Миф о происхождении и предопределении 1 страница

были в этом согласны с Платоном, хотя все они полагали, что цель чистого познания состоит в раскрытии тайной природы, формы или сущности вещей. Все методологические эссенци-алисты следовали Платону также и в том, что эта сущность может быть раскрыта при помощи интеллектуальной интуи­ции, что каждая сущность имеет соответствующее ей имя, которым вслед за ней называются чувственные вещи, и что она может быть описана словами. Описание сущности вещи все они называют определением. Согласно принципам мето­дологического эссснциализма, существуют три способа зна­ния вещей: «Во-первых, сущность вещи, во-вторых, опреде­ление этой сущности, в-третьих, ее название. И относительно же всего бытия могут быть заданы два вопроса... Можно предложить название какой-либо вещи, а спросить относи­тельно ее определения, или же, наоборот, предложить ее определение, а спросить относительно имени». В качестве примера Платон приводит сущность «четности» (противопо­ложной «нечетности»): «Применительно к числу это получа­ет название "четное". Определение же этого названия: "чис­ло, делящееся на две равные части"... Не правда ли, мы обозначаем одно и то же как в том случае, когда у нас спрашивают определение, а мы даем название, так и тогда, когда у нас спрашивают название, а мы даем определение? Ведь мы обозначаем одну и ту же вещь с помощью названия "четный" и посредством определения "число, делящееся на две части"». Приведя этот пример, Платон пытается приме­нить свой метод для «доказательства» того, что он называет подлинной природой души, но об этом мы поговорим позже²⁷. Методологический эссенциализм, согласно которому сущ­ность науки состоит в раскрытии и описании при помощи определений сущности вещей, может быть лучше понят в сопоставлении с противоположной точкой зрения, т. е. ме­тодологическим номинализмом. Методологический номина­лизм стремится не к постижению того, чем вещь является на самом деле, и не к определению ее подлинной природы, а к описанию того, как вещь себя ведет при различных обстоя­тельствах и, в частности, к выяснению того, имеются ли в этом поведении какие-либо закономерности. Иначе говоря, методологический номинализм в качестве цели науки видит описание вещей и событий, представленных в нашем опыте, а также их объяснение при помощи универсальных законов²⁸. Язык, особенно те его правила, которые позволяют нам отличать правильно построенные предложения и выводы от простого набора слов, рассматривается при этом в качестве важного средства научного описания²⁹: слова в этом случае

ГЛАВА 3. ПЛАТОНОВСКАЯ ТЕОРИЯ ФОРМ ИЛИ ИДЕЙ 65

являются лишь вспомогательным инструментом, а не имена­ми сущностей. Методологический номиналист никогда не считает, что вопросы «Что такое энергия?», «Что такое движение?» или «Что такое атом?» являются важными для физики, но придает большое значение таким вопросам, как «При каких условиях атом излучает свет?», «Как можно использовать энергию Солнца?» или «Как движутся плане­ты?» И если какие-нибудь философы станут убеждать его в том, что, не ответив на вопрос «что такое?», он не может надеяться на получение точного ответа на вопрос «как?», то он может ответить им, если сочтет это нужным, что предпо­читает ту скромную степень точности, которой он может достичь, используя свои методы, той претенциозной чепухе, к которой они пришли, используя свои.

