Э. МакКормак. Когнитивная теория метафоры. 11 страница

Помимо роли «моста» между вербальным и квазивизуальным, «видеть как» выполняет и другую связующую функцию: как мы помним, семантическая теория метафоры делает акцент на напряжении между некоторыми термами высказывания, которое поддерживается противоречием на уровне буквального значения. Лишь в банальной, и тем самым стертой, метафоре это напряжение исчезает (имеется в виду напряжение, вызываемое несоответствием нашим знаниям о мире, а, возможно, также несоответствием каким-то мифологическим структурам — если принять точку зрения Кассирера, что миф представляет собой уровень сознания, предшествующий тому, на котором появляются знания о мире). Что касается метафоры, то именно это напряжение и составляет ее суть. Когда поэт Дж. Хопкинс говорит о «холмах сознания» (О! The mind, mind has mountains), читатель все равно знает, что ум не имеет гор; буквальное «не есть» всегда сопровождает метафорическое «есть». Между тем теория слияния смысла и чувства (ощущения), взятая без изменений, предложенных Хестером, по-видимому, не согласуется с идеей напряжения между метафорическим и буквальным смыслом. В пересмотренном же виде, включающем понятие «видеть как», эта теория прекрасно согласуется как с теорией взаимодействия, так и с теорией напряжения. Выражение «видеть Y в X» предполагает, что X не является Y; «видеть во времени нищего» означает, в частности, что время не есть нищий; т. е. границы смысла нарушаются, но не отменяются вовсе. По удачному выражению О. Барфилда, приводимому Хестером [13, р. 27], метафора — это «намеренное соединение непохожего талантливым мастером» [3, р. 81]. Хестер тем самым имеет все основания говорить, что «видеть как» позволяет примирить между собой теорию напряжения и теорию слияния. Я со своей стороны могу добавить, что слияние смысла и образа, характерное для «иконизированного смысла (sens iconisé)», представляет собой необходимое дополнение к теории взаимодействия.

Итак, как можно было убедиться, метафорический смысл — это не сама загадка (семантическая коллизия), а ее решение, т. е. установление новой семантической правильности. С этой точки зрения понятие взаимодействия охватывает только диа-

фору; что касается эпифоры в чистом виде, то это нечто иное. Ибо она не может обойтись без слияния и интуитивного перехода; ее секрет заключается, по-видимому, в иконической природе этого интуитивного перехода. Метафорический смысл как таковой выращивается в толще образов, высвобождаемых поэтическим текстом.

Это значит, что «видеть как» является невербальным посредником между аспектами метафорического высказывания. Признавая это, семантика соблюдает свои границы, — что в свою очередь означает, что ее дело сделано. [,..]

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ П. Валери в одной из своих статей упоминает «эти намеренные ошибки» — т. е. фигуры речи (цит. по [11, p. 8]). А. Анри приводит поразительное по своей точности замечание поэта Реверди: «Образ — это чистое порождение духа. Он возникает не из сравнения, а из сближения двух далеких вещей. И чем дальше отношения между ними, тем сильнее образ — тем больше его эмоциональный заряд и его поэтическая сила [11, р. 54]. Ср. также слова Клоделя: «Метафора, как и рассуждение, собирая воедино, преодолевает большее расстояние» [11, р. 69].

² Способность метафоры сокращать «расстояние» между логическими родами отмечается Аристотелем и в других контекстах; так, сближая метафору с загадкой, он пишет: «...Из хорошо составленных загадок можно заимствовать прекрасные метафоры; метафоры заключают в себе загадку, так как ясно, что [загадки] — хорошо составленные метафоры» («Риторика», III, 1405b, 4 — 5); Аристотель также сближает метафору и антитезу, подчеркивая, что противоположности, «если они стоят рядом», легко доступны пониманию (см. там же, III, 1410b, 35; 1411b, 2).

