Письмо о письмах

А теперь давайте прочитаем и разберем одно из писем самого святителя Григория Богослова, где речь уже пойдет не об искусстве слова вообще, а именно об эпистолярном жанре, до изучения которого мы, наконец, с Божьей помощью добрались. Письмо адресовано некоему Никовулу, ничем особенным, кроме этого письма, в истории не прославившемуся. А название его как раз имеет прямое отношение к теме сегодняшнего нашего урока: О том, как писать письма. В собрании творений святителя Григория это том второй: Письма, с. 426, письмо 19.

Из пишущих письма (ты и об этом меня спрашиваешь) одни пишут длиннее надлежащего, а другие слишком коротко; но и те и другие погрешают в мере, подобно стреляющим в цель, из которых одни не докидывают стрелы до цели, а другие перекидывают ее за цель, в обоих же случаях равно не попадают в цель, хотя ошибка происходит от противоположных причин.

Итак, еще одно важное учительное для нас слово – это мера. Мера, которая должна соблюдаться при написании письма. Как же определить ее?

Мерою для письма служит необходимость. Не надобно писать длинного письма, когда предметов не много; не надобно и сокращать его, когда предметов много.

Иногда мне говорят: «Зачем писать такие длинные письма?» А как не писать, если человеку часто важен не столько ответ на вопрос, сколько внимание к нему. Часто не сам ответ убеждает, но именно внимание, время, затраченное на написание письма, то тепло, какое в него вложено. Бывает и иначе, когда человек ждет краткого ответа по сути дела. А отвечающему хочется показать себя, свою осведомленность, начитанность. Письмо тогда получается длинным, а до существа заданного вопроса так добраться и не удается, и адресату становиться скучно и тоскливо от такой переписки. Поэтому одним из показателей соблюдения меры является, прежде всего, понимание вопроса и четкость содержательного ответа на него.

Можно сказать, что мера напрямую связана именно с пониманием сути. А способность постигать суть, как следует из предыдущего нашего разбора тропарей, зависит от глубины духовной жизни отвечающего на письмо. А как ее измерить? Бог весть. Конечно, надо все время памятовать о спасении души адресата и своей собственной, а для этого каяться, причащаться и, безусловно, молиться. Молитва и рассуждение помогут соблюсти меру. А как это конкретно получается, мы поговорим в следующий раз и будем учиться этому практически в течение всего учебного года, отвечая на письма, которые приходят к нам в храм и на радиостанцию «Радонеж». А пока завершим это рассуждение о мере чисто техническим советом Григория Богослова: Чтобы соблюсти меру, необходимо избегать несоразмерности в том и другом.

Следующий важный для нас совет святителя касается ясности: … а в рассуждении ясности известно то, что надобно, сколько можно, избегать слога книжного, а более приближаться к слогу разговорному. Здесь особенность именно эпистолярного жанра. В докладе «слог книжный», вообще говоря, допустим, хотя это и не очень хорошо. В статье слог книжный допустим, а вот письмо должно приближаться к слогу разговорному. Короче же сказать, то письмо совершенно и прекрасно, которое может угодить и неученому и ученому, – первому тем, что приспособлено к понятиям простонародным, а другому тем, что выше простонародного. Если ты письмо пишешь слишком сложно, то человек неученый тебя вообще воспринимать не будет. А если написал слишком по-простонародному, то человек ученый будет на тебя смотреть как бы свысока, ему будет казаться, что ты его учить не можешь. Таким образом, и здесь нужна своя мера: с одной стороны, близко к простонародному, а с другой – немного выше его. Потому что одинаково не занимательны – и разгаданная загадка, и письмо, требующее толкования. Если мы в лоб пишем, не загадывая никакой загадки, не пытаясь осторожно, может быть, даже иносказательно выразиться, а с размаху рубим, что думаем; безапелляционно выдаем прямым текстом свое мнение – то это не занимательно. Человек сразу будет сопротивляться такому давлению на него, такой «разгаданной загадке», такой неделикатности, бестактности. Но если мы напишем слишком сложно, со множеством всяких намеков, то это тоже не годится. Это еще поискать надо будет человека, который станет разгадывать ваши загадки. Т.е. и здесь тоже должна быть мера и в том, и в другом: с одной стороны, непрямое высказывание, а с другой стороны, не слишком запутанное, так, чтобы догадаться все-таки человек мог.

Если мера, касающаяся соразмерности писем, зависящей от глубины проникновения в суть явлений и глубины духовной жизни человека, соотносится с задачей «docere» и спасения души человека, то мера, касающаяся ясности, связана с привлекательностью письма, его способностью затронуть адресата, и, следовательно, соотносится с задачей «movere». Тому, кто имеет власть над своими грехами, Бог даст и другого человека увлечь своим тонко продуманным и в меру определительным словом. Ну а дальше, естественно, и святитель Григорий Богослов подводит нас к решению третьей задачи, а именно «delectare» – приятности, усладительности речи при написании писем.