Методологический номинализм в настоящее время доста­точно широко распространен в области естественных наук. Вместе с тем, проблемы общественных наук до сих пор решаются в основном эссенциалистскими методами. Мне кажется, что в этом состоит одна из главных причин их отсталости. Однако многие из тех, кто осознает это различие, оценивают его иначе³⁰. Они полагают, что методологические различия диктуются необходимостью, обусловленной «сущ-ностной» разницей в «природе» этих двух сфер исследования. Аргументы, которые выдвигаются в защиту этой точки зрения, обычно подчеркивают значение изменений в обще­стве и выражают другие характерные особенности историциз­ма. Физики, говорят сторонники этого воззрения, имеют дело с объектами типа энергии или атомов, которые, хотя и меняются, но сохраняют некоторую степень постоянства. Они могут описывать изменения, испытываемые этими относи­тельно неизменными объектами, не конструируя сущностей, форм и тому подобных идеальных образований для того, чтобы их утверждения относились хотя бы к чему-нибудь постоянному. Социолог же находится в совершенно ином положении. Сфера его исследований пребывает в постоянном движении. Область общественной жизни, всецело охваченной потоком истории, не имеет устойчивых сущностей. Как, например, можно исследовать правительство? Как можно обнаружить его среди многообразия правительственных уч­реждений, существовавших в различные эпохи в различных государствах, если не предположить, что между ними имеется сущностное сходство? Мы можем назвать некоторое учреж­дение правительством, только если полагаем, что оно содер­жит сущностные черты правительства, т. е. если оно удовлет­воряет нашей интуиции того, что является правительст-

МИФ О ПРОИСХОЖДЕНИИ И ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИИ

вом, — интуиции, которую мы можем выразить в определе­нии. То же самое можно сказать и о других социологических объектах — таких, например, как «цивилизация». Нам сле­дует понять их сущность, утверждает историцист, а затем отразить ее в определении.

Эти аргументы, выдвигаемые современными историциста­ми, кажутся мне очень похожими на то, что, по словам Аристотеля, заставило Платона создать теорию форм или идей. Единственное различие состоит в том, что Платон (который не признавал теорию атомизма и ничего не знал об энергии) применял свою доктрину также и к области физики, и, следовательно, к миру вообще. Все это ясно указывает на то, что в области общественных наук рассмотрение платонов­ской методологии даже сегодня является делом чрезвычайной важности.

Анализ платоновской социологии и того, как он применял в этой области свой методологический эссенциализм, я хотел бы предварить замечанием, что моя интерпретация учения Платона ограничивается рассмотрением только его истори­цизма и теории «наилучшего государства». Поэтому я хочу предупредить читателя, чтобы он не ждал здесь полной реконструкции платоновской философии, т. е. того, что мо­жет быть названо «справедливой и непредвзятой» интерпре­тацией платонизма. Признаюсь честно, что к историцизму я отношусь враждебно и считаю его в лучшем случае бесплод­ным. Поэтому, анализируя историцистские черты платониз­ма, я настроен чрезвычайно критически. Несмотря на то, что я восхищаюсь многим у Платона даже в тех местах его философии, которые, по моему мнению, не были вдохновле­ны Сократом, я не считаю необходимым добавлять свои комплименты в поток славословия в адрес его гения. Напро­тив, я буду пытаться развенчивать то, что мне кажется в его философии пагубным. Мой анализ и моя критика будут направлены против тоталитаристских тенденций политичес­кой философии Платона³¹.

ДЕСКРИПТИВНАЯ СОЦИОЛОГИЯ ПЛАТОНА

Глава 4. ИЗМЕНЕНИЕ И ПОКОЙ

Платон был одним из первых социальных философов и до сих пор, без сомнения, остается самым влиятельным из них. Он был социологом именно в том смысле, в каком понимали термин «социология» Конт, Милль и Спенсер. Иначе говоря, он успешно применял свой идеалистический метод к анализу общественной жизни человека, законов ее развития, а также законов и условий сохранения ее стабиль­ности. Несмотря на огромное влияние платоновских идей, на эту сторону его учения до сих пор обращали мало внимания. Мне кажется, что это обусловлено двумя факторами. Во-пер­вых, большая часть платоновской социологии представлена в такой тесной связи с этическими и политическими вопросами, что ее дескриптивных элементов часто просто не замечали. Во-вторых, многие из его идей часто воспринимались как нечто настолько само собой разумеющееся, что люди усва­ивали их бессознательно и некритически. В этом главным образом и состоит причина того, что его социологические теории приобрели такое влияние.