³ Теория субституции вообще не знает этого механизма, так как она ограничивается чисто формальным восстановлением отсутствующего компонента (так, по мнению Хенле, при анализе строки из стихотворения Китса, где говорится о душе, «окутанной» грустью, должно быть восстановлено слово «плащ»). Но внутренняя динамика метафоры in absentia может быть выявлена при помощи метафоры in praesentia только в том случае, если восстановление недостающего компонента мотивируется взаимодействием между всеми элементами высказывания.

⁴ Г. Эно видит в метафоре «интуитивное нахождение прямого пути к установлению конкретного тождества» (цит. по [11, р. 55 — 57]). Ниже мы отчасти воспользуемся этой мыслью и будем считать основным значением слова «образ» именно этот интуитивно осуществленный перенос. А. Анри так заключает изложение интуитивистской традиции: «Выросшая из чувственной реакции, метафора — это рождающаяся новая интуиция, которая вытекает из воображения и впадает в него. Счастливое созерцание чувственного образа создает плодотворную для нового синтеза почву, на которой осуществляется взаимодействие факторов» [11, р. 59].

⁵ О тождественном и сходном ср. в «Метафизике» Аристотеля, Δ, гл. IX; «Сходным называется то, что испытывает совершенно одно и то же, а также то, что испытывает больше одинаковое, чем разное, равно и то, что имеет одинаковое качество. И то, что имеет большинство или важнейшие противоположные свойства другого, допускающие изменение, также сходно с этим другим» (1018а, 15 — 18). Второе значение слова сходный кажется особенно приложимым к метафоре.

⁶ Так, Г. Херршбергер считает, что метафора «означает уподобление

вещей, вообще говоря, непохожих» [12, р. 434]. «Напряжение» возникает за счет того, что при восприятии метафоры необходимо осознавать одновременно как сходство, так и несходство между несколькими предметами. «Увидев сходство между предметами, вовлеченными в метафору, человек в своем стремлении к эстетическому переживанию делает усилие, чтобы найти как можно больше явных различий между ними» (там же). Примирение противоборствующих сторон и сохранение напряжения между ними равно необходимы для поэтического опыта. В том же духе высказывается Д. Берггрен, говоря, что метафора есть «необходимый для поэзии механизм, позволяющий соединять вместе различные явления, нисколько не жертвуя при этом их различиями» [5, с. 237].

⁷ В этом вопросе я полностью присоединяюсь к точке зрения М. Ле Герна [16, с. 52 — 65]: сравнение-подобие основано на логическом понятии аналогии; т.е. это скрытое умозаключение; собственно метафора основана на чисто семантическом понятии аналогии: это прямой перенос, приписывание необычного признака, которое выражено в метафоре in praesentia. Единственная оговорка, которую я считаю нужным здесь сделать, касается употребления термина «аналогия» в столь различных смыслах. Я предпочитаю слово сходство — существительное, производное от сходное. Слово аналогия я предлагаю сохранить для аристотелевской аналогии, т. е. отношения пропорциональности, предполагающего четыре члена (на этом основании строится метафора по аналогии, т. е. перекрестный перенос между вторым и четвертым членами пропорции), а также для понятия средневековой метафизики analogia entis*.

⁸ Ср. мысль М. Ле Герна о том, что «ассоциированный образ» — это несвободная, «вынужденная» коннотация [16, с. 21].

⁹ Ср. разграничение между логическим сравнением и семантической аналогией, проводимое М. Ле Герном.

ЛИТЕРАТУРА

[1] А1driсh V. С. Pictoral Meaning, Picture-Thinking and Wittgenstein's Theory of Aspect. — "Mind", 67, January 1958.

[2] A1driсh V. C. Image-Mongering and Image-Management. — "Philosophy and Phenomenological Research", 23, September 1962.

[3] Вarfie1d O. Poetic Diction: A Study on Meaning. New York, McGraw Hill, 1928 (1964²).

[4] Вeards1eу М. Aesthetics. New York — Harcourt — Brace and World, 1958.

[5]Berggren D. The Use and Abuse of Metaphor. — "The Review of Metephysics", Уо1. 16, N 2, 3, dec. 1962 — march 1963.

[6] Black M. Models and Metaphors. Ithaca, Cornell Univ. Press, 1962 (фрагмент см. в наст. сборнике).

