Миф о происхождении и предопределении 5 страница

Неясно, кто первым выдвинул теорию о том, что законы обязаны своим происхождением общественному договору — Протагор или Ликофрон (взгляды Ликофрона мы подвергнем обсуждению в следующей главе). Однако в любом случае эта теория тесно связана с конвенционализмом Протагора. Тот факт, что Платон сознательно соединил некоторые конвен-ционалистские идеи, в числе которых находилась даже одна из разновидностей теории общественного договора, с харак­терным для него натурализмом, указывает на то, что конвен­ционализм в его первоначальной форме не был связан с идеей полной произвольности законов: это подтверждают платонов­ские замечания об учении Протагора²⁷. Насколько хорошо Платон осознавал наличие конвенционалистских элементов в его версии натурализма, видно по одному отрывку из «Законов», где Платон дает список различных принципов, на которых может быть основана политическая власть. При этом он упоминает биологический натурализм Пиндара (см. ра­нее): «должен править сильный, а слабый ему подчиняться,... как некогда сказал фиванец Пиндар». Платон противопостав­ляет этот принцип другому, который кажется ему предпоч­тительнее, так как он соединяет конвенционализм с натура­лизмом: «Но главнейшим требованием является,... чтобы несведущий следовал за руководством разумного и был под его властью. Впрочем, о мудрейший Пиндар, по моему мне­нию, это, пожалуй, и не противоречит природе; я бы сказал, что природе соответствует не насильственная власть закона, но добровольное ему подчинение»²⁸.

В «Государстве» также можно найти элементы соедине­ния конвенционалистской теории общественного договора с

натурализмом: «Государство... возникает,... когда каждый из нас не может удовлетворить сам себя, но нуждается еще во многом... Каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое сов­местное поселение и получает у нас название государства, не правда ли?»²⁹. Таким образом, люди собираются вместе, преследуя собственные цели, — в этом состоит элемент теории договора. Но за этим стоит факт родовой неполноцен­ности человека — в этом в концепции Платона проявляется его натурализм, который получает дальнейшее развитие: «Сначала люди рождаются не слишком похожими друг на друга, их природа бывает различна, да и способности к тому или иному делу также... Кто лучше работает — тот, кто владеет многими искусствами или же только одним?.. Можно сделать все в большем количестве, лучше и легче, если выполнять одну какую-нибудь работу соответственно своим природным задаткам...»

Так Платоном вводится экономический принцип разделе­ния труда (напоминая нам о сходстве между платоновским историцизмом и материалистическим пониманием истории). У Платона этот принцип обосновывается с помощью утвер­ждения, характерного для биологического натурализма, а именно — утверждения о естественном неравенстве людей. Сначала эта идея вводится незаметно и кажется почти что невинной. Однако в следующей главе мы увидим, что эта идея имеет далеко идущие последствия: единственным действи­тельно важным видом разделения труда оказывается у Пла­тона разделение между правителями и управляемыми, осно­ванное, как он утверждает, на естественном неравенстве хозяев и рабов, мудрых и невежественных.

Мы убедились в том, что платоновская позиция содержит элементы как конвенционализма, так и биологического на­турализма. Это неудивительно, поскольку его позиция и есть позиция спиритуалистического натурализма, неопределен­ность которого допускает любую комбинацию воззрений. Лучше всего эта спиритуалистическая версия натурализма сформулирована в «Законах»: «Говорят, — утверждает Пла­тон, — что величайшие и прекраснейшие из вещей произве­дены природой... а менее важные — искусством». С этим Платон согласен, но затем он переходит к критике тех материалистов, которые полагают, что «огонь, вода, земля и воздух... существуют благодаря природе... а в государст­венном управлении... разве лишь незначительная какая-то

ГЛАВА 5. ПРИРОДА И СОГЛАШЕНИЕ

часть причастия природе, большая же часть — искусству». Возражая этой точке зрения, Платон сначала показывает, что не тела и не элементы, а души «существуют по природе»³⁰. (Я раньше уже цитировал этот отрывок.) Из этого он заклю­чает, что закон и порядок также должны быть присущи природе, поскольку проистекают из души: «Душа возникла у нас раньше тела... так что властвует душа, а тело по своей природе должно находиться у нее в подчинении». Сказанное образует теоретическую основу историцистской доктрины, согласно которой закон и искусство — «творения природы или не ниже природы хотя бы потому, что являются порож­дениями ума». Тем самым дается ясная формулировка спи­ритуалистического натурализма, соединенного с позитивист­скими воззрениями консервативного характера: «Это окажет­ся величайшей помощью для законодательства, сопряженного с разумом... Наставления относительно законов записанные, будут стоять непоколебимо и в любое время послужат изо­бличением».

