Лекция 5. Цивилизация средневекового Запада 1 страница

Средневековье наступило с крушением Римской империи. Точную дату привести сложно: 395 г. — разделение империи на Восточную и Западную, — или 476 г. — падение Западной под ударами варваров? Единственного события, как поставившего последнюю точку, не было.

Крушению Рима предшествовал долгий кризис, который можно назвать движением от античности к варварству — нисходящее движение в культурном развитии и, напротив, начавшееся духовное прозрение в движении от язычества к христианству.

Христианство вначале было религией гонимых и бедных, но довольно скоро превратилось — при императоре Константине Великом (306— 337 гг.) в церковь, а император Феодосии (379—396 гг.) делает христианство обязательной и единственной верой государства — единство власти, утрачиваемое политически (Феодосии разделил Римскую империю на Восточную и Западную), компенсируется духовно. Последней надеждой распадающегося государства Рима оказалось христианство.

Это был шаг в направлении эпохи, уже фактически наступившей. Позже, при своем завершении, она будет произвольно названа «средними веками». Уже само название «средние века» содержит в себе элемент пренебрежительности: оно подразумевает, что в истории Европы два «светлых» периода — античность и новое время, а между ними, «темное» время, средние века.

Средневековье — время господства феодального способа производства. Античный город пришел в упадок, и средневековье исходило из деревни.

Эта эпоха оставила нам огромное наследство: было создано понятие сословной чести и рыцарского служения даме. «Темному» средневековью мы обязаны не меньшим количеством изобретений, чем «просвещенной» античности. Именно к классическому средневековью восходит изобретение пуговицы и очков, основных элементов современного костюма (брюк, юбки); именно в эту эпоху научились ходить под парусом против ветра и надели хомут на вола, изменив систему упряжи, освоили стойловое содержание скота и стали применять удобрения, научились играть в футбол. Познакомимся поближе с тем далеким временем.

/. Жизненный мир.

2. У себя дома. Культура средневековья.

1. Жизненный мир

Человеческое общество находится в постоянном движении, изменении и развитии, каждой эпохе всемирной истории присуща своя исторически обусловленная картина мира. Как же осознавали и воспринимали мир люди средневековья? Одной из черт, наиболее полно отражающих мироощущение эпохи, является представление о времени. Казалось бы, что может быть неизменнее и однозначнее этого понятия! В современном его восприятии время бесконечно и необратимо, оно мыслится как абстракция, как априорное понятие, скрывающее за собой объективную реальность, существующую в природе вне и помимо людей и их деятельности. Мы четко разграничиваем прошедшее, настоящее и будущее. Умеем хорошо измерять время с помощью совершенных технических устройств. Современному общественному сознанию, наконец, в высшей степени присуще ощущение ценности времени, стремительности его течения. Но подобные представления о времени - достояние общества технически высокоразвитого, они имеют мало общего с тем, как переживалось и воспринималось время людьми других исторических эпох, людьми так называемого аграрного общества, а ведь именно таким и являлось средневековье наряду с первобытным миром и античностью.

Современному человеку, привыкшему жить «не сводя глаз с часов», трудно представить себе ту далекую эпоху, когда часы (солнечные, водяные, песочные или механические) были редкостью, когда о движении дня и ночи человеку напоминали жаворонок и соловей, звезды и заря, цвет неба и ветер с гор, раскрывающиеся и смыкающиеся чашечки цветов - напоминали, конечно, довольно неопределенно, как мы бы теперь сказали, с большим приближением.

В период раннего средневековья античное искусство строить солнечные и водяные (клепсидры) часы сохранялось только в Византии и в арабском мире. На Западе они были крайней редкостью, и хроники специально отмечают, что арабский халиф Харун ар-Рашид прислал императору Карлу Великому (728 - 814 гг.) водяные часы, устроенные довольно сложно. Когда появились механические часы, сказать затруднительно: в XIII веке они, во всяком случае, уже существовали, и Данте упоминает колесные часы с боем. Известно, что в 1288 году башенные часы были установлены в Вестминстере. Первые механические часы были башенные с одной стрелкой, отмечавшей только часы (минуты не измеряли). Маятника в них не было (его изобрел Галилей, а применение к часовому механизму произошло уже в конце средневековья), ход часов не отличался точностью. Как и их предшественники - солнечные часы и клепсидры, - башенные колесные часы были не только измерителем времени, но подчас представляли собой подлинно художественное произведение, настоящий механический театр. Так, страсбургские часы, созданные около 1354 года, показывали солнце, луну, часы и части суток, отмечали праздники церковного календаря, пасху и зависящие от нее дни. В полдень перед фигуркой богоматери склонялись трое волхвов, а петух кукарекал и бил крыльями; специальный механизм приводил в движение маленькие цимбалы, отбивавшие время. К настоящему времени от страсбургских часов уцелел только петух.

