Мировая ситуация начала ХХI столетия. Трансформации глобального капитализма

Социальная философия в поисках нового Проекта

ПЛАН:

2. Новые социальные пространства: модернистская, либеральная, традиционистская и мультикультурная модели

3. Социальная философия в поисках нового Проекта:

а) «сетевое общество»;

б) «общество всеобщего риска»;

в) концепция «качественно иного будущего»;

г) экономическая философия как «доктрина нравственной экономики».

1. Мировая ситуация начала ХХI столетия. Трансформации глобального капитализма. Привычный мир ушедшего века, насыщенный бурными событиями, на наших глазах стремительно трансформируется, преображается коренным образом. Мы смотрим в лицо новому историческому времени. Сейчас уже ясно, что без раздумий «в масштабе человечества» нельзя продуктивно анализировать ни одной локальной задачи на ином уровне: континента, страны, региона, города и т. д. Любые кризисы в экономике или политике преуспевающих или отстающих стран, глубинные или поверхностные по сути дела, есть проявление общего кризиса капитализма, сотрясающего сейчас человеческую цивилизацию.

В оценке разви­тия капитализма смешались причудливым образом прежние и новые представления. Для одних он остался формой эксплуатации, хотя сегодня представле­ние о классах ушло на задний план, и главной формой эксплуатации сегодня считается «бразилизация» – игнорирование, которое проявляют верхние, в том числе и властные круги в отношении своего населения, и богатые страны Запада (Севера) в отношении стран Юга. Для других капитализм – это основанная на накоплении капитала и рынке инновационная хозяйственная система. Но капитал сегодня понимается уже не только как накопленный материальный ресурс, но и как концентрация человеческих, куль­турных, символических и других ресурсов. Причем эта ситуация одними используется для доказательства всесилия капитализма, другими – для показа вытеснения матери­альной мощи иными ее видами и в итоге становится аргументом в пользу ослабления капитализма.

Некоторые исследователи все еще оперируют понятиями постмодернизма – пест­рота, хаос на долгое время, смесь всяких удавшихся и неудавшихся тенденций. Но на то философия и наука существуют, чтобы этот «вызов Дьявола», как говорил про та­кие тенденции А. Тойнби (1889-1975), не состоялся. Он может возникнуть вследствие пандемий, генетических мутаций, климатических катастроф, терроризма и прочих нежелатель­ных и непредсказуемых процессов, но его невозможно планировать, так как управляе­мого хаоса таких масштабов в чьих-то интересах организовать нельзя. Речь идет о сложных системах, где самое малое возмущение, не говоря уже о большом, может, в отличие от простых систем, вызвать гигантские изменения катастрофического харак­тера.

Многие привязаны к давним словам Д. Белла о «постиндустриальном обществе», даже забывая, что речь у него шла о Западе. И не видят сегодня выросшего гиганта индустрии Азии, а в целом – международного разделения труда, при котором Запад осуществляет управленческие функции, создав у себя «общество знания» и «экономи­ку знания». Все это знаменовало собой, говоря словами Хабермаса, «конец общества труда» на Западе и его развитие в новых странах капитализма в посткоммунистиче­ском мире и в индустриальных странах Азии. Большинство ученых еще не видят того, что мир уже не догоняет Запад, а включен в глобальный капитализм на его (Запада) предварительных (но не окончательных) условиях.

Еще не исчезли туманности «постмодернизма» в сознании теоретиков, питаемые изрядной долей хаоса преобразований и драматических перемен, фрагментами смыс­лов и прежней жизни, новыми историческими акторами. Но уже выстраиваются стро­гие линии рациональной борьбы за лидерство, успех и признание. Новые акторы гло­бализации включаются в дискуссии о правилах мирового порядка. Споры об идентично­сти стран и о Вестфальской системе национальных государств еще имеют вариации, но одновременно устремлены к выработке четкого вектора, характеризующего их направленность. На месте распадающегося аналитического дискурса прежнего капита­лизма (с его эвфемизмами «постиндустриальный», «постмодернистский», свидетель­ствующими лишь о том, что перемены колоссальны, но мы не знаем, какие они), сегодня выстраивается рациональный дискурс «нового капитализма», охватывающий не только экономику, но и общество в системе новых категориальных сетей.

