Наука логики 2 страница

никакого значения, - берутся как нечто такое, что ни само по себе, ни в

своих отношениях не есть мысль. Когда мы механически вычисляем, что три

четверти, помноженные на две трети, дают половину, то это действие содержит

примерно столь же много или столь же мало мыслей, как и соображение о том,

возможен ли в данной фигуре тот или другой вид умозаключения.

Дабы эти мертвые кости логики оживотворялись духом и получили, таким

образом, содержимое и содержание, ее методом должен быть тот, который

единственно только и способен сделать ее чистой наукой. В том состоянии, в

котором она находится, нет даже предчувствия научного метода. Она имеет,

можно сказать, форму опытной науки. Опытные науки для того, чем они должны

быть, нашли свой особый метод, метод дефиниции и классификации своего

материала, насколько это возможно. Чистая математика также имеет свой метод,

который подходит для ее абстрактных предметов и для количественного

определения, единственно в котором она их рассматривает. Главное об этом

методе и вообще о подчиненном характере той научности, которая возможна в

математике, я высказал в предисловии к "Феноменологии духа", но он будет

рассмотрен нами более подробно в рамках самой логики. Спиноза, Вольф и

другие впали в соблазн применить этот метод также и к философии и сделать

внешнее движение лишенного понятия количества движением понятия, что само по

себе противоречиво. До сих пор философия еще не нашла своего метода. Она

смотрела с завистью на системное построение математики и, как мы сказали,

заимствовала у нее ее метод или обходилась методом тех наук, которые

представляют собой лишь смесь данного материала, исходящих из опыта

положений и мыслей, или выходила из затруднения тем, что просто отбрасывала

всякий метод. Но раскрытие того, что единственно только и может быть

истинным методом философской науки, составляет предмет самой логики, ибо

метод есть осознание формы внутреннего самодвижения ее содержания. В

"Феноменологии духа" я дал образчик этого метода применительно к более

конкретному предмету, к сознанию (позднее же - применительно и к другим

конкретным предметам и соотвественно частям философии). Там я показал формы

сознания, каждая из которых при своей реализации разрешает (auflost) в то же

время самое себя, имеет своим результатом свое собственное отрицание, - и

тем самым перешла в некоторую более высокую форму. Единственное, что нужно

для научного прогресса (Fortgang) и к совершенно простому пониманию чего

следует главным образом стремиться, - это познание логического положения о

том, что отрицательное равным образом и положительно или, иначе говоря,

противоречащее себе не переходит в нуль, в абстрактное ничто, а по существу

лишь в отрицание своего особенного содержания, или, другими словами, такое

отрицание есть не отрицание всего, а отрицание определенной вещи, которая

разрешает самое себя, стало быть, такое отрицание есть определенное

отрицание и, следовательно, результат содержит по существу то, из чего он

вытекает; это есть, собственно говоря, тавтология, ибо в противном случае он

был бы чем-то непосредственным, а не результатом. Так как то, что получается

в качестве результата, отрицание, есть определенное отрицание, то оно имеет

некоторое содержание. Оно новое понятие, но более высокое, более богатое

понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его отрицанием или

противоположностью; оно, стало быть, содержит предыдущее понятие, но

содержит больше, чем только его, и есть единство его и его

противоположности. - Таким путем должна вообще образоваться система понятий,

- и в неудержимом, чистом, ничего не принимающем в себя извне движении

получить свое завершение.

Я, разумеется, не могу полагать, что метод, которому я следовал в этой

системе логики или, вернее, которому следовала в самой себе эта система, не

допускает еще значительного усовершенствования, многочисленных улучшений в

частностях, но в то же время я знаю, что он единственно истинный. Это само

по себе явствует уже из того, что он не есть нечто отличное от своего

предмета и содержания, ибо именно содержание внутри себя, диалектика,

которую оно имеет в самом себе, движет вперед это содержание. Ясно, что

нельзя считать научными какие-либо способы изложения, если они не следуют

движению этого метода и не соответствуют его простому ритму, ибо движение

этого метода есть движение самой сути дела.