[7] Frуе N. Anatomy of Criticism. Princeton Univ. Press, 1957.

[8] Gadamer H. G. Wahrheit und Methode. Tubingen, J.C.B. Mohr, 1960 (русск. перевод: Гадамер Г. Г. Истина и метод. М., «Прогресс», 1989).

[9] Goodman N. Languages of Art, an Approach to a Theory of Symbols. Indianapolis, The Bobbs-Merill Co, 1968

[10] Hen1e P. Metaphor. — In: "Language, Thought and Culture", P. Henle (ed.). Ann Arbor, Univ. of Michigan Press, 1958.

[11] Henry A. Metonymie et Metaphore. Paris, Klincksieck, 1971.

[12] Herrschberger H. The Structure of Metaphor. — "Kenyon Review", 1943.

* Отношение между вечным бытием Бога и преходящим бытием всего, что он сотворил. — Прим. перев.

[13] Hester M. В. The Meaning of Poetic Metaphor. La Haye, Mouton, 1967.

[141 Hosper J. Meaning and Truth in the Arts. Chapel Hill, The University of North Carolina Press, 1948.

[15] Langer S. K. Philosophy in a New Key. New York, The New American Library, 1951 (Cambridge (Mass.), Harvard Univ. Press, 1957²).

[16] Le Guern M. Sémantique de la Métaphore et de la Métonymie. Paris, Larousse, 1973.

[17] Richards I. A. The Principles of Literary Criticism. London — Melbourne — Henley, Routledge and Kegan Paul, 1960.

[18] Ryle G. The Concept of Mind. London, Hutchinson and Co, 1949.

[19] Turbayne C. M. The Myth of. Metaphor. Yale Univ. Press, 1962.

[20] Wellek R., Warren A. Theory of Literature. New York, Brace and World, 1949 (1956²) (русск. перевод: Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы. М., «Прогресс», 1978).

[21] Wheelwright Ph. Metaphor and Reality. Indiana Univ. Press. 1962 (фрагмент см. в наст. сборнике).

[22] Wimsatt W. К., Beardsley M. The Verbal Icon. Kentucky, Univ. of Kentucky Press, 1954.

[23] Wittgenstein L. Philosophical Investigations. New York, Macmillan, 1953 (русск. перевод в кн.: Витгенштейн Л. Философские труды. М., «Прогресс», 1990).

ТЕРЕЗА ДОБЖИНЬСКАЯ

МЕТАФОРИЧЕСКОЕ ВЫСКАЗЫВАНИЕ В ПРЯМОЙ И КОСВЕННОЙ РЕЧИ

В теории текста особо важное место занимают проблемы межтекстовых соответствий. К их числу относятся различные вопросы, связанные с преобразованием одного текста в другой (ср. пересказ, пародия) или построением текстов из компонентов, каждый из которых сам по себе может функционировать как текст (проблема текста в тексте), и, наконец, разнообразные вопросы, связанные с цитированием или передачей одного высказывания в составе другого. Последняя проблематика издавна привлекала внимание грамматистов, о чем свидетельствует сформулированный ими для латинского языка набор правил согласования времен при замене прямой речи на косвенную.

Вопросы соотношения прямой и косвенной речи получили широкое развитие в трудах исследователей, принадлежащих к различным стилистическим школам XX века (это прежде всего Ш. Балли, ученые, группировавшиеся вокруг К. Фосслера, В. Н. Волошинов, а в Польше — это К. Вуйчицкий, М. Р. Майенова¹). В работах этих ученых отразились многообразные идеологические и культурные представления, связанные с различным отношением к «чужому слову».

В последнее время тема прямой и косвенной речи стала обсуждаться на страницах работ по лингвистической прагматике. В них речь идет об интерференции двух точек контекста, двух мировоззренческих перспектив, которая всегда имеет место при цитировании или передаче одного высказывания внутри другого. Прежде всего я имею в виду работу Ч. Филлмора «Прагматика и анализ текста»².

