Краткий курс 2 страница

Овладеть марксистско-ленинской теорией вовсе не значит – заучить все ее формулы и выводы и цепляться за каждую букву этих формул и выводов. Чтобы овладеть марксистско-ленинской теорией, нужно, прежде всего, научиться различать между ее буквой и сущностью.

Овладеть марксистско-ленинской теорией – значит усвоить существо этой теории и научиться пользоваться этой теорией при решении практических вопросов революционного движения в различных условиях классовой борьбы пролетариата.

Овладеть марксистско-ленинской теорией – значит уметь обогащать эту теорию новым опытом революционного движения, уметь обогащать се новыми положениями и выводами, уметь развивать ее и двигать вперед, не останавливаясь перед тем, чтобы, исходя из существа теории, заменить некоторые ее положения и выводы, ставшие уже устаревшими, новыми положениями и выводами, соответствующими новой исторической обстановке.

Марксистско-ленинская теория есть не догма, а руководство к действию.

До второй русской революции (февраль 1917 г.) марксисты всех стран исходили из того, что парламентарная демократическая республика является наиболее целесообразной формой политической организации общества в период перехода от капитализма к социализму. Правда, Маркс указывал в 70-х годах, что не парламентарная республика, а политическая организация типа Парижской коммуны является наиболее целесообразной формой диктатуры пролетариата. Но, к сожалению, это указание Маркса не получило дальнейшего развития в трудах Маркса и было предано забвению. Кроме того, авторитетное заявление Энгельса в его критике проекта Эрфуртской программы в 1891 году о том, что «демократическая республика... является... специфической формой для диктатуры пролетариата», не оставляло сомнения, что марксисты продолжают считать демократическую республику политической формой для диктатуры пролетариата. Это положение Энгельса стало потом руководящим началом для всех марксистов, в том числе и для Ленина. Однако, русская революция 1905 года и, особенно, революция в феврале 1917 года выдвинула новую форму политической организации общества – Советы рабочих и крестьянских депутатов. На основании изучения опыта двух революций в России Ленин, исходя из теории марксизма, пришел к выводу, что наилучшей политической формой диктатуры пролетариата является не парламентарная демократическая республика, а республика Советов. На этом основании Ленин в апреле 1917 года, в период перехода от буржуазной революции к социалистической, выдвинул лозунг организации республики Советов, как лучшей политической формы диктатуры пролетариата. Оппортунисты всех стран стали цепляться за парламентарную республику, обвиняя Ленина в отходе от марксизма, в разрушении демократии. Но настоящим марксистом, овладевшим теорией марксизма, был, конечно, Ленин, а не оппортунисты, ибо Ленин двигал вперед марксистскую теорию, обогащая ее новым, опытом, а оппортунисты тянули ее назад, превращали одно из ее положений в догму.

Что было бы с партией, с нашей революцией, с марксизмом, если бы Ленин спасовал перед буквой марксизма и не решился заменить одно из старых положений марксизма, сформулированное Энгельсом, новым положением о республике Советов, соответствующим новой исторической обстановке? Партия блуждала бы в потемках, Советы были бы дезорганизованы, мы не имели бы Советской власти, марксистская теория потерпела бы серьезный урон. Проиграл бы пролетариат, выиграли бы враги пролетариата.

Изучая доимпериалистический капитализм, Энгельс и Маркс пришли к выводу, что социалистическая революция не может победить в одной, отдельно взятой, стране, что она может победить лишь при одновременном ударе во всех или в большинстве цивилизованных стран. Это было в середине XIX столетия. Этот вывод стал потом руководящим положением для всех марксистов. Однако, к началу XX столетия капитализм доимпериалистический перерос в капитализм империалистический, капитализм восходящий превратился в капитализм умирающий. На основании изучения империалистического капитализма Ленин, исходя из марксистской теории, пришел к выводу, что старая формула Энгельса и Маркса уже не соответствует новой исторической обстановке, что социалистическая революция вполне может победить в одной, отдельно взятой, стране. Оппортунисты всех стран стали цепляться за старую формулу Энгельса и Маркса, обвиняя Ленина в отходе от марксизма. Но настоящим марксистом, овладевшим теорией марксизма, был, конечно, Ленин, а не оппортунисты, ибо Ленин двигал вперед марксистскую теорию, обогащая ее новым опытом, а оппортунисты тянули ее назад, превращали ее в мумию.

