Тема 1. Философия и мировоззрение. Множественность пониманий философии. Часть 1 3 страница

8. Как следует понимать утверждение Хайдеггера: «философия в отличие от наук не соотносится с сущим позитивно»?

9. «Мы способны схватывать сущее как таковое, как сущее, только если мы понимаем нечто такое, как бытие». Как Хайдеггер поясняет этот тезис?

10. Что составляет, по Хайдеггеру, подлинную и единственную тему философии?

11. Почему философия не может и не должна «формировать мировоззрение»? Почему выражение «мировоззренческой философии» является бессмысленным?

12. В чём отличие философии от нефилософских (позитивных) наук?

13. В чём Хайдеггер усматривает «настоятельнейшую задачу философии»?

14. Что такое «онтологическая дифференциация»? Какое значение имеет эта дифференциация для философии?

15. «Мы преодолеваем, превосходим сущее, чтобы прийти к бытию». Как можно проинтерпретировать этот тезис Хайдеггера?

16. Что понимает Хайдеггер под «способом-быть»?

17. С чем связывает Хайдеггер специфику метода онтологии?

18. Что понимает Хайдеггер под «онтическим фундаментом» онтологии? Что является онтическим фундаментом онтологии?

19. Какое значение вкладывает Хайдеггер в понятие априорного познания?

20. Почему «методическое различие между… математикой и классической филологией не так велико, как разли­чие между математикой и философией»?

21. Какие три компонента феноменологического мето­да выделяет Хайдеггер. Как связаны эти компоненты между собой?

Рассел Б. Ценность философии [14]

Подойдя к концу нашего краткого и очень неполного обзора проблем философии, хорошо было бы в заключение выяснить, в чем ценность философии и почему она должна изучаться. Рассмотреть этот вопрос тем более необходимо, что многие люди под влиянием науки или практической деятельности склонны сомневаться, является ли философия чем-то лучшим, нежели невинной, но бесполезной тратой времени, рассмотрением пустяковых различий и спорами по вопросам, относительно которых знание невозможно.

Этот взгляд на философию является результатом отчасти неправильного представления о целях в жизни, а отчасти и неправильного представления о тех благах, которых философия стремится достигнуть. Физика, благодаря ряду открытий, полезна огромному числу людей, совершенно не знающих ее; и поэтому изучение физики оправдывается не только тем, что она дает изучающему, но главным образом тем, что она дает человечеству в целом. Этого нельзя сказать про философию. Если изучение философии и имеет какое-нибудь значение для тех, кто ее не изучает, то лить косвенное, через то влияние, которое она оказывает на жизнь изучающих ее. И потому именно в этом влиянии мы должны прежде всего искать ценность философии.

Но, если мы не хотим, чтобы наша попытка определить ценность философии окончилась неудачей, мы должны прежде всего освободиться от предрассудков тех, кого неправильно называют “практическими” людьми. “Практический” человек в часто употребляемом смысле этого слова — это человек, признающий только материальные нужды, человек, понимающий, что необходима пища для тела, но забывающий о необходимости для человека духовной пищи. Если бы всем людям жилось хорошо, если бы бедность и болезни были низведены до самых малых размеров, то все же оставалось бы еще многое, что нужно было бы сделать, дабы создать ценное общество; но и при существующих условиях блага для духа, по крайней мере, так же важны, как и блага для тела. Только среди духовных благ можно найти ценность философии; и только тех, которые не безразличны к этим благам, можно убедить, что изучение философии — не простая трата времени.

Философия, подобно всем другим наукам, стремится прежде всего к знанию. Это — знание, которое дает единство и систему совокупности наук, знание, являющееся результатом критического рассмотрения основ наших убеждений, предрассудков и мнений. Но нельзя утверждать, что философия успешно справилась со своей задачей, дав определенные ответы на свои вопросы. Если вы спросите математика, минералога, историка или какого-нибудь иного ученого, совокупность каких определенных истин была установлена его наукой, то ответ будет длиться столько времени, сколько вы захотите его слушать. Но если вы зададите этот же вопрос философу, то он должен будет сознаться, если он искренен, что его наука не достигла таких позитивных результатов, как другие науки. Конечно, отчасти это объясняется тем обстоятельством, что, лишь только становится возможным определенное знание, касающееся какого бы то ни было вопроса, такое знание перестает называться философией и становится отдельной наукой. Целостное изучение неба, принадлежащее теперь астрономии, входило когда-то в философию; великое произведение Ньютона носило название: “Математические начала натуральной философии”. Равным образом изучение человеческого сознания, которое до самого последнего времени составляло часть философии, отделилось теперь от нее и сделалось предметом психологии. Таким образом, в значительной своей части неопределенность философии является более кажущейся, чем действительной: те вопросы, на которые мы можем дать определенные ответы, включены в отдельные науки, и лишь те, на которые еще нельзя дать точного ответа, составляют тот остаток, который называется философией.

