ФЕЙЕРБАХ 3 страница

иначе говоря субъективную сущность, но взятую без субъек­та, в божественное, абсолютное существо; таким образом, она представляет себе мышление как сущность, отличную от субъекта.

• Итак, тайна «абсолютной» философии есть тайна теологии. Эта последняя превращает определения человека в определения бога, лишая их той определенности, в которой они суть то, что они есть; совершенно так же поступает и абсолютная философия (I, стр. 165—167),

Тождество мышления и бытия, центральный пункт филосо­фии тождества, есть неизбежное следствие и реализация понятия бога как существа, смысл и сущность которого содержит бытие. Спекулятивная философия лишь обобщила то, что теология пре­вратила в исключительное свойство понятия бога; это свойство спекулятивная философия представила в виде свойства мышле­ния, свойства понятия вообще. Поэтому тождество мышления и бытия есть лишь выражение божественности разума, выражение того, что мышление, или разум, представляет собою абсолютную сущность, средоточие всяческой истинности и реальности. С этой точки зрения нет ничего противоположного разуму, наоборот, скорее разум составляет все, подобно тому, как в строгой теоло­гии бог есть все, то есть все существенное и воистину существую­щее. Между тем бытие, не отличенное от мышления, бытие, составляющее лишь предикат, или определение разума, есть только мысленное абстрактное бытие, в действительности же совсем не бытие. Итак, тождество мышления и бытия выражает только тождество мышления с самим собой. Другими словами: абсолютное мышление не может отмежеваться от самого себя, оно из себя не может проникнуть к бытию. Бытие остается чем-то потусторонним. Нужно признать, что абсолютная философия сумела превратить потустороннее теологии в посюстороннее, но зато она из посюстороннего действительного мира сделала поту­стороннее (I, стр. 169—170).

Философия Гегеля не освободилась от противоречия между мышлением и бытием. Бытие, с которого начинает феноменоло­гия, стоит в прямом противоречии с действительным бытием не в меньшей степени, чем бытие, с которого начинается логика (I, стр. 174).

Новая философия усматривает конкретное не в абстракции, а в конкретном, берет действительное в его действительности, следовательно, признает в нем истину способом, соответствую­щим сущности действительного, вместе с тем,она возводит это действительное в принцип и предмет философии; благодаря этому новая философия действительно составляет истину фи­лософии Гегеля и вообще всей новейшей философии в целом (I, стр. 180-181).

Учение, противоположное материализму, — спиритуализм [...]. Что дух, или душа, называемая также в отличие от души живот­ных разумной душой, является не только отличной от тела, но и независимой сущностью, то есть такой, которая может существо­вать и действовать и без тела, — это обстоятельство является необходимым следствием ее бестелесности и нематериальности, а потому и прямым утверждением спиритуализма, характеризую­щим самую его сущность (I, стр. 518—519).

Спиритуализм — это учение о душе, предназначенное и рас­считанное не для этой, теперешней жизни, но для жизни другой, будущей. Душа уже в теле мыслится бестелесной для того, чтобы она имела возможность после смерти существовать без тела. Бессмертие и бестелесность — это одно и то же (I, стр. 521).

Современный философский спиритуализм, называющий себя идеализмом, делает материализму следующий, уничтожающий, по его мнению, упрек: материализм-де есть догматизм, т. е. он исходит из чувственного (sinnlichen) мира, как из бесспорной (ausgemacht), объективной истины, считает ее миром в себе (an sich), т. е. существующим без нас, тогда как на самом деле мир есть лишь продукт духа' [...] Материализм поэтому, согласно идеализму, имеет своим исходным пунктом совершенно извра­щенное созерцание, раз он выведенное и вторичное делает пер­вым, исходит из объекта, вместо того чтобы исходить из субъекта, исходит из предмета, вместо того чтобы исходить из Я, которое, однако, есть единственное достоверное.

