Развитие учения о криминалистической версии и планировании судебного исследования 1 страница

Учение о криминалистической версии и планировании судебного исследования

Н

ачало разработки учения о криминалистической версии и планировании судебного исследования относится к двадцатым годам и связано с работами В. И. Громова. Изданная в 1925 г. под редакцией и с предисловием Н. В. Крыленко его работа “Дознание и предварительное следствие (теория и техника расследования преступлений)” содержала первые в советской литературе рекомендации по планированию расследования и построению умозаключений при работе с доказательствами.

Подчеркивая значение планирования расследования как существенного элемента научной организации труда следователя, В. И. Громов писал, что если составление плана расследования (он именует его памяткой) “не имеет особого значения по мелким и несложным делам, то по делам с большими и неразработанными материалами дознания это представляется безусловно необходимым, так как надеяться на свою память без записей по таким делам весьма рискованно” [864]. Предложенная им форма письменного плана расследования содержала, помимо указания порядкового номера, следующие графы: “Какие действия предположены или назначены”, “На какой день”, “Отметки об исполнении”. Кроме того, В. Г. Громов рекомендовал следователю вести календарный месячный дневник, отражающий последовательность и содержание его работы по всем делам, находящимся у него в производстве [865].

Описывая логическую сторону процесса расследования, В. И. Громов указывал, что следователь пользуется индуктивным и дедуктивным методами суждений. По его мнению, индуктивный вывод принимается следователем за несомненную истину. Дедуктивный вывод позволяет выдвинуть предположение, “высказывая общее более или менее вероят­ное суждение, которое при дальнейшем исследовании, по нашему мнению, должно подтвердиться на обследуемом факте” [866].

Оценивая весьма невысоко роль вероятных умозаключений в доказывании, ставя их на одну доску с догадками, В. И. Громов писал: “Строить заключение или предпринимать те или другие меры при расследовании, исходя из вероятных предположений и догадок, возможно лишь в тех случаях, когда нет возможности построить выводы из точно установленных фактов и когда для этих предположений имеются какие-нибудь косвенные реальные данные... Но во всех этих случаях, проверяя возникшее предположение, особенно направленное к изобличению какого-либо только предполагаемого, “возможного” виновника, следователь не должен отходить и закрывать глаза на факты и моменты, которые уже точно установлены дознанием или следствием и которые не должны отрицаться новыми фактами и им противоречить” [867].

В последующих работах В. И. Громов уточнил и развил изложенные положения. Он пришел к выводу, что гипотеза может быть построена и индуктивным методом, что всякая гипотеза, выдвинутая при расследовании уголовного дела, должна удовлетворять следующим требованиям:

1) она должна основываться на хотя бы и не достаточных фактических данных;

2) она не должна противоречить соображениям о фактах, логически допустимых и возможных в данных условиях;

3) она должна допускать возможность проверки.

“Построение такой гипотезы, которая противоречит логике вещей или вообще является нелепой и не нуждается в проверке, или даже по существу не допускает возможности проверки, — конечно, было бы напрасной потерей времени, а в иных случаях могло бы только отвлечь внимание лица, производящего расследование, от конкретных фактов, анализ и оценка которых могли бы привести его надежными путями к установлению достоверных доказательств” [868].

По смыслу рассуждений В. И. Громова можно сделать вывод, что он считал упоминаемые им гипотезы логической основой планирования расследования [869].

Насколько нам удалось установить, термин “версия” был впервые употреблен авторами учебника по криминалистике 1935 г. Они не рассматривали логическую природу версии и ограничились указаниями на то, что версии лежат в основе плана расследования и выдвигаются на втором этапе расследования — после проведения первоначальных след­ственных действий, если с их помощью следователь “все же не получает определенных указаний о личности и местонахождении преступника” [870].

Последовательность работы следователя при составлении плана авторы учебника определили следующим образом:

¨ “а) оценка собранного материала с обязательным выяснением и учетом социально-политической обстановки, в которой совершилось преступление;

¨ б) определение возможных версий расследования;

¨ в) наметка вопросов, которые надо выяснить, чтобы проверить каждую из этих версий;

¨ г) наметка следственных действий, которые надо произвести, чтобы выяснить эти вопросы;

¨ д) определение сроков совершения этих следственных действий” [871].

По мнению авторов учебника, перечень следственных действий, необ­ходимых для проверки версий, и образует собой план расследования [872].