Платоновская социология представляет собой своеобраз­ную смесь теоретических спекуляций с острым видением фактов. Ее спекулятивным фоном является теория форм и всеобщей текучести и деградации, возникновения и вырож­дения. И на этой идеалистической основе Платон строит поразительно реалистичную теорию общества, способную объяснить основные тенденции исторического развития не только греческих городов-государств, но и природу социаль­но-политических сил, действовавших в его время.

I

Спекулятивной, или метафизической основы платонов­ской теории социальных изменений я уже касался. Это — мир неизменных форм или идей, отблеском которого является мир изменяющихся в пространстве и времени вещей. Формы и идеи — не только неизменны, неуничтожимы и не подвер­жены пагубному воздействию, они совершенны, истинны, реальны и благи. В «Государстве» Платон определил «благое» как «все хранительное», а «зло» как «все губительное и

ДЕСКРИПТИВНАЯ СОЦИОЛОГИЯ ПЛАТОНА

ГЛАВА 4. ИЗМЕНЕНИЕ И ПОКОЙ

разрушительное»¹. Совершенные и благие формы или идеи предшествуют копиям, чувственным вещам, являясь началь­ным пунктом всех изменений текучего мира². Такое понима­ние используется Платоном для оценки общей тенденции, главного направления изменений в мире чувственных вещей. Ведь если начальный пункт всех изменений совершенен и благ, то изменения могут происходить лишь в направлении, уводящем от совершенства и блага и приводящем к несовер­шенству и злу, т. е. к разложению.

Эта теория может быть развита подробнее. Чувственная вещь тем менее подвержена разложению, чем более она напоминает свою форму или идею, ведь сами формы нераз­ложимы. Однако чувственные или созданные вещи не явля­ются совершенными копиями идей. Ни одна копия не может быть совершенной, поскольку она только подражает подлин­ной реальности, она есть только видимость, иллюзия, ложь. Поэтому никакие чувственные вещи (за исключением, быть может, совершеннейших) не напоминают свои формы на­столько, чтобы стать неизменными. «Оставаться вечно неиз­менными и тождественными самим себе подобает лишь бо-жественнейшим существам, природа же тела устроена ина­че», — говорит Платон³. Если чувственная, созданная вещь — как, например, физическое тело или человеческая душа — является хорошей копией соответствующей идеи, то сначала она может изменяться лишь незначительно. Так, древней­шие, первичные изменения и движения — движения челове­ческой души — все еще «божественны» (в отличие от вто­ричных и третичных изменений). Однако всякое изменение, сколь бы малым оно ни было, снижая меру сходства вещи с ее формой, делает вещь другой, а потому и менее совершен­ной. Таким образом, вещь становится все более подверженной изменениям и разложению с каждым новым изменением, которое все более удаляет ее от ее формы, являющейся ее «причиной неподвижности и пребывания в покое», как гово­рит Аристотель, пересказывающий Платона еще и таким образом: вещь «возникает, когда она сопричастна идее, и уничтожается, когда она утрачивает ее». Этот процесс вы­рождения, поначалу медленный, а затем все убыстряющийся, этот закон падения и разложения был красочно описан Платоном в «Законах», последнем из его великих диалогов. Цитируемый далее отрывок касается прежде всего предназ­начения человеческой души, но Платон ясно дает понять, что сказанное относится также и ко всем вещам, «сопричастным душам», каковыми для него являются все живые существа. «Итак, все, что причастно душе, изменяется... при этом все

перемещается согласно закону и распорядку судьбы. То, что меньше изменяет свой нрав, движется по плоской поверхно­сти; то же, что изменяется больше, и притом в сторону несправедливости, падает в бездну и попадает в те места, о которых говорят, что они находятся внизу». (Далее в этом фрагменте Платон говорит о следующей возможности: «Если же душа, по своей ли собственной воле или под сильным чужим влиянием, изменяется в сторону большей добродете­ли, то, слившись с божественной добродетелью, она стано­вится особенно добродетельной и переносится на новое, луч­шее и совершенно святое место». Проблему исключительной души, которая может спастись и, возможно, спасти других от действия закона предопределения, мы обсудим в главе 8.) Несколько ранее в тех же «Законах» Платон так выражает свое учение об изменениях: «Перемены во всем, за исключе­нием злых бедствий, — это самое ненадежное дело: это касается и смены всех времен года, и смены ветров, и перемен в укладе телесной жизни, в характере — словом, изменение не в чем-то одном, но решительно во всем, исключая, как я сейчас сказал, лишь злых бедствий». Короче говоря, Платон учит нас тому, что всякое изменение есть зло и что покой божественен.

