Вопросы. 1. В чем разница между «позитивной» и «нормативной» экономической наукой?

1. В чем разница между «позитивной» и «нормативной» экономической наукой?

2. Приведите примеры экономических теорий, которые можно назвать «нормативными».

3. Как соотношение, по мнению М. Фридмена, существует между экономической и физической наукой?

4. Как связаны между собой, по мнению М. Фридмена, политическая теория и экономическая наука?

5. Какие критерии истинности экономической теории приводит М. Фридмен?

6. Имеет ли смысл (и почему) проблема обоснования предпосылок экономической теории?

7. В чем разница, по мнению М. Фридмена, между бизнесменом, оптимизирующим свою деятельность, и экономистом-математиком?

8. В чем разница во взгляде на общество между экономистом и социологом?

9. Какая модель человека наиболее эвристична в рамках современной экономической науки?

9.5. Г. Саймон: Рациональность в экономической теории и вне её*

Прочитайте следующий текст и ответьте на прилагаемые к нему вопросы.

Согласно общепринятому представлению, понятие рациональности ассоциируется с логичностью и способностью достигать намеченные цели. Однако в современной экономической науке рациональность понимается более узко – как деятельность, связанная с максимизацией выгод и минимизацией издержек. Выражением такого понимания рациональности является метод предельного анализа, который в настоящее время очень широко используется в экономической науке. Естественен вопрос: каков эвристический потенциал этого метода? Может ли он быть использован для исследования не только экономического, но и какого-либо другого поведения людей и соответствующих институтов?

В 1992 г. американский экономист Г. Беккер стал лауреатом Нобелевской премии «за распространение сферы микроэкономического анализа на целый ряд аспектов человеческого поведения и взаимодействия, включая нерыночное поведение». Однако другой лауреат Нобелевской премии по экономике 1978 г., американский ученый ГЕРБЕРТ САЙМОН (1916–2001) выражает сильные сомнения в эвристической ценности подхода, предложенного Г. Беккером, а также относительно других методов, которые приняты в современных общественных науках. Самый главный недостаток этих методов Г. Саймон видит в том, что с помощью них можно исследовать ситуацию post factum, т.е. после того, как событие уже совершилось. По мнению Саймона необходим совершенно другой вид анализа, т.е. такой, который позволит описать динамику процесса, понять как именно и почему принимаются соответствующие решения. Эти и другие мысли американского ученого хотя и конспективно, но достаточно ясно представлены в его лекции 1977 г., которая называется «Рациональность как процесс и продукт мышления». Лекция состоит из 3 разделов: 1. Рациональность в экономической теории и вне её; 2. Применение принципа рациональности; 3. Интеллект как ограниченный ресурс. Хотя эти разделы тесно связаны по смыслу, в силу сложности данного материала (лекция публикуется с небольшими сокращениями) мы вынуждены были разделить её на 3 отдельных задания, которые соответствуют 3 названным разделам лекции.

Задания необходимо выполнять последовательно. Вот первый раздел лекции.

1. Рациональность в экономической теории и вне её

«…Сегодня … большинство экономистов…, отдали бы предпочтение определению [экономической теории], содержащемуся в Международной энциклопедии социальных наук (International Encyclopedia of the Social Sciences): «Экономическая теория... изучает процесс распределения ограниченных ресурсов между множеством конкурирующих целей». Количество имеющихся бифштексов ограничено, но ограничена и численность голосов избирателей, сказали бы эти экономисты; значит, инструменты экономического анализа могут в равной мере использоваться для изучения распределения как того, так и другого. Такая позиция открыла путь для вторжения экономической теории в сферу политологии и других сопредельных наук, что породило у экономистов некоторое высокомерие по поводу осуществляемой ими цивилизаторской миссии.

1.1. Понятие рациональности в экономической теории

Проблема распределения ограниченных ресурсов может рассматриваться либо в нормативном, либо в позитивном плане. И в том и в другом случае в качестве основополагающей посылки используется тезис о возможности адаптировать средства к целям, действовать в соответствии с задачами и складывающимися обстоятельствами. Экономическая теория, как в нормативном, так и в позитивном аспектах, была не просто изучением потребления ограниченных ресурсов, но изучением их рационального распределения.