Человек средневековья, по выражению французского историка М. Блока, «в общем и целом индифферентен ко времени». Рутина средневекового образа жизни, постоянное воспроизведение вчерашнего опыта, тесная связанность каждого человека с природным ритмом - все это приводило к тому, что время не ощущалось (в той степени, в какой это свойственно современному общественному сознанию) как ценность, оно не было дорого, и принцип «время - деньги» был бы в средние века попросту непонятен. Время не было ценностью, и его, естественно, не берегли. Его «не считали» в том и в другом смысле слова: не считали за редкостью измерительных инструментов и не считали потому, что создание товаров, которое предполагает рационально осмысленную затрату времени, еще не было объявлено, как при капитализме, смыслом жизни. Время растекалось, безжалостно расходовалось с точки зрения пуританина XVII века на церемонии и празднества, на медленные «хождения» в дальние страны, на утомительные молитвы. Время утекало часто в ущерб человеку, но это была другая эпоха, которая не столько измеряла время, сколько жила в «естественном» времени, в органическом ощущении смены утра, полдня и вечера. Разумеется, не надо абсолютизировать. Феодал мерил время крестьянина на барщине, но мерил не в часах, а скажем, от зари до зари.

Единственным учреждением раннего средневековья, которое пыталось организовать время, была церковь. Церковное время, казалось бы, отличалось от «естественного» времени, противостояло ему. Церковь разделяла сутки не по природным явлениям, а в соответствии с задачами богослужения, ежедневно повторяющего свой круг. Она начинала отсчет с заутрени (к концу ночи), а затем, с рассветом, отмечала первый час и дальше последовательно третий час (утром), шестой (в полдень), девятый (послеполуденный), вечерню и так называемую «kompleta hara» - «завершающий час», знаменовавший конец суточного богослужения. Однако названия служб (первый, третий, шестой, девятый часы) не должны вводить нас в заблуждение - они отмечали отнюдь не точные интервалы, не строго соизмеримые отрезки суток, но начало определенных этапов суточного богослужения, которые в соответствии со временем природного цикла по-разному фиксировались зимой, весной или летом. Но церковь сумела материализовать свой счет времени - она «отбивала» время, «вызванивала» его на звонницах. Канонические (церковные) часы при всем их внутреннем произволе оказывались внешней рамкой, подчинявшей себе природное время. Они приобретали иллюзию объективности, поднимаясь над субъективным опытом отдельного человека. Провозглашенное с колоколен время уже не принадлежало органически крестьянину или ремесленнику - это было навязанное ему извне время господствующего класса.

С XIV века время начинают усиленно считать. С распространением механических часов с боем в сознание прочно входит представление, которое до того оставалось неопределенным и абстрактным, - о разделении суток на двадцать четыре равных между собой часа. Позднее, видимо, уже в XV веке, вводится и новое понятие - минута.

Средневековье исходило из принципа, что время принадлежит богу и потому не может быть продано; на основании этого церковь выступала против взимания процентов: кредитор (утверждали церковные писатели), требуя проценты, продавал то, что не было его собственностью, - время. Но в XIV веке купцы и ремесленники осознали время как принадлежащую им ценность. Кредитные операции широко распространились, и «продажа времени», вопреки церковным постановлениям, сделалась будничным явлением. Вместе с тем возникла тенденция к удлинению рабочего дня. Старые цеховые статусы строго ограничивали продолжительность рабочего дня. Он лимитировался природными рамками - работали от зари до зари. Работа при свечах категорически воспрещалась, за исключением самых темных зимних месяцев. Подобные ограничения диктовались, с одной стороны, заботой о качестве продукции, с другой -самосохранением средневекового ремесла с его узким, локальным рынком, стремлением предотвратить конкуренцию.