Теперь мы видим, что платоновская теория форм или идей указывает определенное направление в развитии текучего мира. Она подводит нас к закону, согласно которому привер­женность вещей к разложению в этом мире непрерывно возрастает. Это не жесткий закон универсально возрастаю­щего процесса разложения. Правильнее было бы сказать, что это — закон возрастания склонности к разложению. Иначе говоря, опасность или вероятность разложения возрастает, но не исключается возможность и чрезвычайно редких движений в обратном направлении. Как показывает только что приве­денный отрывок из Платона, очень хорошая душа может преодолеть изменчивость и разрушение, а очень дурная вещь — например, очень дурной город — может быть улуч­шен путем изменения. (Для того, чтобы такое улучшение приобрело хоть какой-то смысл, нам следует увековечить его, т. е. остановить все дальнейшие изменения.)

В полном согласии с этой теорией находится и изложенная Платоном в «Тимее» картина происхождения видов. В соот­ветствии с ней, человек, высочайшее из животных, создан богами, а другие животные произошли от него в процессе вырождения и разложения. Сначала некоторые мужчины — трусы и жулики — выродились в женщин. Те, кому недоста­вало мудрости, постепенно выродились в более низких жи-

ДЕСКРИПТИВНАЯ СОЦИОЛОГИЯ ПЛАТОНА

ГЛАВА 4. ИЗМЕНЕНИЕ И ПОКОЙ

вотных. Птицы, говорит он нам, произошли от безвредных, но легкомысленных людей, слишком доверявших своим чув­ствам, «племя сухопутных животных произошло из тех, кто был вовсе чужд философии», а рыбы — «от самых скудоум­ных неучей, души которых были так нечисты из-за всевоз­можных заблуждений»⁴.

Эту теорию можно применить и к описанию человеческо­го общества, и к описанию его истории. Она может объяснить пессимистический закон развития Гесиода⁵ — закон исто­рического разложения. Если можно доверять историческому свидетельству Аристотеля (которое было приведено в преды­дущей главе), то теория форм или идей сначала была предло­жена как отклик на методологическую потребность в чис­том и рациональном знании, невозможном в мире теку­чих чувственных вещей. Теперь мы видим, что эта теория гораздо шире. Помимо выполнения чисто методологических функций, она представляет собой теорию изменчивости. Она описывает общее направление развития всех текучих вещей, указывая тем самым на историческую тенденцию вырождения, свойственную человеку и человеческому обще­ству. (Вместе с тем она не ограничивается и этим; как мы увидим в главе 6, теория форм определяет характер полити­ческих требований Платона и даже средств их реализации). Если, как я полагаю, философские учения и Гераклита и Платона коренились в их социальном опыте — в особенности в опыте классовых войн и в гнетущем чувстве распадающе­гося на части социального мира, — то можно понять, отчего Платон, осознав, что теория форм может объяснить тенден­цию к вырождению, уделял ей так много внимания. Он приветствовал ее как решение самой глубокой мистической загадки. Гераклит не сумел с этических позиций прямо осудить тенденцию политического развития; Платон же в своей теории форм создал теоретическую основу для песси­мистических суждений в духе Гесиода.

