Эпоха абсолютизма

Книга II Галантный век

Глава 1

Наиболее яркой чертой в духовной структуре эпохи абсолютизма было бесконечное презрение королевской власти ко всем недворянским элементам населения. Мещанин, рабочий, крестьянин были в глазах правящих классов не людьми даже, а просто существами, креатурами. Именно в эпоху абсолютизма сложилось убеждение, что только начиная с барона человек имеет право называться человеком.

На этом основании государь окружал себя только дворянами, был доступен только дворянам и только дворянство имело права.

Подобное презрение к черни было неотделимо от соответствовавшего ему прямо противоположного умонастроения, выливавшегося в своем крайнем выражении в чувство собственного богоподобия. Абсолютный государь становится в своих глазах, а также в глазах всего мира высшим земным существом, становится владыкой «божьей милостью». Власть его не от народа, и он ответственен только перед Богом. Такой типичный абсолютный государь, как Вюртембергский герцог Карл Евгений, имел своим девизом слова: «Государь – образ и подобие Божье. Он имеет право делать добро и зло, как ему заблагорассудится». Из такого воззрения само собой возникает убеждение, что единственный и высший закон для страны – его благо, его удовольствие. Этот принцип становится во всех странах общим мнением, получает всеобщее признание, возводится в догмат.

Когда монарх совершал прогулку по городу, то нередко целые улицы и бульвары оцеплялись, и только издали народ обретал высокое счастье лицезреть священную особу монарха. А тот, кто удостаивался его взгляда или милостивого обращения, постигал величайшее счастье, которое только может выпасть на долю смертного, и на всю жизнь чувствовал себя вознесенным высоко над своими согражданами.

Официальная любовница вызывала презрение разве только в сердце ее конкуренток. Раз ее красота и любовь заслужили королевское внимание, то она сама становилась «божьей милостью».

Почести, предписанные королем для официальной любовницы, оказываются ей с тем же благоговением, как и ему, – правда, только до тех пор, пока ей разрешено разделять его ложе. Как только чары другой признаны более обаятельными, звезда и счастье недавней фаворитки погружаются в ночь забвения.

Абсолютный монарх под гипнозом своего видимого всемогущества, очутившегося в его руках только благодаря противоположности интересов боровшихся общественных сил, в самом деле искренне верил, что все это так и быть должно. Он нисколько не сомневался, что в нем живет и действует само божество. Французские короли одним прикосновением руки лечат болезни и недуги, порой действительно исцеляя больных: чудо это творила вера.

Абсолютизм – грандиозная и единственная в своем роде обстановочная пьеса, и потому каждый, кто в ней участвует, обязан позировать и представительствовать.

^{Г. Сент‑Обен. Галантный аббат}

Вот почему во всех дворцах аристократии, а также в домах бюргерства все стены покрыты зеркалами. Везде и всюду зеркало – главный предмет обихода. Люди к тому же хотели быть зрителями собственной позы, хотели иметь возможность аплодировать себе, и потому все только и делали, что со всех сторон рассматривали себя. Даже наверху, под балдахином постели, помещалось зеркало – люди мечтали заснуть в той позе, в которой хотелось быть застигнутыми любопытным оком, иметь даже в момент полного самозабвения возможность принять более стильную позу. Даже проявление духа часто не более как своего рода сооружение зеркала. Письма, которые писались друзьям – а тогда все писали письма, – не более как зеркала.

Своего рода зеркалами были и многие тысячи мемуаров той эпохи. Они отражают историческую позу, в которой человек хочет дожить до потомства. Каждый, кто занимает положение, кто обладает умом, хочет создать особую позу и обессмертить ее. Вот почему эпоха абсолютизма была вместе с тем классическим веком литературы мемуаров, и богатства этой последней и поныне еще не изучены.

С обстановочной пьесой, с позой не вяжется интимность, так как стать предметом лицезрения – высшее желание всех. Интимность поэтому исключена из жизни, и все поведение становится единым официальным актом – вся жизнь от рождения и до смерти и даже в ее священнейшие моменты. Ибо и в сфере чувств царят поза и представительство. Каждый живет, таким образом, в миниатюре жизнью абсолютного государя. Дама совершает свой интимнейший туалет в присутствии друзей и посетителей не потому, что ей некогда и она поэтому на этот раз вынуждена игнорировать стыдливость, а потому, что она имеет внимательных зрителей и может принять самые деликатные позы. Кокетливая проститутка высоко поднимает на улице юбки и приводит в порядок подвязку не из страха ее потерять, а в уверенности, что она на минуту будет стоять в центре внимания. И эпоха выработала сотни разнообразных поводов и вариаций поз.