Третья принадлежность писем – приятность. А сие соблюдем, если будем писать не вовсе сухо и жестко, не без украшений, не без искусства и, как говорится, не до чиста обстрижено, т.е. когда письмо не лишено мыслей, пословиц, изречений, также острот и замысловатых выражений; потому что всем этим сообщается речиусладительность. Вот вам, пожалуйста, набор средств, помогающих сделать речь усладительной, кстати, не только в письмах. Пословицы, изречения из Священного Писания, остроты и шутки, замысловатые выражения, в качестве которых могут использоваться стихи, цитаты из литературных произведений, строчки из песен, может быть, даже что-нибудь из студенческого фольклора или из приходского юмора: «Рыба, рыба, рыба-кит, он загадки говорит».

Однако же и сих прикрас, – продолжает святитель, – не должно употреблять до излишества. Без них письмо грубо, а при излишестве оных – надуто. Ими надобно пользоваться в такой же мере, в какой – красными нитями в тканях. Запомним этот образ. Он и в газетах прошлых лет часто использовался: Через все его выступление красной нитью проходила мысль... о... необходимости перестройки.... Да. Красные нити, вплетенные в рисунок ковра какого-нибудь таджикского, придают ему нарядность и, действительно, веселят, радуют, услаждают взор. Но если их много, то ковер становиться кричащим, вызывающим, в нем появляется что-то вульгарное, как в женщине в красном брючном костюме. Допускаем иносказания, но не в большом числе, и притом взятые не с позорных предметов. Действительно, очень осторожно надо обращаться с иносказаниями, чтобы за слишком яркими, запоминающимися образами не потерялось главное; чтобы образы, взятые с позорных предметов, не увлекли наше воображение, не запечатали наше сознание грязью и вожделениями мира сего.

А противоположения, соответственность речений и равномерность членов речи предоставляем софистам. Т.е. в письме совершенно ни к чему специально добиваться особого построения фраз, подчеркнутой изысканности в выражениях, употреблять сложные фигуры речи. Это может быть хорошо для публичных выступлений, для устной речи, и проповедник, во всяком случае, не согрешает, если будет их сознательно использовать. В письме же такое будет лишнее, т.к. это камерный жанр. А мы всю эту фигурность, все это сложное выстраивание речи специальным образом оставим софистам. Но дальше, смотрите, какое ценное для нас замечание: Если же где и употребим (такие специальные риторические фигуры, по-нашему говоря, технические приемы), то будем сие делать, как бы играя, но не выисканно. Как бы играя, легко, «не выискано», не искусственно. Мы не будем в письме специально подсчитывать, сколько глаголов мы употребили, сколько прилагательных, сколько наречий, и в каком порядке они выстроены. Мы должны все это знать, должны уметь пользоваться лексическими средствами, но знание сие должно быть внутри нас. А содержание письма должно выливаться, как бы играя, из самого сердца. Так же, как хороший художник, зная, как должно строить перспективу, зная, какое соотношение должно быть между деталями, тем не менее, не занимается в процессе творчества всеми этими измерениями, но пишет картину по вдохновению, как сердце подскажет. А потом, если измерить, то все окажется правильно соразмерено. Как в рублевской Троице, если начать измерять, то увидишь, что там все математически точно до миллиметрика вымерено. Но очевидно, что если бы преподобный Андрей занимался отмериванием деталей с помощью циркуля и линейки, то он бы не смог создать столь целостный и совершенный образ. Он создал его, потому что все каноны знал очень хорошо, они были сердцем его усвоены, а сердце молилось, и поэтому Господь Сам водил его рукой, располагая все детали мерой и числом и одновременно не давая ни на минуту забыть о всем полотне в целом.

А концом слова будет, что слышал я от одного краснослова об орле. Видите, самим письмом своим святитель Григорий тоже показывает, как надобно писать письма. Все письмо было полно наставлений, общих рекомендаций, т.е. давался ответ на вопросы по существу дела. А в конце письма он приводит что-то вроде притчи, которая украшает и его письмо. Когда птицы спорили о царской власти и другие явились в разных убранствах, тогда в орле всего прекраснее было то, что он и не думал быть красивым. То же самое должно всего более наблюдать в письмах, т.е. чтобы письмо не имело излишних украшений и всего более подходило к естественности. Видите, как интересно. Об услаждении, об особой заботе о приятности речи два раза сказал, а затем как бы снял эту мысль, ибо если ты специально будешь думать об этой красивости, то ничего у тебя не выйдет. Делай это, как бы играя, делай это легко, делай это свободно и оставляй свободу тому, кто будет читать твое письмо. Самое главное, чтобы всё в твоем послании было естественно.