Однако величие Платона-социолога заключается, конеч­но, не в общих абстрактных спекуляциях о законе обществен­ной деградации. Напротив, оно коренится в ценности и тщательности его наблюдений, в удивительной остроте его социологической интуиции. Он видел то, что до него никто еще не видел и что было заново открыто только в наше время. В качестве примера можно упомянуть его теорию предысто­рии человечества, истории племенного патриархата и вообще его попытку выделить типичные периоды в развитии обще­ственной жизни. Другой пример — это платоновский соци­ологический и экономический историцизм, его внимание к

экономической подоплеке политической жизни и историчес­кого развития. Эту теорию возродил Маркс под именем «исторический материализм». Третьим примером является интереснейший платоновский закон политических револю­ций, в соответствии с которым всякая революция вытекает из разногласий в стане правящего класса (или «элиты»). Этот закон служил у него основой анализа средств задержки политических изменений и создания социального равновесия, и он недавно был переоткрыт теоретиками тоталитаризма, в частности, В. Парето.

Теперь я перехожу к более подробному обсуждению названных вопросов. В особенности меня будет занимать третий вопрос — теория революции и равновесия.

II

Диалогами, в которых Платон обсуждает эти вопросы, являются в хронологическом порядке — «Государство», го­раздо более поздний диалог под названием «Политик» и «Законы», самая большая и самая поздняя из всех его работ. Несмотря на некоторые незначительные различия, эти диа­логи, местами повторяя, местами дополняя друг друга, весьма сходны между собой. В «Законах»⁶, например, изложен рас­сказ о закате и упадке человеческого общества, который помогает Платону дать описание предыстории, плавно пере­ходящее в описание истории греческого общества. В «Госу­дарстве» имеются сходные идеи, которые более абстрактно и систематически описывают развитие государственного управ­ления. В «Политике», носящем еще более абстрактный ха­рактер, дана логическая классификация типов государствен­ного управления с редкими ссылками на исторические собы­тия. В «Законах» историцистский аспект исследований Пла­тона сформулирован наиболее отчетливо. «Что послужи­ло началом государственного устройства?» —спрашивает он здесь, связывая этот вопрос с другим: «Как должно в каждом отдельном случае рассматривать постепенное уклонение го­сударства то в сторону добродетели, то порока?». В рамках социологических доктрин, разрабатывавшихся Платоном, су­ществует одно важное различие, обусловленное чисто спеку­лятивными трудностями, которые, по-видимому, беспокоили Платона. Предположив, что начальной точкой развития было совершенное, а потому и не подверженное разложению госу­дарство, он испытывал затруднение объяснить причину пер­вого изменения — Падения человека, которое и запустило часы истории⁷. В следующей главе мы узнаем о попытке

ДЕСКРИПТИВНАЯ СОЦИОЛОГИЯ ПЛАТОНА

ГЛАВА 4. ИЗМЕНЕНИЕ И ПОКОЙ

Платона решить эту проблему, однако сначала я попытаюсь дать общий обзор его теории социального развития.

Согласно тому, что сказано в «Государстве», первона­чальной, или исходной формой общества, которая в то же время в наибольшей степени была подобной форме или идее государства — «наилучшим государством» — было царство мудрейших и богоподобных людей. Этот идеальный город-го­сударство был настолько совершенен, что трудно даже пред­ставить, как он мог вообще изменяться. И все же он изме­нялся, а вместе с изменениями началась и гераклитова распря — движущая сила всех перемен. Согласно Платону, внутренняя распря, классовая война, подпитываемая эгоисти­ческими, главным образом, материальными и экономически­ми интересами, является главной силой «социальной динами­ки». Формула Маркса «история всех до сих пор существовав­ших обществ была историей борьбы классов»⁸ подходит для описания платоновского историцизма так же, как и для ис­торицизма Маркса. Четыре наиболее характерных периода или «вех в истории политического вырождения», которые одновременно являются «важнейшими... разновидностями су­ществующих государств»⁹, описываются Платоном следую­щим образом. Первой на смену совершенному государству приходит «тимархия», или «тимократия» — господство бла­городных воинов, сражающихся за честь и славу. За ней идет олигархия — правление богатых семейств. «Из нее возникает отличная от нее демократия» — царство свободы, следствием которой является беззаконие, а «четвертым и крайним забо­леванием государства» является тирания¹⁰.

