Феномены инверсии, раскола, медиации и серединной культуры

ИНВЕРСИЯ – элементарная логическая клеточка мышления, смыслообразования, деятельности, социальных изменений. Инверсия совместно с медиацией составляет дуальную оппозицию, полюса которой находятся в состоянии амбивалентности. Инверсия характеризуется абсолютизацией полярностей и минимизацией интереса к их взаимопроникновению друг через друга. По логике инверсии каждое явление – оборотень, т.е. способно, прикоснувшись к противоположному полюсу, стать своей противоположностью, превратиться из добра в зло, из человека в животное и т.д., подменяя один полюс другим. Инверсия может выступать как господствующая форма, содержащая медиацию «под собой» в скрытом, неразвитом виде, что свидетельствует о господстве эмоциональных механизмов принятия решений. Но инверсия может быть оттеснена на задний план, выступать как подчиненный момент медиации. Она никогда полностью не исчезает, всегда присутствует, хотя бы как психологический импульс. Мышление, следующее инверсионной логике, осмысляет самого субъекта мышления и его действия через переход от его отождествления с одним из полюсов соответствующей дуальной оппозиции (добро – зло, красивый – уродливый, полезный – вредный и так до бесконечности) к отождествлению с противоположным полюсом. Например, инверсия является переходом от оценки данного человека как друга, воплощения добра к его оценке как врага. Инверсия выступает как отпадение от одного полюса оппозиции и одновременно партиципации к другому. Инверсия – тождество этих понятий. Она существует как инверсионный цикл в единстве прямой иобратной инверсии. Обратная инверсия возникает в результате роста внутренних противоречий, конфликтов в процессе прямой инверсии. <...>

Последовательная инверсия характеризуется игнорированием, отрицанием возможности некоторого третьего, срединной культуры, которым нет места в дуальной оппозиции. Отсюда возможность, которая реализуется лишь в особых исторических условиях раскола, т.е. абсолютизации полярностей дуальной оппозиции, игнорирования перехода между ними. Сам характер оборотнической логики исключает возможность пребывать мыслью, смыслом, действием где-то между полярностями. <...>

Дуальная оппозиция, будучи исходной клеткой деятельности, тем самым делает инверсию исходной логической формой человеческой истории, прежде всего массовых процессов. Рост дезорганизации в обществе, массовых фобий против носителей мирового зла, разоблаченных оборотней может вызвать резкий инверсионный взрыв, выражающийся в форме бунта, погрома, массовых беспорядков, несет в себе опасность косы инверсии для государственности, для слоев населения, рассматриваемых как носители зла. В менее ярких формах инверсия пронизывает все поведение человека, является одним из необходимых элементов объяснения механизмов индивидуального и массового поведения, скрытой пружиной исторических событий. Власть иногда специально пытается вызвать инверсию, вписаться в нее, например, натравливание народа на бояр Иваном IV, выдвижение лозунга «грабь награбленное» после 1917 г., культурная революция в Китае и т.д., т.е. попытка вызвать массовый гнев народа против тех или иных внешних и внутренних врагов, что вызывается стремлением правящей элиты усилить поступление социальной энергии для укрепления медиатора, используя эффект парусника. Однако возможность вызвать инверсию чисто бюрократическими методами весьма ограничена. Кроме того, это опасно, так как инверсия крайне трудно поддается институализации и в конечном итоге, как правило, оборачивается против власти. <...>

В истории мышления инверсия постоянно дополняется и оттесняется медиацией, диалогом, поиском выхода за рамки сложившихся дуальных оппозиций. Это ярко выражается в вялых инверсиях, т.е. медленном движении от одного полюса к другому, которое может даже, не достигнув противоположного полюса, повернуть назад. Это имеет громадное значение для понимания сложных исторических процессов.