Разумеется, все эти положения еще не составляли частной криминалистической теории. Это была сумма практических рекомендаций, основывающихся на известном обобщении накопленного к тому времени опыта следственной работы. Относились они не ко всему судебному исследованию, а лишь к его части — следственной деятельности.

Следующий шаг на пути разработки проблематики версий и планирования расследования был сделан С. А. Голунским. В учебнике по криминалистике 1938 г. его перу принадлежал уже специальный раздел, названный “Планирование расследования”, в котором он сформулировал основные цели, условия и принципы планирования расследования и из­ложил указания об особенностях планирования при расследовании различных категорий уголовных дел и на разных этапах расследования.

По мнению С. А. Голунского, основные цели планирования расследования заключаются в том, чтобы обеспечить правильную направленность, меткость, высокую эффективность, полноту, всесторонность и максимальную быстроту расследования. Условиями правильного планирования расследования являются правильное ориентирование в той по­литической обстановке, в которой было совершено преступление, правильная оценка значения самого преступления, знание того, что нужно установить по делу, какие доказательства следует искать, знание процессуальных форм, технических и тактических приемов доказывания, умение пользоваться версиями расследования.

Основные принципы планирования расследования состоят в том, что:

¨ а) при планировании всегда следует исходить из оценки политического значения преступления и анализа той социально-политической обстановки, в которой оно было совершено;

¨ б) план следует строить так, чтобы обеспечить быстроту собирания основного для данного дела доказательственного материала;

¨ в) план должен предусмотреть собирание материала, который давал бы ответ на вопросы семичленной римской формулы;

¨ г) все расследование может быть разделено на две основные части, которые можно условно назвать общим и специальным расследованием (до и после предъявления обвинения конкретному лицу) [873].

Процесс планирования расследования С. А. Голунский разделил на четыре стадии. Первая стадия — выдвижение тех фактически обоснованных версий, которыми может быть объяснено данное преступление; вторая стадия — определение по каждой из намеченных версий круга тех вопросов, которые надо выяснить, чтобы данную версию проверить; третья — определение круга следственных действий, необходимых для выяснения этих вопросов; наконец, четвертая стадия — определение сроков выполнения каждого из намеченных следственных действий [874].

Ни в одной из упомянутых нами работ не содержится ни определения версии, ни определения планирования расследования. Первое определение версии было предложено Б. М. Шавером в 1940 г. и выглядело следующим образом: “Под версией понимается основанное на материалах дела предположение следователя о характере расследуемого преступления, мотивах, в силу которых оно совершено, и лицах, которые могли совершить преступление” [875].

Как и его предшественники, Б. М. Шавер рассматривал вопросы, относящиеся к основаниям и содержанию версии, в неразрывной связи с рекомендациями по планированию расследования и считал разработку версий началом оставления плана расследования.

Таково было состояние рассматриваемой проблематики на первом и в начале второго этапа развития советской криминалистической науки.

Первые послевоенные работы отечественных криминалистов немного добавили к содержанию формирующегося учения о криминалистичес­кой версии и планировании судебного исследования. По-прежнему внимание в них акцентировалось лишь на следственной версии и планировании предварительного следствия. Автор главы “План следствия по конкретному делу” в “Настольной книге следователя” (1949) Т. М. Арзума­нян по-своему изложил принципы планирования, к числу которых он отнес динамичность, гибкость и реальность. Он определил версию как осно­ванное на фактах предположение следователя, исследование которого может обеспечить раскрытие преступления и изобличение преступника [876].

В 1952 г. П. И. Тарасов-Родионов предложил иной перечень принципов планирования, включив в него индивидуальность планирования, его своевременность, динамичность и строжайшее соблюдение законности с обеспечением объективности, всесторонности, быстроты, инициативности и активности расследования. Рассматривая версии как элемент планирования расследования, П. И. Тарасов-Родионов классифицировал их на версии по существу преступного события и характеру преступления; по способу и обстоятельствам совершения преступления; по лицам, совершившим преступление; по характеру вины и по мотивам совершения преступления [877]. Это была первая классификация следственных версий.

С середины 50-х гг. интерес советских криминалистов к проблеме версии заметно усилился, но по-прежнему эта проблема исследовалась преимущественно в связи и в рамках вопросов планирования предварительного расследования, хотя уже выдвигались предложения о ее самостоятельном изучении [878].