Однако это лишь отчасти объясняет неопределенность философии. Есть много вопросов — и среди них представляющие глубочайший интерес для нашей духовной жизни, — которые, насколько нам известно, останутся неразрешимыми для человеческого разума, если его мощь не изменится коренным образом. Есть ли во вселенной какое-либо единство плана или цель или же она представляет собой просто случайное скопление атомов? Является ли сознание постоянной составляющей вселенной, позволяющей надеяться на беспредельный рост мудрости, или же это просто преходящая случайность на крошечной планете, на которой в конце концов жизнь сделается невозможной? Имеет ли добро и зло какое-нибудь значение для мира, или они важны только для человека? Такие вопросы ставятся философией, и на них различные философы дают разные ответы. По-видимому, независимо от того, поддаются ли проверке ответы на эти вопросы или нет, ответы, даваемые философией, не являются доказательно истинными. Тем не менее, как ни мала надежда получить ответы, дело философии продолжать рассмотрение таких вопросов, выяснять их значение, исследовать все подходы к ним и поддерживать спекулятивный интерес ко вселенной, который может быть подавлен нашим стремлением к определенно установленному знанию.

Конечно, многие философы считали, что философия может дать определенные истинные ответы на эти фундаментальные вопросы. Они предполагали, что истинность самых важных религиозных убеждений может быть строго доказана. Чтобы оценить эти попытки, необходимо обозреть человеческое знание и составить мнение о его методах и границах. Но по этому вопросу было бы неразумно высказаться догматически; и если рассуждения предыдущих глав не сбили нас с пути, то мы вынуждены отказаться от надежды найти философские доказательства религиозных убеждений. Мы не можем, следовательно, видеть ценность философии в каких бы то ни было определенных ответах на такие вопросы. Таким образом, лишний раз выясняется, что ценность философии не зависит от предполагаемой совокупности определенного установленного знания, которое усваивается теми, кто ее изучает.

Ценность философии в действительности во многом необходимо искать в самой ее недостоверности. Человек, не обладающий философским складом ума, проходит сквозь жизнь, скованный предрассудками, проистекающими из здравого смысла, привычными взглядами своего века, своего народа и убеждениями, выросшими в его сознании без участия или согласия осмотрительного разума. Для такого человека мир представляется определенным, конечным, очевидным, обычные объекты не вызывают никаких вопросов, а необычные возможности презрительно отбрасываются. И наоборот, как только мы начинаем философствовать, мы сейчас же обнаруживаем, что даже самые обычные вещи порождают проблемы, на которые можно дать очень неполные ответы. Философия, хотя она не может сказать уверенно, в чем истинный ответ на поднятые ею сомнения, способна предложить ряд возможных ответов, расширяющих нашу мысль и освобождающих ее от тирании обычая. Таким образом, уменьшая наше чувство уверенности относительно того, чем вещи являются, философия значительно увеличивает наши знания относительно того, чем они могут быть: она устраняет слишком притязательный догматизм тех, кто никогда не странствовал в царстве освобождающего сомнения, и оживляет наше чувство удивления, показывая обычные вещи в необычном свете.

Но кроме ее полезности в выявлении неожиданных возможностей ценность философии — быть может, даже ее главная ценность — состоит в величии тех объектов, о которых она размышляет, и в освобождении от узких и личных целей, являющемся следствием такого размышления. Жизнь человека, живущего инстинктивно, ограничена кругом его личных интересов: в этот круг могут входить его семья и друзья, но весь внешний мир входит лишь постольку, поскольку он помогает или препятствует тому, что входит в круг его инстинктивных желаний. В такой жизни есть нечто лихорадочное и ограниченное, и по сравнению с ней философская жизнь спокойна и свободна. Частный мир инстинктивных интересов узок и находится посредине великого и могучего мира, который рано или поздно должен разрушить наш частный мир. И если мы не можем так расширить наши интересы, чтобы включить в них весь внешний мир, то мы находимся в положении гарнизона осаждаемой крепости, зная, что враг не даст нам уйти и что капитуляция неизбежна. В такой жизни нет мира, но есть постоянная борьба между настойчивостью желаний и бессилием воли. Так или иначе мы обязаны, если хотим, чтобы наша жизнь была значительной и свободной, вырваться из этой тюрьмы и этой борьбы.

Один из путей освобождения — это философское размышление. Философское размышление в своих самых широких границах не делит мир на два враждебных лагеря, на друзей и врагов, на полезное и вредное, на хорошее и плохое, оно смотрит на мир бесстрастно. Чистое философское размышление не стремится доказать, что вселенная по своей природе родственна человеку. Всякое приобретение знания есть развитие нашего ”Я”, но это развитие достигается лучше всего, когда к нему непосредственно не стремятся. Оно обретается, когда действует лишь стремление к познанию; при этом исследование не хочет заранее предписывать своим объектам определенные свойства, но приспосабливает ”Я” к тем свойствам объектов, которые оно находит. И мы не достигнем этого развития ”Я”, если, отправляясь от реального ”Я”, попытаемся показать, что мир так подобен этому ”Я”, что его познание возможно без признания того, что кажется ему чуждым. Стремление к такому доказательству является формой самоутверждения, и, как всякое самоутверждение, оно препятствует тому росту "Я”, которого оно желает и на которое, как это знает ”Я”, оно способно. Самоутверждение в философской спекуляции, как и в других областях, рассматривает мир как способ достижения собственных целей; и, таким образом, оно принижает мир перед ”Я”, и ”Я” устанавливает пределы величию его благ. В размышлении, наоборот, мы начинаем с ”не-Я”, и через его величие ”Я” расширяет свои границы; через бесконечность вселенной разум, созерцающий ее, становится участником бесконечности.

