А. Шопенгауэр: Человек как существо способное мыслить абстрактно

Прочитайте следующий текст и ответьте на прилагаемые к нему вопросы.

Начиная с Нового времени сущность человека стали связывать с наличием у него интеллекта и абстрактного мышления. В значительной степени именно такого взгляда придерживался немецкий философ АРТУР ШОПЕНГАУЭР (1788 – 1860), который изложил его в работе «Мир как воля и представления» (следует заметить, что Шопенгауэр не только связывал сущность человека с абстрактным, т.е. понятийным мышлением, но также и конкретизировал это представление указанием на то, что только человеку доступны идеи философии и искусства, однако он ничего не сказал о том, как и почему эти способности возникли у человека):

«… Все животные, даже самые несовершенные, обладают рассудком: ибо все они познают объекты, и это познание, как мотив, определяет их движения. Рассудок у всех животных и у всех людей один и тот же, всюду имеет одну и ту же простую форму – познание причинности, переход от действия к причине и от причины к действию, и больше ничего. Но степени его остроты и пределы его познавательной сферы крайне разнообразны и расположены по многоразличным ступеням, начиная с низшей, где познается только причинное отношение между непосредственным объектом и косвенным, т. е. где интеллекта хватает только на то, чтобы от воздействия, испытываемого телом, переходить к его причине и созерцать ее как объект в пространстве, – и кончая высшими степенями познания причинной связи между одними косвенными объектами, познания, которое доходит до проникновения в самые сложные сочетания причин и действий в природе. Ибо и это высокое познание тоже относится еще к рассудку, а не к разуму, которого отвлеченные понятия могут служить только для восприятия, закрепления и объединения непосредственно понятого рассудком, но вовсе не могут создать самого понимания. Всякая сила и всякий закон природы, каждый случай, в котором они проявляются, сначала должны быть непосредственно познаны рассудком, интуитивно восприняты, прежде чем in abstracto войти для разума в рефлективное сознание.

…Острота рассудка в восприятии причинных отношений между косвенно познаваемыми объектами находит себе применение не только в естествознании (всеми своими открытиями обязанном ей), но и в практической жизни, где она называется умом, между тем как в первом ее приложении уместнее называть ее остроумием, проницательностью, прозорливостью. В точном смысле слово ум обозначает исключительно рассудок, состоящий на службе у воли. Впрочем, нельзя провести между этими понятиями определенных границ, ибо пред нами все та же функция того же рассудка, уже действующего во всяком животном при воззрении объектов в пространстве; на высших ступенях своей силы эта функция правильно находит в явлениях природы по данному действию неизвестную причину и таким образом дает разуму материал для придумывания [таких] всеобщих правил, как законов природы; …приспособляя известные причины к целесообразным действиям, изобретает сложные и остроумные машины; …обращаясь к мотивации, прозревает в тонкие интриги и сплетения и разрушает их.

…Недостаток рассудка в собственном смысле называется глупостью; это – именно тупость в применении причинного закона, неспособность к непосредственному восприятию сочетаний между причиной и действием, мотивом и поступком. Глупец не видит связи естественных явлений – ни там, где они представлены сами себе, ни там, где ими планомерно пользуются, т. е. в машинах: вот почему он охотно верит в колдовство и чудеса. Глупец не замечает, что отдельные лица, на вид независимые друг от друга, в действительности поступают по предварительному уговору между собой; вот почему его легко мистифицировать и интриговать, – он не замечает скрытых мотивов в предлагаемых ему советах, в высказываемых суждениях и т. д. Всегда недостает ему одного: остроты, быстроты, легкости в применении причинного закона, т. е. недостает силы рассудка. Величайший и в рассматриваемом смысле самый поучительный пример глупости, какой мне приходилось когда-либо видеть, представлял совершенно тупоумный мальчик, лет одиннадцати, в доме умалишенных. Разум у него был, ибо он говорил и понимал, но по рассудку он стоял ниже многих животных. Когда бы я ни приходил, он рассматривал висевшее у меня на шее стеклышко-очко, в котором отражались комнатные окна и вершины подымавшихся за ними дерев: это зрелище каждый раз приводило его в большое удивление и восторг, и он не уставал изумляться ему, – он не понимал этой совершенно непосредственной причинности отражения.