При этом логика мышления, деятельности, исторического процесса существенно усложняется. Развиваются сложные циклы истории, составляющие реальное содержание глобальных периодов, охватывающих значительные отрезки человеческой истории. Развитие медиации отодвигает инверсию на задний план в жизни общества, что окончательно происходит в либеральной цивилизации, ориентированной на развитие.

Инверсия, как и всякая важная логическая форма, является структурообразующим фактором формирования мифологии, содержания массового сознания, а также философских систем. Наиболее ярким примером теоретической, элитарной трактовки инверсии является манихейство, а также доведенная до крайности концепция классовой борьбы, отрицающая ценность и реальность целостного мира и т.д.

РАСКОЛ – особое патологическое состояние социальной системы, большого общества, характеризуемое острым застойным противоречием между культурой и социальными отношениями, распадом всеобщности, культурного основания общественного воспроизводства, пониженной способностью преодолевать противоречия между менталитетом и социальными отношениями, обеспечивать гармоничный консенсус. Раскол – мощный источник отчуждения. Раскол – результат неспособности общества следовать социокультурному закону, стремления лишь приспособиться к социокультурному противоречию, предотвращать его обострение. Раскол непосредственно может возникнуть в результате неспособности субъекта включать в культуру в качестве комфортных элементов значительный поток значимых, устойчивых новшеств, пользующихся поддержкой частей общества (например, связанных с возникновением государственности, с модернизацией). Сама эта неспособность может быть связана с отсутствием, низким уровнем реальной демократии, без которой невозможно повседневно прорабатывать, фильтровать, изменять эти новшества во всей толще народа, во всем объеме массового сознания, постоянно превращать позитивные новшества в комфортные. Раскол выступает как постоянно угрожающий интеграции общества конфликт по крайней мере двух субкультур, несущих в себе противоположно направленные векторы конструктивной напряженности, т.е. гипоцентр одной субкультуры совпадает с гипоцентром другой, и наоборот. Тем самым складывается заколдованный круг, т.е. ситуация, когда борьба с одним из вариантов предкатастрофического состояния приводит к возникновению другой формы предкатастрофического состояния, когда обе субкультуры вызывают друг у Друга дискомфортное состояние. Раскол характеризуется отсутствием в обществе массового нравственного идеала, который мог бы реально обеспечить нравственное и организационное единство, интеграцию общества. Исключительная опасность раскола заключается в том, что существенный рост различного рода локальных интересов ассоциаций в своих спорах, разногласиях, конфликтах в острой кризисной ситуации может перейти грань, отделяющую плодотворный диалог от самоубийственной для общества борьбы монологов. При этом каждая из сторон может полагать, что борет^ся с мировым злом. Раскол опирается на инверсионную логику, нацеленную на разрешение проблем эмоциональным взрывом, надавленным на явные или мнимые источники дискомфортного состояния. Раскол опирается на субкультуру, тяготеющую к манихейству, к антимедиации, что чревато возможностью катастрофической попытки противоположных (суб)культур, соответствующих социальных слоев нанести друг другу (или лишь одной из сторон) удар косой инверсии. Однако катастрофы в истории страны имели место лишь три раза. тогда как инверсионных поворотов, переходов к новым этапам насчитывается уже тринадцать. Каждый из них был результатом мучительной попытки избавиться от раскола, что приводило лишь к изменению его формы, например переходу от господства соборного идеала к авторитарному, или наоборот.

Раскол возникает, когда новшества локализуются в определенной части общества, например в правящей и(или) духовной элите. Этот разрыв может кумулятивно нарастать в результате различных внешних и внутренних причин, что приводит к росту раскола без роста соответствующих возможностей для его преодоления. Раскол может оказаться слишком большим для того, чтобы личность на основе исторически сложившейся культуры могла в социально приемлемые сроки превратить его в разрешимую проблему с помощью углубления для этого культурных предпосылок, обеспечения соответствующей широты и глубины медиации.