Я согласен с идеализмом в том, что нужно исходить из субъекта, из Я, так как совершенно очевидно, что сущность мира, какой и как она для меня является, зависит только от моей собственной сущности, от моей собственной способности познания и моих собственных свойств вообще. Следовательно, мир, поскольку и как он является предметом для меня, есть мое объективирован­ное Я, без вреда для своей самостоятельности. Но я утверждаю, что то Я, из которого исходит идеалист и которое отрицает суще­ствование чувственных вещей, само не имеет существования и есть лишь мыслимое, а не действительное Я. Действительное Я — это только такое Я, которому противостоит Ты и которое само является объектом для другого Я, представляет собой по отноше­нию к нему Ты; но так как для идеалистического Я не суще­ствует объекта вообще, то не существует также и Ты (I, стр. 563—565).

Идеализм, конечно, знает и утверждает также — как мог бы он отказаться от столь очевидной истины? — что без объекта нет субъекта, без Ты нет Я; но эта точка зрения, при которой суще­ствуют и Я, и Ты, есть для него лишь эмпирическая, не транс­цендентальная, то есть не истинная точка зрения; не первая и не основная точка зрения, а лишь подчиненная, выведенная, в себе отрицаемая для Я; это точка зрения, годная только для жизни, а не для спекуляции. Но спекуляция, становящаяся в противоречие с жизнью, делающая точкой зрения истины точку зрения смерти, души, отделенной от тела, — такая спекуляция есть мертвая, фальшивая спекуляция², философия, которую чело­век осуждает на смерть уже первым своим вздохом, первым криком вне чрева матери. Ибо тем же самым криком, с помощью которого он заявляет о своем существовании, человек заявляет одновременно, хотя бы и бессознательно, о существовании отлич­ного от него мира. Каким образом может человек вообще обнару­жить свои ощущения, если нет ничего вне его; как может он объективировать что-либо, если не существует вообще ничего другого, ничего объективного? (I, стр. 569—570).

[...] Так называемые спекулятивные философы — это те фи­лософы, которые не свои понятия сообразуют с вещами, а, наобо­рот, скорее вещи с понятиями (II, стр. 519).

Я ненавижу for идеализм, который вырывает человека из природы; я не стыжусь моей зависимости от природы (II, стр. 530).

[ФИЛОСОФСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ]

Началом философии является не бог, не абсолют, не бытие в качестве предиката абсолюта или идеи, — нача­лом философии является конечное, определенное, реаль­ное (I, стр. 120).

Философия есть познание того, что есть. Высший за­кон, высшая задача философии заключается в том, чтобы помыслить вещи и сущности так, познать их такими, каковы они есть. [...]

Правдивость, простота, определенность — формальные признаки реальной философии. [...]

Пространство и время составляют формы бытия всего сущего. Только существование в пространстве и времени есть существование. Отрицание пространства и времени есть только отрицание их границ, а не их сущности. Вне­временное ощущение, вневременная воля, вневременная мысль, вневременное существо — все это фикции. У кого нет вообще времени, у того не может быть ни времени, ни порыва к воле, не может быть никакого порыва к мысли. [...]

Пространство и время — формы раскрытия реального, бесконечного (I, стр. 122—123).

Действительное отношение мышления к бытию тако­во: бытие — субъект, мышление — предикат. Мышление исходит из бытия, а не бытие из мышления (I, стр. 128).

Новая философия есть отрицание лак рационализма, так и мистицизма, как пантеизма, так и персонализма, как атеизма, так и теизма; она составляет единство всех этих противоположных истин, будучи абсолютно само­стоятельной и чистой истиной (I, стр. 130).

Философия должна вновь связаться с естествознанием, a естествознание — с философией. Эта взаимная потреб­ность, эта связь, коренящаяся во внутренней необходи­мости, будет продолжительнее, счастливее и плодотвор­нее по сравнению с мезальянсом между философией и теологией, существовавшим до сих пор (I, стр. 132).

Действительное в своей действительности или в ка­честве действительности есть действительное в виде чувственного объекта, есть чувственное. Истинность есть

to Же самое, что действительность, чувственность. Только чувственное существо есть истинное, действительное су­щество. Только благодаря чувствам предмет дается в ис­тинном смысле, а не посредством мышления для самого себя. Объект, данный вместе с мышлением или с ним тождественный, есть только мысль. [...]