В результате исследований прямой и косвенной речи были выявлены и терминологически закреплены некоторые важные противопоставления. Помимо прямой и косвенной речи, был выделен ряд смешанных явлений, среди которых наибольшую

Teresa Dobrzyńska. Wypowiedź przenośna w oratio recta i oratio obliqua. Статья передана автором для публикации в виде машинописной рукописи.

© Т. Dobrzyńska, 1988

определенность получила оппозиция «речи внешне косвенной»* и «речи внешне прямой», а также некоторые другие³. Современный литературный критик, знакомый с работами М. Бахтина, исключительно внимательно относится к полифонии текста, улавливает все голоса и отголоски «чужой речи», исследует стоящие за нею культурные импликации и стремится разработать функциональную типологию этих явлений.

Сознавая всю сложность проблемы соотношения прямой и косвенной речи, мы сосредоточимся лишь на одном ее аспекте — на переводе метафорического высказывания из прямой речи в косвенную. Все сопоставления при этом будут делаться с учетом функциональной перспективы высказываний, и потому будут выделены их тематические и рематические части. В ходе настоящего исследования мы продемонстрируем разные коммуникативные потенции разных видов текстов и одновременно укажем ряд семантических и прагматических особенностей метафоры. Для того чтобы лучше понять те процессы, которые тут могут происходить, стоит вначале кратко остановиться на самом понятии сложного текста в двух его крайних проявлениях — прямой речи (oratio recta) и косвенной (oratio obliqua)⁴.

* * *

Мы будем рассматривать только эти две грамматикализованные языковые формы, то есть из нашего поля зрения выпадут все случаи проникновения в высказывание «чужого слова», «чужих интонаций», когда стирается логическая структура инкорпорированного высказывания. Таким образом, мы не будем здесь останавливаться на тех — весьма, впрочем, интересных со стилистической точки зрения — типах повествования, которые содержат слова и обороты, носящие характерные для того или иного персонажа или среды черты, приближающие речь рассказчика к языковой манере героя повествования. Займемся лишь теми случаями, когда приводимое дословно или пересказанное высказывание имеет форму предложения, для распознавания которого приходится опираться на двучленную грамматическую структуру. Одна часть этой структуры, названная В. Гурным «введение»⁵, выполняет всецело метатекстовую (или, как сказали бы другие, метаязыковую) функцию по отношению к другой части — непосредственно цитируемому или косвенно передаваемому высказыванию, выражающему полное суждение. Введение входит в одно предложение вместе с цитатой или пересказом. При этом позиция вводящей и вводимой частей бывает различной. Наиболее частым (а может быть, только самым представительным) показателем метатекстовой функции служат глаголы говорения⁶, хотя ту же роль введения могут выполнять и другие элементы, распо-

* То есть косвенной по своей форме. — Прим. перев.

лагающиеся до, после или внутри передаваемого высказывания. Ср.:

— Это не для меня, — поморщился он.

Янек махнул рукой: — Оставь меня в покое!

— Она завтра там будет? — обрадовался он;

Она вбежала в комнату: — Кто это сделал?

Длявыявления связного характера всех таких высказываний необходимо восстановить в них соответствующие метатекстовые соотношения и глаголы говорения — там, где эти глаголы отсутствуют в поверхностной структуре⁷. Таким образом, приведенные выше фразы примут следующий вид:

— Это не для меня, — сказал он, поморщившись.

Янек махнул рукой, говоря: — Оставь меня в покое!

— Она завтра там будет? — спросил он, обрадовавшись⁸.

Она вбежала в комнату, спрашивая (крича, говоря): — Кто это сделал?

О необходимости включения в текст таких слов свидетельствует хотя бы тот факт, что «введения» во всех этих предложениях (он поморщился, он махнул рукой, он обрадовался, она вбежала в комнату) не сохраняются при «переводе» соответствующих прямых конструкций в косвенные, ср.:

* Он поморщился, что это не для него;

Он сказал, поморщившись, что это не для него.

* Он обрадовался, будет ли она там на следующий день;

Он спросил, обрадовавшись, будет ли она там на следующий день.

* Она вбежала в комнату, кто это сделал;

Она вбежала в комнату, спрашивая, кто это сделал.

