Художественный мир лирики Блока 1 страница

Лирический герой: лицо и маски

Когда-то, говоря о творчестве А. Фета, мы уже вспоминали идею М. И. Цветаевой: она делила творцов на поэтов с историей и поэтов без истории.

Вторые рождаются сразу, мгновенно; они пришли в мир не познавать, а сказать; их творчество – варьирование уже в первых стихах проявившихся тем и мотивов; оно похоже на круг или реку, вода в которой – одна и та же. Фет, Тютчев – характерные примеры поэтов без истории.

Поэты с историей, напротив, проходят долгий и сложный путь познания, часто разительно меняются; ранние их стихи бывают удивительно непохожи на поздние; их творчество похоже на пущенную в бесконечность стрелу.

Тема движения, пути и постоянное обращение к собственной биографии, организующее художественный мир авторское «я», лирический герой являются характерными чертами поэтов с историей.

Блок – идеальный пример такого поэта. Не случайно даже понятие «лирический герой» литературовед Ю. Н. Тынянов впервые применил к его творчеству. «Блок — самая большая лирическая тема Блока. Это тема притягивает как тема романа еще новой, нерожденной (или неосознанной) формации. Об этом лирическом герое и говорят сейчас.

Он был необходим, его уже окружает легенда, и не только теперь — она окружала его с самого начала, казалось даже, что она предшествовала самой поэзии Блока, что его поэзия только развила и дополнила постулированный образ.

В образ этот персонифицируют все искусство Блока; когда говорят о его поэзии, почти всегда за поэзией невольно подставляют человеческое лицо — и все полюбили лицо, а не искусство».

Но Блоку-поэту было недостаточно собственной биографии и вырастающего из нее лирического героя. Он (и в этом его творчество напоминает некрасовское) часто перевоплощался в других персонажей, создавал ролевую лирику, героями которой становились вечные образы европейской культуры. Наряду со стихотворениями, объединенными образом лирического героя, Ю. Н. Тынянов увидел в лирике Блока много стихотворных новелл. «Новеллы эти в ряду других стихотворных новелл Блока выделились в особый ряд; они то собраны в циклы, то рассыпаны: Офелия и Гамлет, Царевна и Рыцарь, Рыцарь и Дама, Кармен, Князь и Девушка, Мать и Сын» (Ю. Н. Тынянов, «Блок», 1921).

И стихи, объединенные образом лирического героя, и многочисленные его перевоплощения, маски ролевой лирики (один из циклов Блока так и называется, «Снежная маска»), в конце концов, сложились в огромную, уникальную картину, противоречивое единство которой первым осознал сам поэт.

Путь: трилогия вочеловечивания

«Первым и главным признаком того, что данный писатель не есть величина случайная и временная, - является чувство пути, - утверждал Блок. - Писатель - растение многолетнее. Как у ириса или у лилии росту стеблей и листьев сопутствует периодическое развитие корневых клубней, - так душа писателя расширяется и развивается периодами, а творения его - только внешние результаты подземного роста души» («Душа писателя», 1909).

Хронологически путь поэта от произведений, вошедших в первый сборник, до «Двенадцати» укладывается в двадцать лет (1898 – 1918). Однако, опубликовав «Стихи о Прекрасной Даме» в 1904 году, Блок уже через семь лет фактически подводит итоги в трехтомном «Собрании стихотворений».

В предисловии к нему содержится важная подсказка, дающая ключ к правильному восприятию блоковского творчества. «Тем, кто сочувствует моей поэзии, не покажется лишним включение в эту и следующие книги полудетских или слабых по форме стихотворений; многие из них, взятые отдельно, не имеют цены; но каждое стихотворение необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать "романом в стихах": она посвящена одному кругу чувств и мыслей, которому я был предан в течение первых двенадцати лет сознательной жизни (9 января 1911 г.).

Порой сочиняя стихотворения очень быстро (есть случаи, когда несколько текстов датированы одним днем), Блок впоследствии включал их в более сложную структуру, в которой они оказывались важной частью целого – «романа в стихах» (несомненны пушкинские истоки этого жанрового определения).