Как видно из только что приведенного отрывка из сочи­нений Платона, история социального разложения является для него историей болезни: болеет общество, а политик, как мы увидим позже, должен стать врачом, избавителем (и наоборот — врач также должен быть политиком). Подобно тому, как описание типичного течения болезни не всегда применимо к каждому отдельному больному, так и платонов­ская теория социального разложения не претендует на при­менимость к каждому отдельному городу-государству. Однако она претендует на описание как первоначального направле­ния социального развития, породившего основные формы конституционного упадка, так и типичного хода социальных изменений¹¹. Таким образом, Платон стремился выделить эволюционную последовательность смены исторических пе­риодов, т. е. создать историцистскую теорию общества. Эта попытка была возобновлена Руссо, а Конт, Милль, Гегель и Маркс сделали это занятие модным. Если учесть небольшой

объем исторических сведений, доступных Платону, то его система исторических периодов окажется ничем не хуже теорий современных историцистов. (Основное различие меж­ду ними состоит в оценке направления движения истории. Если аристократически настроенный Платон проклинал ис­следованное им историческое развитие, то современные ис­торицисты приветствуют его, уверовав в закон исторического прогресса.)

Перед тем, как перейти к подробному обсуждению кон­цепции совершенного государства Платона, я хотел бы оста­новиться на кратком анализе той роли, которую играют в его теории экономические интересы и классовая борьба в процессе перехода общества от одной из только что перечисленных платоновских четырех форм государственного устройства к другой. Платон говорит, что первая форма вырождения совер­шенного государства — тимократия, т. е. господство честолю­бивых воинов, почти во всех отношениях близка к совершен ному государству. Важно отметить, что Платон открыто отож­дествляет это наилучшее и древнейшее из всех существовав­ших государств с дорийским государственным устройством Спарты и Крита и утверждает, что оба эти аристократические государства на самом деле представляли собой самые ранние формы политической жизни в Греции. То, что Платон говорит нам о государственном устройстве Спарты и Крита, содержит­ся главным образом в его блестящих описаниях наилучшего или совершенного государства, подобием которого является тимократия. (Защищая идею сходства Спарты и совершенного государства, Платон стал одним из наиболее успешных про­пагандистов того, что я назвал бы «Великим мифом Спар­ты» — древнейшего, получившего широкое распространение мифа о превосходстве спартанского государственного устрой­ства и образа жизни.)

Основное различие между наилучшим, или идеальным, государством и тимократией состоит в том, что последняя содержит некоторый элемент нестабильности. Когда-то еди­ный патриархальный правящий класс теперь оказывается разъединенным, а эта разъединенность низводит государство на следующую ступень, и тимократия вырождается в олигар­хию. Разъединенность порождается честолюбием. «Прежде всего тот слышит, — пишет Платон о молодом тимократе, — как сокрушается его мать: ее муж не принадлежит к прави­телям»¹². Так он становится честолюбивым и жаждет отли­чий. Однако решающим фактором при переходе от тимокра тии к олигархии становтяся конкуренция и собственнические интересы. «Надо сперва остановиться на том, — говорит

ДЕСКРИПТИВНАЯ СОЦИОЛОГИЯ ПЛАТОНА

ГЛАВА 4. ИЗМЕНЕНИЕ И ПОКОЙ

Платон, — как тимократия переходит в олигархию... И слепому ясно, как совершается этот переход... Скопление золота в кладовых у частных лиц губит тимократию; они прежде всего выискивают, на что бы его употребить, и для этого перетолковывают законы, мало считаясь с ними: так поступают и сами богачи, и их жены... Затем, наблюдая, кто в чем преуспевает и соревнуясь друг с другом, они уподобля­ют себе и все население». Так возникает первый классовый конфликт: между добродетелью и деньгами или между тра­диционной феодальной суровостью и новыми причудами бо­гатых. Переход к олигархии завершается тогда, когда богатые устанавливают законы, согласно которым «к власти не допус­каются те, у кого нет установленного имущественного ценза. Такого рода государственный строй держится применением вооруженной силы или же был еще прежде установлен путем запугивания».