Мода века – тоже единственное в своем роде грандиозное средство позировать, принять в глазах публики совершенно индивидуальную позу; даже самые смелые приемы не пугают никого. И то же самое применимо ко всему моральному поведению. Мужчина способен на геройство, только когда на него смотрят. Говорят лишь тогда, когда можно рассчитывать быть услышанным, и именно для того, чтобы быть услышанным.

Где нет интимности, нет и тайны. И в самом деле, нет больше тайн ни в своей, ни в чужой жизни. Все трубят во все трубы о своих горестях и радостях. Нет больше ни интимных страданий, ни интимного счастья. Всякий был свидетелем чужой жизни, а до известной степени и участником в ней. Каждый спешит покаяться в своих грехах. Сокровеннейшие тайны сообщаются другу или подруге. Горе женщине, после смерти которой узнают, что у нее был тайный любовник, о существовании которого никто не догадывался.

Так как вся личная жизнь становится публичным актом, то характерная черта всего – поверхностность. Люди влияют друг на друга только внешностью и совершенно этим довольствуются. Все жаждут немедленного успеха, и ему приносится в жертву все. Никто не смотрит вглубь, чтобы иметь возможность угнаться за всем и все использовать. Отсюда неизбежное следствие – все обман и ложь. Непосредственность и искренность неудобны, так как их нельзя по желанию месить, как тесто, и придавать им разные формы.

Общая культура века всегда яснее всего отражается в воззрениях на половые отношения и в законах, регулирующих эти отношения. Именно это отражение и представляет главную тему нашего исследования.

Культура абсолютизма отразилась в области половой как галантность, как провозглашение женщины властительницей во всех областях, как ее безусловный культ. Век абсолютизма – классический век женщины. Она повелевает не только как тайная государыня, ее права царицы признаны официально перед лицом всего мира. Она открыто выставляет свой сан, как открыто пользуется связанными с ним привилегиями. В своей известной книге «Женщина в XVIII в.» братья Гонкуры прекрасно охарактеризовали этот золотой век женщины:

«В эпоху между 1700 и 1789 гг. женщина не только единственная в своем роде пружина, которая все приводит в движение. Она кажется силой высшего порядка, королевой в области мысли. Она – идея, поставленная на вершине общества, к которой обращены все взоры и устремлены все сердца. Она – идол, перед которым люди склоняют колена, икона, на которую молятся. На женщину обращены все иллюзии и молитвы, все мечты и экстазы религии. Женщина производит то, что обыкновенно производит религия: она заполняет умы и сердца. В эпоху, когда царили Людовик XV и Вольтер, в век безверия, она заменяет собою небо. Все спешат выразить ей свое умиление, вознести ее до небес. Творимое в честь нее идолопоклонство поднимает ее высоко над землей. Нет ни одного писателя, которого она не поработила бы, ни одного пера, которое не снабжало бы ее крыльями».

Эти слова Гонкуров о Франции применимы ко всем европейским странам. Так как экономическая и политическая ситуация была везде одна и та же, то одинакова была и культурная физиономия эпохи. Везде царила женщина, везде господствовали законы галантности. Различие здесь только в большей или меньшей утонченности форм. В других странах эти формы только грубее и неуклюжее – как это бывает всегда с копиями, – чем во Франции, где в силу вышеописанных благоприятных для проявления абсолютистской культуры предпосылок могли развиться и утонченнейшие формы галантности. В этом все различие.

Сущность галантности заключается в том, что женщина в качестве орудия наслаждения, как живое воплощение чувственности взошла на престол. Ей поклоняются, ей курят фимиам, как олицетворенному сладострастию. Перед ее умом и воображением, перед ее душой благоговеют лишь настолько, насколько они возвышают ее чувственные прелести и доставляемое ею чувственное наслаждение. Культ женщины и чувственности в указанной форме был также неизбежен, был таким же необходимым историческим последствием, как и само возникновение абсолютизма. Там, где ограниченный численно класс мог существовать за счет всего остального населения и беспрепятственно удовлетворять свои вожделения, он неизбежно становится паразитом. А у паразита одна только программа – физическое наслаждение. Один из остроумнейших эпикурейцев эпохи, аббат Галиани, писал: «Человек существует не для того, чтобы постигнуть истину, и не для того, чтобы быть жертвой обмана. Все это безразлично. Он существует исключительно, чтобы радоваться и страдать. Будем же наслаждаться и постараемся поменьше страдать». А желаннейшим наслаждением становится любовь. Так последняя должна была стать в век абсолютизма самоцелью.