Позднее основное собрание было дополнено старыми и новыми стихотворениями, несколько раз переиздано, но его композиция, определенная самим Блоком, осталась прежней, стала общепринятой, канонической.

Одним из первых в русской поэзии книгу стихов «Сумерки» (1840) составил Е. А. Баратынский. По принципу циклизации и дополнительной художественной организации строились четыре выпуска «Вечерних огней» (1883 – 1891) и более ранние книги А. А. Фета, «Кипарисовый ларец» И. Ф.Анненского (1910). Целостные сборники стихов составляли и другие символисты («Будем как солнце!» К. Д. Бальмонта, 1903). Но только Блок сделал мышление книгами основой всего лирического творчества. По такому пути пошли многие значительные поэты двадцатого века (Ахматова, Мандельштам, Пастернак), превращавшие отдельные стихотворения в «роман в стихах», включавшие даже неопубликованные книги в общий счет.

Взглянем на строение большого блоковского сборника лирики или собрания сочинений (малые, учебные издания нарушают этот принцип). Он всегда состоит из трех книг, включающих стихи 1898 – 1904, 1904 – 1908 и 1907 – 1916 гг. Книги делятся на озаглавленные по разным принципам части-главы.

Книга первая: «Ante lucem» <Перед светом>, «Стихи о Прекрасной Даме» (сюда входят 6 нумерованных хронологически датированных разделов, которые Блок тоже называл главами) – «Распутья».

Книга вторая: «Пузыри земли», «Ночная фиалка» - «Разные стихотворения» - «Город», «Снежная маска» (состоящая из разделов «Снега» и «Маски»), «Фаина», «Вольные мысли».

Книга третья: «Страшный мир», «Возмездие», «Ямбы», «Итальянские стихи», «Разные стихотворения», «Арфы и скрипки», «Кармен», «Соловьиный сад», «Родина», «О чем поет ветер».

Но это еще не все. В отдельные главы включены циклы. Особенно много их в третьем томе. В главе «Страшный мир» есть циклы «Пляски смерти», «Жизнь моего приятеля» и «Черная кровь», в «Итальянских стихах» - «Флоренция» и «Венеция», в «Родине» - знаменитый «На поле Куликовом».

Таким образом, отдельное стихотворение может входить как «кирпичик» в цикл – главу – книгу – наконец, «роман в стихах».

Более конкретно фабулу и смысл этого романа Блок пояснил через несколько месяцев в письме своему соратнику по символизму. «…Таков мой путь, <…> теперь, когда он пройден, я твердо уверен, что это должное и что все стихи вместе - " трилогия вочеловечения " (от мгновения слишком яркого света - через необходимый болотистый лес - к отчаянью, проклятиям, "возмездию" и... - к рождению человека "общественного", художника, мужественно глядящего в лицо миру, получившего право изучать формы, сдержанно испытывать годный и негодный матерьял, вглядываться в контуры "добра и зла" - ценою утраты части души) (Андрею Белому, 6 июня 1911 )..

Книга первая: мгновения слишком яркого света

Мгновение слишком яркого света – это ожидание Прекрасной Дамы и встреча с ней. Поэтому разделу ранних стихов (в них отразился «курортный роман» 1897 года, влюбленность семнадцатилетнего Блока в женщину, которая была много старше его; с воспоминаниями о ней будет связан цикл «Через двенадцать лет», включенный уже в третью книгу) было дано латинское заглавие «Ante lucem», «Перед светом».

Биографы Блока, опираясь на его дневники и письма, объясняют, что в основе первой книги – развитие отношений поэта с Л. Д. Менделеевой: встречи в Петербурге и Шахматово, свидания, размолвки, счастливый (казалось) финал.

«Пять изгибов сокровенных / Добрых линий на земле…», - начинает Блок стихотворение, написанное 10 марта 1901 года (оно не было включено в основную часть «Стихов о Прекрасной Даме», но в книге есть стихи, написанные в те же дни). И заканчивает не менее загадочно:

Пять изгибов вдохновенных,

Семь и десять по краям,

Восемь, девять, средний храм -

Пять стенаний сокровенных,

Но ужасней - средний храм -

Меж десяткой и девяткой,

С черной, выспренней загадкой,

С воскуреньями богам.