Новая философия рассматривает и принимает во вни­мание бытие, каково оно для нас не только как мысля­щих, но и как действительно существующих; следова­тельно, для нее бытие есть объект бытия, объект его са­мого. Бытие как предмет бытия есть чувственное, созер­цаемое, ощущаемое бытие, бытие, которое можно любить. Ведь только бытие как предмет бытия есть бытие и за­служивает это название. Таким образом, бытие есть тайна созерцания, ощущения, любви. [...]

Таким образом, любовь есть подлинное онтологиче­ское доказательство наличности предмета вне нашей го­ловы; и нет другого доказательства бытия, кроме любви, ощущения вообще. Существует только то, наличие чего доставляет тебе радость, отсутствие чего доставляет тебе скорбь. Различие между объектом и субъектом, между бытием и небытием, есть радостное и в той же степени скорбное различие. [...]

Новая философия коренится в истинности любви, в истинности чувства. В любви, вообще в чувстве всякий человек признает истинность новой философии. Новая философия в отношении своих основ есть не что иное, как сущность чувства, возведенная до сознания; она только подтверждает в уме и при помощи ума то, что исповедуется сердцем каждого настоящего человека; она есть возведенное к уму сердце. Сердцу не нужны аб­страктные, метафизические или теологические объекты, ему нужны подлинные, чувственные объекты и суще­ства. [...]

И объективно, и субъективно любовь служит крите­рием бытия — критерием истинности и действительности. Где нет любви, там нет и истины. Только тот представ­ляет собой нечто, кто что-то любит. Быть ничем и ничего не любить — то же самое. Чем больше бытия в человеке, тем больше он любит, и наоборот. [...]

Исходной позицией прежней философии являлось сле­дующее положение: Я — абстрактное, только мыслящее существо; тело не имеет отношения к моей сущности;

что касается новой философии, то она исходит из поло­жения: Я — подлинное, чувственное существо; тело вхо­дит в мою сущность; тело в полноте своего состава и есть мое Я, составляет мою сущность (I, стр. 182—186).

Объектами чувств служат не только «внешние» пред­меты. Человек дан самому себе только чувственно. Он сам себе предмет в качестве чувственного объекта. Тождество субъекта и объекта лишь абстрактная мысль в самосознании, оно может стать истиной и действитель­ностью только в чувственном созерцании, которое чело­век получает от человека (I, стр. 189—190).

Пространство и время не простые формы явлений: они — коренные условия, разумные формы, законы как бытия, так и мышления (I, стр. 192).

Вещи должно мыслить не иначе чем какими они ока­зываются в действительности. Что расчленено в действи­тельности, то не должно также совпадать и в мысли. Если исключать из законов действительности мышление, идею, интеллектуальный мир неоплатоников, то это бу­дет привилегией теологического произвола. Законы дей­ствительности представляют собой также законы мышле­ния (I, стр. 194).

Действительное в своей действительности и полноте — предмет новой философии — составляет также предмет только для действительного и цельного существа. Поэтому познавательным принципом, субъектом новой философии является не Я, не абсолютный, то есть абстрактный, дух, — словом, не разум, взятый в абстрактном смысле, но действительное и цельное человеческое существо. Ре­альностью, субъектом разума является только человек. Мыслит человек, а не Я, не разум. [...] -

Прежняя философия утверждала: только разумное есть истинное и действительное; новая философия между тем говорит: только человеческое есть истинное и дейст­вительное; в самом деле, только человеческое может быть разумным; человек есть мера разума. [...]

Единство бытия и мышления истинно и имеет смысл лишь тогда, когда основанием, субъектом этого единства берется человек. Только реальное существо познает ре­альные вещи; где мышление не есть субъект для самого себя, но предикат действительного существа, только там мысль тоже не отделена от бытия. Поэтому единство бы­тия и мышления не формальное в том смысле, чтобы

мышлению в себе и для себя было свойственно бытие как нечто определенное. Это единство всецело опреде­ляется предметом, содержанием мышления. [...]

Мир открыт только для открытой головы, а только чувства и являются отверстиями головы. Что же касается изолированного, в себе замкнутого мышления, мышления без чувств, без человека, вне человека, то это абсолют­ный субъект, который для другого не может и не дол­жен быть объектом; именно потому, и несмотря на все напряжения, такой субъект никогда не найдет перехода к объекту, к бытию. Так же точно голова, отсеченная от туловища, не может перейти к овладению предметом, потому что у нее нет средств, нет хватательных орга­нов. [...]