Паразит хочет, однако, наслаждаться, не затрачивая предварительно или одновременно никакой умственной или душевной энергии. Поэтому страсть и борьба безусловно упраздняются. Удовлетворение чувственности – таков общий закон морали: нравственности противоречит только отказ. Женщина поэтому с самого начала готова уступить. Ее колебания – только средство увеличить наслаждение мужчины. Один из величайших мастеров по части галантности, граф Тилли, говорит в своих мемуарах: «Во Франции необходимо пустить в ход немало прилежания, ловкости, внешней искренности, игры и искусства, чтобы победить женщину, которую стоит победить. Приходится соблюдать формальности, из которых каждая одинаково важна и одинаково обязательна. Зато почти всегда есть возможность насладиться победой, если только нападающий не болван, а женщина, подвергшаяся нападению, не олицетворение добродетели».

Если дама колеблется, то только потому, что хочет увеличить удовольствие мужчины, добивающегося ее благосклонности. «Какое очарование связано с подобными сооружаемыми препятствиями! – восклицает граф Тилли. – Женщина не желает сразу сдаться. Она позирует в роли неприступной. Она должна говорить «нет», а ее поза внушает мужчине уверенность в успехе. Все грубое и опасное должно быть исключено из любви. Страстная ревность считается смешной. Если обнаруживается это чувство, оно вызывает только недоверчивое и неодобрительное покачивание головой. Соперники скрещивают шпаги, но они редко прокалывают сердце, обыкновенно оставляя на коже лишь царапину. Подобно шипам розы, любовь должна наносить лишь моментальную боль, а не подобно кинжалу в бешеной руке – опасные для жизни раны, еще менее убивать. Кровь только символ, а не удовлетворение мести. Не нужно бойни, достаточно одной капли, чтобы создался этот символ.

Желания обнаруживаются всегда элегантно и грациозно, а не бурно и разрушительно. Никто не позволит себе жеста циклопа. С руки никогда не снимается перчатка. Люди садятся за стол наслаждения как беззаботные жуиры, а за их стульями, в качестве прислужника, стоит радость.

Подобное представление о любви, лишенной всякого «животного элемента», предполагает, как свое полярное дополнение, систематическое воспитание женщины как лакомого кусочка для чувственного наслаждения. Все в общении с ней должно гарантировать сладострастие. Она постоянно должна находиться, так сказать, в состоянии сладострастного самозабвения – в салоне, в театре, в обществе, даже на улице, равно как и в укромном будуаре, в интимной беседе с другом или поклонником. Она должна утолять желания всех и каждого, кто с ней соприкасается. Каждая женщина должна принадлежать всем, должна обладать искусством увеличивать до бесконечности свою способность наслаждения, удвоить, удесятерить свою личность.

Всеми способами: речью, движениями, костюмом, шуткой, игрой, – всем своим психическим и духовным существом женщина обязана доказывать, что она постоянно и мастерски осуществляет эту свою единственную программу жизни. Поведение ее должно внушать мысль, что ее воображение всецело насыщено сладострастными представлениями, что ее мысль обращена лишь на один этот предмет, занята только его разнообразными возможностями. Во всяком случае, она должна принять такую позу. Ибо и любовь стала публичным актом, предметом выставки и разыгрывается на сцене перед тысячью зрителей. Поэтому эпоха особенно высоко ценит женщину, уже от природы настроенную чувственно, жаждущую все новых наслаждений и вечно мечтающую о праздниках любви.

Само собой понятно, что этим и обусловливалось все поведение мужчины, тогда как поведение женщины было лишь ответом на его поведение. Мужчина должен был уважать в женщине драгоценнейший сосуд сладострастия. И он так и поступал, превращал женщину в идола, в единственное божество. Обращение его с ней было равносильно постоянному боготворению ее, неизменному и самозабвенному культу в словах и делах.

Женщина обладает только достоинствами, она добродетельна и прекрасна, и притом прекрасна каждая. Подобно тому как каждая женщина до известной степени принадлежит каждому мужчине, так и мужчина обязан распространять свой культ на каждую женщину в отдельности. Каждой женщине, в частности, обязан он говорить и доказывать, что именно она то существо, которое заставляет его кровь течь быстрее, которая возбуждает его чувства и т. д. Каждая женщина должна себя чувствовать царицей. И эта цель кладет отпечаток на все его поведение, смягчает его голос, так как преданность и боготворение не мирятся с шумливостью. Искренность и откровенность во взаимных отношениях вытесняются вежливостью и, смотря по обстоятельствам, более или менее подчеркнутой лестью. Противоречие допускается только в том случае, если оно превращается в комплимент.

Мужчина устраняет с пути женщины каждое препятствие. Каждое ее желание становится для него приказанием, малейший ее каприз – законом. Женщине предоставлено первое место, ей уступают дорогу, дабы ей было удобно идти. Каждый считает для себя честью отказаться от собственных прав и выгод в пользу ее.

