высо­кому» разуму и «творческому гению». Достаточно вспомнить, что Просвещение наградило нас механистической парадигмой и дигитальным мышлением.

Так или иначе, проблема остра. Одна ее постановка уже бросает вызов человеческому сознанию. Еще важнее четкое понимание сути проблемы: идеологического расчленения составляющих вертикали «тело-душа-дух» с дальнейшим противопоставлением «верха» и «ни­за». Важно также осознавать исторические истоки этой полюсности и ее укорененность в таких общественных институтах как школа, массо­вая культура, философия и наука. Противопоставить всему этому мы можем лишь последовательно психосоматический подход, базирую­щиеся на нем принципы «личной эволюции» и овладение методами принципиально нелинейного мышления, требующего от нас внима­тельно прислушиваться к «голосу тела». В конечном счете, все это призывает нас к личному действию; иначе и не может быть, ведь структурная работа - это всегда процесс высвобождения индивиду­альных личностных волений, дело сугубо «частное», но именно пото­му и «общее». Переход к новой парадигме, к более сущностной моде­ли мира и человека может происходить только единственным образом - через личные усилия отдельных людей к трансформации базовых социальных и культуральных институтов, ответственных, прежде все­го, за воспитание, охрану здоровья и формирование массового созна­ния. Такой переход жизненно необходим - альтернативой ему может быть только углубление структурного кризиса западного человека и западного общества. Перемены наступят так или иначе. Весь вопрос в том, какие это будут перемены. Повторятся ли ситуации, сопровож­давшие гибель античной культуры, крушение Римской империи и общества раннего средневековья, или нам удастся выйти на новый виток развития, не утратив ничего истинно ценного и обретя новые качества.

Дата добавления: 2014-11-25