Более того, сам термин «рациональный» долгое время носил в экономической теории особый смысл, отнюдь не совпадающий с широкой его трактовкой в толковом словаре: «разумный; неабсурдный, неэкстравагантный, неглупый, не противоречащий здравому смыслу и т.д.; умный, здравый». Хорошо известно, что в экономической теории рациональный человек – это максимизатор, соглашающийся лишь на лучший вариант. Даже его ожидания, как мы усвоили в последние несколько лет, рациональны. Его рациональность простирается так далеко, что распространяется и на спальню: как полагает Гэри Беккер, «он будет ночью читать в постели только при условии, если ценность чтения (с его точки зрения) превышает ценность недосыпания его жены».

Именно эта концепция рациональности – главный экспортный товар «экономической теории» в ее обмене с другими социальными науками. Идея о том, что люди ведут себя рационально – если понимать этот термин в широком смысле, как в толковом словаре,– отнюдь не новость для смежных научных дисциплин. Предпосылка рациональности – неотъемлемая часть практически всех известных мне социологических, психологических, политологических и антропологических теорий. Экспортный товар, который предлагает экономическая теория, – это не сама по себе идея рациональности, а особая, весьма специфическая форма рациональности – рациональность человека, максимизирующего полезность и преуспевающего в этом.

…Нам следует подумать не только о том, что экономическая теория будет «экспортировать», но и о том, что она получит в уплату. Экономисты явно склонны полагать, что они дают больше, чем получают. В этой связи вспоминаются строки Омара Хайяма:

Быть торговцем вином может только чудак,

Отдающий бесценный товар за пятак.

Этому вопросу и будет в основном посвящено мое сообщение, но, прежде чем продолжить, я хотел бы в общих чертах наметить ход моих последующих рассуждений, в которых можно выделить три пункта.

Во-первых, я считаю необходимым развить мысль о том, что человеческое поведение почти всегда содержит значительный рациональный компонент, но только если иметь в виду не специфическую трактовку рациональности экономистами, связанную с максимизацией, а более широкий обиходный смысл этого понятия.

Во-вторых, я намерен показать, что сама экономическая теория вовсе не ограничивает себя узким определением рациональности. В значительной части экономической литературы (например, посвященной сравнительному институциональному анализу) широкое применение имеют менее жесткие критерии рациональности, и введение более строгих определений вряд ли существенно улучшило бы эти работы (То, что Беккер называет в своей статье «иррациональностью», мы будем называть «ограниченной рациональностью»). В тех случаях, когда более слабое определение отвечает целям анализа, экономическая теория может немало позаимствовать из других социальных дисциплин.

В-третьих, экономическая теория занималась в основном результатами рационального выбора, а не процессом выбора. Но поскольку экономический анализ все более включает в орбиту своих интересов динамические аспекты выбора в условиях неопределенности, возрастающее значение приобретает изучение процессов выбора. За последние 20 лет, благодаря прежде всего исследованиям в области искусственного интеллекта и когнитивной психологии, наше понимание процедурной рациональности заметно продвинулось. Использование этих достижений в экономической теории могло бы существенно углубить наши представления о динамической рациональности и воздействии на процессы выбора институциональных структур, в рамках которых осуществляется выбор. Для начала обратимся к понятию рациональности в широкой трактовке, о которой упоминалось выше, и обсудим возможности его применения в социальных науках.

1.2. Рациональность в других социальных науках: функциональный анализ

Позвольте мне на нескольких примерах показать, каким образом понятие рациональности обычно входит в социальные теории. Возьмем, во-первых, так называемые теории «социального обмена». Основная их посылка такова: когда взаимодействуют двое или больше людей, то каждый из них рассчитывает получить нечто ценное для себя и потому приобретает мотивы уступить что-то, представляющее ценность для других. Идея социального обмена в форме «баланса стимулов и вкладов» сыграла важную роль в разработке теории организации, а еще раньше стала ключевым компонентом социологических теорий. Большая часть теоретических и эмпирических исследований в этой области была посвящена выявлению основных стимулов и вкладов в конкретных ситуациях социального обмена, т.е. изучению реальной формы и содержания «функции полезности». Понятно, что субъект теории социального обмена – человек рациональный, даже если ему никогда не приходилось думать о достижении равновесия на уровне предельных величин.