Новая философия есть полное, абсолютное, беспреко­словное растворение теологии в антропологии, ибо в но­вой философии теология снимается не только в уме, как это было в прежней философии, но и в сердце, иначе говоря, растворяется в цельном, действительном челове­ческом существе. [...]

Человек отличается от животного вовсе не только одним мышлением. Скорее все его существо отлично от животного. Разумеется, тот, кто не мыслит, не есть чело­век, однако не потому, что причина лежит в мышлении, но потому, что мышление есть неизбежный результат и свойство человеческого существа. [...]

Новая философия превращает человека, включая и природу как базис человека, в единственный, универсаль­ный и высший предмет философии, превращая, следо­вательно, антропологию, в том числе и физиологию, в универсальную науку. [...]

Искусство, религия, философия или наука составляют проявление или раскрытие подлинной человеческой сущ­ности. Человек, совершенный, настоящий человек только тот, кто обладает эстетическим или художественным, ре­лигиозным или моральным, а также философским или научным смыслом. Вообще только тот человек, кто не лишен никаких существенных человеческих свойств. «Я— человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Это высказывание, если его взять в его всеобщем и высшем смысле, является лозунгом современного философа. [...] Истина не в мышлении и не в знании, как таковом. Истина — в полноте человеческой жизни и существа. [...]

Отдельный человек как нечто обособленное не заклю-, чает человеческой сущности в себе ни как в существе моральном, ни как в мыслящем. Человеческая сущность налицо только в общении, в единстве человека с челове­ком, в единстве, опирающемся лишь на реальность разли­чия между Я и Ты. [...]

Истинная диалектика не есть монолог одинокого мыслителя с самим собой, это диалог между Я и Ты. [...]

Величайшим и последним принципом философии яв­ляется поэтому единство человека с человеком. Все су­щественные отношения, принципы различных наук — это только различные виды и формы этого единства (I, стр. 198-204).

В психологии субъект и объект тождественны, в фи­зиологии различны; психологическим объектом служу я самому себе, а физиологическим— другому; ощущение, которое дает мне мой желудок при голоде или мой мозг во время мышления, служит объектом только мне само­му, но не может служить объектом физиологии и анато­мии; мой мозг или желудок никогда не бывает объектом созерцания для меня самого, а может стать таковым только для другого. Итак, правда, что источник познания у психологии иной, чем у физиологии, но разница касает­ся не предмета, как такового, а вида и способа познания: в одном случае оно непосредственное, тождественное с предметом, живое, в другом — опосредствованное, мерт­вое, историческое.

[...] Я различаю мышление от. мозгового акта и мыслю его самостоятельным. Но из того, что мышление для меня не мозговой акт, а акт, отличный и независимый от мозга, не следует, что и само по себе оно не мозговой акт. Нет! Напротив: что для меня, или субъективно, есть чисто духовный, нематериальный, нечувственный акт, то само по себе, или объективно, есть материальный, чув­ственный акт.

Тождество субъекта и объекта, которое мы только что обозначили как сущность психологии, в особенности при­менимо к мозговому акту и акту мысли. Мозговой акт есть высочайший акт, обосновывающий или обусловли­вающий наше Я, — акт, который поэтому не может вос­приниматься как различающийся от нас. В других орга­нических процессах, например в процессе усвоения пищи, за субъективной, тождественной со мной, мне самому

приписываемой деятельностью следует объективная, от­личная от меня деятельность организма; я беру пищу, обоняю, вкушаю, жую, проглатываю ее; но раз она про­глочена, она вне сферы моей деятельности, моего 'созна­ния и воли, принадлежит как бы другому миру. Напро­тив, в мозговом акте как высочайшем акте деятельность произвольная, субъективная, духовная и деятельность не­произвольная, объективная, материальная тождественны, неразличимы. Даже для нашего сознания мышление по-,стольку-же произвольная, поскольку и непроизвольная деятельность. Но именно потому, что в нем исчезает про­тивоположность между субъективной и объективной дея­тельностью, оно для нас абсолютно субъективно. Желу­док, который у меня то полон, то пуст, сердце, биение которого я слышу и чувствую, голову как объект внеш­них чувств — короче, свое тело я воспринимаю только при посредстве мозгового акта, мозговой же акт — только посредством его самого, поэтому он для меня, по крайней мере непосредственно, уже не нечто объективное, от меня отличное. Этой неощутимостью и непредметностью мозгового акта объясняется и психологическое идоло­поклонство древних народов и всех необразованных лю­дей, которые помещают «душу, дух» вместо мозгового акта в сердцебиение или в акт дыхания (I, стр. 212—214).