Общество, пораженное расколом, характеризуется общей социальной неустойчивостью, разрывом коммуникаций внутри общества, между обществом и государством, между духовной элитой и народом, между правящей и духовной элитами внутри почвы, внутри личности и т.д., высоким, имеющим тенденцию к повышению уровнем дезинтеграции, постоянно грозящей выходом за допустимый порог. Элементы раскола появляются во всяком обществе, в особенности при возникновении государства. В России для этого создались особенно благоприятные условия. В этом направлении действовала варяжская государственность и стремление власти внедрять византийскую культуру. Например, церковь и власть долгое время усиленно боролись с «нечестивым» язычеством, т.е. практически с народной культурой, в которой видели идеологическую угрозу. <...>

То, что в расколотом обществе одна его часть вызывает у другой диском4'>ортное состояние, может породить периодические попытки радикального, инверсионного преодоления раскола через массовое избиение противоположной стороны, например правящей пли духовной элит, массовый террор против всего населения. Это, однако, не может ликвидировать раскол, даже если, как кажется, будет истреблена, рассеяна, дезорганизована одна из частей расколотого общества, например буржуазия, враги народа, кулаки, крестьянство и т.д., фобии, попытки избиения оборотней, террор, терроризм, погромы и т.д. в принципе не могут уничтожить раскол и в лучшем случае могут лишь изменить его форму, загнать его вглубь, создать мошные, трудно преодолимые иллюзии о его сути и причинах.

Кроме того, оказалось невозможным окончательно уничтожить социальные слои, несущие одну из сторон раскола: правящую элиту духовную элиту, интеллигенцию, людей, способных «заводы заводить», т.е. разрушающих своими инициативами идеалы уравнительности. В обществе, претерпевающем громадные потери, срабатывает некий эффект целостности, который в той или иной форме восстанавливает обе стороны расколотого общества, хотя и в ущербной форме.

Теории, исследующие пути минимально болезненного преодоления раскола, не создавались, так как сама его природа трактуется через манихейские или просветительские мифы, через экономический материализм, через реализацию различного рода утопии. Все они страдали стремлением редуцировать раскол до уровня здравого смысла, к соседским склокам, скрытому злодейству, извечной борьбе этнических или классовых групп. Общество постоянно стремилось приспособиться к расколу, совершенствуя методы решения медиационной задачи. Правящая элита постоянно формулирует идеологию, т.е. искусственный, склеенный гибридный идеал, избавляющий от дискомфортных представлений о застойном неразрешенном социокультурном противоречии. <...>

МЕДИАЦИЯ – развитая логическая клеточка мышления, смыслообразования, воспроизводственной деятельности, социальных отношений. Медиация совместно с инверсией составляет дуальную оппозицию, полюса которой находятся в состоянии амбивалентности. Медиация – логика процесса осмысления в рамках дуальной оппозиции, она характеризуется отказом от абсолютизации полярностей и максимизацией внимания к их взаимопроникновению, к их существованию друг через друга. Медиация развивается через углубление диалога, она возникает вместе с культурой, существуя на заднем плане инверсии. На протяжении истории она постепенно, крайне медленно усиливает свои позиции, °τι есняя инверсию как свою крайнюю исходную точку. Медиация превращается в господствующую логику одновременно с утверждением либеральной цивилизации, которая сама является результатом медиации. Медиация ищет решения между крайностями, между полюсами дуальной оппозиции. Она фиксирует внимание ^на таком осмыслении явления, которое было бы соотнесено с полюсами и полюса – друг с другом через осмысляемое явление. "бДиация акцентирует внимание на поиске такой меры между полюсами, которая бы максимально соответствовала осмысленному явлению, точнее осмысляемой ситуации в целом, в которой появилось это явление. Тем самым происходит снятие полюсов дуальной оппозиции, осмысляемого явления и сложившейся (суб)культуры, а также в конечном итоге – культуры и социальных отношений. Формируется новое содержание культуры, которую можно назвать срединной культурой, т.е. формируемой не на основе крайностей. Медиация постоянно нацелена на выход за рамки унаследованных оппозиций, развивая новые смыслы, новые оппозиции, созидая новые ценности, новые отношения. Медиация преодолевает ранее сложившиеся представления о комфортном состоянии, постоянно конкретизируя ограниченную конкретно-историческую картину мира, в частности через искусство. Медиация преодолевает присущее инверсии господство эмоционального отношения к миру, способность решать проблемы посредством инверсионных взрывов, но требует и формирует рост интеллектуального напряжения в поисках новых решений, новых путей. Медиация противостоит инверсионной традиции делать вывод как автоматический результат отказа от предшествующего вывода, например, уверенности в справедливости своего решения только потому, что оно «вытекает» из отказа от прошлого решения (инверсионная ловушка). Развитие медиации оттесняет на задний план, но никогда не уничтожает традиционную культуру, инверсию, создает основу для развития утилитаризма, для развития либеральных, включая науку, ценностей прогресса, диалога, плюрализма. <..·>