Что было бы с партией, с нашей революцией, с марксизмом, если бы Ленин спасовал перед буквой марксизма, если бы у него не хватило теоретического мужества откинуть один из старых выводов марксизма, заменив его новым выводом о возможности победы социализма в одной, отдельно взятой, стране, соответствующим новой исторической обстановке? Партия блуждала бы в потемках, пролетарская революция лишилась бы руководства, марксистская теория начала бы хиреть. Проиграл бы пролетариат, выиграли бы враги пролетариата.

Оппортунизм не всегда означает прямое отрицание марксистской теории или ее отдельных положений и выводов.Оппортунизм проявляется иногда в попытках уцепиться за отдельные положения марксизма, ставшие уже устаревшими, и превратить их в догмы, чтобы задержать тем самым дальнейшее развитие марксизма, – следовательно, – задержать также развитие революционного движения пролетариата.

Можно сказать без преувеличения, что после смерти Энгельса величайший теоретик Ленин, а после Ленина – Сталин и другие ученики Ленина – были единственными марксистами, которые двигали вперед марксистскую теорию и обогатили ее новым опытом в новых условиях классовой борьбы пролетариата.

И именно потому, что Ленин и ленинцы двинули вперед марксистскую теорию, ленинизм является дальнейшим развитием марксизма, марксизмом в новых условиях классовой борьбы пролетариата, марксизмом эпохи империализма и пролетарских революций, марксизмом эпохи победы социализма на одной шестой части земли.

Партия большевиков не сумела бы победить в Октябре1917 года, если бы ее передовые кадры не овладели теорией марксизма, если бы они не научились смотреть на эту теорию, как на руководство к действию, если бы они не научились двигать вперед марксистскую теорию, обогащая ее новым опытом классовой борьбы пролетариата.

Критикуя немецких марксистов в Америке, взявших на себя дело руководства американским рабочим движением, Энгельс писал: «Немцы не сумели сделать из своей теории рычаг, который привел бы в движение американские массы. Они в большинстве случаев сами не понимают этой теории и относятся к ней доктринерски и догматически, считая, что ее надо выучить наизусть – и этого уже достаточно на все случаи жизни. Для них это догма, а не руководство к действию» (К. Маркс и Ф. Энгельс, т. XXVII, стр. 606).

Критикуя Каменева и некоторых старых большевиков, цеплявшихся в апреле 1917 года за старую формулу революционной демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, в то время, как революционное движение ушло вперед, требуя перехода к социалистической революции, Ленин писал: «Наше учение не догма, а руководство для действия – так говорили всегда Маркс и Энгельс, справедливо издевавшиеся над заучиванием и простым повторением «формул», способных в лучшем случае лишь намечать общие задачи, необходимо видоизменяемые конкретной экономической и политической обстановкой каждой особой полосы исторического процесса... Необходимо усвоить себе ту бесспорную истину, что марксист должен учитывать живую жизнь, точные факты действительности, а не продолжать цепляться за теорию вчерашнего дня...» (Ленин, т. XX, стр. 100–101).

3) История партии учит, далее, что без разгрома мелкобуржуазных партий, действующих в рядах рабочего класса, толкающих отсталые слои рабочего класса в объятия буржуазии и разбивающих, таким образом, единство рабочего класса, – невозможна победа пролетарской революции.

История нашей партии есть история борьбы и разгрома мелкобуржуазных партий: эсеров, меньшевиков, анархистов, националистов. Без преодоления таких партий и изгнания их из рядов рабочего класса невозможно было бы добиться единства рабочего класса, а без единства рабочего класса – невозможно было бы осуществить победу пролетарской революции.