Из всего этого видно, что аргументы, почерпнутые из пла­тоновского спиритуалистического натурализма, совершенно не способны дать ответ на вопрос, возникающий по пово­ду «справедливого» или «естественного» характера любого частного закона. Спиритуалистический натурализм — слиш­ком смутная теория, чтобы ее можно было применять для решения какой-либо частной проблемы. Он не способен на большее, чем на предоставление некоторых общих аргумен­тов в пользу консерватизма. На практике он оставляет все на усмотрение мудрого законоучителя — богоподобного фило­софа, чье описание, особенно ярко данное в «Законах», несомненно, является платоновским автопортретом (см. так­же главу 8). Однако, в отличие от спиритуалистического натурализма, из платоновской теории взаимозависимости индивида и общества и его антиэгалитарного биологического натурализма следуют вполне конкретные выводы.

vii

Как было показано ранее, идеальное государство, будучи самодостаточным, является для Платона совершенным инди­видом, а отдельный гражданин, соответственно, — несовер­шенной копией государства. Это представление о государстве как о чем-то подобном суперорганизму, или Левиафану, знакомит нас с так называемой органической или биологи­ческой теорией государства. Принцип, на котором основана эта теория, мы рассмотрим позднее³¹. Здесь же я хочу сначала

обратить внимание на то, что Платон открыто не защищает эту теорию, однако она явно им подразумевается. Действи­тельно, обсуждение фундаментальной аналогии между госу­дарством и человеческим индивидом является одной из цент­ральных тем «Государства». Замечу в этой связи, что эта аналогия у Платона в большей степени служит анализу индивида, а не государства. Можно даже предположить, что Платон (вероятно, под влиянием Алкмеона) выдвинул не столько биологическую теорию государства, сколько полити­ческую теорию человеческого индивида³². Мне кажется, что это находится в полном соответствии с доктриной, согласно которой индивид по сравнению с государством менее значим, будучи его несовершенной копией. Везде, где Платон исполь­зует эту аналогию, он использует ее именно так, а именно — в качестве метода исследования и объяснения роли инди­вида в обществе. Город, говорит он, значительнее индивида, а потому и легче поддается изучению. Поэтому Платон предлагает: «мы сперва исследуем, что такое справедливость в государствах, а затем точно так же рассмотрим ее и в отдельном человеке, т. е. подметим в идее меньшего подобие большего... Не правда ли, [тогда мы] увидим там зачатки справедливости и несправедливости».

Из того, как Платон вводит эту фундаментальную анало­гию, видно, что он (и, возможно, его читатели) воспринимал ее как нечто само собой разумеющееся. Это можно считать симптомом ностальгии, грусти по единому и гармоничному «органическому» государству, т. е. обществу, построенному на самых древних основаниях (см. главу 10). Город-государ­ство, говорит он, должен быть маленьким и расти только до тех пор, пока этот рост не начнет угрожать его единству. По природе город должен быть единым целым³³. Таким образом, Платон обращает особое внимание на «единственность» или индивидуальность города. При этом он подчеркивает «мно­жественный» характер человеческого индивида. Анализируя человеческую душу и выделяя в ней три составные части (разум, волю и животные инстинкты), соответствующие трем существующим в его государстве классам (правителям, вои­нам и рабочим, из которых последние, выражаясь словами Гераклита, «обжираются как скоты»), Платон доходит даже до противопоставления этих частей друг другу, как если бы они были «врагами»³⁴. «Таким образом, — пишет Дж. Гро-ут, — Платон утверждает, что кажущийся Единым человек на самом деле является Многим... и кажущееся Многим совершенное жизнеустройство на самом деле является Еди­ным». Понятно, что все это вытекает из идеального характера

