Часть III. А есть А 33 страница

– Чего вы хотите? – спросил Голт.

– Нация ждет вас, мистер Голт. Мы хотим только возможности рассеять недоразумения. Только возможности сотрудничать с вами. – Рукой в перчатке он подал знак троим, половицы заскрипели, когда те молча принялись открывать ящики стола и чуланы – они обыскивали комнату. – Дух нации оживится завтра утром, мистер Голт, когда люди узнают, что вы нашлись.

– Чего вы хотите?

– Просто приветствовать вас от имени народа.

– Я под арестом?

– Зачем думать в таких устарелых терминах? Наша задача – лишь сопроводить вас на высшие совещания руководства нации, где ваше присутствие очень нужно. – Он сделал паузу, но ответа не получил. – Высшие руководители страны хотят просто посовещаться с вами и достичь дружеского взаимопонимания.

Солдаты не нашли ничего, кроме одежды и кухонных принадлежностей; не было ни писем, ни книг, ни хотя бы газеты, словно в этой комнате жил неграмотный.

– Наша цель – только помочь вам занять ваше законное место в обществе, мистер Голт. Вы, кажется, не осознаете своей общественной ценности.

– Осознаю.

– Мы здесь лишь для того, чтобы защитить вас.

– Заперто! – объявил солдат, ударив кулаком по двери лаборатории.

Начальник вкрадчиво улыбнулся.

– Что за этой дверью, мистер Голт?

– Частная собственность.

– Будьте добры, откройте ее.

– Нет.

Начальник развел руки жестом страдальческой беспомощности.

– К сожалению, у меня нет выбора. Приказы, понимаете. Мы должны войти в эту комнату.

– Входите.

– Это лишь формальность, пустая формальность. Ничто не мешает решить все по‑хорошему. Прошу вас пойти нам навстречу.

– Я сказал – нет.

– Уверен: вам не хочется, чтобы мы прибегли к каким‑то… излишним мерам. – Ответа не последовало. – Знаете, у нас есть полномочия взломать эту дверь, но, разумеется, делать этого мы не хотим.

Начальник подождал, но ответа не последовало.

– Ломайте замок! – отрывисто приказал он солдатам.

Дагни взглянула на лицо Голта. Он стоял с бесстрастным видом, она видела спокойные черты его лица, устремленный к двери взгляд. Замок представлял собой небольшую квадратную пластину из полированной меди без замочной скважины или каких‑то принадлежностей.

Молчание и внезапная неподвижность трех скотов были невольными, пока орудия взлома в руках четвертого осторожно врезались в древесину двери.

Древесина поддавалась легко, на пол падали мелкие щепки, их усиленный тишиной стук походил на гром далеких орудий. Когда ломик взломщика коснулся медной пластины, за дверью послышался легкий, не громче усталого вздоха шелест. Через минуту замок выпал из двери, и она, содрогнувшись, подалась вперед на дюйм.

Солдат отскочил назад. Начальник, боязливо ступая, подошел и распахнул дверь. Им открылось черное пространство с неизвестным содержимым и непроглядной тьмой.

Все переглянулись и посмотрели на Голта; тот неподвижно стоял, глядя во тьму.

Дагни последовала за ними, когда они, светя фонариками, перешагнули через порог. Пространство за ним представляло собой длинную металлическую оболочку, там ничего не было, кроме куч пыли на полу, странной, серовато‑белой пыли, которой, казалось бы, место среди развалин, где никто не бывал столетиями. Комната выглядела безжизненной, как череп.

Дагни отвернулась, чтобы они не увидели на ее лице знания, чем была эта пыль несколько минут назад. «Не пытайтесь открыть эту дверь, – сказал ей Голт у входа в электростанцию Атлантиды. – Если попытаетесь взломать ее, оборудование внутри развалится задолго до того, как дверь распахнется…» «Не пытайтесь открыть эту дверь», – думала она, но знала, что видит зримую форму заявления: «Не пытайтесь насиловать разум».