Как у разных людей степень остроты рассудка бывает очень неодинакова, так еще больше различается она между разными породами животных. Однако у всех, даже наиболее близких к растениям, рассудка хватает настолько, сколько надо для перехода от действия в непосредственном объекте к посредствуемому как причине, т. е. к воззрению, к восприятию объекта; ибо последнее именно и делает их животными, так как оно дает им возможность двигаться по мотивам и потому отыскивать или, по крайней мере, схватывать пищу, – между тем как растения двигаются только по раздражениям и должны либо дождаться их непосредственного воздействия, либо изнемочь: искать же их или улавливать они не в состоянии. Мы удивляемся большой смышлености некоторых животных – собаки, слона, обезьяны, лисицы, ум которой столь мастерски описал Бюффон. По этим наиболее умным животным мы можем с достаточной точностью измерить, насколько силен рассудок без помощи разума, т. е. без отвлеченного познания в понятиях: на себе самих мы так хорошо этого узнать не можем, ибо в нас рассудок и разум всегда поддерживают друг друга. Вот почему проявления рассудка у животных часто оказываются то выше нашего ожидания, то ниже его. С одной стороны, нас поражает смышленость того слона, который, несмотря на то, что во время своего путешествия по Европе он переходил уже много мостов, однажды отказался вступить на мост, показавшийся ему слишком неустойчивым для его тяжести, – хотя и видел, как по обыкновению проходил через него остальной кортеж людей и лошадей; с другой стороны, нас удивляет, что умные орангутанги не поддерживают найденного костра, у которого греются, подкладыванием дров: последнее доказывает, что здесь требуется уже такая сообразительность, которая невозможна без отвлеченных понятий. Познание причины и действия, как общая операция рассудка, даже a priori присуще животным; это вполне видно уже из того, что оно для них, как и для нас, служит предварительным условием для всякого наглядного познания внешнего мира.

… Как сущность собственного тела сама в себе, как то, чем является это тело сверх того, что оно объект воззрения, представление, – воля … выражается прежде всего произвольными движениями тела, ибо они не что иное, как видимость отдельных волевых актов, с которыми они наступают непосредственно и вполне одновременно, как нечто тождественное с ними, отличное от них только формой познания, в какую они перешли, сделавшись представлением.

Эти акты воли всегда имеют, однако, еще причину вне себя – в мотивах. Но последние определяют только то, чего я хочу в это время, на этом месте, при этих обстоятельствах, а не то, что я вообще хочу или чего я вообще хочу, т. е. они не определяют принципа, характеризующего все мое хотение. Поэтому мое хотение во всей своей сущности не может быть объяснено из мотивов: они определяют только его проявление в данный момент времени, они – только повод, по которому обнаруживается моя воля; самая же воля лежит вне области закона мотивации: только проявление воли в каждый момент времени неизбежно определяется этим законом. Лишь при условии моего эмпирического характера мотив служит достаточной объяснительной причиной моего поведения: если же я абстрагируюсь от своего характера и спрашиваю затем, почему я вообще хочу этого, а не того, то ответ на такой вопрос невозможен, потому что закону основания подчинено только проявление воли, а не самая воля, которую в этом отношении следует назвать безосновной.

… Итак, если каждое действие моего тела – проявление акта воли, в котором при данных мотивах высказывается и самая воля моя вообще и в целом, т. е. мой характер, то и неизбежным условием и предпосылкой каждого действия тоже должно быть проявление воли, ибо ее проявление не может зависеть от чего-либо такого, что не существовало бы непосредственно и исключительно в силу ее, т. е. от чего-либо такого, что было бы для нее лишь случайно и что делало бы самое ее проявление лишь случайным: а таким условием и оказывается именно все тело. Последнее само поэтому уже должно быть проявлением воли и должно так относиться к моей воле в целом, т. е. к моему умопостигаемому характеру, проявлением которого во времени служит мой эмпирический характер, как отдельное действие тела – к отдельному акту воли. Следовательно, все тело не может быть ничем иным, как моей волей, сделавшейся видимой, ничем иным, как самой волей моей, поскольку она – наглядный объект, представление первого класса. В подтверждение этого было уже указано, что каждое воздействие на мое тело сейчас же и непосредственно аффицирует и мою волю и в этом отношении называется болью или наслаждением, а на низшей ступени – приятным или неприятным ощущением, и что, с другой стороны, каждое сильное движение воли, т. е. аффект и страсть, потрясает тело и нарушает ход его функций.

… Хотя каждый отдельный поступок, при условии определенного характера, необходимо следует из данного мотива и хотя рост, процесс питания и вся совокупность изменений животного тела совершаются по необходимо действующим причинам (раздражениям), тем не менее, весь ряд поступков, следовательно, и каждый в отдельности, а также их условие, самое тело, которое их исполняет, следовательно, и процесс, посредством которого оно существует и в котором оно состоит, – все это не что иное, как проявление воли, обнаружение, объектностъ воли. …Вот почему органы тела должны вполне соответствовать главным вожделениям, в которых проявляет себя воля, должны быть их видимым выражением: зубы, глотка и кишечный канал – это объективированный голод; гениталии – объективированное половое влечение; хватающие руки, быстрые ноги соответствуют уже тому более косвенному стремлению воли, какое они представляют. Как общечеловеческая форма соответствует общечеловеческой воле, так индивидуально модифицированной воле, характеру отдельного лица, соответствует индивидуальное строение тела, которое поэтому, вполне и во всех частях, характеристично и выразительно.