ДЕСКРИПТИВНАЯ СОЦИОЛОГИЯ ПЛАТОНА

ГЛАВА 5. ПРИРОДА И СОГЛАШЕНИЕ

государства, несовершенной копией которого является инди­вид. Такое внимание к целостности и единству государства и в конечном итоге мира в целом можно обозначить термином «холизм». Я полагаю, что платоновский холизм тесно связан с племенным коллективизмом, о котором мы говорили в предшествующих главах. Платон печалился об утраченном единстве племенной жизни. Изменчивый мир, сотрясаемый социальными революциями, казался ему нереальным. Только стабильное целое, т. е. крепкий коллектив, а не смертные индивиды, обладает реальностью. Поэтому индивид «по при­роде» должен подчиняться целому, являющемуся не простым агрегатом индивидов, а «естественным» объектом более вы­сокого порядка.

У Платона можно найти множество превосходных описа­ний этого «естественного», т. е. племенного и коллективист­ского образа общественной жизни: «Закон ставит своей целью не благоденствие одного какого-нибудь слоя населения, но благо всего государства. То убеждением, то силой обеспечи­вает он сплоченность всех граждан, делая так, чтобы они были друг другу взаимно полезны в той мере, в какой они вообще могут быть полезны для всего общества. Выдающихся людей он включает в государство не для того, чтобы предо­ставить им возможность уклоняться куда кто хочет, но чтобы самому пользоваться ими для укрепления государства»³⁵. То, что в его холизме присутствует элемент эстетики, грусти по утраченной красоте, видно, например, из сделанного им в «Законах» замечания: «Любой искусный ремесленник делает все ради целого, а не целое ради части». Здесь же им дается поистине классическое определение политического холизма: «Бытие возникает не ради тебя, а, наоборот, ты — ради него». В рамках этого целого неравноправные по природе индивиды и группы индивидов должны исполнять свои специфические и неравномерно распределяемые обязанности.

Все это указывает на то, что концепция Платона пред­ставляет собой разновидность органической теории государ­ства, даже если бы Платон нигде прямо не говорил о государ­стве как об организме. Но поскольку он об этом говорил, не остается никаких сомнений в том, что он был сторонником и даже одним из родоначальников этой теории. Данная им интерпретация этой теории может быть названа персоналист-ской, или психологической, поскольку он сравнивает государ­ство не с тем или иным организмом вообще, а с человеческим индивидом или, точнее, с человеческой душой. В частности, болезнь государства, распад его единства он уподобляет болезням человеческой души. Болезнь государства не только

соответствует, но и является прямым следствием искажения природы людей — в особенности членов правящего класса. Каждая из характерных стадий вырождения государства — это следствие соответствующих стадий вырождения челове­ческой души, человеческой природы, человеческого рода вообще. А поскольку это моральное вырождение вытекает, по мнению Платона, из расового вырождения, то можно сделать вывод, что в конечном счете биологический характер плато­новского натурализма является важнейшим элементом, ле­жащим в основании его историцизма. И действительно, ис­тория падения первого совершенного города-государства есть не что иное, как история биологического вырождения чело­веческого рода.

VIII

В предыдущей главе я заметил, что проблема начала изменений и развала представляла собой одну из самых больших трудностей историцистской теории общества Плато­на. Невозможно предположить, что первый естественный и совершенный город-государство содержал в себе семя разла­да, потому что «город-государство, несущее в себе семя разлада, является... несовершенным»³⁶. Преодолеть эту труд­ность Платон пытается, взваливая вину за вырождение не на характер устройства первого совершенного города-государст­ва, а на всеобщий исторический, биологический и, возможно, даже космический закон эволюционного вырождения³⁷: «Все порожденное обречено на гибель». Однако решение, предо­ставляемое этой универсальной теорией, не может считаться полностью удовлетворительным, поскольку не объясняет, почему даже достаточно совершенно устроенное государство не смогло избежать действия закона развала. И в самом деле, Платон намекает на то, что исторического развала можно было бы избежать³⁴, будь правители первого естественного государства обучены философии. Но этого не было. Вопреки его требованиям к правителям небесного города, они не были обучены ни математике, ни диалектике, а ведь для того, чтобы избежать вырождения, им следовало постигнуть тайны евгеники, науки «сохранения в чистоте сословия стражей», дабы не допустить смешения благородных металлов, раство­ренных в их крови, с обычными металлами, содержащимися в крови работников. Однако постигнуть эти высокие тайны непросто. В области акустики, математики и астрономии Платон жестко противопоставляет простое (обманчивое) мне­ние, отягощенное опытом, всегда неточное и низменное,