Загадка разъясняется при обращении к блоковскому дневнику. «…Я встретил Любовь Дмитриевну на Васильевском острове (куда я ходил покупать таксу, названную скоро Краббом). Она вышла из саней на Андреевской площади и шла на курсы по 6-й линии, Среднему проспекту - до 10-й линии, я же, не замеченный Ею, следовал позади (тут - витрина фотографии близко от Среднего проспекта). Отсюда появились "пять изгибов"» - вспоминает он, подводя итоги жизни и, возможно, готовя материал к так и не осуществленному комментированному изданию «Стихов о Прекрасной Даме» (30 августа 1918).

И через две недели еще раз возвращается к этой встрече и своему стихотворению: «Тогда же мне хотелось ЗАПЕЧАТАТЬ мою тайну, вследствие чего я написал зашифрованное стихотворение, где пять изгибов линий означали те улицы, по которым она проходила, когда я следил за ней, незамеченный ею (Васильевский остров, 7-я линия - Средний проспект - 8-9-я линии - Средний проспект - 10-я линия).

Ее образ, представший передо мной в том окружении, которое я признавал имеющим значение не случайное, вызвал во мне, вероятно, не только торжество пророчественное, но и человеческую влюбленность, которую я, может быть, проявил в каком-нибудь слове или взгляде, очевидно вызвавшем новое проявление се суровости»(11 сентября 1918).

Рассказу о реальной встрече предшествует воспоминание о мистическом видении. «В конце января и начале февраля <…> явно является Она. Живая же оказывается Душой Мира (как определилось впоследствии), разлученной, плененной и тоскующей…»

Она в разных стихах первой книги обозначается как Закатная Таинственная Дева; Голубая царица земли; Дева, Заря, Купина; Величавая Вечная жена, Солнце и т.п.

Символическая, непостижимая Величавая Вечная Жена и реальная девушка, будущая жена оказываются разными гранями, ипостасями Прекрасной Дамы.

Но, читая «Стихи о Прекрасной Даме», мы не узнаем, ни имени возлюбленной поэта, ни улиц Васильевского острова, ни витрины фотографии, не говоря уже о такой бытовой подробности как покупка таксы. Высокая поэзия, мистика отодвигает в сторону, «уничтожает» быт. Переживания лирического героя так высоки, мистичны, что преобразовывают реальный мир по законам мира идеального.

Герой страдает, преклоняется, ждет, молится, окруженный гармоническим пейзажем: ярким солнцем или тихой ночью, на пустынных улицах и площадях, в гулком мире, где он слышит лишь собственный голос и предчувствует неописуемый облик Ее. Отдых напрасен. Дорога крута.

Вечер прекрасен. Стучу в ворота.

Дольнему стуку чужда и строга,

Ты рассыпаешь кругом жемчуга.

Терем высок, и заря замерла.

Красная тайна у входа легла.

(«Отдых напрасен. Дорога крута…», 28 декабря 1903)

Так начинается «Вступление» - первое стихотворение основного раздела первой книги. Все основные его мотивы имеют обобщенный, символический характер. Символична крутая дорога лирического героя и его неутомимость, сказочна рассыпающая жемчуга Царевна (это еще один псевдоним Прекрасной Дамы), условен ее терем с узорным коньком над входом.

Точно так же условны, символичны детали, наверное, самого известного стихотворения книги «Вхожу я в темные храмы…» (25 октября 1902), написанного необычным еще для этой эпохи трехдольником. Вместо терема здесь появляются храмы. Они представлены общеизвестными деталями: темные, с высокими колоннами, красными лампадами и свечами.

Где находятся эти храмы, какому вероисповеданию он принадлежат, когда их посещает лирический герой? Поэтика «Стихов о Прекрасной Даме не предполагает таких вопросов. Перед нами описание психологической ситуации мистического ожидания, в котором каждая подробность изымается из бытовых связей и превращается в условный знак, символ.

О, Святая, как ласковы свечи,

Как отрадны Твои черты!