… Мотивы определяют не характер человека, а только проявление этого характера, т.е. действия, внешний облик его жизненного пути, но не его внутренний смысл и содержание; последние вытекают из характера, который есть непосредственное проявление воли, т.е. безосновен. Почему один зол, а другой добр, это не зависит от мотивов и внешних влияний, например, от поучений и проповедей, и в этом смысле совершенно необъяснимо. Но являет ли злой свою злобу в мелочной неправде, в коварных проделках и низком плутовстве, совершаемых в тесном кругу близких, или же он в качестве завоевателя угнетает народы, повергает в ужас целый мир, проливает кровь миллионов, – это внешняя форма его явления, несущественная его часть, и она зависит от обстоятельств, которые ниспослала ему судьба, от окружающих внешних влияний, от мотивов, однако из них никогда нельзя объяснить его подчиненность этим мотивам, она вытекает из воли, проявлением которой служит этот человек.

… Извне на волю можно действовать только мотивами, но последние никогда не могут изменить самой воли, потому что они сами имеют силу над ней только при том условии, что она именно такова, как она есть. Все, что они могут сделать, – это лишь изменить направление ее стремлений, т. е. устроить так, чтобы то, чего она неуклонно ищет, она искала на другом пути, чем раньше. Поэтому всякие поучения и умственное развитие, т. е. внешние воздействия, могут убедить ее, что она заблуждается в своих средствах, могут сделать так, чтобы она стала искать на совершенно другом пути, даже в совершенно другом объекте, той цели, к которой она по своему внутреннему существу раз навсегда стремится, – но никогда не могут они сделать так, чтобы воля действительно захотела чего-нибудь другого, чем она хотела до сих пор: ее хотение остается неизменным, потому что воля и есть только самое это хотение, которое иначе, в случае изменения воли, должно бы быть подавлено.

… Если, например, человек убежден, что за каждое благодеяние ему в будущей жизни воздастся сторицей, то такое убеждение имеет для него силу вполне надежного и долгосрочного векселя, и он из эгоизма может раздавать, как, при другом убеждении, из эгоизма брал бы. Он не изменился: velle non discitur («нельзя научиться желать» – латинское изречение – В.Л.). Благодаря этому великому влиянию познания на поступки при неизменности воли, происходит то, что лишь постепенно развивается характер и выступают его различные черты. Поэтому в каждом возрасте жизни он является иным, и после бурной, дикой юности может наступить спокойная и умеренная зрелость. Особенно злые черты характера с течением времени проявляются все сильнее; иногда же страсти, которым мы отдавались в юности, позднее добровольно обуздываются – только потому, что противоположные мотивы лишь тогда проникают в сознание. Вот почему мы все в начале своей жизни невинны, – это значит только, что ни мы, ни другие не знаем злой стороны нашей собственной природы: лишь мотивами он вызывается, и лишь со временем проникнут мотивы в сознание. Под конец мы узнаем самих себя совершенно другими, чем считали себя a priori, – и часто мы пугаемся тогда самих себя.

…Только из опыта мы узнаём, чего мы хотим и чего можем; до тех пор, пока мы не знаем этого, мы бесхарактерны, и часто тяжелые внешние удары должны отбросить нас на наш собственный путь. …Недостаточно понимая это, иной будет делать неудачные попытки, будет подчас насиловать свой характер, в целом же все-таки будет вынужден ему уступить; и то, чего он с трудом достигнет вопреки своей природе, не доставит ему никакого удовольствия; то, чему он на этом пути научится, останется мертво; и даже в этическом отношении поступок, рожденный у него не из чистого, непосредственного порыва, а из понятия, из догмата, для его характера слишком благородный, вызовет потом эгоистическое раскаяние и оттого потеряет всякую цену даже в его собственных глазах.

...Мы находим, что человек, благодаря прившедшему отвлеченному, или разумному, познанию, имеет перед животным то преимущество, что он может решать по выбору; но это делает его только ареной борьбы мотивов, не освобождая его от их господства; оттого хотя решение по выбору и обусловливает собой возможность полного обнаружения индивидуального характера, но ни в каком случае нельзя видеть в нем свободы отдельного хотения, т. е. независимость от причинного закона, необходимость которого распространяется на человека, как и на всякое другое явление».

Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Минск, 1998.

Дата добавления: 2014-12-27