СЕРЕДИННАЯ КУЛЬТУРА (СРЕДИННАЯ КУЛЬТУРА) понятие, введенное Н. Бердяевым. Срединная культура – культурная инновация, полученная в результате медиации, в результате преодоления дуальной оппозиции посредством поиска новой меры снятия ее полюсов в осмысляемом предмете, посредством творческого наращивания нового содержания культуры. <...>

Все новые смыслы, новое содержание культуры формируются между полюсами оппозиции. Медиации, порождающей срединную культуру, противостоит инверсия, т.е. стремление искать смысл в полюсах сложившихся оппозиций культуры. Росту срединной культуры противостоит антимедиация, способная смести все новое в культуре, так как оно может вызвать дискомфортное состояние.

Комментарии. Введенные в широкий оборот С.А. Ахиезером термины «инверсия», «раскол» и «медиация», несут существенную нагрузку в общей культурологии и теории цивилизаций, обозначая важные виды культурной динамики и строения общества. Выработанные С.А. Ахиезером на материале российской истории эти термины имеют универсальное значение. Понятие «инверсия» выражает т важный вариант циклических изменений, который обычно оставлялся за рамками' внимания исследователей, поглощенного циклами как круговоротами – естественными или социальными. По сути дела, инверсионные исследования часто рассматривались в рамках категории «революция», однако неизменно в крайне идеологизированном (апологетически или критически) плане. Однако хорошо известно, что за всякой революцией следует контрреволюция (реставрация и т.п.), что опять-таки многократно описывалось и получало объяснение через сложные философско-исторические схемы. Четкое культурологическое использование этого термина дает возможность принципиально объяснить радикальные изменения в обществах различного типа и масштаба, подверженных влиянию напряженной амбивалентности, не снимаемой устойчивыми цивилизационными механизмами.

Инверсия – динамическое проявление той напряженности, которая возникает во всяком обществе в силу той степени полиморфности культуры, которая создает дуальные оппозиции в ценностном и смысловом составе культура. Естественно, что по мере усложнения состава культуры и формирования «высокой культуры» потенциал инверсии увеличивается, если в общественной системе регуляции не сложились достаточные механизмы стабилизации. Раскол – то напряженное состояние общества, которое возникает в результате сильного развития тех или иных крайностей, не сдерживаемых интегративными механизмами. В большой степени это явление следует отнести к факторам распада цивилизаций. Напротив, устойчивое устроение общества предполагает упрочение медиативных факторов, которые формируют срединную культуру. По степени разработанности и устойчивости – или же незрелости – этой культуры можно судить и о степени зрелости или неорганичности той или иной цивилизации.

Ш. Эйзенштадт

О НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ ТЕРМИНА «ТРАДИЦИЯ»

Несмотря на все более широкое употребление понятия «традиция», оно не получило сколько-нибудь ясного определения. В различных исследованиях (а иногда в работах одного и того же ученого) «традиция» обозначает многие различные аспекты социальной структуры, поведения индивидов, верований и культурных представлений. Это понятие также обозначает и способы легитимшации социополитического порядка, и общие способы восприятия социальной и культурной реальности, и принципы устроения крупных социальных и политических систем.

