Путь к объективности

Литературное произведение: Теория художественной целостности

М.М.Гиршман

Одноиз самых глубоких противоречий, которое чувствует, по-моему, каждый, обращаясь к изучению художественного произведения, - это стремление к объективности и невозможность не быть субъективным при переходе от анализа текста к интерпретации его смысла. Литературоведческое познание предполагает не исключение, а включение в свои результаты содержания личности исследователя, преподавателя литературы. И тем острее встает вопрос о мере субъективности, о границах между необходимым самоосуществлением и подменой содержания художественных произведений особенностями их субъективного восприятия.

В поисках разрешения этого противоречия очень многое дает одно из рассуждений Льва Толстого из письма Н. Н. Страхову: «...Вы говорите, что Достоевский описывал себя в своих героях, воображая, что все люди такие. И что ж! Результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее (курсив мой. - М. Г.)»¹. Противопоставление содержаний познающего субъекта и познаваемого объекта справедливо лишь как относительное, а не абсолютное. В их глубинах существуют всеоживляющая связь и взаимообращенность. И являясь необходимой и единственно возможной почвой существования богатства человеческих содержаний - не только как бесконечного множества, но и как в последней глубине своей внутреннего единства, - эта же живая взаимосвязь может стать основойих исследования, основой объективности гуманитарного знания.

Вот почему, кстати сказать, объективность литературоведческого анализа неожиданно оказывается связанной, казалось бы, с самым «ненаучным» человеческим проявлением - любовью, о которой напоминает дажеимя филологической науки. Ведь именно любовь поднимает человека над ограниченностью обособленно-личного существования, непосредственно и непринужденно приобщает его к глубинным истокам человеческого бытия, дает возможность почувствовать, как писал А. А. Ухтомский, «что люди могут быть и некогда будут реально одно... мы все одно, как ни застилаемся друг от друга условными скорлупами, которые с годами становятся застарелыми и прочными»². Вспомним так поразившее героя повести А. Битова «Сад» рассуждение из «старой книги» о том, «откуда же любовь: не от любимой же, такой случайной и крохотной, и не из него же, тоже чрезвычайно небольшого, а если не от нее и не от него, то откуда же?.. То огромное, что есть любовь, не оставляет ни точки в твоем крохотном пространстве и даже разрывает тебя и гораздо превышает тебя. Ты становишься таким большим, каким никогда бы не мог без этого стать, а в том, чем ты был без любви, ты становишься еще мельче. Так как же из тебя могло возникнуть большое?»³. Конечно, любовь не замена объективного гуманитарного знания, но лишь необходимая предпосылка для его существования. Она позволяет - вспомним еще раз письма Ухтомского - и осознать иллюзорность попыток «взглянуть на мир совсем помимо себя», и в то же время «быть готовым в каждый данный момент предпочесть новооткрывающиеся законы мира и самобытные черты и интересы другого «лица» всяким своим интересам и теориям касательно них» - и это вовсе не самоотречение, а, наоборот, подлинно человеческое самоутверждение: «...только переключивши себя и свою деятельность на других, человек впервые находит самого себя как лицо»⁴.

Таким образом, в литературоведческом анализе, как и в гуманитарных науках вообще, для получения объективного знания субъекту познания необходимо утвердиться на позиции, общей ему и объекту его познания, и только такая глубинная общность при ее обнаружении и развитии дает возможность превратить субъективное содержание познающей личности в форму объективного знания о человеке и человеческом мире, о процессах, формах и результатах человеческой деятельности и человеческого существования. Соответственно, критерием объективности является здесь не столько точность однозначного определения, сколько «глубина проникновения»⁵ (Бахтин) в родственный познающему субъекту и вместе с тем иной по отношению к нему мир, глубина постижения - не по отдельности, а вместе, в точкахих пересечения - всеобщего смысла и индивидуального своеобразия различных явлений человеческой жизни, человеческой культуры.