Мне не слышны ни вздохи, ни речи,

Но я верю: Милая - Ты.

У А. Фета есть стихотворение «Жду я, тревогой объят…» тоже связанное с ситуацией ожидания. Фет рисует именно эту «чудную картину», пытается передать поэзию мгновения. Любовное свидание здесь изображено как уникальное событие Вечная весна становится признаком любимой женщины (хотя ее образ тоже остается лирически неопределенным).

Блок, напротив, любимую девушку представляет как образ вечности, символическое воплощение мистических предчувствий и видений. Ее реальная прогулка превращается в блоковском стихотворении в таинственные изгибы какого-то символического пути.

Все, к чему прикасается лирический герой «Стихов о Прекрасной Даме» превращается в тайный знак. Общесимволистское двоемирие в стихах первого тома становится мироподобием.

В городе колокол бился,

Поздние славя мечты.

Я отошел и молился

Там, где провиделась Ты. <…>

Всё отошло, изменило,

Шепчет про душу мою...

Ты лишь Одна сохранила

Древнюю Тайну Свою.

(«В городе колокол бился…», 15 сентября 1902)

Жарки зимние туманы -

Свод небесный весь в крови.

Я иду в иные страны

Тайнодейственной любви.

(«Голос», 3 декабря 1902)

Через много лет Блок, готовя так и не осуществленное комментированное издание, назвал первую книгу «бедное дитя моей юности» и признавался, что при ее чтении он «чувствовал себя заблудившимся в лесу собственного прошлого».

Не отказываясь от прошлого, Блок, тем не менее, чувствовал необходимость выйти из леса, покинуть идеальный мир любви ради иного мира, в котором существуют другие люди.

«"Стихи о Прекрасной Даме" - ранняя утренняя заря – те сны и туманы, с которыми борется душа, чтобы получить право на жизнь. Одиночество, мгла, тишина - закрытая книга бытия, которая пленяет недоступностью, дразнит странным узором непонятных страниц. Там все будущее - за семью печатями», - подводил он итоги своего пути на очередном повороте. - "Нечаянная Радость" - первые жгучие и горестные восторги - первые страницы книги бытия. Чаши отравленного вина, полувоплощенные сны. С неумолимой логикой падает с глаз пелена, неумолимые черты безумного уродства терзают прекрасное лицо. Но в буйном восторге душа поет славу новым чарам и новым разуверениям; ей ведомы новые отравы, новый хмель. Готовая умереть, она чудесно возрождается; готовая к полету, срывается в пропасть - и плачет, и плачет на дне. Израненная - поет. Избитая - кричит. Истоптанная - возносится к прозрачной синеве» («Вместо предисловия к сборнику «Земля в снегу», март 1908).

Стихи из сборника «Нечаянная радость» стали основой второго тома лирики.

Книга вторая: пузыри земли и город-призрак

В примечаниях к «Стихам о Прекрасной Даме» (Январь 1911) Блок заметил, что в этой книге «деревенское преобладает над городским; все внимание направлено на знаки, которые природа щедро давала слушавшим ее с верой»

Во втором томе знаки меняются: на смену светлой вере приходит ироническое или мрачное суеверие. В начинающей вторую книгу главе «Пузыри земли» появляются болотные чертеняки и попик, твари весенние, больная русалка - вечность болот, пришедшая то ли из страшных фольклорных быличек, то ли из Шекспира (эпиграф к разделу взят из трагедии «Макбет», в которой появляются ведьмы-искусительницы).

В других стихотворениях деревенский пейзаж тоже становится иным. Он строится на конкретных, узнаваемых деталях, в которых проявляется новое чувство лирического героя: ожидание, тоска, предчувствие смерти.

Выхожу я в путь, открытый взорам,

Ветер гнет упругие кусты,

Битый камень лег по косогорам,

Желтой глины скудные пласты.

Разгулялась осень в мокрых долах,

Обнажила кладбища земли,

Но густых рябин в проезжих селах

Красный цвет зареет издали.