Без разгрома этих партий, стоявших сначала за сохранение капитализма, а потом, после Октябрьской революции за восстановление капитализма, невозможно было бы сохранить диктатуру пролетариата, победить иностранную военную интервенцию, построить социализм.

Нельзя считать случайностью, что все мелкобуржуазные партии, именовавшие себя для обмана народа «революционными» и «социалистическими» партиями – эсеры, меньшевики, анархисты, националисты – стали контрреволюционными партиями уже перед Октябрьской социалистической революцией, а впоследствии превратились в агентов иностранных буржуазных разведок, в банду шпионов, вредителей, диверсантов, убийц, изменников родины.

«Единство пролетариата, говорит Ленин, в эпоху социальной революции может быть осуществлено только крайней революционной партией марксизма, только беспощадной борьбой против всех остальных партий» (Ленин, т.XXVI, стр.50).

4) История партии учит, далее, что без непримиримой борьбы с оппортунистами в своих собственных рядах, без разгрома капитулянтов в своей собственной среде партия рабочего класса не может сохранить единство и дисциплину своих рядов, не может выполнить свою роль организатора и руководителя пролетарской революции, не может выполнить свою роль строителя нового, социалистического общества.

История развития внутренней жизни нашей партии есть история борьбы и разгрома оппортунистических групп внутри партии – «экономистов», меньшевиков, троцкистов, бухаринцев. национал-уклонистов.

История партии учит, что все эти капитулянтские группы являлись по сути дела агентами меньшевизма внутри нашей партии, его охвостьем, его продолжением. Они, как и меньшевизм, выполняли роль проводников буржуазного влияния в рабочем классе и в партии. Поэтому борьба за ликвидацию этик групп в партии была продолжением борьбы за ликвидацию меньшевизма.

Не разбив «экономистов» и меньшевиков, мы не смогли бы построить партию и повести рабочий класс на пролетарскую революцию. Не разбив троцкистов и бухаринцев, мы не смогли бы подготовить условия, необходимые для построения социализма.

Не разбив национал-уклонистов всех и всяких мастей, мы не смогли бы воспитать народ в духе интернационализма, не смогли бы отстоять знамя великой дружбы народов СССР, не смогли бы построить Союз Советских Социалистических Республик.

Может показаться, что большевики слишком много времени уделяли делу борьбы с оппортунистическими элементами в партии, что они переоценивали их значение. Но это совершенно неверно. Нельзя терпеть в своей среде оппортунизм, как нельзя терпеть язву в здоровом организме. Партия есть руководящий отряд рабочего класса, его передовая крепость, его боевой штаб. Нельзя допускать, чтобы в руководящем штабе рабочего класса сидели маловеры, оппортунисты, капитулянты, предатели. Вести смертельную борьбу с буржуазией, имея капитулянтов и предателей в своем собственном штабе, в своей собственной крепости – это значит попасть в положение людей, обстреливаемых и с фронта и с тыла. Не трудно понять, что такая борьба может кончиться лишь поражением. Крепости легче всего берутся изнутри. Чтобы добиться победы, нужно, прежде всего, очистить партию рабочего класса, его руководящий штаб, его передовую крепость– от капитулянтов, от дезертиров, от штрейкбрехеров, от предателей.

Нельзя считать случайностью, что троцкисты, бухаринцы, национал-уклонисты, борясь с Лениным, борясь с партией, кончили тем же, чем кончили партии меньшевиков и эсеров, – стали агентами фашистских разведок, стали шпионами, вредителями, убийцами, диверсантами, изменниками родины.

«Имея в своих рядах реформистов, меньшевиков, говорит Ленин, нельзя победить в пролетарской революции, нельзя отстоять ее. Это очевидно принципиально. Это подтверждено наглядно опытом и России и Венгрии... В России много раз бывали трудные положения, когда наверняка был бы свергнут советский режим, если бы меньшевики, реформисты, мелкобуржуазные демократы оставались внутри нашей партии...» (Ленин, т. XXV, стр. 462–463).