Капитализм с самого на­чала нес черты стабильности, открывая перед человечеством новую ступень разви­тия, хотя эмпирически он стал глобальным много позже - с началом первой глобализации. Первая глобализация, осуществляемая посредством свободной торговли, обмена капиталами, товарами, идеями и людьми (1885-1914) не была мировой тенден­цией (мегатрендом), а продолжила мегатренд модернизации. Вторая глобализация, начавшаяся с 1990-х годов, становится мегатрендом, уводящим модернизационные процессы на локальный уровень, заменяя распространенную прежде догоняющую мо­дернизацию как мегатренд на локальные, национальные модели модернизации с заим­ствованием западных политических, экономических и технических средств.

Третья глобализация изучается неокапиталистической теорией, рассматривающей всю историю капитализма под углом зрения тех событий, которые происходят в мире с 90-х годов XX в. Это - рас­пад коммунистической системы, расширивший географические пределы действия ка­питала; появление новых стран незападного капитализма в посткоммунистическом мире и в странах Азии; подъем стран хозяй­ственной демократии в Азии, соединяющих коммунистическое правление с рыночны­ми отношениями (Китай, Вьетнам); перенос индустриальных производств Запада в эти страны и развитие на Западе информационных технологий, «постиндустриального общества».

Основываясь на анализе развития глобального капитализма В.Г. Федотова, В.А. Колпаков, Н.Н. Федотова[91] выделили три великие трансформации и три типа современности: 1) Ста­новление капитализма XIX в. (индустриальная революция, образование буржуазных наций и первой глобализации 1885-1914 годов), переход к которым является Первой великой трансформацией и формирует Первую либеральную современность.

2) 1914-1990 - между глобализациями, переход к нынешнему этапу называется Второй великой трансформацией, а Вторую простроенную на этом пути современность – ор­ганизованной современностью, завершающуюся с 70-х годов XX в. резкой дезоргани­зацией.

3) 1990 - настоящее время - Третья великая трансформация с ее начальным неолибе­ральным этапом и последующим развитием капитализма, индустриализма и хозяй­ственных демократий как национальных государств разного типа, образование Третьей современности как второго дыхания Вестфальской системы национальных госу­дарств и различных сценариев развития капитализмов и обществ в них.

В каждом типе современности выделяется отрезок кризиса, переводящий его в другую стадию. Так, Первая либеральная современность излишне «перебирает» в под­чинении общества экономике, но за это ей приходится платить переходом к организо­ванной современности. Организованная современность лишает общество способно­стей к самоорганизации, подчиняет экономику социальной сфере, но за это она получает дезорганизационный взрыв 1970-х годов. Ответом на этот взрыв явилась начальная фаза Третьей современности, где вместо дезорганизации свобода оказалась представлена неолиберализмом, столь радикальным, столь отрывающим экономику от общества, что возобладали новые тенденции Третьей современности - различные типы нацио­нальных государств, капитализмов и хозяйственных демократий с разными перспек­тивами развития, в которых общество, культура, этика начинают иметь значение.

Многие, особенно А.И. Неклесса, констатируют сохранение, но уменьшение роли государства; рост значимости ТНК (транснациональных корпораций) и других само­организованных субъектов; переход к постмодернистской эклектике; неподходящесть старых методологий. Напротив, авторы идеи трех великих трансформаций констатируют в некоторой мере противоположное свора­чивание глобализации, рост влияния государств и национальных интересов, неустра­нимость в ТНК и пестроте социальных инноваций и группирований национально-госу­дарственного видения или его следов. Они также утверждают необходимость смены методологий, но понимают эту смену иначе – нужно перейти от констатации эклекти­ческого состояния и иронии невнятного постмодерна к внятному новому Третьему мо­дерну как самого Запада, так и незападных стран.