Поэтому те философии, которые уподобляли вселенную человеку, не лелеяли величие духа. Знание есть форма союза ”Я” и ”не-Я”, и, как всякий союз, он ослабляется суверенитетом, следовательно, любой попыткой навязать миру то, что мы находим в нас самих. Существует широко распространенное философское воззрение, что человек — мера всех вещей, что истина — это человеческое создание, что пространство, время и мир универсалий — свойства мышления, что если что-либо и есть не созданное разумом, то это непознаваемо и не имеет для нас значения. Это воззрение, если наши предыдущие рассуждения правильны, неверно; но, кроме того, что оно неверно, оно лишает философское размышление всего того, что придает ему ценность, так как оно ограничивает размышление одним лишь ”Я”. То, что это воззрение называет знанием, — это не союз с ”не-Я”, но ряд предрассудков, обычаев и стремлений, составляющих непроходимую завесу между нами и миром вне нас. Человек, удовлетворяющийся такой теорией познания, подобен человеку, никогда не покидающему свой домашний очаг из боязни, что за его пределами его слово не будет законом.

Истинное философское размышление, в противоположность этому, находит удовлетворение в каждом развитии ”не-Я", во всем, возвеличивающем созерцаемые предметы, а следовательно, и созерцающего субъекта. Все личное или частное в размышлении, все зависящее от привычки, эгоистического интереса или желания, искажает объект размышления и, следовательно, ослабляет союз, который ищет интеллект. Создавая барьер между субъектом и объектом, такие личные и частные вещи создают для интеллекта тюрьму. Свободный интеллект будет видеть так же, как мог бы видеть Бог, — без "здесь и теперь", без надежд и страхов, без пут привычных взглядов и традиционных предрассудков, спокойно, бесстрастно, и руководствоваться одним и исключительным стремлением к познанию — познанию безличному, чисто размышляющему, которое только доступно человеку. И поэтому свободный интеллект больше ценит абстрактное и универсальное знание, в которое не входят случайности частной истории, чем знание, доставляемое чувствами и по необходимости зависящее от исключительной и личной точки зрения и от нашего тела, органы чувств которого искажают то, что воспринимают.

Сознание, привыкшее к свободе и беспристрастию философского размышления, сохранит кое-что из этой свободы и беспристрастия и в мире поступков и эмоций. Оно будет смотреть без упрямства на свои цели и желания, как на части целого, как на бесконечно малые фрагменты мира, значительнейшая часть которого не затрагивается человеческими поступками. Беспристрастие в созерцании, являющееся чистым стремлением к истине, есть то же самое качество разума, которое в отношении поступков носит название справедливости, а в сфере эмоций является универсальным чувством любви, которое проявляется ко всему, а не только к тому, что признается полезным или восхитительным. Таким образом, размышление расширяет не только сферу нашей мысли, но также и сферу наших поступков и чувств: оно делает нас гражданами мира, а не только гражданами одного укрепленного города, воюющего со всеми другими. В этом вселенском гражданстве заключается истинная свобода человека и его освобождение от рабства узких надежд и страхов.

Подведем теперь итог всему тому, что мы сказали о ценности философии. Философию надо изучать не ради каких-либо определенных ответов на поставленные ею вопросы, ибо, как правило, ни об одном определенном ответе нельзя сказать, что он истинен, но скорее ради самих этих вопросов, ибо они расширяют наше представление о том, что возможно, обогащают наше интеллектуальное воображение и уменьшают догматическую уверенность, закрывающую разуму дорогу к размышлению; но прежде всего философию надо изучать потому, что через величие мира, о котором философия размышляет, разум также становится великим и способным к тому союзу со вселенной, который является высшим благом.

Вопросы:

1. Какого рода знание даёт философия, согласно Расселу?

2. С чем связана специфика философского знания по сравнению со знанием научным?

3. Почему ценность философии «не зависит от предполагаемой совокупности определенного установленного знания, которое усваивается теми, кто ее изучает»?

4. Как можно истолковать слова Рассела: «ценность философии во многом необходимо искать в самой ее недостоверности»?

5. В чем проявляется, по Расселу, антидогматическая направленность философии?

6. Как можно истолковать слова Рассела: «Знание есть форма союза “Я” и “не-Я”»?

7. На чём основывается критика Расселом известного представления, согласно которому человек есть мера всех вещей?

8. Почему «свободный интеллект больше ценит абстрактное и универсальное знание, в которое не входят случайности частной истории»?

9. В каком смысле и почему философия делает нас «гражданами мира»?

Дата добавления: 2014-11-20