Счастливый неудачник

Выполнил ли Любищев намеченную програм­му? Природа дала ему (или он взял у нее?) для этого все — способности, долгую жизнь; он создал Систему, он, пусть с уклонениями, постоянно сле­довал ей, используя и время, и силы...

Увы, он не выполнил намеченного. Под конец жизни он понял, что цели своей не достиг и не достигнет. Пользуясь своей Системой, он мог точ­но установить, насколько он не дойдет до когда-то поставленной цели. Ему исполнилось семьде­сят два года, когда он решил сосредоточить силы на книге «Линии Демокрита и Платона». Он рас­считал, что она займет лет семь — восемь и будет последним его трудом. Как всякий послед­ний труд, он станет главным трудом, в котором предстоит разобрать общебиологические представ­ления.

По ходу работы центральная часть стала об­растать общефилософскими размышлениями, гу­манитарными дисциплинами — и не случайно, по­тому что речь должна была идти о единстве чело­веческого познания.

За несколько лет он дошел до Коперника. Ста­ло ясно, что вряд ли он успеет написать биоло­гические науки. Намеченные исследования по кон­кретной систематике тоже сорвались. С 1925 года он всячески сужал свои занятия насекомыми. От рода Апион отказался, оставил земляных блошек — и тех пришлось сократить. К 1970 году он решил задачи надежного определения самок всего шести мелких видов Халтика. Как много было задумано и как мало сделано! Сорок пять лет ра­боты над этими Халтика — и такой ничтожный итог.

Его друг Борис Уваров, который начинал вме­сте с ним, за эти годы из.двух тысяч видов афри­канских саранчовых описал около пятисот новых видов. Всю жизнь Уваров занимался только са­ранчовыми и стал первым в мире специалистом, организовал борьбу с саранчой в Африке во время второй мировой войны, за что получил ордена от Англии, Бельгии, Франции. Правда, Уваров ставил себе иные задачи, но все же...

А когда-то Любищеву мечталось связать работу по блошкам с общетеоретическими проблемами. Не успел. Так что и здесь его постигла неудача. Конечно, работа по вредителям дала результат, и по энтомологии, попутно, некоторые обобщения удалось получить (и не такие малые, как выясня­ется теперь); например, о том, что иерархическая система не универсальна. Это касалось не только биологии. Его работами заинтересовались мате­матики, философы, кибернетики. Можно найти немало утешений. Но задуманного сделать не уда­лось. То, ради чего он отладил свою Систему, ко­торая стала системой жизни,—этого сделать не удалось. Не повезло. Несчастливый он был чело­век.

...Он один из тех людей, кто сумел выйти за пределы своих возможностей. Здоровья не бог весть какого крепкого, он, благодаря принятому режи­му, прожил долгую и в общем-то здоровую жизнь. Он сумел в самых сложных ситуациях оставаться верным своей специальности, ему почти всегда удавалось заниматься тем, чем он хотел, тем, что ему нравилось. Не правда ли, счастливый чело­век?

В чем же тут счастье? Программа, которую он разработал, вычислил, распланировал,—завали­лась. Ни один из ее пунктов не выполнен так, как хотелось. Большая часть написанного не была на­печатана при его жизни. Самое обидное, что по­ставленная цель оказалась самой что ни на есть насущной, она не разочаровала — наоборот, он своими работами приблизился к ней настолько, чтобы увидеть, как она прекрасна, значительна. И достижима. Он ясно видел это теперь, когда срок его жизни кончался. Ему не хватало немно­гого — еще одной жизни. Было горько сознавать, что он просчитался и все было напрасно. Несча­стье — как иначе это назвать? — несчастливый че­ловек!

...У него было все, чтобы прославиться: воля, воображение, память, призвание и прочие каче­ства в нужных пропорциях. Это очень важно — пропорции; можно сказать, весь фокус — в про­порциях. Небольшой перебор или нехватка — и все насмарку. Я знал физика, который должен был совершить по крайней мере три крупнейших от­крытия — и всякий раз он перепроверял себя еще и еще, пока его не обгоняли другие. Его губила требовательность к себе — слишком он боялся ошибиться. Ему не хватало нахальства, или без­заботности, или еще чего-то. Тут мало сообра­жать, тут нужен еще и характер.

Любишеву всего этого хватало, ему отпущено было в самый раз; если бы он выбрал себе цель поскромнее, он достиг бы куда большего, его ждала бы известность Фабра или Уварова...

Не повезло ему, подвела его Природа. Кто мог знать, что так сложно все устроено? Он-то, когда брался, следовал Ивану Андреевичу Крылову "Берись за то, к чему ты сроден, коль хочешь, чтоб в делах утешный был конец". А утешного конца и не вышло.

Неудачник. Он и сам себя так называл.

Но почему же с годами все больше молодых ученых — да и не только молодых, а и заслужен­ных, прославленных — тянулось к нему? Почему с таким уважением прислушивались к нему в раз­ных аудиториях? Отчего он сам считал себя сча­стливым человеком? Вернее, жизнь свою счастли­вой?

Пользуясь библейской мифологией, его можно сравнить с Иоанном Предтечей: он один из тех, кто готовил новое понимание биологии. Он сеял — зная, что не увидит всходов.

В нем жила уверенность, что то, что он дела­ет,— пригодится. Он был нужен тем, кто останет­ся жить после него. Это было утешение, при­вычное скорее художнику, чем ученому. Но и современники нуждались в нем, каждый по-своему.

Любищев — не тот гений, который обычно предстает перед нами как заканчивающий, кому приходится завершать то, над чем трудились умы предтеч. Любищев и интересен мне тем, что не гений, потому что гений разбору недоступен, вникать в него, слава богу, бесполезно. Гений при­годен для восхищения. Любишев же манил за собой тем секретом, с каким удалось ему осущест­вить себя. Хотя никакого секрета он не делал, отвергал разговоры о чудесах своей работоспособ­ности.

Кроме Системы у него имелось несколько правил:

"1. Я не имею обязательных поручений;

2. Не беру срочных поручений;

3. В случае утомления сейчас же прекращаю работу и отдыхаю;

4. Сплю много, часов десять;

5. Комбинирую утомительные занятия с приятными".

Правила эти невозможно рекомендовать, они— его личные, выработанные под особенности своей жизни и своего организма: он изучил.как бы пси­хологию своей работоспособности, наилучший ее режим.

Он почти не жаловался на отсутствие време­ни. Я давно заметил, что людям, умеющим рабо­тать, времени хватает. Нет, пожалуй, лучше ска­зать иначе: времени у них больше, чем у других. Мне вспоминается, как в Дубултах Константин Георгиевич Паустовский подолгу гулял, охотно заводил свои веселые устные рассказы; можно было подумать, что ему нечего делать,— он никог­да не торопился, не ссылался на занятость и при этом успевал работать больше любого из нас. Когда? Неизвестно.

Похоже, что люди, подобные Любищеву, уста­навливают тайные, неведомые никому отношения со Временем. Они бесстрашно заглядывают в ли­цо этому ненасытному божеству.

Любищев называл себя неудачником, и при этом он чувствовал себя счастливым человеком.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

Дата добавления: 2015-04-29