Только что описанное поведение мужчины должно, однако, – и это важно! – иметь эротическую нотку, которая и отличает галантный век от всех других эпох. По существу, галантность, рыцарское отношение более сильного к более слабому вечно и потому всегда налицо в отношениях полов, как вечно и их отличие друг от друга в смысле физической силы. В эпоху галантности это рыцарское отношение, однако, доведено до смешного, и притом исключительно в направлении эротическом. Мужчина относится к женщине по‑рыцарски не только как к существу более слабому, а как к драгоценному орудию желаннейшего наслаждения, в ней воплощенного.

В эпоху галантности, естественно, должна была коренным образом измениться и сущность чувственных проявлений. Из проявления силы, всегда, впрочем, самой природой ограниченной, чувственность превратилась в простую игру. Любовь стала галантностью, так как игру можно продолжать до бесконечности и каждый день ее можно разнообразить. Все формы взаимного ухаживания превращаются в игру и тем самым становятся более утонченными. Все духовное, душевное, артистическое – лишь средство возбуждения, средство выработать новые формы галантности, придумать новые откровения в этой области.

Все это неизбежно приводит к изменению моральных воззрений. «Мораль внесла в любовь все зло», – говорил Ретиф де ла Бретонн. А аббат Галиани издевался: «Если добродетель не делает нас счастливыми, то какого же черта она существует». И поэтому ее и отсылали к черту, равно как и верность, всегда скучную. Порок получает теперь общественную санкцию. Правда, он не провозглашен официально добродетелью, зато его идеализируют в интересах «наслаждения» – высшей жизненной цели. В ней он находит свое оправдание. Проститутка в глазах всех уже не публичная клоака, а опытнейшая жрица любви. Неверная жена или неверная любовница становится в глазах мужа или друга после каждой новой измены тем более пикантной. Удовольствие, доставляемое женщине ласками мужчины, усугубляется от мысли, что до нее бесчисленное множество других женщин уступало его желаниям, и т. д.

Таковы в общих чертах законы абсолютистской культуры и их специфическое отражение в половой области.

Здесь необходимо подчеркнуть один вывод. Этот вывод гласит: век господства женщины никогда не бывает веком истинного возвышения женщины, а напротив, ее глубочайшего унижения. Культ женщины, подобный тому, который господствовал в XVIII в., мог установиться вообще только при условии такого унижения. В самом деле! В эпоху абсолютизма мужчина и женщина стояли рядом не как равноправные личности, а ведь только в таком равноправии коренится истинное возвышение женщины. В XVIII в. она не имела никаких реальных и гарантированных прав. Напротив, политическое господство мужчины и его произвол по отношению к женщине были безграничны. Век, видевший в неверности женщины желаннейшую пикантность, способную только повысить половое наслаждение, предоставлял в то же время мужчине право подвергать жену на основании одного только подозрения в измене строжайшему наказанию, а именно пожизненному заключению в монастыре.

Так как мужчина имел полную возможность исполнять всякое свое желание, то он неизбежно стал рабом своих капризов. И незаметно общепризнанным законом сделался безумнейший парадокс. Мужчина провозгласил своего раба своим господином и служил ему как раб. Основной сущностью любви сделался мазохизм: такова в последнем счете половая мораль абсолютизма. После всего сказанного не требуется особого дара проникновения, чтобы понять основную черту эпохи и рассеять всякие сомнения на этот счет.

Развитие абсолютизма происходило в разных странах с неодинаковой быстротой, а господство его длилось в разных странах неодинаково долго. Причина этих явлений коренилась в неодинаково быстром темпе развития капитализма, который сначала предполагал наличность абсолютизма, а потом на известной ступени развития устранил его. В Германии и Австрии господство абсолютизма продолжалось в сущности до 1848 г., то есть держалось более двухсот лет, тогда как во Франции оно кончилось уже в 1789 г., просуществовав менее двухсот лет, а Англия уже в XVIII в. вступила на путь развития буржуазных отношений.

Из этих отличий, равно как из неодинаковой продолжительности существования в разных странах абсолютизма, следует (как и в эпоху Ренессанса), что не только в одно и то же время существовали различия между отдельными странами, как уже было указано, а также и то, что в каждой отдельной стране нетрудно констатировать крупные различия между восхождением, расцветом и упадком абсолютистской культуры. Так как наша цель – выяснить только основной закон эпохи, изобразить историю скорее в поперечном, чем в продольном разрезе, то мы можем спокойно удовольствоваться общим рассмотрением абсолютизма во всех странах.

Во всех европейских странах XVIII в. был веком господства женщины, имевшим, конечно, свой период как подготовки, так и завершения.

Глава 2

Дата добавления: 2014-11-25