Солдаты, пятясь, вышли из лаборатории и продолжали пятиться в сторону мансардной двери, потом остановились в разных местах, словно оставленные отливом.

– Ну, что ж, – сказал Голт, взяв пальто и поворачиваясь к начальнику, – пошли.

Три этажа отеля «Уэйн‑Фолкленд» были эвакуированы и превращены в вооруженный лагерь. Охранники с автоматами стояли на каждом повороте длинных коридоров с бархатными дорожками. Часовые с примкнутыми на винтовки штыками занимали свои посты на площадках пожарных лестниц. Дверцы лифтов на пятьдесят девятом, шестидесятом и шестьдесят первом этажах были заперты на висячие замки: одна дверь и один лифт были оставлены как единственные средства доступа, их охраняли солдаты в полной боевой готовности. В вестибюлях, ресторанах и магазинах на первом этаже околачивались странного вида люди: одежда их была новенькой и дорогой, неудачной имитацией одежды обычных постояльцев, портило все это то, что она плохо сидела на крепких фигурах и оттопыривалась там, где одежде бизнесменов нет причин оттопыриваться, а одежде телохранителей – есть. Группы охранников с автоматами стояли у всех входов и выходов отеля, а так же у стратегически важных окон на прилегающих улицах.

В центре этого лагеря, на шестидесятом этаже, в так называемом королевском номере отеля, среди атласных портьер, хрустальных светильников и скульптурных цветочных гирлянд сидел в парчовом кресле одетый в рубашку и широкие брюки Джон Голт, одну ногу он водрузил на бархатную подушечку, руки заложил за голову и глядел в потолок.

В этой позе его застал мистер Томпсон, когда четверо охранников, стоявших у двери номера с пяти утра, распахнули ее, чтобы его впустить, и заперли снова.

Мистер Томпсон испытал краткий приступ беспокойства, когда лязг замка отрезал ему путь к отступлению и оставил его наедине с пленником. Но он вспомнил газетные заголовки и радиоголоса, объявлявшие стране с рассвета: «Джон Голт найден! Джон Голт в Нью‑Йорке! Джон Голт присоединился к народному делу! Джон Голт совещается с лидерами страны, работает для быстрого решения всех наших проблем!» – и убедил себя, что верит в это.

– Так, так, так! – весело заговорил он, подходя к креслу. – Стало быть, вы тот самый молодой человек, который заварил всю эту кашу… О, – внезапно произнес он, когда пристальнее взглянул в наблюдавшие за ним темно‑зеленые глаза. – Что ж, я… очень рад познакомиться с вами, мистер Голт, очень. – И добавил: – Я – мистер Томпсон.

– Здравствуйте, – сказал Голт.

Мистер Томпсон рухнул в кресло, эта резкость наводила на мысль о непринужденном деловом отношении.

– Только не думайте, что вы под арестом или еще какой‑то ерунды. – Он обвел рукой комнату. – Сами видите – это не тюрьма. Видите, что мы обращаемся с вами достойно. Вы значительный человек, очень значительный, и мы это знаем. Чувствуйте себя, как дома. Просите чего угодно. Увольняйте любого лакея, который вам не понравится. И если вам неприятен кто‑то из вооруженных ребят снаружи, скажите только слово, и мы пришлем другого ему на замену.

Он выжидающе умолк. Но ответа не получил.

– Мы доставили вас сюда лишь затем, чтобы поговорить с вами. Не хотели делать это так, но вы не оставили нам выбора. Вы все время скрывались. А мы только хотели получить возможность сказать вам, что вы совершенно неверно нас поняли.

Он с обезоруживающей улыбкой развел руками. Голт молча смотрел на него.