В соответствии с этим методом я напоминаю, что подразделения и заглавия

книг, разделов и глав, данные в настоящем сочинении, равно как и связанные с

ними объяснения, делаются для предварительного обзора и что они, собственно

говоря, имеют лишь историческую (historischem) ценность. Они не входят в

содержание и корпус науки, а суть сопоставления, произведенные внешней

рефлексией, которая уже ознакомилась со всем изложением в целом, заранее

знает поэтому последовательность его моментов и указывает их еще до того,

как они будут выведены из самой сути дела.

В других науках такие предварительные определения и подразделения, взятые

сами по себе, также представляют собой не что иное, как такие внешние

указания; но даже внутри самой науки они не поднимаются выше такого

характера. Даже в логике говорится, например: "У логики две главные части,

общая часть и методика". А затем в общей части мы без дальнейших объяснений

встречаем такие, скажем, заголовки, как "Законы мышления", и далее первая

глава: "О понятиях". Первый раздел: "О ясности понятий" и т. д. Эти

определения и подразделения, даваемые без всякой дедукции и обоснования,

образуют остов системы и всю связь подобных наук. Такого рода логика видит

свое призвание в провозглашении того, что понятия и истины должны быть

выведены из принципов; но когда речь идет о том, что она называет методом,

нет и намека на мысль о выведении. Порядок состоит здесь примерно в

сопоставлении однородного, в расмотрении более простого до [рассмотрения]

сложного и в других внешних соображениях. В отношении же внутренней

необходимой связи дело ограничивается перечнем определений тех или иных

разделов, и переход осуществляется лишь так, что ставят теперь: "Вторая

глава" или пишут: "Мы переходим теперь к суждениям" и т. д.

Заглавия и подразделения, встречающиеся в настоящей системе, сами по себе

также не имеют никакого другого значения, помимо указания на последующее

содержание. Но, кроме того, при рассмотрении самой сути дела должны найти

место необходимость связи и имманентное возникновение различий, ибо они

входят в собственное развитие определения понятия.

То, с помощью чего понятие ведет само себя дальше, это - указанное выше

отрицательное, которое оно имеет в самом себе; это составляет подлинно

диалектическое. Диалектика, которая рассматривалась как некая обособленная

часть логики и относительно цели и точки зрения которой господствовало,

можно сказать, полное непонимание, оказывается благодаря этому совсем в

другом положении. Платоновская диалектика даже в "Пар-мениде", а в других

произведениях еще более непосредственно, с одной стороны, также имеет своей

целью только разбор и опровержение ограниченных утверждений через них же

самих, с другой стороны, вообще имеет своим результатом ничто. Обычно видят

в диалектике лишь внешнее и отрицательное действие, не относящееся к самой

сути дела, вызываемое только тщеславием как некоторой субъективной страстью

колебать и разлагать прочное и истинное, или видят в ней по меньшей мере

действие, приводящее к ничто как к тому, что составляет тщету диалектически

рассматриваемого предмета.

Кант отвел диалектике более высокое место, и это одна из величайших его

заслуг: он освободил ее от видимости произвола, которая, согласно обычному

представлению, присуща ей, и изложил ее как необходимую деятельность (Тип)

разума. Пока ее считали только умением проделывать фокусы и вызывать

иллюзии, до тех пор просто предполагалось, что она ведет фальшивую игру и

вся ее сила зиждется на том, что ей удается прикрыть обман, и выводы, к

которым она приходит, получаются хитростью и представляют собой субъективную

видимость. Диалектические рассуждения Канта в разделе об антиномиях чистого

разума не заслуживают, правда, большой похвалы, если присмотреться к ним

пристальнее, как мы в дальнейшем это сделаем в настоящем произведении более

обстоятельно; однако всеобщая идея, из которой он исходил и которой придавал

большое значение, - это объективность видимости и необходимость

противоречия, свойственного природе определений мысли; прежде всего, правда,

это касалось того способа, каким разум применяет эти определения к вещам в

себе; но ведь именно то, что они суть в разуме и по отношению к тому, что

есть в себе, и есть их природа. Этот результат, понимаемый с его

положительной стороны, есть не что иное, как их внутренняя отрицательность,

их движущая сама себя душа, вообще принцип всякой природной и духовной

жизненности. Но так как Кант не идет дальше абстрактно-отрицательной стороны

диалектического, то выводом оказывается лишь известное утверждение, что

разум неспособен познать бесконечное - странный вывод: сказать, что так как

бесконечное есть разумное, то разум не способен познать разумное.