Я, на котором психолог обосновывает существование нематериальной души, поэтому есть всего меньше наше истинное, объективное существо; оно — только.мысленное существо, только копия, которую психолог, однако, при­нимает за оригинал, только толкование нашего существа, которое он, однако, вставляет в самый текст (I, стр. 218).

Противоположность между телом и душой даже логи­чески несостоятельна (I, стр. 220).

Истина не есть ни материализм, ни идеализм, ни фи­зиология, ни психология; истина только антропология, истина только точка зрения чувственности, созерцания, потому что только эта точка зрения дает мне целостность и индивидуальность. Мыслит и ощущает не душа — по­тому что душа есть только олицетворенная и гипостази­рованная, превращенная в особое существо функция, или явление мышления, ощущения и воли — и не мозг, пото­му что мозг есть физиологическая абстракция, орган, вырванный из целостности, из черепа, из лица, из тела вообще, фиксированный как нечто самостоятельное. Но

органом мысли Мозг служит Лишь в связи с Человеческой головой и телом. Внешнее предполагает внутреннее, но внутреннее осуществляется только в своем проявлении. Сущность жизни есть проявление жизни. Проявление же жизни мозга есть голова. [...] Во дворце мыслят иначе, чем в хижине, низкий потолок которой как бы давит на мозг. На вольном воздухе мы иные люди, чем в комнате; теснота сдавливает, простор расширяет сердце и голову. Где нет случая проявить талант, там нет и талантов; где нет простора для деятельности, там нет и стремления, по крайней мере истинного стремления, к деятельности. Пространство — основное условие жизни и духа (I, стр. 224).

Чувственность есть действительность. Конечно, плоды жизни зарождаются и растут внутри, но зрелы они лишь тогда, когда вышли наружу. Существо, которое не есть предмет чувств, — дитя в утробе матери; только осяза­тельное, видимое существо есть завершенное существо. Чувственность есть совершенство. [...] Рассудок, по край­ней мере отвлеченный, есть смерть, чувство — жизнь ве­щей; рассудок, как смерть, разлагает их на их элементы; но они остаются самими собой лишь до тех пор, пока их элементы входят в союз чувств.

Деление человека на тело и душу, на чувственное и нечувственное существо, есть только теоретическое раз­деление; на практике, в жизни мы его отрицаем. [...] Раз­личие тела и души есть не что иное, как метафизическое различие существования и существа, перенесенное в пси­хологию. Тело есть существование человека; отнять тело — значит отнять существование; кто уже не чув­ствен, тот уже не существует. Можешь ли ты отделить существо от существования? Конечно, в мыслях можешь, но не в действительности. Уничтожение моего существо­вания есть уничтожение меня самого, потому-то оно и болезненно. Боль, «ощущение» вообще есть не что иное, как громкий, очень понятный протест против различения и разделения тела и души, существования и существа, которое производит абстрактная мысль vox populi — vox dei (глас народа — глас божий), но populus (народ) в че­ловеке есть именно ощущение (I, стр. 227—229).

Человек отличается от животных только тем, что он — живая превосходная степень сенсуализма, всечув-ственнейшее и всечувствительнейшее существо в мире.

Чувства общи ему с животным, но только в нем чувствен­ное ощущение из относительной, низшим жизненным целям подчиненной сущности становится абсолютной сущностью, самоцелью, самонаслаждением. [...]