Символика двенадцати месяцев - одна из излюбленных тем средневековых художников и скульпторов. В иллюстрациях книг и в орнаментальных украшениях храмов сохранились изображения человеческих трудов (целые циклы), где каждая сцена передает специфику того или иного месяца. На портале церкви св. Зе-нона в Вероне (XII в.) - один из лучших образцов таких циклов. Изображения очень четки, и названия месяцев подписаны под каждым из них. Январь — самый холодный месяц, и люди средневековья, плохо одетые, плохо питавшиеся, жившие в плохо отапливаемых домах, тяжело переносили зиму. Не удивительно, что январь представлен закутавшимся человеком, греющим руки над огнем. Февраль в Италии - пора пробуждения природы, и его символизирует крестьянин, подрезающий лозу. Март иллюстрирован странной фигурой, вероятнее всего, олицетворяющей ветры: мужчина в плаще, дующий в два рога, находящиеся один в левом, другой в правом уголке рта. Апрель - человек с цветами, аллегория весны. Май представлен всадником в доспехах: это месяц военных экспедиций, походов, вооруженных нападений. Июнь вновь возвращает пас к крестьянским трудам, его символ - человек, забравшийся на дерево и собирающий плоды. Июль - крестьянин в остроконечной шапке, серпом убирающий хлеб. Август - это бондарь: приближается пора сбора винограда, и крестьянин, все в той же шапке, подготавливает бочку. Сложное изображение сентября тем не менее очень точно: крестьянин срывает гроздь, несет на плечах корзину с виноградом и одновременно давит ногами вино; предельно насыщенная деятельность полно передает сентябрьскую страду итальянского земледельца. Октябрь - время откорма свиней: крестьянин палкой сбивает желуди с дуба, под которым кормится пара животных. Только недолго им кормиться - ноябрь символизирует крестьянин, закалывающий борова; другой боров уже висит под потолком и, видимо, коптится. И, наконец, декабрь опять возвращает нас к теме холодов -крестьянин собирает топливо.

Природному календарю противостоял церковный, складывавшийся из двух независимых организующих рядов: передвижных и непереходящих праздников. Непереходящие праздники были точно фиксированы в природном (солнечном) календаре: таково, например, празднество рождества Христова, справлявшееся 25 декабря и, может быть, не случайно приуроченное к моменту солнцеворота, к началу возрастания дня, то есть к существенному моменту природной жизни. Другие непереходящие праздники отмечали те или иные моменты земной жизни Христа и близких ему лиц (Богородицы, Иоанна Крестителя, апостолов), а также память святых христианской церкви.

Но в отчетливой противоположности к ряду непереходящих праздников стоял другой ряд, в основе которого лежал праздник пасхи, отмечавшийся как день воскресения распятого Христа. Здесь не место говорить о его сложном генезисе, важно лишь то, что первоначально он отмечался по древнееврейскому лунному (а не солнечному) календарю, и эта традиция удержалась после того, как христианство отреклось от своего еврейского прошлого. Вычисляемый в соответствии со специальными принципами праздник пасхи приходится на различные дин солнечного года и поэтому является передвижным, переходящим. А так как определенные события церковного календаря (великий пост, пятидесятница - день сошествия св. духа на апостолов и др.) исчисляются в соотношении с пасхой, то создается особый ряд переходящих праздников, отмечаемых в разные дни.

Окружавший средневекового человека мир, как и время, воспринимался в противоречивом двуединстве. С одной стороны, это был органический мир, неразрывно связанный с человеком, - близкий, родной и понятный, а с другой - сотворенный и устроенный богом космос, подчиняющийся воле, принципиально не доступной человеческому пониманию. Крестьянин, который постоянно жил в деревне и лишь изредка или случайно оказывался за ее пределами, воспринимал землю как что-то свое, кровно с ним связанное. Крестьянский надел не был простым количеством пашни, луга, виноградника, сада, но чем-то сопричастным семье и человеку, и предания рисовали длинную нить поколений, владевших одной и той же землей и трудившихся на ней. Земля измерялась через человека - числом шагов или же временем труда, затраченного на ее обработку, тем, сколько можно было вспахать в течение дня. Средневековые описи дают подчас детальнейшее описание границ надела с указанием всевозможных примет (камней, ручьев, больших деревьев, дорог и тропок, крестов и кустов), но указанные в них земельные меры неточны и не общезначимы, как и средневековые меры времени.