Конечно, при изучении и преподавании литературы нельзя полностью отвлечься от субъективного восприятия и забыть, что у каждого в известной мере - свой Пушкин.Но еще важнее помнить, что это часто звучащее сочетание – «мой Пушкин» - разумно лишь до тех пор, пока ярко выраженное логическое ударение и смысловой центр в нем находятся на втором слове и пока Пушкин не заслоняется бесчисленным многообразием особенностей его восприятия разными людьми в различные исторические эпохи, - особенностей, значительную часть которых Пушкин никак не мог предполагать и предвидеть. Однако здесь неминуемо возникает следующий вопрос: а какое-то более или менее определенное восприятие литературных произведенийих творец вообще предполагает? И в теоретических, и в практических разделах этой книги я стремился показать, что автор не просто предполагает, но и, что особенно важно, «строит», формирует принципиальные особенности читательского восприятия как неотъемлемую часть художественного мира литературного произведения. А если тот или иной реальный читатель не нашел, не почувствовал, не занял этой «приготовленной» для него в художественном мире позиции, то мир этот либо оказывается для него абсолютно чужим и совершенно непонятным, либо оказывается абсолютно «своим», лишь тавтологическим повторением содержания его собственной личности. Потеряв возможность в таком случае приобщиться, скажем, к пушкинскому миру, такой читатель, наоборот, превращает Пушкина в себя, что полностью исключает какое бы то ни было обогащение, развитие читательской личности.

Литературоведческая ситуация и опирается на эту общую закономерность восприятия художественных произведений, и в то же время принципиально отличается особым качеством осознанности этой системы отношений между реальным и «идеальным» читателем. Безусловно, литературовед, исследующий то или иное художественное произведение, должен занять эту сформированную автором читательскую позицию, должен найти эту общую почву, соединяющую изучаемый им художественный мир и его самого как сегодняшнюю реальную личность и реального читателя. Но в отличие от множества других читателей, не имеющих специальных литературоведческих интересов, он не может на этом остановиться, так как должен сделать эту позицию предметом специального анализа, должен осознать и выявить ее как основу преодоления односторонней субъективности или «наполнения» ее объективным содержанием изучаемого произведения. Итак, с одной стороны, лишь утвердившись на внутренней по отношению к художественному миру позиции, а с другой - лишь отделившись от нее и сделав ее предметом познания, исследователь получает возможность истолковать литературное произведение, не превращая его ни в безличный объект, ни в отражение собственной личности.

Теория порождается практикой, обобщает ее опыт и возвращается к ней, направляя, развивая и обогащая практическую деятельность. Потому так важны органические связи литературоведческого анализа с чтением и читательским восприятием. Но насколько уместны с этой точки зрения различного рода проявления профессиональной детализации в анализе? Особенно часто вопросы такого рода вызывает неестественное для обычного читательского восприятия расчленение текста на различного рода элементы и уровни структуры. В самом деле, читатель если и прореагирует на какой-нибудь явный ритмический перебой или звуковой повтор, то уж, конечно, не будет специально обращать внимание на звуковой состав стихов, или на ритмико-синтаксические особенности колонов и фраз, или на отношения ритмических вариаций четырехстопного и пятистопного ямба и т. п.

Но ведь в подобных рассуждениях речь идет не о естественном читательском восприятии, а о мере и степени его осознанности. Да, читатель не думает отдельно и специально про звуки или про ударения, но это не значит, что он не испытывает их воздействия. Да, поэт не «рассчитывает» отдельно и специально звуковых или акцентно-ритмических связей и отношений, но из этого еще не следует, что отношения эти не актуальны в композиционной организации целого. Все, что есть в языке, вплоть до самых мельчайших его элементов, может оказаться принципиально значимым в композиционном единстве литературного произведения. Но именно и только в композиционном единстве.

Поэт творчески преображает весь язык в речевую плоть содержания, читатель непосредственно воспринимает это преображение в целостном акте восприятия. И только литературовед - особого рода самоанализирующий читатель - подвергает все эти воздействия специальному изучению. Он идет от естественного, непосредственного восприятия в его первоначальной цельности через «неестественный» анализ особенностей художественного «языка», расчленяемых и объединяемых элементов и уровней композиции художественного текста к попытке рационального выражения того духовного содержания, которое воплощено в этом тексте, точнее, в процессе его преображения в художественный мир.

Литературовед, как сознательно относящийся к своей субъективности читатель, стремится к ориентации этой субъективности на объективное знание и межличностное взаимопонимание, – ориентации по законам научной деятельности. «Научное... изучение ритмики стиха, - писал С. М. Бонди, - требует, чтобы под каждое высказывание субъективного впечатления была подведена объективная база, чтобы всякий раз найдена была в самом объекте, в самом тексте стихотворения та специфическая закономерность, которая и вызывает данное ритмическое впечатление»⁶.