Установление олигархии грозит началом гражданской войны между олигархами и беднейшими классами: «Подобно тому как для нарушения равновесия болезненного тела до­статочно малейшего толчка извне, чтобы ему расхвораться,... так и государство, находящееся в подобном состоянии, забо­левает и воюет само с собой по малейшему поводу, причем некоторые его граждане опираются на помощь со стороны какого-либо олигархического государства, а другие — на помощь демократического; впрочем, иной раз междоусобица возникает и без постороннего вмешательства»¹³. Гражданская война приводит к установлению демократии: «Демократия... возникает тогда, когда бедняки, одержав победу, некоторых из своих противников уничтожат, иных изгонят, а остальных уравняют в гражданских правах и в замещении государствен­ных должностей...».

Платоновское описание демократии является живой, но глубоко враждебной и несправедливой пародией на полити­ческую жизнь Афин и на демократические убеждения, пре­красно сформулированные Периклом примерно за три года до рождения Платона. (Программа Перикла¹⁴ будет рассмот­рена нами позднее — в главе 10.) Платоновская характери­стика демократии — блестящий образец политической про­паганды, и можно представить себе, сколько вреда она при­несла, если даже такой человек, как Дж. Адам, выдающийся ученый и издатель «Государства», оказался неспособным противостоять красноречивому обличению Платоном своего родного города Афин. «Платоновское описание человека де­мократического, — пишет Адам, — является одним из наи­более выдающихся и величественных примеров политическо-

го памфлета, известных в истории литературы». И когда он далее говорит, что «описание демократа как человекообраз­ного хамелеона прославило Платона на все времена»¹⁵, то становится понятно, что Платон преуспел хотя бы в том, чтобы сделать из Адама врага демократии, и мы можем только догадываться, сколько вреда принесли писания Платона ме­нее искушенным и неопытным умам...

Иногда кажется, что, когда Платон, говоря словами Ада­ма¹⁶, «источает заманчивые мысли, образы и слова», он испытывает потребность в куске материи, чтобы прикрыть дыры в аргументации или даже, как в рассматриваемом случае, полное отсутствие рациональных аргументов. Аргу­менты он заменяет инвективами, отождествляя свободу с беззаконием, вольность со вседозволенностью и равенство перед законом с безначалием. Демократов он называет рас­путниками, скупердяями, наглецами и бесстыдниками, сви­репыми дикими зверями, рабами любого своего каприза, живущими исключительно ради удовольствий и удовлетворе­ния нечистых желаний. («Они обжираются как скоты», — так говорил об этом Гераклит.) Платон обвиняет демократов в том, что они «стыдливость обзывают глупостью, а рассуди­тельность — недостатком мужества»¹⁷, и т. п. «А кроме то­го, — говорит Платон, когда поток его красноречия начинает иссякать, — разные другие мелочи: при таком порядке вещей учитель боится школьников и заискивает перед ними... а старшие, приспособляясь к молодым и подражая им, то и дело острят и балагурят, чтобы не казаться неприятными и власт­ными». (И эти слова Платон в роли главы Академии вклады­вает в уста Сократа, забывая о том, что Сократ никогда не был учителем и что даже в последние годы своей жизни он никогда не казался раздражительным и властным. Он никог­да не «снисходил» к молодежи, а обращался с нею, например с молодым Платоном, как с товарищами и друзьями. Сам же Платон, надо полагать, действительно «снисходил» до обсуж­дения важных вопросов со своими учениками.) «Но крайняя свобода для народа такого государства, — продолжает Пла­тон, — состоит в том, что купленные рабы и рабыни ничуть не менее свободны, чем их покупатели... Если собрать все это вместе, самым главным будет то... что душа делается крайне чувствительной, даже по мелочам: все принудительное вызы­вает у них возмущение как нечто недопустимое. А кон­чат они... тем, что перестанут считаться даже с законами... чтобы уже вообще ни у кого и ни в чем не было над ними власти». Здесь Платон все же отдает дань своему родному городу, хотя и помимо своей воли. Величайшей победой

Дата добавления: 2014-11-29