Реальный мир средневекового человека пронизан двойственностью: «своему» миру противостоит мир «чужой», «дальний». Образно эта двойственность воплощается в противопоставлении возделанной земли и леса. Мир средневекового человека ограничен бескрайними лесными массивами, которые лишь кое-где пересечены освоенными, то есть вырванными у леса, пространствами, и хозяйственный прогресс средневековья долгое время сводился к выкорчевыванию деревьев и распашке пустошей, к освоению леса. Деревни были отделены друг от друга глухим бором, крестьянские дворы подчас терялись в наступавших на них чащобах, и «ничья земля» решительно разделяла территории, уже вовлеченные в сферу собственности крестьянских общин или феодальных сеньоров. Лес вбирает в себя все опасности, все страхи, присущие замкнуто живущему человеку; в лесу живут волки и другие хищные звери, кабаны, угрожающие стадам и посевам; там скрываются разбойники, нападающие на путников; в глухих чащах обитают волшебники, чудовища, ведьмы. Лес - отрицание цивилизации и отрицание мирского вообще, поэтому отшельники, отвергающие мир с его цивилизацией, ищут пристанище в лесу. Победа святого над волком, укрощение дикого зверя отшельником -типичный агиографический сюжет, знаменующий торжество в человеческом воображении сверхъестественной святости над сверхъестественной дикостью. Но вместе с тем лес - место, где охотятся, собирают мед, жгут древесный уголь, пасут скот.

Люди средневековья, казалось бы, прежде всего домоседы. Stabilitas loci (постоянство в пространстве) - монашеский идеал, распространившийся далеко за пределы монашеской этики. Бродяги и кочевники воспринимались как антисоциальный элемент. Человек должен был жить там, где он произошел на свет. А на самом деле средневековье было и «подвижным» и «неподвижным». Наемники и купцы, ремесленники и пилигримы, монахи, крестьяне, уходящие из-за голода или бегущие от безжалостного сеньора, - все это множество людей постоянно нарушало Stabilitas loci и преодолевало пространство и вместе с этим свой страх перед пространством. Очень показателен для интеллектуалов этой эпохи жизненный путь одного из крупнейших ученых средневековья - Ансельма (1033 - 1109 гг.). Он родился и вырос в северо-итальянском городе Аосте, затем, переправившись через Альпы, прибыл в Нормандию, учился там и кончил жизнь в Англии архиепископом Кентерберийским. Единый язык средневекового богослужения и средневековой науки - латынь - облегчал перемещение богословов и священнослужителей, так же как единство обычаев господствующего класса способствовало передвижению рыцарей от одного феодального двора к другому.

Но передвигались в ту пору неторопливо. За сутки удавалось покрыть всего лишь несколько десятков километров, так что путь из Флоренции в Неаполь, например, занимал одиннадцать-двенадцать дней. Путешествовали медленно - и не только потому, что средневековье не слишком «берегло» время, но и потому, что транспортные средства были плохи.

Кое-где еще сохранялись проложенные римлянами дороги -мощеные, предназначавшиеся прежде всего для пешеходов, но трудно сказать, в каком состоянии они находились. Подчас окрестные земледельцы выламывали камни из них для строительства своих жилищ. Еще Карл Великий время от времени отдавал распоряжения расчистить и вымостить дороги, но, видимо, эти приказы порождались предполагавшимися поездками императора.

Римские мосты через большие реки в средние века были разрушены, новые едва начинали строить. При Карле Великом через Дунай был наведен понтонный мост, которым, однако, практически не пользовались. У Майнца сохранились каменные быки построенного римлянами моста, которые были использованы при сооружении деревянного моста. В 813 году он был сожжен. Любопытны те причины поджога, которые приводят средневековые хронисты. Один из них пишет, что жители города сожгли мост в целях безопасности, чтобы воспрепятствовать переправе грабителей с другого берега; по другой версии, мост подожгли перевозчики в расчете увеличить плату за перевоз. Во всяком случае, мост не восстанавливался долгие годы. Некоторое оживление в строительстве мостов приходится на XII столетие. В 1135-1146 годах был воздвигнут каменный мост через Дунай близ Регенсбурга, он состоял из шестнадцати пролетов; мост через Рейн у Базеля, выстроенный в 1225 году, был еще деревянным. Чаще строили мосты через небольшие реки, они были, как правило, деревянными и подчас настолько непрочными, что повозка не могла по ним проехать. В несколько лучшем положении было строительство каменных мостов в Северной Италии, где, видимо, сохранялись римские традиции.