– Вы произнесли отличную речь. Вы превосходный оратор! Вы сделали кое‑что для страны, не знаю, что или почему, но сделали. Людям как будто нужно кое‑что, чем вы обладаете. Но вы думали, мы будем категорически против этого? Вот тут вы ошибаетесь. Мы не против. Лично я считаю, что многое в этой речи имело смысл. Да, сэр, считаю. Конечно, я не согласен с каждым вашим слово, но что из того? Вы же не ожидаете, что мы будем соглашаться со всем, верно? Расхождение во мнениях – вот что движет делами. Я всегда готов изменить свое мнение. Готов выслушать любой довод.

Он приглашающе подался вперед. Но ответа не получил.

– Мир в ужасном беспорядке. Как вы и говорили. В этом я с вами согласен. У нас есть точка соприкосновения. Можно начать с нее. Необходимо что‑то предпринимать. Я только хотел… Послушайте, – неожиданно выкрикнул он, – почему не даете мне поговорить с вами?

– Вы говорите со мной.

– Я… в общем… в общем, вы понимаете, что я имею в виду.

– Полностью.

– Ну?.. Ну, что вы хотите сказать?

– Ничего.

– Что?

– Ничего.

– О, да будет вам!

– Я не искал разговора с вами.

– Но… Но послушайте!.. У нас есть темы для обсуждения!

– У меня нет.

– Послушайте, – заговорил мистер Томпсон после паузы, – вы человек действия. Практичный человек. Еще какой! Я не совсем разобрался в вас, но в этом уверен. Разве вы не такой?

– Практичный? Да.

– И я тоже. Мы можем говорить напрямик. Выложить карты на стол. Чего бы вы ни добивались, я предлагаю вам сделку.

– Я всегда готов заключить сделку.

– Я это знал! – торжествующе выкрикнул мистер Томпсон, стукнув кулаком по колену. – Я так и говорил им, всем этим тупым интеллектуальным теоретикам вроде Уэсли!

– Я всегда готов заключить сделку с любым, у кого есть ценность, которую он может мне предложить.

Мистер Томпсон не понял, почему у него екнуло сердце перед тем, как он ответил:

– Отлично, назовите свои условия, приятель! Назовите свои условия!

– Что вы можете мне предложить?

– Ну, как… все, что угодно.

– Например?

– Все, что назовете. Слышали вы наши коротковолновые передачи к вам?

– Да.

– Мы говорили, что примем ваши условия, любые условия. Мы не лгали.

– Слышали вы, как я говорил по радио, что не соглашусь ни на какие условия? Я не лгал.

– О, но послушайте, вы неверно поняли нас! Вы думали, что мы будем сражаться с вами. Нет. Мы не настолько косны. Мы готовы рассмотреть любую идею. Почему вы не ответили на наши призывы, не пришли на совещание?

– Это еще зачем?

– Потому что… потому что мы хотели поговорить с вами от имени страны.

– Я не признаю за вами права говорить от имени страны.

– Ну, знаете ли, я не привык… Что ж, хорошо, согласитесь вы просто выслушать меня?

– Я слушаю.

– Страна находится в ужасающем положении. Люди голодают и теряют всякую надежду, экономика рушится, никто больше ничего не производит. Мы не знаем, что с этим делать. Вы знаете. Вы знаете, как заставить механизм работать. Хорошо, мы готовы пойти на уступки. Скажите нам, что делать.

– Я сказал.

– Что?

– Уйдите с дороги.

– Это невозможно! Немыслимо! Об этом не может быть и речи!

– Видите? Я сказал вам, что нам нечего обсуждать.

– Постойте, постойте! Не идите на крайности! Всегда существует золотая середина. Нельзя требовать всего. Мы не… люди не готовы к этому. Нельзя ожидать, что мы бросим государственную машину. Мы должны сохранить систему, но готовы ее исправить. Мы модифицируем ее, как вам угодно. Мы не упрямые теоретики‑догматики, мы гибкие. Мы сделаем все, что вы скажете. Дадим вам свободу действий. Будем с вами сотрудничать. Пойдем на компромисс. Поделимся поровну. Мы сохраним сферу политики и дадим вам полную власть в сфере экономики. Отдадим вам производство, подарим всю экономику. Вы будете управлять ею, как сочтете нужным, будете отдавать распоряжение, издавать директивы, и организованная мощь государства будет обеспечивать соблюдение ваших решений. Мы будем готовы повиноваться вам, все, начиная с меня. В сфере производства будем делать все, что вы скажете. Вы будете… будете экономическим диктатором страны!