2. Новые социальные пространства: модернистская, либеральная, традиционистская и мультикультурная модели

Каждая страна, каждое общество включаются в общемировой социальный процесс своим неповторимым путем. Наибольший вклад в исследование этой проблемы внес Ш. Айзенштадт, который начиная с середины 60-х гг. и до последнего времени внимательно исследует именно специфику — институциональную, культурную и др. — модернизационных процессов. В своей последней работе «Современная сцена: множественность модернизаций» он пишет, что модернизация действительно охватила весь мир, «но не привела к возникновению единой цивилизации или к универсальному институциональному образцу; напротив, имеет место развитие разных современных цивилизаций или, по крайней мере, цивилизационных моделей (раtterns), т.е. цивилизаций с некоторыми общими чертами, но обладающих тенденцией к развитию разных институциональных процессов (institutional dynamics). Речь идет не только о специфике цивилизаций европейской, северо-американской, латино-американской, афро-азиатской, японской или иных дальневосточных «тигров», и не только о трансформациях в странах бывшего СССР, в Центральной и Восточной Европе. Айзенштадт подчеркивает немаловажные различия модернизационных изменений в разных западноевропейских и иных странах, каковые он же характеризует свойствами общей цивилизационной модели. Авторы коллективной работы под названием «Новая великая трансформация? Изменения и преемственность в странах Восточной и Центральной Европы» отмечают значительные особенности «посткоммунистических» реформ, отличающих, например, Чехию и Словакию, с одной стороны, Румынию и Болгарию — с другой, Польшу от России и т. д. Да и в государствах бывшего Советского Союза происходящие преобразования подчас радикально не совпадают. В наше время решающую роль приобретают факторы субъектные (включая науку), т. е. способность социальных субъектов (от рядовых граждан до национальных правительств и международных акторов современной истории) реагировать на внутренние (в рамках данных обществ) и внешние (со стороны миросистемы) вызовы, упреждать или сдерживать нежелательные и опасные тенденции природных, социальных, экономических, политических сдвигов и содействовать желательным. Даже если усилия социальных акторов нередко приводят к неожиданным, незапланированным последствиям, они не перестают быть продуктом их действий. Достаточно сослаться на концепцию Карла Поппера (1902-1994) о самореализующихся и самопарализующихся предсказаниях. Одно из таких предсказаний было реализовано путем мобилизации народов России большевиками на «планомерное строительство социализма в одной, отдельно взятой стране», но его результаты отнюдь не соответствовали теории основоположников коммунистического проекта. Другой пример иллюстрирует обратную тенденцию — к самопарализации прогноза: теории Мальтуса (1766-1834) не было суждено возобладать, ибо его предсказание перенаселенности нашей планеты побудило к осуществлению целого ряда активных контрмер, включая государственный контроль рождаемости (Индия, Китай).[92]

Итак, адекватное понятие, как считают многие философы и социологии, которое свободно от «векторной нагрузки», — это понятие трансформации. Особенность российского трансформирующегося общества не в том, что оно преобразуется (преобразуется вся миросистема), но скорее в том, что мы находимся в высокоактивной стадии социальных трансформаций, когда нестабильность социальной системы близка к состоянию «динамического хаоса» (по И. Пригожину (1917-2003). Этим нынешнее Российское общество отличается от стабильно трансформирующихся обществ с прогрессирующей экономикой и устойчивой социально-политической системой.

Традиционализм и либера­лизм. Фундаментальный вызов эпохи состоит в необходимости выработки человечеством такой цивилизационной модели своего существования, которая предполагала бы всемерную гармо­низацию драматически разнонаправлен­ных императивов неолиберализма и тра­диционализма. Перед Западом и Востоком стоит труднейшая, но отнюдь не безнадеж­ная задача совместного отыскания балан­са между прогрессом в сфере соблюдения прав личности и меньшинств, с одной сто­роны, и сохранением национально-куль­турной и религиозной идентичности от­дельных народов — с другой. Реально существующая подоплека военно-политических, культур­но-религиозных, национальных и иных противостояний состоит в сопротивлении традиционных начал мировосприятия на­сильственному поспешному утверждению неолиберальных ценностей.

20 век стал исторической ареной, на которой в жестоком противоборстве последо­вательно сменяли друг друга пары непри­миримых соперников: монархия и респуб­лика, фашизм и коммунизм, тоталитаризм и демократия. Две мировые войны и одна «холодная война» — таков горестный итог ушедшего века. Сейчас на смену соперни­честву идеологий идет новое и трудноврачуемое соперничество: глобализм и уни­версализм как выражение принципа все­общего против консерватизма и традици­онализма, выражающего принцип единичного и отдельного.