«Если нашей партии, говорит тов. Сталин, удалось создать в себе внутреннее единство и небывалую сплоченность своих рядов, – то это, прежде всего, потому, что она сумела вовремя очиститься от скверны оппортунизма, она сумела изгнать вон из партии ликвидаторов, меньшевиков. Путь развития и укрепления пролетарских партий проходит через их очищение от оппортунистов и реформистов, социал-империалистов и социал-шовинистов, социал-патриотов и социал-пацифистов. Партия укрепляется тем, что очищает себя от оппортунистических элементов» (Сталин, Вопросы ленинизма, стр. 72).

5) История партии учит, далее, что партия не может выполнить своей роли руководителя рабочего класса, если она, увлекшись успехами, начинает зазнаваться, если она перестает замечать недостатки своей работы, если она боится признать свои ошибки, боится вовремя исправить их открыто и честно.

Партия непобедима, если она не боится критики и самокритики, если она не замазывает ошибок и недостатков своей работы, если она учит и воспитывает кадры на ошибках партийной работы, если она умеет вовремя исправлять свои ошибки.

Партия погибает, если она скрывает свои ошибки, затушевывает больные вопросы, прикрывает свои недочеты фальшивым парадом благополучия, не терпит критики и самокритики, проникается чувством самодовольства, отдается чувству самовлюбленности и начинает почивать на лаврах.

«Отношение политической партии, говорит Ленин, к ее ошибкам есть один из важнейших и вернейших критериев серьезности партии и исполнения ею на деле ее обязанностей к своему классу и к трудящимся массам. Открыто признать ошибку, вскрыть ее причины, проанализировать обстановку, ее породившую, обсудить внимательно средства исправить ошибку – вот это признак серьезной партии, вот это исполнение ею своих обязанностей, вот это – воспитание и обучение класса, а затем и массы» (Ленин, т. XXV, стр.200).

И дальше:

«Все революционные партии, которые до сих пор гибли, – гибли от того, что зазнавались и не умели видеть, в чем их сила, и боялись говорить о своих слабостях. А мы не погибнем, потому что не боимся говорить о своих слабостях, и научимся преодолевать слабость» (Ленин, т. XXVII, стр. 260–261).

6) Наконец, история партии учит, что без широких связей с массами, без постоянного укрепления этих связей, без умения прислушиваться к голосу масс и понимать их наболевшие нужды, без готовности не только учить массы, по и учиться у масс, – партия рабочего класса не может быть действительно массовой партией, способной вести за собой миллионы рабочего класса и всех трудящихся. Партия непобедима, если она умеет, как говорит Ленин, «связаться, сблизиться, до известной степени, если хотите, слиться с самой широкой массой трудящихся, в первую голову пролетарской, но также и с непролетарской трудящейся массой» (Ленин, т. XXV, стр. 174).

Партия гибнет, если она замыкается в свою узкопартийную скорлупу, если она отрывается от масс, если она покрывается бюрократическим налетом.

«Можно признать, как правило, говорит тов. Сталин, что пока большевики сохраняют связь с широкими массами народа, они будут непобедимыми. И, наоборот, стоит большевикам оторваться от масс и потерять связь с ними, стоит им покрыться бюрократической ржавчиной, чтобы они лишились всякой силы и превратились в пустышку. У древних греков в системе их мифологии был один знаменитый герой – Антей, который был, как повествует мифология, сыном Посейдона – бога морей, и Геи – богини земли. Он питал особую привязанность к матери своей, которая его родила, вскормила и воспитала. Не было такого героя, которого бы он не победил – этот Антей. Он считался непобедимым героем. В чем состояла его сила? Она состояла в том, что каждый раз, когда ему в борьбе с противником приходилось туго, он прикасался к земле, к своей матери, которая родила и вскормила его, и получал новую силу. Но у него было все-таки свое слабое место – это опасность быть каким- либо образом оторванным от земли. Враги учитывали эту его слабость и подкарауливали его. И вот нашелся враг, который использовал эту его слабость и победил его. Это был Геркулес. Но как он его победил? Он оторвал его от земли, поднял на воздух, отнял у него возможность прикоснуться к земле и задушил его, таким образом, в воздухе.