В 1954-55 гг. в литературе начинают фигурировать термины “судеб­ная версия” [879], “следственная версия” [880]. Обосновывается мнение, что версия является разновидностью гипотезы, предлагаются новые определения версии и классификации ее видов. Так, В. И. Теребилов пришел к выводу, что под следственной версией следует понимать лишь предположения об основных обстоятельствах преступления в отличие “от иных предположений, выдвигаемых в большом количестве в отношении множества других фактов и обстоятельств, связанных с делом” [881]. Это положение оспорил А. Н. Васильев, указавший, что понятие “след­ственная версия” может быть выделено по другому признаку: по субъекту, принявшему версию к проверке [882]. С. А. Голунский определил версию как обоснованное установленными данными предположение относительно возможного объяснения данного факта или группы фактов и их значения для дела [883], А. Р. Шляхов — как основанное на фактах предположение следователя о сущности и причине исследуемых в процессе расследования событий [884].

По классификации А. Н. Васильева, следственные версии делятся на общие, по элементам состава преступления и частные [885], по классифика­ции А. Р. Шляхова, — на общие и частные [886]. Но и тот и другой, как в по­следующем С. А. Голунский, В. В. Братковская [887] и ряд других авторов, не отрывают теорию версии от теоретических положений планирования рас­следования и рассматривают их как единое теоретическое построение.

Хотя на заседаниях Совета ВНИИ криминалистики Прокуратуры СССР, посвященных вопросам системы советской криминалистики и месту в ней следственной тактики, высказывалось мнение о разработке самостоятельной теории версии как раздела криминалистики, большинство ученых разделило точку зрения А. Н. Васильева о том, что “раз­работка проблемы следственных версий может быть плодотворной только в сочетании с вопросами планирования, так как само планирование тесно и органически связано с выдвижением и проверкой версий” [888]. Эту позицию разделял в то время и Г. Н. Александров. Однако в 1959 г. он изменил свои взгляды. В статье “Версия” он писал: “Основная ошибка, которую допускают некоторые авторы, заключается в том, что версия рассматривается ими не самостоятельно, а в качестве элемента, соста­вной части плана расследования. Поэтому вопросы версии не приобретают проблемного характера и освещаются преимущественно в работах, посвященных планированию расследования. Ни в какой мере не умаляя важного значения и роли плана в следственной работе, мы тем не менее считаем, что подобное смешение понятий версии и плана расследования приводит к умалению значения версии в расследовании преступлений... Версию не следовало бы помещать ни в раздел тактики, ни в какой-либо другой раздел криминалистики. Необходимо создать самостоя­тельный специальный раздел криминалистики — учение о версии (разрядка наша — Р. Б.) ” [889].

Предложение Г. Н. Александрова поддержки не получило. Хотя впоследствии появился ряд работ, специально посвященных криминалисти­ческой версии, их авторы неизменно связывали проблемы версии с планированием расследования как в теоретическом, так и в практическом отношениях. Из этого следовало, что разработка вопросов версии неизбежно влекла за собой разработку в том или ином аспекте вопросов планирования расследования в рамках единой частной криминалистической теории — учения о криминалистической версии и планировании судебного исследования. Такая направленность научных исследований в рассматриваемой области представляется нам правильной по следующим основаниям.

I. Выдвижение, формулирование криминалистических версий — не самоцель для следователя, суда, оперативного работника, эксперта. Это необходимая предпосылка, conditio sine qua non организации и осуществления их работы по установлению истины. Само по себе выдвижение версий еще не имеет практического значения и не влечет никаких последствий. Поэтому и теоретические основы процесса выдвижения версий не могут играть роли самостоятельной теории, ибо отражают лишь одну — начальную — фазу процесса умозаключений субъекта выдвижения версии. Вслед за выдвижением версии идет фаза выведения из версии всех необходимых следствий, а это уже определение “опорных пунктов” исследования, то есть элемент его планирования. Затем — определение подлежащих проведению следственных, судебных, оперативно-розыскных действий и т. д.

II. Признавая версию “основой”, “ядром”, “направляющим началом” и т. п. планирования судебного исследования, мы не можем отрывать теорию этой “основы”, этого “ядра” от теории его “оболочки”, то есть теории плани­рования судебного исследования, ибо в противном случае теория планирования лишится своих исходных положений, окажется выхолощенной и низведенной до уровня совокупности прагматических положений.