Россия только в постсоветский период получила возможность вступить в дискус­сию о соотношении традиционализма и либерализма. Некогда СССР принимал довольно активное участие в выработке современной версии либераль­ного стандарта межгосударственных отно­шений и прав человека. Можно утверждать, чтосовременные междуна­родные стандарты по сути своей являют­ся исключительно стандартами западными и ли­беральными. С этим можно было бы и со­гласиться, если бы речь шла исключи­тельно о внешнеполитических, то есть о межгосударственных, отношениях, где этот стандарт зарекомендовал себя как достаточно эффективный. Но суть пробле­мы в том, что сформулированный на уров­не международных организаций либераль­ный стандарт полагается в качестве обя­зательного для организации внутренней жизни стран и народов, включая те государства, культурная, духовная и религиозная традиция которых практически в структуре этого стандарта не представлена. Пока границы объединенной Европы совпада­ли с границами Западной Европы, проблему экспансии либерализма можно было рас­сматривать как внутренние дела Запада, как его собственный цивилизационный выбор. Сегодня границы объединенной Европы расширяются на Восток, и есть вероятность, что в обозримом будущем в ее состав войдут страны с многомиллион­ным православным населением. Что будет означать для этих стран такая перспекти­ва? Если Европа или даже весь мир будут унифицированы на основе единой культурно-цивилизационной нормы, то, быть может, ими станет легче управлять? Кроме того, сегодня оче­видной становится невозможность бес­конфликтной экспансии либерализма, осо­бенно в тех сферах общественного бытия, которые наиболее цепко удерживают ценно­сти, воспитанные национальной духовно-культурной традицией. На Востоке это яв­ление достаточно очевидно, на Западе — менее очевидно, хотя реально оно присут­ствует и там.

Мультикультурализм — термин, означающий теорию, практику и политику неконфликтного со­существования в одном социальном пространс­тве многочисленных разнородных культурных сообществ. Современная концепция мультикультурализма сформировалась в результате дискуссий между коммунитаристами (А. Макинтайер, Ч.Тейлор, М. Вальтцер) и сторонниками концепций справедливости (Дж. Роулз). Притязания либерализма быть концепцией справедливости «вообще» не согласуются с фактическим существованием культурного плюрализма, а попытки обоснования коммунитаристами идеи нравственности в небольших локальных общностях привели к осознанию необходимости перехода о «политики включения»

Индивидуальных и групповых различий в более широкие структуры, к «политике признания» их права на существование в качестве «иных». Попытка такого перехода была осуществлена в мультикультурной модели. Главная теоретическая и практическая проблема, связанная с мультикультурализмом, состоит не в том, насколько правомерны утверждения о множестве жизненных практик, а в том, насколько глубоки различия, лежащие в основе этого множества.

Научному дискурсу относительно мультикультурализма в условиях глобализации присущ ряд подходов. Среди них: соответствие культур географическим регионам и представление о культурной идентичности регионов; признание зависимости культурной специфики от процесса исторического развития. Ориентация обществ на развитие приводит к различению куль­тур на западные и незападные, к сильному воздейс­твию западных культур и западного образа жизни на другие культуры, осуществляемому в течение нескольких веков. В настоящее время наблюдается, помимо вестернизации, так называемая креолизация, т. е. овосточивание культур. В концепциях мультикультурализма культурные различия счи­таются определяющими. Культура рассматривает­ся как ведущий фактор повседневного поведения. В условиях глобализации термин «мультикультурализм» чаще всего используется в особом зна­чении. Под ним понимается в большинстве случаев не просто признание культурного многообразия и равноправия культур, а политика поощрения растущего культурного многообразия, автономий и самодостаточности культур. Это придает понятию «мультикультурализм» несвойственный ему анти­глобалистский характер.

Адекватной представляется такая трактовка мультикультурализма в условиях глобализации, ко­торая учитывает одновременное действие как тен­денций дифференциации, так и интеграции, уни­версализации по мере разворачивания процесса глобализации. Ситуация требует конкретного ана­лиза взаимодействия культур и сохранения в нем собственного потенциала каждой из них.

3. Социальная философия в поисках нового Проекта:

А) «Сетевое общество».

Автор концепции сетевого общества М. Кастельс[93] делает существенное различение между известными концепциями «информационного общества» (information society) и собственной концепцией «информационального общест­ва» (informational society). В концепциях информационного общества подчеркива­ется определяющая роль информации в историческом развитии общества. По мнению М. Кастельса, одной из ключевых черт информационального общества является сетевая логика его базовой структуры. К тому же информациональное общество развивается на фоне ускоряющихся и противоречивых процессов глобализации, процессов, затрагивающих все точки земного шара, вовлекая или исключая из общего социального, символического и экономического обмена.