Я думаю, что большевики напоминают нам героя греческой мифологии, Антея. Они, так же, как и Антей, сильны тем, что держат связь со своей матерью, с массами, которые породили, вскормили и воспитали их. И пока они держат связь со своей матерью, с народом, они имеют все шансы на то, чтобы остаться непобедимыми.

В этом ключ непобедимости большевистского руководства» (Сталин, «О недостатках партийной работы»).

Таковы основные уроки исторического пути, пройденного большевистской партией.

История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М.: Гос. изд-во полит. лит., 1946. С.309-312, 331-332, 337-346.

Вопросы и задания:

1. Каковы, согласно «Краткому курсу», отличительные черты партии «нового типа»?

2. Какие оценки в книге даны партиям II Интернационала? К каким последствиям для мирового социалистического движения, на ваш взгляд, привела такая позиция руководства ВКП (б)?

3. По каким основным вопросам «Ленин и ленинцы двинули вперед марксистскую теорию»?

4. Какая характеристика дана в «Кратком курсе» всем «мелкобуржуазным партиям»?

5. Как в книге обосновывается постоянная внутренняя борьба в партии?

6. Для чего, по Вашему мнению, в работе акцентируется значение критики, самокритики и широкой связи партии с массами?

7. Какой способ доказательства правильности развиваемых в тексте идей широко используется в «Кратком курсе»?

С.П. Бычков, А.В. Свешников

Проблема феномена советской историографии

Сегодня, когда происходит медленное отвоевывание исторической наукой своих позиций в общественном сознании, снова присутствует необходимость более последовательного осмысления специфики отечественной исторической науки в советский период. Здесь традиционно она именовалась «советской историографией». В целом, несмотря на определенную экстерналистскую заданность, а именно преимущественное понимание особенности отечественной исторической науки XX в., как существования ее в период бытия советской государственной системы (1917-1991 гг.), особого сомнения такое определение все-же не вызывает. Сложнее обстоит дело с характеристикой этого периода, с пониманием внутреннего его смысла.

На сегодняшний день мы можем отметить наличие двух стилей осмысления этой проблемы - экстерналистского, жестко завязанного на проблеме «наука и власть», и интерналистского, пытающегося осознать феномен советской историографии с точки зрения взаимоотношения и взаимодействия старой (академической, домарксистской или внемарксистской) и новой (марксистской) школ в историографии. Что касается первого стиля, то одной из ярких попыток следует признать как схему, так и собственное определение, данные Ю.Н. Афанасьевым. Он выделил четыре основных подхода, в рамках которых строится осмысление существования исторической науки в СССР.

Первый подход, представители которого (И.И. Минц, М.В. Нечкина, А.И. Данилов, Ю.С. Кукушкин и др.) рассматривали развитие науки в СССР «по восходящей», т. е. общая линия движения виделась направленной линейно прогрессивно вперед, как и собственно развитие общества. Тесная взаимосвязь в рассмотрении общественных и научных процессов приводила к фиксации практически зеркального отражения «зигзагов» и единичных недостатков в развитии партийно-государственной системы по отношению к внутринаучным процессам.

Каждый этап развития науки виделся, несмотря на отдельные недостатки, более прогрессивным, по качественным и количественным показателям на порядок более высоким, чем предыдущий. Общая оценка периода выглядит как «апологетически-восторженная», от победы - к победе, от высоты - к высоте, от достижения - к достижению. Безусловно, во многом эта линия являлась историографическим отражением общих тенденций партийно-государственной идеологии последних двух доперестроечных десятилетий.

Второй подход (Е.И. Голубева, А.И. Зевелев, Е.В. Чистякова и др.) - для него был характерен дифференцированный подход к оценке истории исторической науки в советский период. Этот подход был более направлен на науку, факторы ее внутреннего развития. Историческая наука рассматривалась как сложное, многоуровневое явление, отдельные этажи которого находились на различных уровнях развития и соответственно каждый уровень требовал собственного анализа. Основной критерий оценки - насколько то или иное направление или проблематика оставались «недеформированными», научными, а где происходила имитация научной деятельности, подмена цитатничеством или схематизмом.