В первом из этих примеров механическое введение косвенной речи приводит к изменению смысла. Предложение *Он поморщился, что это не для него не передает «его» высказывания, а информирует о некотором мимическом знаке и его значении. Этот знак может выражать разочарование, недовольство, однако он вовсе не обязательно означает, что субъект речи отклоняет сделанное ему предложение, т. е. не передает смысла предложения с прямой речью и его правильного перевода в косвенную речь. Точно так же неадекватным, хотя и внешне правильным, было бы следующее преобразование:

* Янек махнул рукой, чтобы (X) оставил его в покое.

Исходя из высказанных соображений, мы выберем для дальнейшего анализа самую общую и самую основную конструкцию сложного текста: предложения с прямой речью будут представлены формулой «X говорит (сказал):...», а предложения с косвенной речью — формулой «X говорит (сказал), что...». Принятие этих формул совсем не означает, что мы не видим возмож-

ности модальных, синтаксических или лексических преобразований основной конструкции. Цитирование или пересказ вопроса, которые передаются основными формулами «X спрашивает (спрашивал):...», «X спрашивает (спрашивал),...», могут выглядеть, например, таким образом:

Человек спросил: — Это собака или черт?*;

Человек спросил, собака это или черт?;

Вопрос «Это собака или черт?» неуместен;

Если кто-нибудь тебя спросит, собака это или черт, не отвечай ему;

Не спрашивай, собака это или черт, а только уноси ноги!

Спрашивая «Это собака или черт?», ты зря тратишь время

и т. п.

* * *

Те простейшие конструкции прямой и косвенной речи, которые были выбраны для нашего анализа в качестве основных, отражают общее свойство всякого сложного текста, а именно коммуникативную неравнозначность его частей. Дело в том, что передаваемое высказывание становится объектом в составе другого высказывания. В прямой речи опредмечивается сама форма языкового выражения, которая воспроизводится дословно или почти дословно. В косвенной же речи опредмечивается содержание воспроизводимого высказывания.

Своеобразная иерархия двух высказываний в пределах одного предложения находит свое отражение — в рассматриваемом типе текстов — в иерархии партнеров коммуникации. Один из участников коммуникации является «вышестоящей инстанцией», организующей основной текст; он задает коммуникативную цель текста, определяет содержащуюся в нем точку зрения и объем информации, необходимой для его интерпретации. Функция другого участника редуцирована: ему отводится роль автора высказывания, предмет сообщения. Эта роль в некоторых типах текстов, содержащих косвенную речь, бывает сугубо подчиненной.

Исследователи, занимающиеся теорией текста, указывают несколько способов проявления такого подчинения. Кратко перечислим их для того, чтобы в дальнейшем были понятны механизмы изменения интересующих нас метафорических высказываний.

Более всего подчиненный характер передаваемого высказывания маркируется окказиональными словами — шифтерами, по Якобсону⁹, — указывающими на автора данного высказывания и речевую ситуацию. При преобразовании прямой речи в косвен-

* Цитируемое предложение заимствовано из стихотворения Ю. Словацкого «Не известно такое, или романтичность». — Прим. перев.

ную эти дейктические элементы должны быть модифицированы так, чтобы личностные, временные и локативные параметры, относящиеся к автору подчиненного высказывания, не нарушали перспективу, создаваемую автором подчиняющего высказывания. Эти дейктические элементы (местоимения, показатели времени и ситуации речи) переориентируются на «вышестоящее лицо» и его «я — здесь — сейчас». Они подчеркивают дистанцию между авторами главной и передаваемой речи в случае, если релятивные элементы (шифтеры) введены автором передаваемого высказывания. Это видно на любом примере преобразования прямой речи в косвенную:

Ян сказал: — Я буду там завтра. Ян сказал, что будет в указанном им месте на следующий день (по отношению к моменту его речи).

(Приведенное преобразование в максимальной степени отражает возможную временную и пространственную релятивизацию высказывания по отношению к говорящему, чье высказывание передается; его hie et nunc иное, нежели hie et nunc «вышестоящего лица».)