В этом диалектическом, как мы его берем здесь, и, следовательно, в

постижении противоположностей в их единстве, или, иначе говоря, в постижении

положительного в отрицательном, состоит спекулятивное. Это важнейшая, но для

еще неискушенной, несвободной способности мышления труднейшая сторона. Если

эта способность мышления еще не избавила себя от чувственно конкретных

представлений и от резонерства, то она должна сначала упражняться в

абстрактном мышлении, удерживать понятия в их определенности и научиться

познавать, исходя из них. Изложение логики, имеющее в виду эту цель, должно

было бы придерживаться в своем методе упомянутых выше подразделений, а в

отношении ближайшего содержания - определений, даваемых отдельным понятиям,

не вдаваясь [пока] в диалектическое. Внешне оно стало бы похожим на обычное

изложение этой науки, впрочем, по содержанию и отличалось бы от него и все

еще служило бы к тому, чтобы упражнять абстрактное, хотя и не спекулятивное

мышление; а ведь [обычная ] логика, которая стала популярной благодаря

психологическим и антропологическим добавлениям, не достигает даже и этой

цели. То изложение логики доставляло бы уму образ методически упорядоченного

целого, хотя сама душа этого построения - метод, - имеющая свою жизнь в

диалектическом, в нем не обнаруживалась бы.

Что касается образования и отношения индивида к логике, то я в заключение

еще отмечу, что эта наука, подобно грамматике, выступает в двух видах или

имеет двоякого рода ценность. Она нечто одно для тех, кто только приступает

к ней и вообще к наукам, и нечто другое для тех, кто возвращается к ней от

них. Тот, кто только начинает знакомиться с грамматикой, находит в ее формах

и законах сухие абстракции, случайные правила и вообще множество

обособленных друг от друга определений, показывающих лишь ценность и

значение того, что заключается в их непосредственном смысле; сначала

познание не познает в них ничего кроме них. Напротив, кто владеет

каким-нибудь языком и в то же время знает и другие языки, которые он

сопоставляет с ним, только тот и может почувствовать дух и образованность

народа в грамматике его языка; эти же правила и формы имеют теперь для него

наполненную содержанием, живую ценность. Он в состоянии через грамматику

познать выражение духа вообще - логику. Точно так же тот, кто только

приступает к науке, находит сначала в логике изолированную систему

абстракций, ограничивающуюся самой собой, не захватывающую других знаний и

наук. В сопоставлении с богатством представления о мире (Weltvorstel-lung),

с реально выступающим содержанием других наук и в сравнении с обещанием

абсолютной науки раскрыть сущность этого богатства, внутреннюю природу духа

и мира, истину, эта наука в ее абстрактном виде, в бесцветной, холодной

простоте ее чистых определений кажется скорее исполняющей все что угодно,

только не это обещание, и противостоящей этому богатству как лишенная

содержания. При первом знакомстве с логикой ее значение ограничивают только

ею самой; ее содержание признается только изолированным занятием

определениями мысли, наряду с которым другие научные занятия имеют

собственный самостоятельный материал и содержание, на которые логическое

оказывает разве что формальное влияние, и притом такое влияние, которое

скорее осуществляется само собой и в отношении которого можно, конечно, в

крайнем случае обойтись без научной формы и ее изучения. Другие науки

отбросили в целом метод, придерживающийся строгих правил и дающий ряд

дефиниций, аксиом, теорем и их доказательств и т. д.; так называемая

естественная логика приобретает в них силу самостоятельно и обходится без

особого, направленного на само мышление познания. Кроме того, материал и

содержание этих наук, взятые сами по себе, остаются независимыми от

логического и они более привлекательны и для ощущения, чувства,

представления и всякого рода практических интересов.

Таким образом, логику приходится, конечно, первоначально изучать как

нечто такое, что мы, правда, понимаем и постигаем, но в чем мы не находим

сначала широты, глубины и более значительного смысла. Лишь на основе более

глубокого знания других наук логическое возвышается для субъективного духа

не только как абстрактно всеобщее, но и как всеобщее, охватывающее собой

также богатство особенного, подобно тому как одно и то же нравоучительное

изречение в устах юноши, понимающего его совершенно правильно, не имеет [для

него] той значимости и широты, которые оно имеет для духа умудренного

житейским опытом зрелого мужа; для последнего этот опыт раскрывает всю силу

заключенного в таком изречении содержания. Таким образом, логическое

получает свою истинную оценку, когда оно становится результатом опыта наук.