Понятие «глобальная экономика» в трактовке М. Кастельса означает, что «основ­ные виды экономической деятельности (производство, потребление и циркуляция товаров и услуг), а также их составляющие (капитал, труд, сырье, управление, информация, технология, рынки) организуются в глобальном масштабе, непо­средственно, либо с использованием разветвленной сети, связывающей экономи­ческих агентов». Глобальная экономика - это экономика, способная работать как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты. Кастельс делает вывод о том, что традиционный подход к организации как ав­тономному агенту рыночной экономики должен быть заменен «концепцией воз­никновения международных сетей фирм и субъединиц фирм как базовой органи­зационной формы информационно-глобальной экономики». М. Кастельс выделяет: 1) сети поставщиков, 2) сети производителей, 3) потребительские сети, 4) коалиции по стандартам (инициируются теми, кто устанавливает глобальные стандарты на товары и информацию), 5) сети технологической кооперации (способствуют совме­стным разработкам в области НИОКР).

По мнению М. Кастельса зарождается новая культура, «культура реальной виртуальности». Реальная виртуальность - это система, в ко­торой сама реальность (т.е. материальное/символическое существование людей) полностью схвачена и погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, где внешние отображения не просто находятся на экране, но сами становятся опы­том. Для того чтобы лучше понять возможности и опасности, таящиеся в новой культуре, можно вспомнить содержание голливудского фильма «Wag the dog» («Хвост крутит собакой»). Впрочем, М. Кастельс вовсе не считает, что Интернет «работает» только на глобализацию. Он полагает, что «компьютерная коммуникация не есть всеобщее средство ком­муникации и не будет таковым в обозримом будущем». «Новые электронные средства не отделяются от традиционных культур - они их абсорбируют». При этом наблюдается широкая социальная и культурная дифференциация, ведущая к формированию специфических виртуальных сообществ. Члены этих сообществ могут быть разъединены в физическом пространстве, однако в пространстве вир­туальном они могут быть также традиционны, как общины небольших городов.[94]

Б) «Общество всеобщего риска» «Общество всеобщего риска» — это фактически новая философия общественного производства. Ее суть в том, что господствовавшая в индустриальном обществе «позитивная» логика общественного производства, заключавшаяся в накоплении и относительно справедливом распределении богатства, все более перекрывается «негативной» логикой производства и распространения рисков. Если производство рисков будет расширяться и далее, то может быть подорван сам принцип рыночного хозяйства и частной собственности, поскольку происходит систематическое обесценение произведенного общественного богатства. Речь идет не об «обычных» рисках, сопровождающих предпринимательскую и иную деятельность. Они — норма всякой социальной динамики. Речь о рисках, которые, как правило, невидимы, неконтролируемы и трудно предсказуемы. Скажем, риски некоторой инновационной деятельности можно просчитать. Но последствия глобального потепления, разрывов озонового слоя или предстоящего демографического кризиса до сих пор не поддаются исчислению. Именно неопределенность масштабов и последствий подобных рисков, впрочем, как и рисков становления нового (глобального) миропорядка, угрожает основам рационального поведения общества и индивида — науке и демократии.

Три положения этой теории представляются социально и политически значимыми для России. Во-первых, это пересмотр основополагающей нормативной модели общества. Если главным нормативным идеалом прошлых эпох были равенство и социальная справедливость, то (теоретически) нормативный идеал общества риска — безопасность. Естественно, цели достижения равенства и социальной справедливости не исчезают, однако социальный проект общества риска имеет явно выраженный защитный характер. Иными словами, система ценностей «неравноправного общества» все более замещается системой ценностей «небезопасного общества», а ориентация на удовлетворение новых потребностей — ориентацией на их самоограничение». Во-вторых, в обществе риска возникают новые общности — «жертв рисков», их солидарность на почве отчужденности и страха может породить мощную политическую силу. В-третьих, общество риска политически нестабильно. Недоверие к существующим политическим институтам и организациям нарастает — не только у нас, но и по всему миру. Эти нестабильность и недоверие закономерно вызывают в обществах поиск точки опоры — «твердой руки». Таким образом, периодический возврат к прошлому, в том числе авторитарному и даже тоталитарному, теоретически не исключен[95].