Транспозиция прямой речи в косвенную требует изменения всех релятивных обозначений, с тем чтобы они были отнесены к автору прямой речи, ср.:

Ян сказал: — Мать пришла (— Моя мать пришла) → Ян сказал, что пришла его мать.

Ян сказал: — Бася невыносима. — Ян сказал, что его сестра (или пани Петровска, моя невестка и т. п. — в зависимости от того, кем приходится эта Бася «вышестоящему лицу» и как он ее называет при речевом общении) невыносима.

Анализируя семантические и прагматические свойства прямой и косвенной речи, Ч. Филлмор использует понятие «внутренней и внешней контекстуализации высказывания»¹⁰.

Высказывание своим смыслом задает определенные ситуации, к которым могут относиться некоторые выражения в тексте; кроме того, само высказывание является частью речевого события, детерминированного ситуацией. Эта внешняя контекстуализация в случае косвенной речи проявляется в необходимости замены индексальных и референциальных выражений, а также замены одних временных форм (в английском, романских и ряде других языков) другими, отражающими «мир» лица, передающего сообщение. Эти выражения, говорит Филлмор, подбираются именно с точки зрения передающего, а не того, чья речь передается. Ч. Филлмор отмечает также, что «вышестоящее лицо», т. е. автор, может использовать собственные способы идентификации объектов; недопустимые с точки зрения того, чья речь передается. Например, он может от себя ввести в передаваемое им чуждое высказывание оценочную дескрипцию Петр — гений, ср:

Ян сказал, что Петр — гений (правильная передача высказывания).

Ян сказал, что этот идиот Петр — гений (передача высказывания, отражающая разницу во мнениях двух субъектов).

Многие исследователи отмечают аналитический характер косвенной речи. Преобразование прямой речи в косвенную вынуждает эксплицировать ее модальные и экспрессивные значения. «Аналитическая тенденция косвенной речи проявляется прежде всего в том, что все эмоционально-аффективные элементы речи, поскольку они выражаются не в содержании, а в формах высказывания, не переходят в том же виде в косвенную речь. Они переводятся из формы речи в ее содержание и лишь в таком виде вводятся в косвенную конструкцию...»¹¹ Так, предложение Ой как страшно у меня болит зуб! в косвенной речи могло бы быть адекватно передано предложением Застонав, он с усилием сказал, что у него очень сильно болит зуб; предложение Пусть он сюда придет! — предложением Он велел, чтобы тот (= лицо, известное из контекста) пришел туда.

Нам хотелось бы закончить краткую характеристику основных структурных особенностей прямой и косвенной речи одним общим замечанием, подчеркивающим текстовый аспект действующих здесь механизмов: подчиненность передаваемого высказывания и опредмечивание цитаты или ее содержания придают тексту целостность и делают его сложным; два не связанных между собой текста превращаются в один, порожденный одной «вышестоящей передающей инстанцией». Имеем ли мы дело с прямой, косвенной или внешне косвенной речью, в любом случае воспроизведение чужой речи основывается на соединении высказывания и высказывания о высказывании, то есть опирается на отношение «мета-текст — текст»¹².

* * *

Перейдем теперь к передаче метафорических высказываний, то есть к включению метафоры в сложный текст в качестве подчиненной части. Большая часть рассуждений будет касаться своеобразия косвенной речи, поскольку именно в пределах последней происходит наиболее сильное столкновение двух коммуникативных перспектив — речи передающей и передаваемой. Мы будем в основном приводить примеры простых и выразительных метафорических конструкций разговорной речи. Анализ материала позволяет сделать следующие наблюдения и выводы.

Метафорическое высказывание в зависимости от того, какую часть передающего предложения — тематическую или рематическую — оно заполняет, ведет себя по-разному и соответственно по-разному интерпретируется. Сравним, например, разные возможности передачи предложений Ян — это хитрая лиса и Эту хитрую лису нельзя обмануть. Конструкции с именной метафорой в позиции ремы легко преобразуются в косвенную речь:

Ян — это хитрая лиса → Петр сказал, что Ян — <это> хитрая лиса.