III. К выводу о единстве теоретических основ версии и планирования судебного исследования приводит и системно-структурный анализ этих явлений. Определяя направление всего процесса судебного исследования и его составных частей, обусловливая это направление логически, версия тем самым служит логическим обоснованием содержания плана расследования, плана судебного следствия и т. п., его исходной посылкой. Образуется единая, неразрывно связанная система: объясняемое (наличные фактические данные) — объяснение (версия) — гипотетическая система необходимых аргументов объяснения (следствия из версии) — доказательство или опровержение объяснения (установленные фактические данные). Ни одно звено в этой системе не функционирует в отрыве от других звеньев и не может быть теоретически объяснено изолированно от них ни гносеологически, ни функционально. Это, разумеется, не означает, что при исследовании одного из элементов системы невозможно абстрагироваться от остальных. Но такое абстрагирование оправдывается лишь познавательными и методическими целями и в конечном счете приводит только к укреплению целостности системы.

Современное состояние учения о криминалистической версии и планировании судебного исследования характеризуется осуществлением научных исследований по всему фронту проблем этой теории с широким привлечением положений смежных областей знания — философии, логики, психологии, науки управления и др. При этом заметный акцент делается на проблему версии как на ключевую проблему этой теории в целом; вопросы собственно планирования судебного исследования исследуются больше в организационном и техническом, нежели в теоретическом, аспектах.

Обширна литература вопроса. Начиная с 1952 г., проблематике учения о криминалистической версии и планировании судебного исследования полностью или частично посвящены кандидатские диссертации А. Н. Колесниченко (1952), О. В. Никренц (1954), Б. Е. Богданова (1956), А. Р. Шляхова (1956), И. М. Лузгина (1959), Л. Я. Драпкина (1972), Г. В. Арцишевского (1973), Н. Л. Гранат (1973), В. Н. Сущенко (1985) и других. Эта проблематика исследовалась в докторских диссертациях А. Н. Васильева, Л. Е. Ароцкера, И. М. Лузгина, А. Р. Ратинова, А. А. Эйсмана и других, в монографиях А. М. Ларина, А. Н. Васильева, И. М. Лузгина, Н. А. Якубович, М. С. Строговича, А. И. Винберга, Л. Е. Ароцкера, О. Я. Баева, И. А. Возгрина, И. Ф. Герасимова, В. А. Образцова, автора этих строк и иных криминалистов и процессуалистов. Несмотря на обилие литературных источников (а может быть, и в силу этого), ряд положений рассматриваемого учения носит дискуссионный характер. Это относится, естественно, в первую очередь, к понятийной и классификационной частям данной теории.

9.2. Понятийный и классификационный аппарат учения: криминалистическая версия

К

числу центральных понятий учения о криминалистической версии и планировании судебного исследования относятся понятия криминалистической версии и ее разновидностей, природы криминалистической версии, ее базы (оснований для построения), планирования элементов судебного исследования, его принципов и условий, плана расследования.

Понятие криминалистической версии. Как уже указывалось, первое определение версии было предложено Б. М. Шавером в 1940 г. Все последующие определения, в зависимости от того, на чем делался акцент их авторами, можно подразделить на логические, содержательные и функциональные. В первых раскрывается природа версий, во вторых делается упор на характеристику объектов, объясняемых версией, в третьих — на ее функциональную роль в доказывании.

Логические определения криминалистической версии, в целом, сводятся к указанию на то, что версия является разновидностью гипотезы либо сходна с ней. “Версия в судебном исследовании, — пишет А. А. Старченко, — есть не что иное, как одна из гипотез, одно из возможных предположений, объясняющих происхождение или свойства отдельных обстоятельств преступления или событие преступления в целом” [890]. Эту же мысль высказал и М. С. Строгович: “По своей логической структуре версия является видом, формой гипотезы, и проверка каждой версии происходит тем же путем, каким проверяются гипотезы в любой области научной и практической деятельности” [891]. Аналогичные позиции заняли А. Н. Васильев, А. Р. Шляхов, И. М. Лузгин, А. М. Ларин, А. А. Эйсман и некоторые другие авторы [892].