Этот опыт являет духу это логическое как всеобщую истину, являет его не как

некоторое особое знание наряду с другими материями и реальностями, а как

сущность всего этого прочего содержания.

Хотя логическое в начале [его] изучения не существует для духа в этой

сознательной силе, он благодаря этому изучению не в меньшей мере вбирает в

себя ту силу, которая ведет его ко всякой истине. Система логики - это

царство теней, мир простых сущностей, освобожденных от всякой чувственной

конкретности. Изучение этой науки, длительное пребывание и работа в этом

царстве теней есть абсолютная культура и дисциплина сознания. Сознание

занимается здесь делом, далеким от чувственных созерцаний и целей, от

чувств, от мира представлений, имеющих лишь характер мнения. Рассматриваемое

со своей отрицательной стороны, это занятие состоит в недопущении

случайности резонирующего мышления и произвола, выражающегося в том, что

задумываются над вот этими или противоположными им основаниями и признают их

[правильными].

Но главным образом благодаря этому занятию мысль приобретает

самостоятельность и независимость. Она привыкает вращаться в абстракциях и

двигаться вперед с помощью понятий без чувственных субстратов, становится

бессознательной мощью, способностью вбирать в себя все остальное

многообразие знаний и наук в разумную форму, схватывать и удерживать их

суть, отбрасывать внешнее и таким образом извлекать из них логическое, или,

что то же самое, наполнять содержанием всякой истины абстрактную основу

логического, ранее приобретенную посредством изучения, и придавать

логическому ценность такого всеобщего, которое больше уже не находится как

нечто особенное рядом с другим особенным, а возвышается над всем этим и

составляет его сущность, то, что абсолютно истинно.

Всеобщее деление логики

Из того, что нами было сказано о понятии этой науки и о том, где оно

находит свое обоснование, вытекает, что всеобщее деление может быть здесь

лишь предварительным, может быть указано как будто лишь постольку, поскольку

автор уже знаком с этой наукой и потому в состоянии здесь заранее указать

исторически (historisch), к каким основным различиям определит себя понятие

в своем развитии.

Можно, однако, попытаться заранее объяснить в общем (in allgemeinen) то,

что требуется для деления, хотя и для этого необходимо прибегать к методу,

который приобретает свою полную ясность и обоснование только в рамках самой

науки. - Итак, прежде всего следует напомнить, что мы здесь исходим из

предпосылки, что деление должно находиться в связи с понятием или, вернее,

заключаться в нем самом. Понятие не неопределенно, а определенно в самом

себе; деление же выражает в развитом виде эту его определенность; оно есть

его суждение, не суждение о каком-нибудь внешне взятом предмете, а процесс

суждения, т. е. процесс определения понятия в нем же самом. Прямоугольность,

остроугольность и т. д., так же как и равносторонность и т. д., по каковым

определениям делят треугольники, заключаются не в определенности самого

треугольника, т. е. не в том, что обычно называют понятием треугольника,

точно так же как те определения, по которым животных делят на млекопитающих,

птиц и т. д., а эти классы - на дальнейшие роды, заключаются не в том, что

принимают за понятие животного вообще или за понятие млекопитающего, птицы и

т. д. Такие определения берутся из другого источника, из эмпирического

созерцания; они примыкают к упомянутым выше так называемым понятиям извне. В

философской же трактовке деления само понятие должно показать себя

содержащим источник этого деления.

Но само понятие логики показано во введении как результат науки, лежащей

по ту сторону ее, и, стало быть, принимается здесь равным образом как

предпосылка. Логика согласно этому определилась как наука чистого мышления,

имеющая своим принципом чистое знание, не абстрактное, а конкретное, живое

единство, полученное благодаря тому, что противоположность между сознанием о

некоем субъективно для себя сущем и сознанием о некоем втором таком же сущем

- о некоем объективном, - знают как преодоленную в этом единстве, знают

бытие как чистое понятие в самом себе, а чистое понятие - как истинное

бытие. Следовательно, это те два момента, которые содержатся в логическом.