Если сущность человека чувственность, а не призрач­ный абстракт, «дух», то все философии, все религии, все учреждения, которые противоречат этому принципу, qe только в корне ошибочны, но и пагубны. Если вы хотите улучшить людей, то сделайте их счастливыми; если же вы хотите сделать их счастливыми, то ступайте к источ­никам всякого счастья, всех радостей — к чувствам. Отри­цание чувств есть источник всякой испорченности, злобы, всего болезненного в человеческой жизни, утверждение чувств — источник физического, нравственного и теорети­ческого здоровья. [...]

Человек обязан своим существованием только чув­ственности. Разум, дух творит книги, но не людей. [...]

Человек не может и не должен отрицать чувства; если же он отрицает их, противореча своей природе, то обязательно снова утверждает их, но теперь уже он не может утверждать их иначе как отрицательным, проти­воречащим самому себе, уродливым, фантастическим образом. Бесконечная сущность, которой человек прино­сит в религии в жертву свои чувства, есть не что иное, как сущность мира — как немирская, сущность чувствен­ности — как нечувственная сущность, как объект фанта­зии или же и рассудка (I, стр. 231—233).

Что такое «дух»? Как относится он к чувствам? Как род к видам. Чувство универсально и бесконечно, но только в своей области, в своем виде; дух, напротив, не отделить никакой определенной областью, он просто уни­версален; он — сочетание, единство чувств, совокупность всех реальностей, в то время как чувства — только сово­купности определенных исключительных реальностей. Поэтому дух не чувствен и сверхчувствен, поскольку воз­вышается над провинциализмом и ограниченностью чувств, сплавляет их провинциальный дух в общий дух; но вместе с тем он все же только сущность чувствен­ности, поскольку он не что иное, как просто общее един­ство чувств (I, стр. 235).

Разум есть заключение, но именно потому как по­сылки, так и выводы этого заключения имеют характер чувственной сущности; дело разума только посредничать

между ними, связывать, приставлять связку к сущности, а не создавать сущность. «Чувствами читаем мы книгу природы, но понимаем ее не чувствами». Совершенно верно, но рассудком мы не вкладываем в природу какой-либо смысл впервые; мы только переводим и истолковы­ваем книгу природы; слова, которые мы вычитываем в ней своими чувствами, не пустые произвольные знаки, а определенные, идущие к делу,- характерные выраже­ния. [...] Чувства говорят все, но, чтобы понять их изре­чения, необходимо связать их. Связно читать евангелия чувств — значит мыслить (I, стр. 238).

Моей первой мыслью был бог, второй — разум, третьей и последней — человек. Субъект божества — разум, а субъект разума — человек. [...]

«Как может человек возникнуть из природы, другими словами, как из материи может возникнуть дух?» Прежде всего ответь мне на следующий вопрос: как может мате­рия возникнуть из духа? Если ты не найдешь ответа на этот, во всяком случае разумный, вопрос, то ты поймешь, что только противоположный вопрос приведет тебя к цели. [...]

В чем же состоит мой «метод»? В том, чтобы посред­ством человека свести все сверхъестественное к природе, и посредством природы все сверхчеловеческое свести к человеку, но неизменно лишь опираясь на наглядные, исторические, эмпирические факты и примеры (I, стр. 265-267).

[...] Подобно тому как чувство без мышления не пред­ставляет собой чего-либо, так и мышление, разум не представляет собой чего-либо без чувства, ибо только чувство дает мне реальные, действительные предметы и существа.

Мышление, дух, разум по содержанию не говорят ни­чего другого, кроме того, что говорят чувства, они лишь говорят мне в связи то, что чувства говорят раздроблен­но, раздельно, — в связи, которая именно в силу этого и является и называется разумом. [...] Мы различаем и свя­зываем вещи посредством разума, но на основе признаков различения и соединения, данных нам посредством чувств; мы разделяем то, что разделила природа, связы­ваем то, что связала она, соподчиняем явления и вещи природы друг к другу в отношениях основания и след­ствия, причины и действия только потому, что и вещи

фактически, чувственно, предметно, действительно нахо­дятся точно в таком же отношении друг к другу.