Голт рассмеялся.

Мистера Томпсона потряс его простой, веселый смех.

– Что это с вами?

– Вот, значит, какое у вас представление о компромиссе?

– Какого… Да не усмехайтесь так!.. Думаю, вы меня не поняли. Я предлагаю вам должность Уэсли Моуча, чего‑то большего предложить вам не может никто!.. Вы будете вольны делать все, что угодно. Если вам не нравится контроль, уберите его, хотите более высоких прибылей и более низких зарплат, декретируйте их. Если хотите особых привилегий для крупных магнатов, дайте их. Если вам не нравятся профсоюзы, распустите их. Хотите свободной экономики, прикажите людям быть свободными! Ведите эту игру, как сочтете нужным, но заставьте механизм действовать. Организуйте страну. Заставьте людей снова работать и производить. Верните своих людей, людей разума. Ведите нас к мирному, научному, индустриальному веку и к процветанию.

– Под дулом пистолета?

– Послушайте, я… Черт возьми, что тут смешного?

– Скажите мне вот что: если вы способны делать вид, что не слышали ни единого моего слова по радио, почему вы думаете, что я стану делать вид, что не говорил его?

– Не понимаю вас! Я…

– Оставьте. Это риторический вопрос. Первая часть его отвечает на вторую.

– Что?

– Я не играю в ваши игры, приятель, если вам необходим перевод.

– То есть вы отказываетесь от моего предложения?

– Отказываюсь.

– Но почему?

– Я три часа объяснял по радио, почему.

– О, это всего‑навсего теория! Я говорю о деле. Я предлагаю вам лучшую на свете должность. Скажите, чем она плоха?

– Я три часа говорил вам, что система не будет действовать.

– Вы заставите ее действовать.

– Каким образом?

Мистер Томпсон развел руками.

– Не знаю. Если бы знал, то не обращался бы к вам. Это вам решать. Вы – индустриальный гений. Вы можете решить все проблемы.

– Я сказал, что сделать этого нельзя.

– Вы сможете.

– Как?

– Как‑нибудь. – Услышав смешок Голта, он добавил: – Почему нет? Скажите, почему?

– Хорошо, скажу. Вы хотите, чтобы я был экономическим диктатором?

– Да!

– И будете подчиняться моим распоряжениям?

– Беспрекословно!

– Тогда начните с отмены всех подоходных налогов.

– О, нет! – выкрикнул мистер Томпсон, вскочив. – На это мы не можем пойти! Это… это не сфера производства. Это сфера распределения. Как мы будем платить государственным служащим?

– Увольте своих государственных служащих.

– О, нет! Это политика! Это не экономика! Вы не можете вмешиваться в политику! Нельзя требовать всего!

Голт скрестил на подушечке ноги и устроился поудобнее в парчовом кресле.

– Хотите продолжать дискуссию? Или поняли мою позицию?

– Я только…

– Вы убедились, что у меня есть позиция?

– Послушайте, – заговорил мистер Томпсон, сев на край кресла. – Я не хочу спорить. Я не силен в дебатах. Я человек действия. Время поджимает. Я только знаю, что у вас есть разум, такого склада, какой нам необходим. Вы можете сделать все, заставить механизм работать, если захотите.

– Хорошо, отвечу вашим языком: я не хочу. Не хочу быть экономическим диктатором, даже на тот срок, чтобы издать приказ людям быть свободными, за который любой разумный человек плюнет мне в лицо, поскольку знает, что его права не должны зависеть от вашего или моего разрешения.

– Скажите, – спросил мистер Томпсон, задумчиво глядя на Голта, – чего вы добиваетесь?

– Я сказал по радио.