Третий подход (А.А. Искендеров, Р. Быков и др.), обозначившийся прежде всего в среде профессиональных журналистов и общественных деятелей, был особенен тем, что здесь весьма определенно прозвучала мысль о несоответствии советской историографии критериям научности, о значительном преобладании в деятельности историков «фальсификаторских» начал и в полемическом запале ставилась проблема, «а была ли история при советском режиме наукой?».

Четвертый подход представлен самим Ю.Н. Афанасьевым. Он рассматривает историческую науку в советский период как «особый научно-политический феномен, гармонично вписанный в систему тоталитарного государства и приспособленный к обслуживанию его идейно-политических потребностей». Схема Ю.Н. Афанасьева проста. Большевики, придя к власти как правящее меньшинство в России, создают модернизированную религию, на воплощение установок которой была брошена вся мощь партийно-государственного аппарата. Историческая наука стала при этом рассматриваться как элемент государственной политики, и ей обеспечивалась государственная поддержка лишь в той степени в тех границах, в которых она была способна выполнять соответствующие инструментальные функции. Историческая наука советского периода в описании Ю.Н. Афанасьева и представляется прежде всего как организм, идеологически кровно связанный с партийной системой и выполняющий ее потребности, в котором очень мало научных элементов, а если они и присутствуют, то только вопреки, а не благодаря системе.

Так или иначе в интерпретации Ю.Н. Афанасьева представленные направления выглядят противостоящими друг другу, хотя в каждом из них выражен различный ракурс: в первом отслеживается отражение политических процессов в историко-научной сфере, во втором - внимание уделяется внутренним факторам науки, в третьем - упор делается на ценностные начала отечественной науки, в четвертом - наблюдается влияние идеологического фактора на историко-научное сообщество.

Несомненно, что фактор активного государственного вмешательства стал определяющим в существовании исторической науки XX в. Однако, как представляется, в попытке нахождения общих смысловых основ феномена советской историографии авторы упускали из виду тот факт, что существование Советского государства в XX в. прошло в свою очередь несколько больших этапов, в которых научная политика в области общественных наук, в том числе и исторического образования, академических институтов приобретала своеобразные черты, иногда кардинально отличавшиеся друг от друга.

Практически во всех подходах историко-научное сообщество предстает каким-то аморфным, несамостоятельным, зависимым и жаждущим выполнять установки партийных и государственных органов. Утилитаризм научного сообщества назван в числе главных его черт, при котором цель исторического познания предстает как подтверждение истин марксизма-ленинизма. При этом оно зачастую видится абсолютно безвольным сборищем преимущественно негодяев и приспособленцев, с одной стороны, и «мучеников», «писателей в стол», «светочей» и т. д. - с другой. Авторы, продолжающие научную деятельность и сегодня, всеми силами стараются дистанцироваться от созданного ими негативного образа, т. е. в конечном счете перечеркнуть большой отрезок собственной жизни.

Сегодня становится понятным, что такое видение истории исторической науки страдает рядом существенных искажений и недостатков, связанных с соблазном слишком легких поверхностных ответов на сложные вопросы, связанные с анализом смысла существования исторической науки в советское время.

Нынешние тенденции историографии с ярко обозначившимся стремлением к междисциплинарности, т. е. работе на стыке таких наук, как философия истории, культурология, психология, с одной стороны, и усилившимся интересом в среде историографов как к процессу научного творчества, так и самому историко-научному сообществу - с другой, предполагает более глубокое и разностороннее рассмотрение черт советской историографии.

Во втором, «интерналистском стиле» с точки зрения внутренних взаимовлияний «старой» и «новой науки» можно выделить три группы мнений в соответствии с положенными в их основание базовыми идеями. Наше изложение этих идей предстает несколько огрубленным, но нам все же важно показать общую тенденцию.