Мышление разлагает, отыскивает и извлекает из яв­лений единое, одинаковое, общее; но для того чтобы най­ти его, оно должно сначала чувственно воспринять чув­ственные явления. [...] Лишенная мысли чувственность останавливается на отдельном явлении, объясняет его без размышлений, без критики, без исследования, без сравнения с другим явлением, объясняет непосредственно через себя самое; мыслящее же созерцание связывает различного рода чувственные факты, не имеющие как будто бы ничего общего друг с другом, в одно целое, во взаимосвязь, и человек мыслит только тогда, когда он поднимается до такого связывания чувственно восприня­того.

Но, поднимаясь на ступень мышления, человек отнюдь не достигает другого мира, царства духов, сверхземного мысленного мира; он остается на той же самой почве, на почве земли, и чувственности. Он лишь перемещает себя в сферу расширившегося, неограниченного, универсаль­ного чувственного созерцания (I, стр. 271—272).

Человек не есть цель природы — он есть это лишь в своем собственном человеческом ощущении, он есть высшее проявление ее жизненной силы, так же как плод не есть цель, а высшая, блестящая кульминационная точка, высшее жизненное стремление растения. [...] Если же жизнь и условия для жизни мыслить вместе, то обра­зование земли, воды, воздуха, температуры и образование животных и растений есть единый акт; следовательно, происхождение, например, воды столь же непонятно, как и происхождение водного животного, или, наоборот, про­исхождение жизни становится в столь же малой степени чудом, как происхождение условия к жизни, для объяс­нения которого уже мыслящие теисты XVIII в. считали ненужным применять гипотезу Deus ex machina³. Ко­нечно, жизнь не есть продукт химического процесса, не есть продукт вообще какой-нибудь отдельной силы при­роды или отдельного явления, к чему метафизический материалист сводит жизнь; жизнь есть результат всей природы (I, стр. 339—340).

«Если я, — говорится в «Системе природы» ⁴, [...] томи­мый мучительной жаждой, вижу источник, то в моей ли власти хотеть иль не хотеть удовлетворить столь силь-

ную потребность? Без сомнения, согласятся, что невоз­можно не хотеть ее удовлетворить, но скажут, что, если я узнаю в тот момент, когда я хочу уже напиться, что вода отравлена, я тем не менее удержусь от того, чтобы напиться, невзирая на свою жажду; скажут и выведут отсюда заключение, что я свободен. Но выведут непра­вильно, потому что, как жажда необходимо побуждала меня к тому, чтобы 'пить, пока я не узнал, что вода от­равлена, столь же необходимо теперь это знание побуж­дает меня не пить. Требование или желание (le desir) сохранить себя делает недействительным первоначальный толчок, который жажда дала моей воле; вторая побуди­тельная причина сильнее, чем первая; страх смерти необ­ходимо берет верх над мучительным ощущением жажды; жажда, конечно, может быть столь мучительной, что лег­комысленный человек, может быть, и рискнет выпить этой воды, невзирая на опасность, тем не менее и тогда как раз первоначальное побуждение или повод снова во­зобладает. Но будем ли мы пить воду или не будем, оба действия одинаковым образом необходимы; оба суть дей­ствия побудительной причины, имеющей величайшую силу или власть над нашей волей». Оба действия, конеч­но, необходимы, но так как в действительности вообще не существует абстрактной, то есть однообразной, без­различной и бессодержательной необходимости, то и здесь необходимость в обоих указанных случаях не одна и та же. Необходимость, побуждающая меня пить отравлен­ную воду, находится в противоречии с моей сущностью и волей; необходимость же, побуждающая меня не пить, находится в согласии с ними. Я люблю жизнь, люблю ее необходимо, а потому столь же необходимо боюсь, гнуша­юсь и ненавижу яд и все губительное и враждебное жизни вообще. «Система природы» права. Но эта необходимость есть необходимость искренняя, внутренняя, добровольная, желанная, тождественная с моим Я и постольку, или в этом смысле, свободная, в то время как необходимость необузданных желаний есть необходимость враждебная, ненавистная, нечеловеческая и. жалкая. Птица свободна в воздухе, рыба — в воде; каждое существо свободно там, где оно находится и действует в гармонии со своей сущ­ностью; так и человек. Но тот, кто из-за жажды пьет отравленную воду, тот поступает не в соответствии со своим характером, не в согласии с самим собой, ибо он

Дата добавления: 2014-11-09