Все эти определения были отнесены к понятию «традиция», включающему те компоненты обширного резервуара социального и культурного опыта, которые стали наиболее влиятельными способами решения возникающих перед обществом проблем и которые сохранялись при всех исторических, структурных и организационных переменах. Однако использование категории «традиция» породило несколько парадоксальных положений и противоречий. С одной стороны, в ней очень сильно подчеркивалось значение символических, а не структурных или организационных аспектов социальной жизни. С другой – в ней отмечалась обременительность исходных организационных механизмов, обычаев и повседневных привычек. Равным образом в ней подчеркивались устойчивость и преемственность различных аспектов социальной и культурной жизни, хотя вместе с тем выявлялись и принципы динамики и изменений.

Противоречивые ориентации были очевидны в самом определении традиции, в двух исходных значениях, с которыми связывали использование этого термина в социальных науках. Одно значение тесно увязывалось с такими выражениями, как «большая традиция» или «динамика традиций», и в них выделялись подвижность и творческое начало как важные компоненты традиции. Другое значение тесно связывалось с привычными употреблениями, относившимися к привычкам, обычаям, отсутствию изменений, тому, что является статичным, воспринимается как что-то «данное».

[Такое обращение к традиции было связано еще с принятым в социологической теории анализом типов регуляции, особенно с веберовским разделением между традиционным, харизматическим и рациональными принципами легитимности.]

Как хорошо известно, дихотомия между «традиционным» и «современным» сыграла очень важную роль как в «классических» исследованиях, так и в недавней литературе по социологии, истории, политологии и культурной антропологии. Не уходя в более подробное освещение этой дихотомии, перечислим ее основные позиции, до недавнего времени широко принятые в социальных науках. В этих науках «традиционное» общество зачастую описывалось как статичное, которому присуща малая степень дифференциации и специализации, а также урбанизации и грамотности, в то время как «современное» общество рассматривалось как воплощение высокого уровня дифференциации и урбанизации, грамотности и доступности средств массовой информации. В политическом плане традиционное общество описывалось как основанное на власти «традиционной» элиты, управляющей по тому или иному «мандату неба», а современное общество – как основанное на широком участии масс, не принимающих традиционных принципов легитимности и рассматривающих правителей ответственными с точки зрения светских ценностей и эффективности. Но главное заключалось в том, что «традиционное» общество уже в силу самого определения было ограничено культурными горизонтами, утверждаемыми традицией, в то время как «современному» обществу присуща культурная динамика и ориентация на изменения и инновации.

Этот принцип противопоставления современного и традиционного начал, вполне корректный в должных рамках, породил очень спорное понимание отношений между современными и традиционными элементами в процессе развития жизнестойкого современного общества. Согласно этому пониманию, постоянное развитие и модернизация в различных институциональных сферах зависят от степени разрушения всех традиционных элементов или равнозначны такому разрушению. Представлялось, что чем меньше влияние традиций, тем общество современнее, а значит, тем в большей степени оно в состоянии справляться с новыми проблемами и новыми социальными силами и развивать свою институциональную структуру.

Насколько бы такое представление ни казалось правдоподобным, более обстоятельный взгляд на реальные свидетельства очень быстро выявлял прямо противоположные процессы.

Во-первых, очень часто получается так, что чем сильнее какой-либо компонент традиционной регуляции, будь то семья, община, а иногда и политический институт, подвергается разрушению, тем больше степень дезорганизации, преступности и хаоса, а не утверждения современного жизнеспособного порядка. Во-вторых, можно привести много примеров вполне успешной модернизации, предпринимаемой под традиционной культурно-смысловой оболочкой и даже традиционными элитами. Значение этих факторов для данной проблемы получает все большее признание. В-третьих, как признается, что во многих случаях, когда первоначальный толчок к модернизации исходит от антитрадиционных элит, очень скоро они пытаются, хотя бы и нерешительно, возродить более традиционные аспекты и образы данного общества.