Вот что о письмах посылаю тебе в письме! Может быть, взялся я не за свое дело, потому что занимаюсь важнейшим. Прочее дополнишь сам собственным своим трудолюбием, как человек понятливый, а также научат сему люди опытные в этом деле. Т.е. и всего сказанного недостаточно для написания писем, если мы сами не будем трудиться, если мы сами не будем искать опытности в этом деле. Все равно самое главное получаем мы из собственного опыта.

3. Письмо и проповедь: схематическое обобщение

Теперь, памятуя об условности всяких схем и таблиц, попробуем все то, что было сказано выше, свести в одну табличку, которая нам поможет еще раз повторить самое существенное, прояснит связи между затронутыми темами и облегчит запоминание пройденного материала. Поскольку в данный момент мы не письмо пишем, то можно позволить себе уподобиться софистам и обратить внимание на те соответствия и ту симметрию, какие естественным образом присутствовали во всем сказанном.

Душа человека, согласно святоотеческой традиции, проявляется в трех видах действий: мыслях, желаниях и чувствах. Источником каждого из этих действий являются, соответственно, ум, воля и сердце. Это мы зафиксируем с вами в первом столбце нашей таблички. Об этом устроении человеческой души хорошо знали античные риторы, и поэтому, готовясь к своим выступлениям, они ставили перед собой триединую задачу: «docere, movere, delectare». Запишем во второй столбец. Чтобы не запутаться, дадим здесь и наборы значений этих латинских глаголов.

Дальше. Господь наш Иисус Христос как Бог не имел нужды в каком-либо предварительном выделении задач своей проповеди, но мы можем видеть, как Его ведение о трисоставности человеческой души воплощалось в Его действиях и словах. И поэтому, внимательно вчитываясь в свидетельства евангелистов, мы можем отметить для себя, что Он учил Царствию Небесному, что целью Его проповеди было спасение душ тех, кто Его слушал, и наших тоже. Мы помним, что Он учил как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи, потому что действительно имел эту власть от Отца и Сам был безгрешен. Мы запомнили, наконец, из предыдущей лекции, что народ слушал Его с услаждением. И из всего этого можем заключить, что и в Его проповеди естественным образом реализовывалась триединая задача древних в ее облагороженном и возвышенном виде, являя нам полноту совершенства настолько, насколько мы способны ее воспринять нашим падшим человеческим разумением. Рискуя навлечь на себя нарекания за излишний схематизм и чрезмерное упрощение, все же зафиксируем это в третьем столбике нашей таблицы.

Сегодня мы с вами разобрали очень маленькие кусочки из Священного Предания Церкви, воплотившиеся в тропарях трем угодникам Божиим, трем святителям – Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоустому, и из этого попытались сделать выводы о том, каким должно быть слово истинного проповедника Христова. Получилось более пространно и, наверное, более спорно. Это изыскание менее авторитетно, в нем больше самодеятельности. Но все же и его результатам в еще более огрубленном виде отведем место в нашей схеме. Это четвертый столбец.

Наконец, в пятом столбце мы кратко сформулируем ту триединую задачу, какую поставил перед нами святитель Григорий, указав на необходимость соблюдения меры при написании писем: меры в объеме письма, меры в ясности изложения и меры в использовании украшений эпистолографии. О горизонтальных связях, т.е. о том, что получилось в каждой строчке таблицы, каждый пусть поразмыслит самостоятельно.

Итак, мы провели некоторое теоретическое исследование, касающееся целей и задач проповеди в рамках эпистолярного жанра, и сопоставили ее с устной проповедью. В следующей лекции мы поговорим об основных принципах написания писем, выработанных византийской эпистолографией к Х в., и о конкретном опыте переписки. Мы также постараемся показать, как именно описанные теоретические положения воплощаются в работе над письмами; как, двигаясь чуть ли не на ощупь, методом проб и ошибок, можно учиться соблюдению меры в этом деле в поисках царского пути, если только Бог даст.