Но их теперь знают как существующие нераздельно, а не - в отличие от

сознания - как существующие каждое также и для себя (fur sich). Только

благодаря тому, что их в то же время знают как различные (однако не как

сущие для себя), их единство не абстрактно, мертвенно, неподвижно, а

конкретно.

Это единство составляет логический принцип также и в качестве стихии, так

что развитие указанного выше различия, которое сразу же имеется в ней,

совершается только внутри угон стихии. В самом деле, так как деление

(Einteilung), как было сказано, есть суждение (Urteil) понятия, полагание

уже имманентного ему определения и, стало быть, его различия, то это

полагание не должно пониматься как новое разложение указанного конкретного

единства на его определения, которые должны были бы считаться существующими

сами по себе, ибо это было бы здесь бесполезным возвращением к прежней точке

зрения, к противоположности сознания. Противоположность эта скорее уже

преодолена; указанное единство остается стихией [логического], и из него уже

больше не выходит различение, осуществляемое делением и вообще развитием.

Тем самым определения, которые прежде (на пути к истине), с какой бы точки

зрения их не определяли, были для себя сущими, как, например, некое

субъективное и некое объективное, или же мышление и бытие, или понятие и

реальность, теперь в их истине, т. е. в их единстве, низведены на степень

форм. Сами они поэтому в своем различии остаются в себе всем понятием в

целом, и последнее полагается в делении только под своими собственными

определениями.

Таким образом, все понятие в целом должно рассматриваться, во-первых, как

сущее понятие и, во-вторых, как понятие; в первом случае оно есть только

понятие в себе, понятие реальности или бытия; во втором случае оно есть

понятие как таковое, для себя сущее понятие (каково оно - назовем конкретные

формы - в мыслящем человеке, но также, хотя и не как сознаваемое, а тем

более не как понятие, которое знают, в ощущающем животном и в органической

индивидуальности вообще; понятием же в себе оно бывает лишь в неорганической

природе).- Согласно этому, логику следовало бы прежде всего делить на логику

понятия как бытия и понятия как понятия или, пользуясь обычными, хотя и

самыми неопределенными, а потому и самыми многозначными выражениями, на

объективную и субъективную логику.

Сообразно же с лежащей в основе стихией единства понятия в самом себе и,

следовательно, нераздельности его определении, последние, поскольку они

различны, поскольку понятие полагается в их различии, должны также

находиться по крайней мере в соотношении друг с другом. Отсюда получается

некая сфера опосредствования, понятие как система рефлективных определений,

т. е. как система бытия, переходящего во внутри-себя-бытие понятия, понятие,

которое, таким образом, еще не положено, как таковое, для себя, а обременено

в то же время непосредственным бытием как чем-то также внешним ему. Это -

учение о сущности, находящееся посредине между учением о бытии и учением о

понятии. - Во всеобщем делении нашего логического произведения оно помещено

еще в объективной логике, поскольку, хотя сущность и есть уже внутреннее, но

характер субъекта следует непременно сохранить за понятием.