Транспортные средства средневековой Европы были плохи, и соответственно медленной и неточной была информация. Налаженная почтовая связь Римской империи исчезла вместе с империей. Конечно, раннесредневековые государи время от времени направляли послания своим подданным или соседям, и для этой цели повсюду имелись канцелярии. И частная переписка исчезла не совсем: известно, например, что Карл Великий специальным постановлением запретил монахиням отправлять любовные письма. Но регулярной почты не было - письма и новости доставляли послы, гонцы, а чаще случайные люди. В 960 году венецианский дож Пьетро IV Кандиано запретил всем венецианцам перевозить письма из Ломбардии, Баварии, Саксонии и других областей в Константинополь, исключение делалось только для официальных лиц, направлявшихся туда с посольством. Из постановления Пьетро IV Кандиано явствует, что обычно корреспонденция шла через частных лиц, а не через официальные каналы.

На доставку информации (даже о важнейших событиях) уходили месяцы. В июне 1189 года император Фридрих Барбаросса (1152 - 1190 гг.) двинулся в 3-й Крестовый поход, оставив своим преемником сына Генриха. Первое письмо сыну он написал только в Адрианополе 19 ноября, а получено Генрихом оно было лишь в марте следующего года. Известие о гибели Фридриха, утонувшего 10 июня 1190 года в горной реке Салефа в Киликии, достигло Германии лишь четыре или пять месяцев спустя.

Препятствием для развития почтовой связи была и общая неграмотность. Эйнгард, биограф Карла Великого, рассказывает, что император только в конце жизни принялся изучать искусство письма и чтения и во время бессонных ночей упорно и старательно вырисовывал буквы, так, впрочем, и не научившись писать. А историк германского императора Генриха IV, жившего уже во второй половине XI века, с уважением отмечает, что император был настолько грамотен, что мог сам читать и понимать адресованные ему письма. Еще более удивительно то, что Вольфрам фон Эшенбах, автор средневекового эпоса «Парсифаль», был неграмотным, а Хартман фон Ауэ начинает поэму «Бедный Генрих» такими показательными словами: «Жил однажды рыцарь, который был так учен, что мог читать книги».

Римляне писали свои письма преимущественно на церах - табличках, покрытых воском (вощечках), которые соединялись по две (диптих) или по три (триптих). Употребление вощечек сохранилось и в средние века. Они использовались преимущественно для деловых записей, и до нашего времени дошли оригиналы вощечек с записями французских королей.

В XII веке в Париже существовал цех мастеров, изготовлявших таблички для письма.

На церах помимо черновых записей писали и письма. О письмах «на воске» упоминается, в частности, в «Романе о Флоре и Бланшфлер». Но вощечки не были единственным материалом для писем — в средние века их писали, как правило, на пергамене. И воск, и пергамен были дороги, и это обстоятельство также не способствовало интенсификации корреспонденции.

По-видимому, в XII веке писание писем становится более интенсивным. По всей Европе их писали по-латыни (первое известное письмо на немецком языке датировано 1305 годом), и наличие общего языка для богослужения и для культурного обмена содействовало сплочению если не всей Западной Европы, то, во всяком случае, ее господствующего класса. При всей своей экономической раздробленности средневековая Европа поддерживала иллюзию единства, вопреки неразвитости коммуникаций и замкнутости человека в собственном крохотном мирке.