– Не понимаю. Вы сказали, что преследуете свой эгоистический интерес, и мне это понятно. Но что вам может быть нужно в будущем, чего вы не можете получить прямо сейчас, из наших рук, на тарелочке? Я думал, что вы – эгоист и практичный человек. Я предлагаю вам чек на все, что угодно, а вы отвечаете, что не хотите его. Почему?

– Потому что ваш чек не подкреплен фондами.

– Что?

– Потому что у вас нет ценностей, какие могли бы мне предложить.

– Я могу предложить вам все, чего вы можете пожелать. Только назовите это.

– Назовите сами.

– Хорошо, вы много говорили о богатстве. Если вам нужны деньги, то вам за три жизни не заработать того, что я могу дать вам через минуту, сию минуту, наличными. Хотите миллиард долларов, замечательный круглый миллиард?

– Что мне придется создать за него для вас?

– Нет, я имею в виду прямо из казначейства, новенькими кредитками… или… или, если хотите, золотом.

– Что мне это даст?

– Послушайте, когда страна вновь поднимется на ноги.

– Когда я поставлю ее на ноги?

– Хорошо, если вы хотите вести дела по‑своему, если вам нужна власть, я гарантирую, что все мужчины, женщины и дети в стране будут подчиняться вашим указаниям и делать то, что вы хотите.

– Когда я научу их это делать?

– Если хотите чего‑то для своей компании, всех тех людей, которые скрылись, работы, должностей, власти, освобождения от налогов, каких‑то особых привилегий, только скажите, и они это получат.

– Когда я верну их обратно?

– Хорошо, чего же вы хотите?

– Для чего же вы мне нужны?

– Что?

– Что вы можете предложить мне такого, чего я не смогу добиться без вас?

Выражение глаз мистера Томпсона изменилось, когда он подался назад, словно загнанный в угол, но он впервые взглянул прямо на Голта и неторопливо произнес:

– Без меня вы не сможете выйти из этой комнаты.

Голт улыбнулся.

– Верно.

– Вы не сможете ничего производить. Вы можете остаться здесь голодать.

– Верно.

– Так что же, неужели не понимаете? – громкая, дружелюбная оживленность снова вернулась в голос мистера Томпсона, словно данного и понятого намека нужно было теперь благополучно избежать посредством тона. – Я могу предложить вам жизнь.

– Она не принадлежит вам, и вы не можете предлагать ее, мистер Томпсон, – негромко сказал Голт.

Что‑то в его голосе заставило мистера Томпсона торопливо взглянуть на него и еще торопливее отвернуться. Улыбка Голта казалась почти кроткой.

– Вот что, – заговорил Голт, – понимаете вы, что я имел в виду, когда говорил, что ноль не может владеть закладной на жизнь? Это я должен был бы дать вам такую закладную, и я не даю. Снятие угрозы – не плата, отрицание отрицательного – не вознаграждение, удаление ваших вооруженных бандитов – не стимул, предложение не убивать меня – не ценность.

– Кто… кто говорил что‑то о вашем убийстве?

– Кто говорил что‑то о чем‑то ином? Если бы вы не держали меня здесь под дулом пистолета, под угрозой смерти, у вас не было бы никакой возможности говорить со мной. И это все, чего можно добиться с помощью вашего пистолета. Я не плачу за устранение угроз. Не выкупаю ни у кого свою жизнь.

– Это неверно, – весело сказал мистер Томпсон. – Если бы вы сломали ногу, то заплатили бы врачу, чтобы он вправил кость.

– Если бы он сломал ее, то нет. – Голт улыбнулся молчавшему мистеру Томпсону. – Я практичный человек, мистер Томпсон. Я не думаю, что практично поддерживать человека, для которого единственным средством к существованию является ломка моих костей. Не думаю, что практично поддерживать рэкет покровительства.

Мистер Томпсон задумался, потом покачал головой.