Пожалуй, еще более удивительно, сколь основательно проникает презумпция рациональности в теорию психоанализа, подтверждая подозрение, что и в сумасшествии проявляется некая система. Фрейд в своих «Пяти лекциях» говорит о невротических заболеваниях следующее: «Мы видим, что люди заболевают, когда в результате внешних препятствий или внутренней недостаточной способности к адаптации их эротические потребности в действительности не удовлетворяются. Мы видим, что тогда они прибегают к помощи болезни, дабы обрести удовлетворение, способное заменить недополученное иным образом... Мы подозреваем, что сопротивление наших пациентов процессу выздоравливания имеет сложную структуру и включает в себя несколько мотивов. Не только Эго пациента противится прекращению сдерживания чувств, благодаря чему оно возвысилось по сравнению с исходным состоянием, но и сексуальные инстинкты не желают отказываться от субститутного удовлетворения, поскольку остается неясным, предложит ли реальность что-то лучшее».

В литературе по психоанализу почти все объяснения патологического поведения строятся по определенному принципу: болезнь пациента рассматривается через те конкретные функции, которые она для него выполняет.

Цитата из Фрейда иллюстрирует тип функционального подхода, выходящий далеко за рамки психоанализа и широко использующийся во всех общественных науках, особенно в антропологии и социологии. Поведение функционально, если оно способствует достижению конкретных целей – будь то удовольствие или удовлетворение индивида или обеспечение пищи и крова для членов общества. В этом своем качестве функциональный анализ призван объяснить, как функционируют основные социальные механизмы, обеспечивая интеграцию или адаптационные изменения более крупной системы. Институты функциональны, если здравомыслящие люди создали и поддерживают их для удовлетворения общественных потребностей или достижения общественных целей. Это вовсе не означает, что адаптация институтов или поведенческих моделей применительно к тем или иным целям происходит осознанно или намеренно. Когда такое сознание или намерение налицо, адаптационную функцию называют явной, в противном случае она именуется латентной. Будь она явной или латентной, эта функция создает основу для разумности или рациональности институтов и форм поведения. Как и в экономической теории, для того чтобы объяснить устойчивость и жизнеспособность функциональных механизмов и избежать при этом допущений о каких-либо осознанных расчетах, предшествовавших их появлению, часто делаются ссылки на роль эволюции.

На практике, однако, весьма редки случаи, когда само существование или характер институтов выводятся из тех функций, выполнение которых необходимо для выживания системы. Почти всегда все обстоит наоборот: из эмпирического изучения определенной формы поведения рождается вопрос о том, чем она объясняется – какова ее функция. Чисто логически можно было бы, пожалуй, сделать аксиоматический вывод, что любое общество должно иметь какие-то институты, занимающиеся обеспечением людей пищей. В действительности же наличие таких институтов сначала обнаруживают, а затем уже объясняют их существование тем, что добывание пищи – это функциональная необходимость для каждого общества. Такого рода аргументация может продемонстрировать достаточность того или иного конкретного способа существования данной функции, но не может показать его необходимость, то есть доказать, что невозможны альтернативные, функционально эквивалентные способы поведения, способные удовлетворить ту же потребность.

…С помощью доводов о функциональности можно лишь заключить, что определенные характеристики (удовлетворение конкретных функциональных требований определенным образом) не противоречат выживанию и дальнейшему развитию системы, но это не значит, что эти требования не могут быть удовлетворены каким-либо иным способом. Так, например, общество может удовлетворить свои функциональные потребности в еде посредством охоты и рыболовства, с помощью ведения сельского хозяйства или хищнической эксплуатации других обществ.

1.3. Функциональный анализ в экономической теории

Именно такого рода функциональный анализ, хотя он и облекается в иную лексику, широко практикуется экономистами, особенно в тех случаях, когда они пытаются использовать экономический инструментарий для объяснения институтов и способов поведения, лежащих вне традиционных сфер производства и распределения, но также применительно и к этим традиционным областям. Обратимся к примеру. Мы видим, что индивиды нередко застраховывают себя на случай тех или иных непредвиденных обстоятельств. На этом основании исследователями постулируется вывод об определенном типе поведения (например, связанном со стремлением избежать риска). Покупка страхового полиса предстает как функциональное и разумное действие. Если одни люди постоянно стремятся застраховаться, а другие – нет, то эта разница в поведении может быть объяснена индивидуальными различиями в степени неприятия риска.