ДЕСКРИПТИВНАЯ СОЦИОЛОГИЯ ПЛАТОНА

ГЛАВА 5. ПРИРОДА И СОГЛАШЕНИЕ

чистому рациональному знанию, свободному от чувственного опыта и точному. Это же противопоставление он применяет и к евгенике. Чисто эмпирическое искусство селекции не может быть точным, т. е. оно не может сохранять сословие в совершенной чистоте. Этим и объясняется падение первого города, который был настолько благ, т. е. настолько походил на свою форму или идею, что «трудно пошатнуть государство, устроенное таким образом. Однако... и такой строй... подвер­гнется разрушению». Далее Платон переходит к описанию теории селекции и к изложению историй о Числе и о Падении человека.

Во избежание бесплодия и вырождения, говорит нам Платон, при выращивании растений и животных следует учитывать определенные интервалы времени. Некоторые све­дения об этих интервалах, касающиеся продолжительности жизни рода, были известны правителям наилучшего государ­ства, которые применяли их для селекции господствующего сословия. Однако эти сведения носили не рациональный, а эмпирический характер, это было «рассуждение, основанное на ощущении» (см. следующий цитируемый платоновский фрагмент). Как мы только что убедились, восприятия и опытные данные не могут быть точными и надежными, ведь их объектами являются не чистые формы или идеи, а мир текучих вещей. Однако, если воспитателям доступно только это знание, они не смогут сохранить чистоту сословия, которое с неизбежностью будет портиться и вырождаться. Вот как это объясняет Платон: «Хотя и мудры те, кого вы воспитали как руководителей государства, однако и они • ничуть не больше других людей будут способны установить путем рассуждения, основанного на ощущении, наилучшую пору плодоношения и, напротив, время бесплодия для вашего рода: этого им не постичь, и они станут рожать детей в неурочное время»³⁹. Далее Платон несколько таинственно намекает на то, что теперь этого можно избежать благодаря открытию чисто рациональной математической науки, обла­дающей знанием о «платоновском Числе» (числе, определя­ющем истинный период жизни человеческого рода), которое является ключом к главному закону высшей евгеники. По­скольку же древнейшим воспитателям не было ничего извест­но о пифагорейской теории чисел, а значит, и о ключе к высшему закону селекции, то совершенное, естественное государство не могло избежать развала. И отчасти раскрывая секрет таинственного числа, Платон продолжает: «Это чис­ло... имеет решающее значение для лучшего или худшего качества рождений. Коль это останется невдомек нашим

стражам и они не в пору⁴⁰ сведут невест с женихами, то не родятся дети с хорошими природными задатками и со счаст­ливой участью. Прежние стражи назначат своими преемни­ками лучших из этих детей, но все равно те не будут достойны и чуть лишь займут должности своих отцов, станут нами пренебрегать, несмотря на то что они стражи». По утверж­дению Платона, они не оценят «мусические искусства, а вслед за тем и гимнастические... От этого юноши у нас будут менее образованы и из их среды выйдут правители, не слишком способные блюсти и испытывать Гесиодовы поколе­ния, — ведь и у вас они те же, то есть золотое, серебряное, медное и железное. Когда железо примешается к серебру, а медь к золоту, возникнут несоответствия и нелепые отклоне­ния, а это, где бы оно ни случилось, сразу порождает вражду и раздор. Надо признать, что, где бы ни возник раздор, он вечно такой природы».