Первый подход сложился еще в рамках собственно советской историографии как ее официальная самоидентификация. Согласно взглядам представителей этого подхода, марксизм - это передовое научное учение, которое закономерно приходит на смену находящейся в состоянии кризиса «буржуазной» науки. Эта смена «парадигм» оказывается весьма продуктивной для общего хода развития научного знания, и советская наука, опираясь на марксистскую теорию, добивается новых продуктивных результатов. «Старые буржуазные» ученые, осознав правоту марксизма, «перестраиваются», встают под знамена нового учения. Этот переход оказывается возможен благодаря политическим условиям советского государства. Научная революция совпадает с политической. В этом случае 1920-е гг. рассматриваются как переходный этап, а 1930-е - как становление советской исторической науки.

Второй подход, по сути, близок первому, и его специфика заключается в том, что он подчеркивает существование в дореволюционной отечественной исторической науке влиятельного марксистского направления, которое и стало ядром советской историографии. Этот подход, таким образом, базируется на признании большей автономности науки по отношению к социально-политическим процессам.

И в первом, и во втором случае формирование советской марксистской исторической науки оценивается однозначно положительно.

Третий подход, прямо противоположный по своим оценкам, проявился в наибольшей степени в трудах зарубежных немарксистских авторов (в том числе и эмигрантов) и отечественных историков постсоветского периода. Базовая идея этого подхода заключается в следующем. Политическая власть, используя все имеющиеся у нее средства, оказывает давление на науку с целью превращения ее в элемент идеологической системы. И в итоге, благодаря в первую очередь «Академическому делу», политическая власть добивается своей цели, получает науку прирученную. Научное сообщество, за исключением некоторых принципиально противостоящих идеологическому давлению одиночек-маргиналов, начинает чутко прислушиваться к последним «постановлениям партии и правительства» и, «ловя конъюнктуру», выполнять очередной заказ. Все импульсы изменений 1930-1950-х гг. исходят непосредственно от политического руководства, чьи постановления наука пассивно воспринимает и послушно выполняет.

Ясно, что все три обозначенных нами подхода являются редукционистскими, т. е. упрощающими и схематизирующими историческую действительность, что в принципе нормально для любой научной схемы.

В 1990-х гг. произошло становление принципиально новых концепций осмысления обозначенной проблемы. Мы попытаемся рассмотреть в качестве примеров две подобные концепции, выработанные современными отечественными исследователями А.А. Формозовым и А.Н. Дмитриевым, обращая первоочередное внимание на отличие этих концепций от традиционных подходов и типологическое сходство их между собой. Эти исследователи принадлежат к разным поколениям. Они вышли на эту проблематику, работая в различных предметных областях (А.А. Формозов двигался от археологического исследования к истории археологии, а А.Н. Дмитриев занимается историей гуманитарного знания и общественной мысли первой половины XX в.), используют различный исследовательский инструментарий (Дмитриев охотно использует наработки современной социологии науки (П. Бурдье, Ф. Рингер), Формозов критически относится даже к идеям Т. Куна). Но, тем не менее, у их взглядов есть существенный, как представляется, момент пересечения: внимание к «внутренней социальности науки». Акцент сделан на том, как вели себя различные представители научного сообщества в 1920-1930-е гг. (и почему именно так) и каким образом это повлияло на становление советской марксистской историографии.

Взгляды А.А. Формозова отражены в цикле работ, но в наиболее концептуальной форме они представлены в статье «ГАИМК как центр советской исторической мысли 1932-1934 гг.». Условно эту концепцию можно обозначить как концепцию «промежуточного звена». Суть ее заключается в следующем. На протяжении 1932-1934 гг. в трудах историков, являвшихся в это время сотрудниками Государственной академии истории материальной культуры, формулируются и обосновываются главные теоретические положения, ставшие ядром официальной советской схемы мировой истории (формационной теории). Инициаторами создания этой схемы стали не представители советской политической элиты, которых вопросы истории древнего и средневекового общества практически не интересовали в силу их политической неактуальности, и не профессиональные ученые, а молодые советские чиновники от науки.

Дата добавления: 2014-12-16