Письмо предполагало информацию злободневную, книга же передавала накопленные человечеством знания, служа как бы общественной, коллективной памятью. Средневековая книга - рукописная. Книгопечатание появилось только в середине XV века. По своему облику и материалу средневековая книга резко отличается от античной: в древности книга представляла собой папирусный свиток, в средние века преобладающей формой рукописи становится пергаменный кодекс. Падение античного общества сопровождается изменением формы «общественной памяти». Производство и употребление папируса исчезло не сразу после падения Римской империи ~ папирус продолжали некоторое время привозить из арабского Египта, а не позднее X века его производство было налажено в Сицилии. Однако в раннее средневековье папирус применялся главным образом для изготовления документов, а не книг: канцелярия франкских королей пользовалась папирусом вплоть до второй половины VII века, а папская курия еще на протяжении XI столетия. С VIII века в областях к северу от Альп пергамен вытесняет папирус как в книжном деле, так и в канцеляриях, и вплоть до XIII века остается господствующим в Европе материалом для письма. Только со второй половины XIII века входит в обиход бумага, да и то преимущественно в Южной Европе (христианская Испания, Италия, Южная Франция).

Пергамен приготовляли из козьей, бараньей и свиной кожи, а с IX века также из телячьей. Пергамен из телячьей кожи преобладал в северных областях. Производство пергамена складывалось из следующих стадий: промывание шкуры, золенье, просушка, втирание мела (он должен был впитать жир), шелушение с помощью острого ножа и выглаживание пемзой. Северный и южный пергамены отличались обработкой кожи. На юге тщательной отделке подвергалась лишь внутренняя, так называемая мясная сторона шкуры, на лицевой, или волосяной, оставались следы щетины. Поэтому если во французских и немецких мастерских удавалось изготовить писчий материал, у которого волосяная сторона не уступала мясной ни белизной, ни гладкостью, то итальянский и испанский пергамены были на волосяной стороне не белыми, а серо-желтыми. По сравнению с папирусом пергамен обладал немалыми преимуществами: он был прочнее и долговечнее, поддавался фальцеванию, то есть мог быть согнут, не давая перелома на сгибе; будучи непрозрачным, мог быть использован с обеих сторон, тогда как на папирусе заполняли обычно только одну сторону листа. Но зато пергамен был очень дорог, что объясняется и дороговизной сырья и сложностью производства. Первоначально пергамен изготовляли в монастырях на собственную потребу переписывающих книги монахов. С XII века возникает пергаменное производство в городах. С переходом от папирусного свитка к пергаменному кодексу совпадает (во всяком случае, хронологически) и изменение приемов работы писца. В древности переписчики книг не пользовались столами, они писали, положив папирус па колени, а чтобы им было удобнее, ставили под ноги скамеечку. Не позднее V века появляются первые изображения каллиграфов, сидящих за столом, в VIII—IX веках такие изображения становятся нормой, хотя и позднее еще писцов подчас представляли работающими по-старому, держа рукопись на коленях. Изменение приемов работы писца, по-видимому, связано с тем, что в древности книгу обычно переписывали под диктовку. Наоборот, средневековый книжник работал, как правило, в одиночестве, и потому остро нуждался в столе, на котором он мог бы разместить и чистый пергамен и оригинал. Таким образом, в самом процессе изготовления античной книги была заключена известная публичность, а в средние века одинокое переписывание книг в монастырской келье расценивается как весьма благочестивое занятие. И соответственно изменяется и манера чтения книг: в древности книгу читали только вслух, даже в библиотеке, обычно в кругу друзей или учеников, - средневековье же создает индивидуализированную манеру чтения про себя, хотя и теперь книгу нередко читали вслух во время богослужения, в монастырских трапезных, при дворах.

Средневековый писец не получал готовых листов «кожаной бумаги», ему приходилось самому из обработанных шкур выкраивать по линейке листы необходимого размера. Для этой цели служил ему кривой нож с длинным лезвием. Затем писец должен был залатать пергамен там, где на нем остались отверстия (от ножек) и подклеить порвавшиеся места. Писец очень часто изображается с маленьким ножом в руках. Этот нож - его необходимейший инструмент: он нужен, чтобы отточить затупившееся перо (отсюда наше: «перочинный ножик») и чтобы соскрести ошибочно написанное, ножом подравнивали поверхность пергамена, если она оказывалась недостаточно ровной, гладкой.