Трудности возникают лишь тогда, когда метафора переходит в тему предложения, ср.:

Эту хитрую лису нельзя обмануть → Петр сказал, что эту хитрую лису нельзя обмануть.

С грамматикой тут вроде бы все в порядке: метафора снабжена дейктическим элементом эту и может выполнять функцию идентификации объекта, о котором идет речь в высказывании (кого-то, кто охарактеризован как «хитрая лиса»)... Однако более глубокое знакомство с принципами, управляющими косвенной речью, позволяет принять такую форму передачи высказывания только в том случае, когда метафорическая дескрипция принадлежит передающему лицу («вышестоящей инстанции»), поскольку именно оно и его когнитивная установка определяют выбор номинации для оценочных суждений. Проще говоря, это именно для говорящего (в наших примерах — Петра) тот, о ком идет речь, является (или не является) хитрой лисой; для автора сообщения, содержащегося в косвенной речи, он может и не быть хитрой лисой. Следовательно, предложение Эту хитрую лису нельзя обмануть можно передать с помощью косвенной речи (правда, несколько обедняя его содержание) таким образом:

Петр сказал, что Ковальского (его соседа и т. п.) нельзя обмануть.

Полная передача всего содержания, учитывающая различное отношение говорящих к Яну, один из которых характеризует Яна как хитрую лису, а другой воздерживается от такой характеристики, потребовала бы разбить дескрипцию эту хитрую лису на элемент, идентифицирующий объект, и на предикат. При этом сам объект в передающем предложении был бы назван по желанию автора всего высказывания, а метафорический предикат имел бы характер определения, употребленного отправителем косвенно передаваемого предложения. Итак:

Эту хитрую лису нельзя обмануть → Петр сказал, что X — это хитрая лиса и его нельзя обмануть.

Переменная X открывает место для разного рода идентифицирующих выражений, которые согласуются с когнитивной установкой лица, передающего речь. Эти дескрипции могут противоречить содержанию исходного предложения, например:

Петр сказал, что этот дурак — хитрая лиса и что его нельзя обмануть. (Для автора этого сообщения X является дураком, для Петра — хитрой лисой.)

В приведенном примере метафорическая дескрипция подчиняется тем же языковым правилам и тем же правилам референции, которым в косвенной речи должны подчиняться все идентифицирующие выражения — все темы передаваемых предложений. Текст не просто обеспечивает идентификацию лица или объекта:

идентификация объекта — темы всегда осуществляется с определенной познавательной установкой, при этом меняются и способ классификации и оценка. Косвенная речь — это не грамматическая форма и не грамматическое преобразование. Это коммуникативная структура, зависящая от автора высказывания, его познавательных возможностей, языковых привычек и взглядов. Посмотрим теперь — с интересующей нас точки зрения — на назывные метафорические выражения в гипокористической функции. (Аналогичные свойства проявляют также основанные на метафоре инвективы.) Мать говорит ребенку: «Цыпленочек ты мой!» Ее слова можно включить в «метаплан» формулы прямой речи с цитатой:

Мать сказала: — Цыпленочек ты мой!

Очевидно, что возможны и другие варианты этой фразы, называющие говорящее лицо иначе (так, как захочется лицу, произносящему данную фразу), ср.:

Анечка сказала: — Цыпленочек ты мой!

Моя жена сказала: — Цыпленочек ты мой! и т. д.

Между тем перевод этого восклицательного предложения в косвенную речь требует перенесения экспрессивных элементов из плана выражения в план содержания и словесной категоризации речевого акта. Элемент экспрессии содержится в метафорическом ласкательном имени цыпленочек. Вслед за А. Вежбицкой мы отождествляем его с семантическим элементом «чувствую». Обращаясь ласково к ребенку, мать передает информацию о том, что она испытывает к нему такое чувство, какое люди испытывают к цыпленку¹³. Если мы захотим передать рассматриваемое здесь гипокористическое выражение в составе косвенной речи, то, выполнив вышеуказанные требования (относительно словесного определения акта речи и выраженной эмоции), получим:

Дата добавления: 2014-11-20