(«Осенняя воля», июль 1905)

Центром второй книги, однако, стал раздел «Город» (1904 – 1908) и, вообще, городской хронотоп. Теперь блоковский город - не абстрактное пространство с таинственными изгибами, где должна явиться Она, а вполне узнаваемый Петербург, в котором зловещий Медный Всадник («Там, на скале, веселый царь /Взмахнул зловонное кадило…» - «Петр», 22 февраля 1904) сосуществует с кабаками, каморками, углами, напоминающими об урбанистических пейзажах Достоевского и Некрасова.

Белая ночь – привычная деталь, синекдоха парадного образа города пышного («Медный всадник»). Сравним ее изображение в первом и втором томах блоковской лирики.

Белой ночью месяц красный

Выплывает в синеве.

Бродит призрачно-прекрасный,

Отражается в Неве.

Мне провидится и снится

Исполненье тайных дум.

В вас ли доброе таится,

Красный месяц, тихий шум?..

(«Белой ночью месяц красный…», 22 мая 1901)

Белая ночь в этом стихотворении отражается – по сходству – в исполненной «тайных дум» душе лирического героя, ожидающего от этого призрачно-прекрасного мира добра. Фольклорный эпитет (месяц красный) обозначает здесь не столько цвет, сколько идеальное качество предмета. Вообще, Петербург с отраженным в Неве месяцем и тихим шумом напоминает какой-то провинциальный город во глубине России.

С каждой весною пути мои круче,

Мертвенней сумрак очей.

С каждой весною ясней и певучей

Таинства белых ночей.

Месяц ладью опрокинул в последней

Бледной могиле, - и вот

Стертые лица и пьяные бредни...

Карты... Цыганка поет.

(«С каждой весною пути мои круче…», 7 мая 1907)

В стихотворении из второго тома пейзаж соотносится с состоянием лирического героя уже не сходству, а по контрасту. Ясность, певучесть, таинство белых ночей не может победить мертвенного сумрака очей. Отражающая месяц Нева становится его бледной могилой. На смену тихому шуму приходят режущие слух и глаз диссонансы большого города: пьяные бредни, пение цыганки.

Непримиримый конфликт, несовместимость героя и пейзажа приобретает в одной из последующих строф особенную наглядность: «Видишь, и мне наступила на горло, / Душит красавица ночь…»

«Иную, по-новому загадочную, белую ночь дает нам, например, Александр Блок», - заметил И. Ф. Анненский («О современном лиризме»)

Таким образом, во втором томе лирики Блока передний план, изображение этого мира становится более конкретным. Но исходная установка символизма – двоемирие, намек на мир иной – сохраняется, определяя единство поэтического развития.

Конфликт-контраст реального и воображаемого миров определяет композицию «Незнакомки» (24 апреля 1906), возможно, самого знаменитого блоковского стихотворения второго тома.

Первая его часть (шесть строф) строится на сниженных, антипоэтических бытовых деталях: женский визг и детский плач, пошлые прогулки и шутки испытанных остряков, пьяные крики в ресторане на фоне сонных физиономий скучающих лакеев. Даже весенний дух этого петербургского пригорода назван тлетворным, а тихий месяц (на дворе снова - белая ночь?) оборачивается бессмысленной кривой ухмылкой диска.

Но среди этого безобразия во второй части стихотворения (в ней тоже шесть строф) возникает то ли реальная женщина, то ли (что вероятнее) греза пьянеющего и страдающего героя, очередное воплощение Прекрасной Дамы. Незнакомка напоминает светских аристократок пушкинской эпохи, однако, она одета по современной моде: шелковое платье, шляпа с перьями, унизанные кольцами руки, скрывающая лицо вуаль Ее явление – знак иного мира, мечта о высокой любви, абсолютном понимании и служении.

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль. <…>

И перья страуса склоненные

В моем качаются мозгу,

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

Эта мечта, однако, все время грозит обернуться обманом чувства, похмельной иллюзией, навязчивым предложением падшей кабацкой « этуали». Последняя строфа, кода, выводит на очную ставку грезу и реальность. Но сокровище внутреннего мира оказывается для героя важнее реальности: он повторяет фразу ресторанных пьяниц, потому что вино позволяет ему увидеть «очарованную даль

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине!

«Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мною возникло наконец, то, что я (лично) называю "Незнакомкой": красавица кукла, синий призрак, земное чудо, - объясняет Блок свой замысел уже не в стихах, а в прозе. - Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это - дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового» («О современном состоянии русского символизма»)

Во втором томе, таким образом, на смену однородной – светлой и мистической - атмосфере тома первого приходят демонические, дьявольские мотивы, сомнения, душевное смятение. Мироподобие сменяется конфликтом, несовместимостью, контрастом земного и нездешнего миров

В том же цикле «Город» через два текста после «Незнакомки» помещено стихотворение «Холодный день». Написанное почти на четыре года раньше (сентябрь 1906), оно, легкими штрихами воссоздавая лирическую ситуацию первого тома, окончательно «заземляет» ее, погружает в грубую реальность.

Мы встретились с тобою в храме

И жили в радостном саду,

Но вот зловонными дворами

Пошли к проклятью и труду.

Первые два стиха – напоминание о мире первой книги, о деревенском и городском Эдеме (радостный сад и храм). Но они сразу сменяются признаками современного города (эпитет зловонный словно позаимствован из «Преступления и наказания»).

Дальнейшая судьба героев после предназначенной встречи оказывается тяжким, однообразным существованием, мучительно-беспросветной жизнью без идеала.

И вот пошли туда, где будем

Мы жить под низким потолком,

Где прокляли друг друга люди,

Убитые своим трудом. <…>

Нет! Счастье - праздная забота,

Ведь молодость давно прошла.

Нам скоротает век работа,

Мне - молоток, тебе - игла.

Выходом из этого состояний тоскливой безнадежности оказывается идея долга, прежде всего – долга Художника.

В стихотворении «Балаган» (ноябрь 1906) лирический герой превращается в бродячего актера, участника труппы исполнителей итальянской народной комедии.

Те же персонажи, Арлекин, Пьеро, Коломбина появлялись в лирической драме Блока «Балаганчик» (январь 1906). Но там они изображались в горько-иронической манере: Коломбина оказывалась «картонной невестой», паяц истекал клюквенным соком, а мистики рассуждали о пришествии смерти.

В стихотворении на смену иронии приходит патетика, высокий строй мысли. Грубоватый, кажется, эпиграф, заимствованный Блоком из драмы А. Дюма, посвященной знаменитому английскому актеру, сыгравшему многих шекспировских героев, говорит, на самом деле, о честном исполнении профессионального долга.

«Ну, старая кляча, пойдем ломать своего Шекспира!», - говорит выходящий на сцену актер или идущий на урок учитель. Это не ирония, а юмор, скрывающий подлинное, серьезное и глубокое отношение к своему делу.

Тащитесь, траурные клячи!

Актеры, правьте ремесло,

Чтобы от истины ходячей

Всем стало больно и светло!

В тайник души проникла плесень,

Но надо плакать, петь, идти,

Чтоб в рай моих заморских песен

Открылись торные пути.

Подлинное чувство, оказывается, может высказать себя с помощью банальных, «ходячих» истин. А путь в «рай заморских песен» пролегает по привычному российскому бездорожью.

В цикле «Вольные мысли» (1907) обращаясь к пушкинскому нерифмованному (белому) стиху, Блок воссоздает пейзажи петербургских окрестностей во множестве конкретных деталей, уже без всякого намека на Ее Прибытие и «пузыри земли» /явление Прекрасной Дамы, грезы об иных мирах/. Контраст миру пошлости и безвкусицы («Что сделали из берега морского / Гуляющие модницы и франты? / Наставили столов, дымят, жуют, / Пьют лимонад. Потом бредут по пляжу, / Угрюмо хохоча и заражая / Соленый воздух сплетнями».) здесь тоже традиционно-пушкинский: страстная любовь, природа, искусство.

Хочу,

Всегда хочу смотреть в глаза людские,

И пить вино, и женщин целовать,

И яростью желаний полнить вечер,

Когда жара мешает днем мечтать

И песни петь! И слушать в мире ветер!