Писали в средние века по линейкам, которые намечали пункторием (циркулем) и проводили острой палочкой, от которой оставался бесцветный след. Только с середины XI века иногда применяют цветные линейки (след от свинцовой пластинки), а с XIII века линейки подчас проводят чернилами. Листы сгибались пополам и складывались в тетради, состоявшие обычно из четырех сложенных листов, что получило название кватернион (от латинского quattuor - четыре). Впрочем, в дальнейшем так обозначалась всякая тетрадь, независимо от числа листов в ней. Тетради в рукописи нумеровались, но обычай нумеровать листы или страницы появляется на Западе сравнительно поздно, не ранее XIII века, да и тогда он остается спорадичным. Только после 1300 года писцы, библиотекари и книговладельцы стали последовательно ставить номера листов.

Писали чернилами, которые отличались от античных. Античные чернила легко смывались губкой, тогда как средневековые, изготовленные из сока дубовых орешков, отличались большой прочностью. Их нельзя было смыть, а лишь соскоблить ножом или пемзой или вывести специальной смесью. Так как пергамен был дорог, в средние века нередко счищали текст и записывали книгу заново. Так создавались книги-палимпсесты, где поверх стертого написано нечто совершенно новое. Обыкновение стирать тексты было весьма распространенным, и некоторые монахи в раннее средневековье славились этим искусством. Рассказывают, что франкский король Хильперик (561-584 гг.) изобрел четыре новых буквы и в связи с этим распорядился, чтобы старые книги были вытерты и переписаны по новой орфографии. Иногда употребляли цветные чернила, прежде всего красные, ими вписывались вводные или заключительные слова главы. Для инициалов применялись краски. В XII веке предпочитали красную, зеленую и голубую. Чернила хранились в чернильницах, которыми обыкновенно служил рог, вставлявшийся в отверстие доски стола. Бывали, впрочем, и металлические чернильницы.

В древности писали тростниковым пером - каламом - и этот обычай сохранился в арабском мире и в Византии. Возможно, уже в V веке входит в употребление птичье перо. В западной иконографии оно появляется в VIII - IX веках, а с XII века калам исчезает из изображений. По всей видимости, камышовое перо было заменено птичьим уже в XI веке, во всяком случае, западные письменные источники XII столетия знают только гусиные, лебединые или же павлиньи перья. Калам, по-видимому, соответствовал папирусу и вышел из употребления вслед за ним, наоборот, гусиное перо лучше отвечало такому писчему материалу, как пергамен. Оно приспособлено для разных видов заточки, более эластично и открывает возможность для применения самых разнообразных шрифтов. К тому же гусиное перо, подобно пергамену, могло изготовляться на месте, тогда как папирус и тростник приходилось привозить издалека.

Уже после того как текст был написан, книгу переплетали, не давая пергамену коробиться. С XIII века появляются застежки или кожаные завязки, стягивавшие доски переплета. Доски иногда укрепляли и украшали металлическими пластинками по углам и посередине. Иногда на таких пластинках гравировали изображения и символы. Дорогая и нарядная книга была редкостью в быту. Книги хранились обычно в больших монастырях, имевших иногда собственные скриптории - мастерские писцов, или во дворцах королей. Для подавляющего большинства населения, неграмотного и нищего, книга оставалась недоступной роскошью, ее видели во время богослужения или при торжественных церемониях, и к ней испытывали благочестивое почтение или суеверный страх. На книге (на евангелиях) приносили клятву. Только развитие университетов позволило книге выйти за церковно-монастырские рамки и стать предметом если и не частного, то общественного городского быта. По-видимому, с XIII века люди стали читать больше, и именно на это столетие приходится появление в Европе очков. Античность (вопреки утверждениям некоторых ученых) не знала шлифованных линз для улучшения зрения; возможно, что они были открыты в средневековом Китае или в Индии. В Европе их впервые упоминает одна итальянская хроника 1299 года, сообщающая о незадолго до того имевшем место изобретении очков. С начала XIV века о них говорят не только медики, о них упоминал и Петрарка. По-видимому, берилл (отсюда немецкое Brille - очки) и горный хрусталь стали шлифоваться для использования их в реликвариях - специальных ларцах, хранилищах мощей и иных священных предметов, чтобы сквозь эти камни лучше было видно содержимое; это свойство камней (и стекла) использовали затем для устройства очков.

Дата добавления: 2014-12-08