Очень важен ценностный центр в этой ориентации: «Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу» (прекрасен и вариант Жуковского: «Темный твой язык учу»; особая глубина смысла заключена в сопряжении и объединении этих двух вариантов). Если цель - понимание, то фундаментальными оказываются презумпция непонимания и презумпция эстетической неприкосновенности произведения. Чтобы понять произведение как художественное целое, необходимо научиться его читать, постигнуть «язык», на котором оно создано, а не считать его заранее известным. В такой «школе чтения» осознается неотрывность смысла от его воплощения именно и только в такой словесно-художественной форме, необходимой и незаменимой в целом и в частностях.

Поэтому литературоведческий анализ невозможен без углубления в межличностную общность «языка» - объединяющую основу духовной человеческой жизни, которая, будучи освоена данной личностью, органически связывает ее с другими «мирами», открывает возможность содержательного общения. Только на этой основе и может осуществиться переход к собственно пониманию «своего другого» - другого «слова», другого «мира», вырастающего на этих общих духовных корнях человеческой жизни.

Литературоведение убеждает в недопустимости «перескакивания» через тот этап в процессе познания, который требует воспитания в себе именно «презумпции непонимания», т. е. ответственного стремления овладеть авторским «языком» и смыслом, который осуществлен в художественном произведении. Здесь требуется сознательное преодоление поверхностных слоев своей личности и ее, так сказать, ближайшего и привычного кругозора и столь же сознательное устремление к тому глубинному содержанию, которое объединяет человека с другими людьми, с другими культурами. Правда, порой талантливые читатели и талантливые исследователи перескакивают через такую «школу чтения», интуитивно достигая требуемой глубинной общности за счет родства духовных структур субъекта и объекта познания. Но когда этого родства не оказывается, это приводит к столь же явному расхождению, а отсутствие ответственного отношения к необходимости осознать особый язык и смысловое своеобразие изучаемых явлений облегчает возможность попросту отлучить непонимаемое от духовной культуры и угрожает столь опасной в гуманитарной сфере замкнутостью. Трудный путь «движения по объекту», наполнения субъективности объективным содержанием изучаемых явлений, «сосредоточения всего своего на другом» (А. Ухтомский)⁷ подменяется в этих случаях гораздо более простым (хотя порой и весьма эффектным) утверждением себя и содержания своей личности как всеобщего и единственного закона «устройства» любого изучаемого объекта.

Неплодотворность такого самоутверждения особенно очевидна при обращении к произведениям иной - по отношению к данному читателю - культуры, иного этапа исторического развития. Только сознательная воля к постижению их особого и как будто бы «чужого» языка позволяет осознать, что он не абсолютно чужой для читателя, позволяет обрести и здесь объективно существующие в единстве человеческого бытия и закрепляемые прежде всего искусством «точки пересечения», всеоживляющие диалогические связи разных личностей, разных культур и разных исторических эпох, позволяет почувствовать - не в отдельности, а вместе - их неповторимое своеобразие и родство друг с другом в мире, который в последней глубине своей един – множественен – единственен. Целостный литературоведческий анализ и должен быть с этой точки зрения реализацией того принципа, который великолепно выразил Гете: «Чтобы дойти до бесконечного, нужно лишь двигаться в конечном по всем направлениям, и чтобы насладиться целым, нужно усмотреть целое в мельчайшем»⁸.

Конечно, и этот и другие принципы, о которых шла речь в книге, гораздо легче формулировать, чем действенно осуществлять. Почти 80 лет назад А. П. Скафтымов прекрасно написал: «Цель теоретической науки об искусстве - постижение эстетической целостности художественных произведений, и если в данный момент пути такого постижения несовершенны, то это говорит лишь о том, что мы далеки от идеала и долог путь, по которому мы приблизимся к решению предстоящей проблемы. Но это не освобождает науку от самой проблемы. Не нашли, так нужно искать»⁹. За эти годы немало удалось найти. Но еще больше, конечно, того, что надо искать. Объединяясь и углубляясь в этих поисках, субъективный опыт каждого из нас, быть может, станет частицей объективного знания и человеческого взаимопонимания.