В) Концепция «качественно иного будущего»

Мы живем в поздний час истории, когда человечество стоит перед дилеммой: либо оно откроет дверь в качественно иное будущее – либо будущего у него не будет вовсе.[96]

По меньшей мере по трем основаниям мы можем заключить, что будущее как продолжение настоящего – количественное наращивание сложившихся параметров, и тенденций — уже невозможно.

Первое из этих оснований связано с экологическими «пределами роста» — несомненной экологической перегрузкой планеты. Это требует смены самой парадигмы развития современной технической цивилизации и форм ее отношений с природой.

Второе связано с не менее опасными тенденциями нравственного вырождения, которое проявляется не только в катастрофическом ухудшении моральной статистики, касающейся массового поведения, но и в существенном ухудшении принимаемых современными элитами решений — политических, экономических, административно-управленческих. Возникает необходимость смены социокультурной парадигмы формирующей нравственный и поведенческий код современного человечества.

Третье связано с углубляющейся социальной поляризацией между адаптированной (благополучной) и неадаптированной (неблагополучной) частями человечества. Еще недавно казалось, что процесс глобальной модернизации осуществляется в русле единой общечеловеческой перспективы - приобщения менее развитых слоев, стран, регионов к единому эталону, в котором воплощена заветная историческая цель человечества.

Сегодня мы стоим перед угрозой утраты единой общечеловеческой перспективы, раскола человеческого рода на приспособленную культурную расу («золотой миллиард») и неприспособленную, к которой, как оказалось, принадлежит большинство населения планеты. Этот раскол мира уже сейчас работает как быстродействующий механизм разрушения нашей планетной цивилизации, ведущей от отношений солидарности и доверия к безжалостному социал-дарвинистскому отбору, войне всех против всех, вездесущей подозрительности.

На такой основе человечество не сможет долго продержаться. Требуется смена самой парадигмы отношений между Западом и Востоком, Севером и Югом, Морем и Континентом, «полюсами роста» и обездоленной периферией. Таким образом, вопрос о качественно ином будущем – это не очередная утопия, а жизненная необходимость, ибо в настоящем, как оно сегодня сложилось, нам, по всей видимости, не дано долго пребывать, даже если некоторых оно и устраивает.

Г) Экономическая философия как «доктрина нравственной экономики». В современных условиях, когда модели экстенсивного развития исчерпаны, а на идеи технократизма современного общества не построишь, экономическое развитие в гораздо большей степени опирается на духовные, культурные и социальные институты, чем на технические нововведения. Именно поэтому передовые идеи и научные представления, которыми пользуются для осмысления социально-экономических процессов, являясь движущими силами общественного развития, должны составлять основу экономической философии. Такой подход, называемый экономисофическим, имеет, фундаментальное значение, потому что через этот фактор («идейное творчество») предполагаемое будущее должно наполняться высоконравственным содержанием и оказывать системное влияние на реформирование общества и экономики в прогрессивном направлении. [97]

Россия должна перейти в новое идейное измерение, чтобы остановить процесс дегуманизации общества, который можно объяснить отсутствием у правящей элиты прочных религиозных основ того христианского фундамента, без опоры на который государственная и общественная жизнь не могут быть надлежащим образом устроены. Духовно-нравственное состояние людей является важнейшей характеристикой нашего времени, времени исторического творчества, которое становится выше отрицательной борьбы партий, общественных движений и т.п. и которое предполагает религиозное отношение к жизни. Необходимо провозгласить собственную экономическую философию, предварительно отвергнув ложную либеральную дилемму: правительство или рынок. На понимание экономической жизни как социального служения и зиждется доктрина нравственной экономики.

Следует отметить, что помимо экономической отсталости в обществе может иметь место идейная бедность и идейная отсталость, происходящие из-за духовной бюрократизации жизни, закрепощающей движение мысли и развитие личности. Видимо по этой причине сегодня наше общество так жадно ловит все то новое, что может помочь выбраться стране из той пропасти, протяженностью в 15 лет, в которой она оказалась стараниями наших радикал-реформаторов.

Дата добавления: 2014-12-29