Вторая точка зрения на логическую природу версии, на первый взгляд, близка к изложенной, а иному читателю может показаться и тождественной ей. Она заключается в том, что версия объявляется категорией, сходной с гипотезой. “Всякая версия по своей логической природе сходна с тем, что в науке называют гипотезой”, — писал С. А. Голунский [893]. Но, указывая в общей форме на сходство с гипотезой, сторонники этой точки зрения основное внимание обращают на выявление отличий от гипотезы вообще, а не от какой-либо из ее разновидностей. Так, в той же работе С. А. Голунский писал, что отличие версии от гипотезы заключается в характере объясняемых ими фактов и в степени их научной обоснованности [894]. Г. В. Арцишевский считает, что следственную версию от гипотезы (вообще, а не какой-либо ее разновидно­сти) отличают процессуальный порядок проверки; динамичный, поисковый характер; возможность активного противодействия ее проверке со стороны заинтересованных лиц; содержание (юридически важные обстоятельства дела). Затем он говорит об отличии версии от научной гипотезы, заключающемся в том, что последняя не всегда может быть подтверждена достигнутым уровнем практики [895].

Мы полагаем, что внутренние противоречия приведенной позиции названных авторов по вопросу о логической природе версии коренятся в том, что под гипотезой они понимали лишь одну ее разновидность — на­учную гипотезу, — отличия от которой и стремились показать при характеристике версии. Между тем, помимо научной гипотезы, в логике различают еще и частную и рабочую гипотезы.

Научная гипотеза — это предположение о закономерностях развития общества, природы или мышления, то есть о явлениях, имеющих общий характер. В отличие от научной частная гипотеза относится к какому-либо одному или нескольким фактам, явлениям, объясняет только их. Рабочая, или временная, гипотеза, касаясь, как и частная, одного факта или группы фактов, является, в отличие от частной гипотезы, их условным объяснением, носящим временный характер и используемым лишь для дальнейшего исследования.

Представляется наиболее правильным рассматривать версию как разновидность частной гипотезы. Объясняя сущность, происхождение и связи отдельных фактов, версия, как иная частная гипотеза, не претендуя на установление законов природы, общества, мышления, имеет значение только для данного случая [896].

Следственную версию иногда рассматривают как разновидность рабочей гипотезы [897]. Очевидно, здесь определенную роль играет привлекательность самого термина. Однако такой взгляд на природу версии представляется ошибочным. Рабочая гипотеза представляет собой временное, переходное объяснение факта или явления, объяснение, требу­емое лишь для данного этапа исследования. Криминалистическая версия не носит временного характера. Будучи выдвинутой, она претендует на истинность, то есть постоянство объяснения. Версии заменяются другими не потому, что они носят временный характер, а потому, что они опровергнуты как ложные.

Признавая версию частной гипотезой, мы в то же время должны придти к выводу, что версия составляет самостоятельную разновидность частной гипотезы, отличающуюся от других ее разновидностей. Все то, что говорится в литературе об отличии версии от гипотезы вообще или от научной гипотезы в частности, следует рассматривать под углом зрения частногипотетической природы версии. Суммируя эти отличия, названные в работах С. А. Голунского, И. М. Лузгина, А. М. Ларина, Г. В. Арцишевского, можно сказать, что версия отличается от иных частных гипотез тем, что она:

¨ конструируется и используется в специфической сфере общественнойпрактики — уголовном судопроизводстве;

¨ объясняет факты и обстоятельства, имеющие значение для установленияистины по делу;

¨ должна быть проверена в ограниченный законом срок;

¨ проверяется специфическими методами, обусловленными законом;

¨ проверяется в условиях, когда возможно активное противодействие такой проверке со стороны заинтересованных в сокрытии истины лиц.

Как легко убедиться, отличия версии от иных частных гипотез отражают общие отличия судебного исследования от исследования научного.

С несколько иных позиций подошел к определению логической природы версии А. Ф. Зелинский. Он считает, что версия может быть как гипотезой, так и прогнозом: “Когда выдвигается предположительное объ­яснение известному обстоятельству, имеет место гипотеза. Когда на осно­вании этих гипотез и установленных фактов выдвигается вероятностное суждение о неизвестном в данное время факте, происходит прогнозирование” [898]. Правда, в последующих своих рассуждениях он сузил свое пред­ставление о версии как разновидности прогноза, обращенного в прошлое, лишь предположениями в отношении виновности конкретного лица. По его мнению, это есть не что иное, как прогнозирование индивидуального поведения в момент расследуемого события. Такой подход, как считал А. Ф. Зелинский, теоретически обосновывает использование методологии индивидуального прогнозирования для построения версий [899].