Все эти положения означают, что, насколько бы велик ни был контраст между «традиционным» и «современным» обществами, успешная модернизация может быть проведена при опоре на некоторые элементы традиционной регуляции, отвечающие ее направленности. Это означает и то, что устойчивое функционирование «современного» общества в большой степени зависит от наличия соответствующих традиционных предпосылок, от их использования и включения в современную систему. Поэтому необходимо: l. Пересмотреть соотношение традиций и изменчивости, провести анализ тех сил внутри данного традиционного общества, способствуют процессу изменений, и тех, что препятствуют этому, а соответственно и анализ места этих сил в общей структурной и культурной системе регуляции.

2. Выявить различия между изменениями, присущими самому традиционному порядку, и теми, что могут выводить за эти пределы на обновление общества.

3. Найти различия между теми изменениями, которые содействуют дальнейшему устойчивому развитию общества, и теми, что подрывают такую способность.

4. Обнаружить общий характер воздействия современных перемен на традиционную систему.

5. Определить, в какой степени общество в состоянии выработать в своем собственном наследии способность решать эти проблемы или достичь этого через адаптацию к новым условиям без широкого изменения своих центральных институтов и ценностносмысловой сферы либо через их трансформацию. (Tradition, Change and Modernity. P. 119-120, 261-263.)

Э. Шилз

О СОДЕРЖАНИИ ТЕРМИНА «ТРАДИЦИЯ»

Термины «традиция» и «традиционный» относятся к одним из самых употребительных во всем словаре культурологии и социологии. Они используются для описания и объяснения повторяемости, в почти идентичной форме, структур поведения и характера верований на протяжении нескольких поколений или же в течение длительного времени в рамках одного общества или регионов, имеющих в какой-то степени общую культуру. Объяснение причин, почему совершается то или иное действие или же сохраняется то или иное поверие, сводится к тому, что «такова традиция», которая создает мотивацию и стремление действовать определенным образом или верить во что-то. И этого считается достаточным. Термин «традиционный» используется для обозначения целых обществ, подверженных относительно медленным переменам, или же обществ, которым присуща тенденция легитимации деятельности через ссылку на то, что она уже имела место в прошлом. Практически все существующие макросоциологические классификации обществ основаны так или иначе на различии между «традиционными» или «нетрадиционными» или «современными» типами. <...>

Обличители современной западной культуры критикуют ее за утрату традиций. Нарушение общественного порядка приписывается упадку традиций. Недостатки институтов объясняются ослаблением традиций или неудачей в их внедрении.

Однако при изучении работ по социологии или культурологии приходится убеждаться в том, что в них очень мало анализа функционирования традиций. Много внимания уделялось описанию содержания традиций, но не механизма традиционности. Традиционность «традиционных обществ» только постулируется. Способы ее воспроизводства и механизма детерминации остаются неисследованными.

Несмотря на частоту использования этого термина, он ровным счетом ничего не значит. К тому же он имеет так много разных значений, что нет смысла сводить их в группы или анализировать в совокупности.

Отсутствие системного рассмотрения этой проблемы в социальных науках заставило меня искать иное объяснение. Я выдвигаю следующее положение: в период недавнего расцвета общественных наук внимание ученых сосредоточивалось на существующих явлениях, поэтому «исторические» аспекты рассматривались как остаточная категория, из которой могут быть извлечены лишь дополнительные объяснения. Концептуальная структура социальных наук имеет в целом тенденцию к вневременности. Существует отчетливая тенденция рассматривать предмет социальных наук в сиюминутном плане, в коротких временных фазах, в отношениях двух живущих поколений на момент исследования.

Дата добавления: 2014-12-17