Возьмем другой пример. Стиглер и Беккер пытаются объяснить следующий наблюдаемый ими факт (если, конечно, это факт, поскольку их наблюдения не внушают особого доверия): чем больше люди слушают музыку, тем больше им хочется ее слушать. Эти авторы придумали некий товар, называемый ими «пониманием музыки» (не путать со временем, затраченным на прослушивание музыки!), и утверждают, что слушание музыки может не только доставлять непосредственное удовольствие, но и является своего рода инвестированием в способность понимать музыку (измеряемую количеством удовольствия, получаемого от слушания музыки в течение 1 часа). Если допустить справедливость этих предположений, можно сделать ряд выводов относительно спроса на понимание музыки. Что же касается времени прослушивания, то без дополнительных сильных предположений насчет эластичности спроса (Эластичность – численная характеристика спроса или предложения, описывающая степень зависимости их величин от цены и показывающая, на сколько процентов изменится спрос при изменении цены на 1 % – В.Л.) на понимание музыки никаких надежных выводов сделать нельзя.

Если бы мы в общих чертах изложили на «социологическом» языке аргументацию Стиглера–Беккера, то получили бы типично функционалистский вывод. Слушание музыки трактуется как вдвойне функциональный процесс, поскольку создается не только сиюминутное удовольствие, но и условия возрастания удовольствия при последующем слушании. Не понятно только, чего ради подобные рассуждения облачаются в одежды маржинализма. Можно было бы согласиться, что люди склонны больше инвестировать в понимание музыки на ранних этапах жизни, нежели в зрелые годы (ибо у них будет больше времени для амортизации этих инвестиций), не настаивая на том, что таким образом достигается равенство предельных издержек и предельной выгоды, поскольку эта последняя предпосылка не обогащает понимание ситуации.

Справедливости ради приведу третий пример из моей собственной работы. Я описал особенности контракта о найме на работу, отличающие его от обычного договора купли-продажи, и показал, почему здравомыслящие люди могут предпочесть первый из них второму в качестве основы для установления трудовых отношений. Для доказательства потребовались теорема и пятнадцать уравнений, а также принятие допущения о том, что и наниматель, и работник максимизируют полезность. На самом же деле функциональная подоплека очень проста. Работник, которого не особенно заботит, какое именно из возможных заданий он будет получать, не станет возражать против включения в контракт специального пункта, оговаривающего, что выбор задания – это прерогатива нанимателя. Наниматель же со своей стороны будет стремиться внести в контракт соответствующий пункт, чтобы получить возможность отнести на будущее выбор конкретных заданий работнику и тем самым отложить некоторые свои решения, которые зависят от непредсказуемых будущих событий. Строгая экономическая аргументация, опирающаяся на идею о максимизирующем поведении работодателя и наемного работника, легко преобразуется в простой содержательный вывод о том, что контракт о найме может служить функциональным («разумным») способом преодоления некоторых видов неопределенности. Становится понятно, почему трудовые договора столь широко распространены в нашем обществе.

Наряду с примерами, где экономические рассуждения переводятся на язык функционального анализа, можно привести и такие, где этот процесс имеет противоположную направленность. Так, политологи давно замечали, что в определенных условиях институты представительной демократии порождают множество политических партий, тогда как при других обстоятельствах голоса избирателей разделяются таким образом, что устанавливается равновесие между двумя главными партиями. Эти различные типы равновесия, как легко показать с помощью функциональных аргументов, обусловлены рациональными решениями избирателей при голосовании на основе различных правил игры. …В последние годы эти же результаты, но уже в более строгой форме, были получены экономистами и специалистами в области теории игр, использовавшими более сильные допущения о максимизации полезности голосующими; однако не видно, чтобы эти допущения о максимизации открыли какие-то новые возможности для предсказаний поведения избирателей.

1.4. Резюме

Наверное, этих примеров достаточно, чтобы показать, что в отличие от общепринятого мнения, между взглядом на человека, исповедуемым в экономической теории, и представлениями о человеке, распространенными в других социальных науках, нет большого расхождения. Восприятие человека как рационального существа – не исключительная особенность экономистов, а черта, присущая всем социальным наукам. Экономическая теория склонна выделять в качестве главного средства объяснения определенную форму рациональности – максимизирующее поведение, но различия в подходах зачастую касаются больше лексики, чем сути дела. Как мы вскоре убедимся, во многих экономических дискуссиях понятие максимизации используется в широким смысле, очень близком к обыденным представлениям о рациональности, используемым в других социальных науках. Из этого следует, что экономисты могли бы проявлять определенную сдержанность в своем стремлении экспортировать экономический анализ в другие социальные науки».

Дата добавления: 2014-12-27