(«О смерти»)

Эта поэтизация простых посюсторонних, «здешних» ценностей бытия - переходный мостик к лирике третьего тома. Второй том был книгой распутий. Третья книга демонстрировала выход на новые пути.

Книга третья: всё сущее - увековечить,

Период, когда писались стихи второго тома, Блок определял как венец антитезы («О современном состоянии русского символизма»). Третья книга стала синтезом, не отменяющим, а вбирающим, включающим исходные противоположности. Ее главную тему, доминанту, Блок, как мы помним, определял как «рождение человека "общественного", художника, мужественно глядящего в лицо миру».

В «Страшном мире» и «Возмездии» мир земной предстает средоточием ужаса и мрака, отпечатком тех дьявольских лиловых миров, которые пришли на смену солнечному миру Прекрасной Дамы.

В «Незнакомке» героиня еще может восприниматься как посланница светлого мира, хотя в прозаическом комментарии Блок выявляет ее демоническую суть, «дьявольский сплав». В написанном несколькими днями раньше стихотворении «В ресторане» (19 апреля 1910), включенном, однако, в раздел «Страшный мир» третьего тома, разрыв между реальностью и мечтой уже совершенно очевиден. Девушка не является, а приходит со спутником в тот же ресторан, надменно отвечает на поэтический жест («Обратясь к кавалеру, намеренно резко / Ты сказала: "И этот влюблен"») и преображается в прекрасное видение лишь в воображении лирического героя.

Ты рванулась движеньем испуганной птицы,

Ты прошла, словно сон мой легка...

И вздохнули духи, задремали ресницы,

Зашептались тревожно шелка.

Однако, в отличие от «Незнакомки», стихотворение «В ресторане» оканчивается утверждением права не высокой мечты, а низкой действительности: кабацкие звуки заглушают сон, голос иного мира.

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала

И, бросая, кричала: "Лови!.. "

А монисто бренчало, цыганка плясала

И визжала заре о любви.

В стихотворении «Ночь, улица, фонарь, аптека…»

Мотив бессмысленности гибельности человеческой жизни и усилий варьируется Блоком многократно, приобретая то грандиозный, космический, то очень простой, элементарный – и еда ли не более страшный – характер.

Вот один, гиперболический, образ страшного мира:

Миры летят. Года летят. Пустая

Вселенная глядит в нас мраком глаз.

А ты, душа, усталая, глухая,

О счастии твердишь, - который раз? <…>

Что счастие? Короткий миг и тесный,

Забвенье, сон и отдых от забот...

Очнешься - вновь безумный, неизвестный

И за сердце хватающий полет...

Мир Тютчева объединяется образом живой бездны мироздания, гармонического космоса. Вселенная Блока - бездушный механизм, железный волчок, «запущенный куда-то как попало».

И, уцепясь за край скользящий, острый,

И слушая всегда жужжащий звон, -

Не сходим ли с ума мы в смене пестрой

Придуманных причин, пространств, времен...

(«Миры летят. Года летят. Пустая…», 2 июля 1912)

Этому стихотворению предшествует цикл «Пляски смерти» с ключевым вторым стихотворением, написанным всего несколькими месяцами позже (10 октября 1912).

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века -

Всё будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала.

И повторится всё, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

Простые детали петербургского пейзажа (аптека, которую мог иметь в виду Блок, находится на Петроградской стороне, на берегу Малой Невки, и имеет точный адрес) здесь тоже становятся знаками мирового, вселенского ужаса. Композиционное кольцо подчеркивает идею этой дурной, бессмысленной повторяемости, почти буддистской череды перевоплощений, но без благодетельного отдыха-конца в виде нирваны.

Но после экспозиционных «Страшного мира» и «Возмездия» следуют разделы «Ямбы», «Итальянские стихи», «Арфы и скрипки» и кульминация книги – «Родина», резко меняющие темы, пафос, образность третьего тома.

Мы уже сравнивали две блоковские белые ночи – из первого и второго тома. Вот еще один тематически сходный пейзаж из стихотворения, входящего в раздел «Арфы и скрипки»

Май жестокий с белыми ночами!

Вечный стук в ворота: выходи!

Дата добавления: 2014-12-08