Приложение № 1 к лекциям 4 (Ч.1), 1 (Ч. 2)
Таблица-схема: триединая задача,
стоящая перед оратором, проповедником, автором посланий

Душа человека	Триединая задача античных ораторов	Евангельские свидетельства о слове Христовом	Свидетельства из тропарей святителям о свойствах слова проповеднического	Триединая задача при написании писем по святителю Григорию Богослову
Ум (мысли)	Doc e re – учить, обучать, преподавать, объяснять	Учил Царствию Небесному; цель проповеди: спасение души	Слово учит постигать суть явлений; учит духовной глубине, ведет ко спасению души	Соблюдение меры в выборе объема письма в зависимости от сути вопросов и духовной глубины
Воля (желания)	Movere – приводить в движение, побуждать к подвигу, действовать, вызывать, волновать, потрясать, играть	Говорил со властию (власть имеет тот, кто сам научился Царствию Небесному, кто сам соблюдает заповеди)	Слово ведет за собой, как пастырская свирель, как золотые уста, в которых огонь; оно величественно и совершенно, оно изменяет и украшает человеческие обычаи	Соблюдение меры в ясности – между книжностью и разговорностью языка, между прямым высказыванием своей мысли и ее загадочностью, деликатностью, тактичностью
Сердце (чувства)	Delectare –услаждать, восхищать, радовать, веселить, доставлять удовольствие	Народ слушал Его с услаждением, т.к. это было слово истины, сокрытой в сердце каждого слушающего	Слово боголепно, т.е. достойно Бога; по форме оно красиво и изящно; по содержанию – несет душе мир, добро, милосердие, благость	Соблюдение меры в использовании украшений: цитат, пословиц, шуток и замысловатых выражений

ЛЕКЦИЯ 2.
Об особенностях эпистолярного жанра
(Л. И. Крюкова)

Выше, говоря об эпистолярном жанре, мы упустили одну важную вещь: не объяснили, откуда пошло такое название. Epistol e по-гречески – это и есть письмо. Отсюда жанр письма и получил название эпистолярного.

Теперь, прежде чем говорить собственно об особенностях написания писем, я очень кратко расскажу вам о принятой в исторической науке периодизации жанра письма. Это не столь важно для нашей практической работы, но может иметь значение хотя бы для того, чтобы вы лучше ориентировались в том, как этот жанр развивался. И когда вы будете изучать историю Церкви и историю Средних веков, вы этот материал в какой-то мере вспомните и он обогатит ваше общее знание.

Жанр письма возникает в византийской литературе именно как литературный жанр в результате взаимодействия двух традиций. Когда мы разбирали тропарь святителю Григорию, мы касались этого взаимодействия. Напомню эти слова: «Пастырская свирель богословия твоего риторов победи трубы, якоже глубины духа изыскавшу, и доброты вещания приложишася тебе. Это можно отнести и вообще к взаимодействию античной и ближневосточной литературных традиций, т. к. громогласные трубы риторов постепенно побеждаются пастырскими свирелями восточных богословов, продолжающих традиции апостольских посланий. Но, побеждая, ближневосточная традиция впитывает в себя все самое лучшее, самое ценное из античности.

Процесс развития жанра заключался в изменении соотношения информационной стороны письма и художественных приемов эпистолографии.

IV–V вв. – ранневизантийский период истории жанра[55]. А если помните, три святителя, о которых мы говорили в прошлый раз, жили в IV веке. Для содержания писем в это время характерна большая значимость тематики, для формы – тесная связь с античными традициями. Содержание, суть излагаемого – на первом месте, а следование античной традиции заставляет добиваться совершенства формы при достаточно заметной лаконичности посланий. Пример такого послания как раз и был в центре нашего с вами внимания на прошлом занятии.

VI–IX вв. – переход от ранневизантийского к средневизантийскому периоду. Причем для VI–VII вв. характерно то, что письма этого времени представляют собой скорее философские трактаты, а в VII–IX вв. происходит оживление эпистолярного жанра в связи с иконоборчеством. Обрядовая сторона касается всех, никто не остается равнодушным, письма по этому поводу получают большое значение, широко распространяются, публикуются и сохраняются; поэтому и до нашего времени дошло много писем той поры.

X–XIV вв. – средневизантийский период.

Происходит существенная творческая переработка античного наследия, особенно в частностях. Форма начинает превалировать над содержанием. Усложняется придворный церемониал, благодаря чему усиливается увлечение панегириками императорам и их приближенным. В результате чего письма становятся менее содержательными с событийной точки зрения, более абстрактными и обобщенными. В них преобладают идеи неопределенности временного и земного пространства, что достигается:

– посредством стандартных штампов образной системы (клише);

– нарочитым использованием редких географических названий;

– употреблением обобщенных названий народов вместо конкретных.

Впрочем, сохраняются и чисто деловые письма.

Именно в X в. формируются основные принципы составления писем, выработанные византийской словесностью, о которых мы поговорим подробнее ниже.

XIV–XV вв. – последний период византийской эпистолографии.

Вследствие исторических событий (наступления турок) и идеологических причин (расширения контактов с Западом) письма получают большое политико-философское содержание, и лучшие античные традиции возрождаются теперь на этой новой основе.

Дата добавления: 2014-11-25