Думается, что с доводами А. Ф. Зелинского едва ли можно согласиться. Во-первых, представляется более верным точка зрения тех авторов, которые считают, что прогноз всегда обращен в будущее, а не в прошлое, как версия [900]. Версия объясняет уже случившееся, существовавшее или существующее, но такое существующее, причина которого лежит в прошлом, связана с преступлением, то есть с тем, что для следователя или другого субъекта судебного исследования лежит в прошлом. Во-вторых, как уже отмечалось, не всякое предположение следует считать версией. Умозаключения, которые мы строим на основе версии, тоже носят предположительный характер: они базируются на допущении, что версия верна. О прогнозе можно говорить как раз применительно к этим умозаключениям — следствиям из версии. Их выведение, действительно, носит прогностический характер: прогнозируется возмож­ность их установления, их обнаружения в будущем — при осуществлении планируемых для этой цели следственных действий. Правда, с некоторой натяжкой можно говорить о прогностическом характере розыскных версий следователя, содержащих, скажем, предположения о путях будущего (по отношению к моменту выдвижения версии) перемещения разыскиваемого лица [901].

Сказанное отнюдь не означает, что мы отрицаем возможность использования методики криминологического прогноза в криминалистике и следственной практике, в частности, методики прогнозирования, предвидения индивидуального поведения. С нашей точки зрения, эту методику можно использовать с двоякой целью:

1. На основе данных о личности, относящихся ко времени, предшествующему моменту совершения преступления, можно прогнозировать возможное поведение этой личности во время расследуемого события и таким образом решать вопрос: “Мог ли этот человек с его личными особенностями, мировоззрением и установками при данных обстоятель­ствах совершить инкриминируемое ему преступление?” [902] Здесь не нару­шается наше представление о прогнозе как о предположении, обращенном в будущее, так как прогноз направлен от более далекого прошлого к менее далекому, то есть по отношению к исходным для прогноза данным — в будущее.

2. Для криминалистического прогноза о возможном поведении данного человека в будущем, в ходе расследования, при существующей или измененной следственной ситуации. В этом случае использование методики криминологического прогнозирования ничем принципиально не отличается от иных вариантов использования криминалистикой данных и других наук для разработки своих рекомендаций практике [903].

Являясь по своей природе гипотезой, предположительным объяснением факта, явления, версия в то же время не может быть отождествлена с любым предположением, возникшим в процессе доказывания. Отличия версий от иных предположений определяются прежде всего ее содержанием.

Содержательные определения криминалистической версии акцентируют внимание на круге и характеристике объясняемых версией объектов (фактов, явлений). Высказываемые по этому поводу мнения сводятся, в сущности, к двум точкам зрения на содержание криминалистической версии.

Согласно первой и наиболее распространенной из них криминалисти­ческая версия по своему содержанию может относиться как ко всему событию в целом, ко всей совокупности имеющихся и подлежащих объяснению фактов, так и к отдельным элементам, обстоятельствам события, группам фактов и даже единичным фактам. Такого мнения придержи­ваются А. И. Винберг, Г. М. Миньковский, Р. Д. Рахунов [904], А. Н. Василь­ев [905], И. М. Лузгин [906], И. Ф. Пантелеев [907], А. А. Эйсман [908], С. И. Медведев [909] и большинство других криминалистов и процессуалистов. Так, еще в 1960 г. А. Н. Васильев писал, что версия — это предположение “о наличии преступления в исследуемом событии, его характере, элементах состава преступления, отдельных обстоятельствах и их значении, а также о виновных лицах, формах вины, мотивах и целях преступления” [910].

Толчком к формированию второй точки зрения послужил тезис В. И. Теребилова о существовании версий вообще как предположительного объяснения любого факта в процессе расследования и следственных версий — предположений относительно “основных, наиболее сущест­венных обстоятельств, которые в совокупности образуют то, что в уголовном праве носит наименование — состав преступления” [911]. Разделяя эту позицию, Г. В. Арцишевский пришел к выводу, что версия расследования или следственная версия есть “предположение в отношении еще не установленного существа расследуемого события или еще не установленных признаков состава преступления” [912] и что версией может именоваться лишь то предположение, которое основано на всей совокупно­сти известных фактов, а не на одном каком-либо из них. Позднее, развивая эту мысль, он писал: “Целесообразно сохранить наименование “след­ственной версии” только за общими предположениями, представляющи­ми собой различные варианты “системных” объяснений реально сущест­вующей “системы” объективных обстоятельств проверяемого события” [913]. Аналогичны взгляды и Г. Н. Александрова [914].

Дата добавления: 2014-11-29