В новейшее время Кант (Я напоминаю, что в настоящем сочинении я потому

так часто принимаю в соображение кантовскую философию (некоторым это может

начаться излишним), что, как бы ни рассматривали другие, а также и мы в

настоящем сочинении ее более конкретные- определения и отдельные части

изложения, она составляет основу и исходный пункт новейшей немецкой

философии, и эту ее заслугу не могут умалить имеющиеся в ней недостатки. Ее

следует часто принимать во внимание в объективной логике также и потому, что

она подвергает тщательному рассмотрению важные, более определенные стороны

логического, между тем как позднейшие изложения философии уделяли ему мало

внимания и нередко только выказывали по отношению к нему грубое, но не

оставшееся без возмездия, презрение. То философствование, которое у нас

более всего распространено, не идет дальше кантовских выводов, согласно

которым разум не способен познать никакого истинного содержания и в

отношении абсолютной истины следует отсылать к вере. Но это философствование

непосредственно начинает с того, что у Канта составляет вывод, и этим сразу

отбрасывает предшествующие построения, из которых вытекает указанный вывод и

которые составляют философское познание. Кантовская философия служит, таким

образом, подушкой для лености мысли, успокаивающейся на том, что все уже

доказано и решено. За познанием и определенным содержанием мышления, которых

не найти в таком бесплодном и мертвенном (trockenen) успокоении, следует

поэтому обращаться к указанным предшествующим построениям) противопоставил

тому, что обычно называлось логикой, еще одну, а именно трансцендентальную

логику. То, что мы здесь назвали объективной логикой, отчасти

соответствовало бы тому, что у него составляет трансцендентальную логику. Он

указывает следующие различия между ней и тем, что он называет всеобщей

логикой: трансцендентальная логика (а) рассматривает те понятия, которые

относятся к предметам a priori и, следовательно, не абстрагируется от

всякого содержания объективного познания, или, как он это выражает иначе,

она заключает в себе правила чистого мышления о каком бы то ни было предмете

и 0) в то же время исследует происхождение нашего познания, поскольку

познание нельзя приписать предметам. Исключительно на эту вторую сторону

направлен философский интерес Канта. Основная его мысль - это то, что

категории следует признать чем-то принадлежащим самосознанию, как

субъективному "Я". В силу этого определения воззрение [Канта ] не выходит за

пределы сознания и его противоположности и кроме эмпирической стороны

чувства и созерцания имеет еще нечто такое, что не положено мыслящим

самосознанием и не определено им, - вещь в себе, нечто чуждое и внешнее

мышлению, хотя нетрудно усмотреть, что такого рода абстракция, как вещь в

себе, сама есть лишь продукт мышления и притом только абстрагирующего

мышления. Если другие кантианцы выразились об определении предмета через "Я"

в том смысле, что объективирование этого "Я" следует рассматривать как некую

первоначальную и необходимую деятельность сознания, так что в этой

первоначальной деятельности еще нет представления о самом "Я", каковое

представление есть только некое сознание указанного сознания или даже

объективирование этого сознания, то эта объективирующая деятельность,

освобожденная от противоположности сознания, оказывается при более

тщательном рассмотрении тем, что можно считать вообще мышлением, как таковым

(Если выражение "объективирующая деятельность" "Я" может напомнить о других

продуктах духа, например о продуктах фантазии, то следует отметить, что речь

идет о том, как определяют предмет, поскольку его содержательные моменты не

принадлежат области чувства и созерцания. Такой предмет есть некая мысль, и

определить его означает отчасти впервые его продуцировать, отчасти же,

поскольку он нечто предположенное, иметь о нем еще другие мысли, мысленно

развивать его дальше). Но эта деятельность не должна была бы больше

называться сознанием; сознание заключает в себе противоположность "Я" и его

предмета, а этой противоположности нет в указанной первоначальной

деятельности. Название "сознание" набрасывает тень субъективности на эту

деятельность еще больше, чем выражение "мышление", которое, однако, следует

здесь понимать вообще в абсолютном смысле как мышление бесконечное, не

обремененное конечностью сознания, короче говоря, под этим выражением

следует понимать мышление, как таковое.

Так как интерес кантовской философии был направлен на так называемое

трансцендентальное в определениях мысли, то рассмотрение самих этих

определений не привело к содержательным заключениям. Вопрос о том, что они

такое сами в себе, помимо их абстрактного, одинакового у всех них отношения

к "Я", каковы их определенность в сравнении друг с другом и их отношение

друг к другу, не был у Канта предметом рассмотрения; поэтому указанная

философия нисколько не способствовала познанию их природы. Единственно

интересное, имеющее отношение к этому вопросу, мы находим в критике идей. Но

для действительного прогресса философии было необходимо, чтобы интерес

мышления был привлечен к рассмотрению формальной стороны, "Я", сознания, как

такового, т. е. абстрактного отношения некоего субъективного знания к

некоему объекту, чтобы таким образом было начато познание бесконечной формы,

т. е. понятия. Однако, чтобы достигнуть этого познания, нужно было еще

отбросить упомянутую выше конечную определенность, в которой форма

представлена как "Я", сознание. Форма, мысленно извлеченная таким образом в

свой чистоте, содержит в самой себе процесс определения себя, т. е.

сообщения себе содержания и притом сообщения себе содержания в его

Дата добавления: 2014-11-29