Вот и весь платоновский рассказ о Числе и о Падении человека. Вот основа его историцистской социологии, и в частности фундаментального закона социальных революций, который мы подвергнем обсуждению в последней главе этого тома⁴¹. По Платону, расовое вырождение объясняет проис­хождение разобщенности внутри правящего класса и, вместе с этим, указывает на источник исторического развития. Внут­ренний разлад человеческой природы, сумасшествие души приводит к сумасшествию правящего класса. И, словно по­вторяя слова Гераклита, Платон утверждает, что классовая война является источником и пособником всех изменений, т. е. истории человечества, которая есть не что иное, как история падения человеческого общества. Теперь мы видим, что в конечном счете платоновский идеалистический истори­цизм покоится не на спиритуалистической, а на биологиче­ской основе — на чем-то похожем на метабиологию⁴² чело­веческой расы. Платон при рассмотрении государства был не только сторонником биологического натурализма — он был также одним из первых в политической истории сторонником биологической, расовой теории социальной динамики. «Та­ким образом, — говорит Дж. Адам⁴³, — платоновское Число стало каркасом, поддерживающим платоновскую философию истории».

Завершим наш анализ платоновской социологии кратки­ми выводами.

Платон сумел дать удивительно точное, хотя и несколь­ко идеализированное, описание ранних греческих племенных и коллективистских сообществ, черты которых сохранила Спарта. Анализ сил, в частности экономических сил, угро-

ДЕСКРИПТИВНАЯ СОЦИОЛОГИЯ ПЛАТОНА

ГЛАВА 5. ПРИРОДА И СОГЛАШЕНИЕ

жающих стабильности такого сообщества, помог ему предло­жить общеполитические и институциональные меры, необхо­димые для противодействия этим силам. Более того, он сумел построить реконструкцию истории и экономики греческих городов-государств.

Всего этого он сумел достичь в силу обуревавших его ненависти к современному обществу и романтической любви к древним племенным формам общественной жизни. Эти любовь и ненависть привели его к открытию неумолимого закона человеческого развития, а именно — закона всеобще­го вырождения и развала. И эти же самые любовь и ненависть несут ответственность за иррациональные, фантастические и романтические элементы платоновского — во всех других отношениях превосходного — анализа. Вместе с тем, именно его личная заинтересованность и партийность обострили зре­ние Платона настолько, что он смог добиться таких впечат­ляющих результатов. Основой его историцистской теории была фантастическая философская доктрина, согласно кото­рой видимый мир является плохой копией неизменного не­видимого мира. Не имеющая аналогов платоновская попытка соединения историцистского пессимизма с онтологическим оптимизмом на определенной стадии сталкивается со зна­чительными трудностями. Эти трудности заставили Плато­на прибегнуть к постулатам биологического натурализма и «психологизма», т. е. теории, согласно которой общество строится и развивается в соответствии с «человеческой при­родой» членов общества, из которых вытекали элементы мистики и суеверия, достигшие апогея в его псевдорациональ­ной теории селекции. Эти фантастические элементы угрожа­ли даже единству общей теоретической концепции Платона.

IX

Бросая общий взгляд на платоновскую теоретическую конструкцию, попробуем догадаться о проекте, по которому она была построена⁴⁵. В этом проекте, созданном великим ар­хитектором, ясно различим фундаментальный дуализм пла­тоновской мысли. В области логики этот дуализм проявляется в форме противопоставления Единого и Многого. В области эпистсмологии рациональное знание, основанное на чистом мышлении, противопоставляется мнению, основанному на индивидуальном опыте. В области онтологии это — противо­поставление одной, неизменной и подлинной реальности многим изменчивым и обманчивым видимостям, чистого бытия — становлению, точнее — изменениям. В области

космологии то, что созидает, противопоставляется тому, что созидается и разваливается. В этике благо, т. е. то, что сохраняет, противопоставляется злу, т. е. тому, что растле­вает. В политике — это противопоставление единого коллек­тива, государства, способного достичь совершенства и автар­кии, огромной массе индивидов, частных граждан, всегда остающихся несовершенными, чьи особенности должны по­давляться во имя сохранения единства государства (см. сле­дующую главу). Я думаю, этот платоновский дуализм коре­нился в его сильнейшей потребности объяснить противопо­ложность между мечтой об идеальном обществе и ненавист­ным ему действительным положением дел в общественной жизни — противоположность между стабильным обществом и обществом, находящимся в процессе революционных пре­образований.

Дата добавления: 2014-11-29