Чем более глубоким является единство литературоведческой истины, тем более необходимым становится множество истинных путей к этому глубинному единству. А чем более активно проявляет себя такая множественность, тем более актуальным и значимым оказывается вектор взаимообращенности, их общение друг с другом по пушкинскому принципу, о котором я только что говорил: «Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу» (ищу, а не заранее знаю) или: «Я понять тебя хочу, темный твой язык учу» (опять-таки учу, а не заранее знаю).

Столь же (а может быть, даже еще более) важно сознательное противостояние абсолютизациям отрицательных альтернатив, когда «вместо раскрытия (положительного) относительной (частичной) истинности своих положений и своей точки зрения стремятся – и на это тратят все свои силы – к абсолютному опровержению и уничтожению своего противника, к тотальному уничтожению другой точки зрения... Чем больше размежевания, тем лучше, но размежевания благожелательного. Без драк на меже»¹⁰. Эти слова Бахтина широко известны, но еще и еще раз повторить их, право же, имеет смысл. Хотя, с другой стороны, повторять их опять-таки гораздо легче, чем реализовывать их смысловой, диалогический потенциал.

И действительно, есть очень существенные трудности в недекларированном осуществлении подобной позиции. Ведь «частичная истинность своих положений» необходимо находится в центре исследовательской деятельности в реальной практике каждого работающего литературоведа. И необходимой для него оказывается своеобразная «энергия заблуждения», когда часть неизбежно разрастается до целого в исследовательской деятельности того или иного автора, школы, направления. Мы можем достаточно спокойно перечислить в учебной лекции аспекты современной теории литературы: онтологический, гносеологический, морфологический, семиотический, риторический, креативный, рецептивный, коммуникативный, диалогический и другие, подчеркивая их «частичность». Но в реальной исследовательской практике формирования и развития литературоведческих направлений, может быть особенно в их «вершинных» выражениях, аспект необходимо разрастается до целого и представляет собою выражение специфики литературы и литературного произведения как целого. Скажу об аспекте, максимально близком к теме и содержанию этой книги. Одно дело – актуальность диалогических (соответственно, семиотических, герменевтических и иных) идей для любого литературоведческого направления, и другое – центрирующая исследовательский процесс установка на диалогическую концепцию художественной целостности как бытия-общения многих разных целых в эстетической реальности, осуществляемой в тексте, но к тексту несводимой.

Перед лицом этих необходимых и неизбежных трудностей и противоречий очень важным становится сознательное отношение к подобному возведению части в целое: в этом случае стремление к позитивной разработке такого «оцельнения» может сочетаться с отчетливым внутренним противостоянием естественно возникающему желанию отрицания других «частей».

В поисках путей к теоретико-литературной объективности и взаимопониманию решающую роль играет каждый, единственный, здесь и сейчас работающий литературовед, который оказывается перед лицом снова и снова повторяющейся альтернативы: «Мы найдем либо общий язык, либо общую погибель». Внутренняя установка на ответственность единственной личности лицом к лицу с другой, такой же единственной, и многими другими на основе единства – множественности – единственности человеческой жизни определяет то «место», тот реальный опыт, в котором «собираются» и проясняются взаимосвязи диалогических идей – литературного произведения – литературоведческой деятельности. Именно на такой универсально-уникальный личностный опыт как на свое идеальное и в то же время практическое основание опирается теория целостности – единства, разделения и общения друг с другом множества разных целых.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Толстой Л. Н. О литературе. М., 1955. С. 264.

2. Пути в незнаемое: Писатели рассказывают о науке. Сб. 10. М., 1973. С. 388, 394.

3. Битов А. Дни человека: Повести. М., 1976. С. 71.

4. Пути в незнаемое. С. 384.

5. Контекст-1974. М., 1975. С. 204, 156

6. Бонди С. М. О ритме // Контекст-1976. М., 1977. С. 121.

7. Пути в незнаемое. С. 423.

8. См.: Методологические вопросы науки о литературе. Л., 1964. С. 213.

9. Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 5.

10. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 340–341.

Вопросы:

1. Как соотносятся объективность и субъективность в литературоведческой интерпретации смысла литературного произведения?

2. Что может быть критерием объективности литературоведческого исследования?

3. Что такое «идеальный» читатель, по мнению автора работы?

4. Чем отличается читатель-литературовед от «обыкновенного» читателя?

5. Каковы принципы и задачи целостного литературоведческого анализа?

Основные термины теории литературы,

Дата добавления: 2014-12-25