– Не думаю, что вы практичны. Практичный человек не упускает из виду фактов реальности. Не тратит время попусту, желая, чтобы положение вещей стало другим, или пытаясь изменить его. Он принимает вещи такими, какие они есть. Вы в нашей власти – это факт. Нравится он вам или нет, это факт. И вам следует действовать в соответствии с этим.

– Я действую.

– Я имею в виду, что вам следует сотрудничать с нами. Следует признать существующее положение, принять его и приспособиться к нему.

– Если у вас заражение крови, будете вы приспосабливаться к этому факту или станете изменять его?

– О, это другое дело! Это физический факт!

– То есть физические факты можно исправлять, а ваши прихоти нет?

– Что?

– Вы имеете в виду, что физическую природу можно приспосабливать к людям, но ваши прихоти выше законов природы, и люди должны приспосабливаться к вам?

– Я имею в виду, что наложил на вас руку!

– И в ней пистолет?

– О, забудьте о пистолетах! Я…

– Я не могу забыть о факте реальности, мистер Томпсон. Это было бы непрактично.

– Ну, ладно: я держу пистолет. Что вы будете делать в этом случае?

– Буду действовать соответственно. Стану повиноваться вам.

– Что?

– Буду выполнять все, что вы мне скажете.

– Вы это всерьез?

– Всерьез. Буквально. – Он увидел, что пылкость в лице мистера Томпсона постепенно сменяется недоуменным выражением. – Буду совершать любое действие, какое прикажете. Если прикажете вступить в должность экономического диктатора, вступлю. Если прикажете сидеть за письменным столом, буду сидеть. Если прикажете издавать директивы, буду издавать те директивы, какие прикажете.

– Но я не знаю, какие директивы издавать!

– И я не знаю.

Наступила долгая пауза.

– Ну? – спросил Голт. – Какие будут распоряжения?

– Спасите экономику страны.

– Я не знаю, как ее спасать.

– Найдите способ!

– Я не знаю, как искать его.

– Подумайте!

– Долго ли будете заставлять меня думать под пистолетом, мистер Томпсон?

Мистер Томпсон молча смотрел на него, и Голт видел в его сжатых губах, выпяченном подбородке, сощуренных глазах облик юного задиры, собирающегося произнести философский довод, выражаемый фразой: «Я тебе сейчас все зубы пересчитаю». Голт улыбнулся, глядя прямо на него, словно слыша эту невысказанную фразу и подчеркивая это. Мистер Томпсон отвернулся.

– Нет, – сказал Голт, – вы не хотите, чтобы я думал. Когда вы заставляете человека действовать вопреки его выбору и суждению, вы хотите, чтобы он перестал думать. Хотите превратить его в робота. Я буду подчиняться.

Мистер Томпсон вздохнул.

– Не понимаю, – сказал он тоном искренней беспомощности. – Чего‑то недостает, и я не могу понять вас. Ради чего вам напрашиваться на неприятности? Вы можете любого заткнуть за пояс. Я вам не ровня, и вы это знаете. Почему бы вам не сделать вид, что присоединяетесь к нам, потом получить контроль и перехитрить меня?

– По той самой причине, по которой вы это предлагаете: потому что вы одержите победу.

– Что?

– Потому что это попытка более умных людей обыграть вас на ваших условиях, позволявших вам столетиями выходить сухими из воды. Кто из нас преуспеет, если мы будем соперничать за контроль над вашими гангстерами? Конечно, я мог бы сделать вид и не спас бы ни вашу экономику, ни вашу систему – их уже ничто не спасет. Но я бы погиб, и вы выиграли бы то, что всегда выигрывали в прошлом: отсрочку, еще одно отсрочивание казни на год или на месяц, купленное ценой надежды и усилий, какие можно еще выжать из лучших оставшихся возле вас людей, включая меня. Вот и все, что вам нужно, и это предел ваших устремлений. Месяц? Вы согласились бы на неделю, полагаясь на тот неоспоримый абсолют, что всегда сможете найти еще одну жертву. Но вы нашли последнюю, которая отказывается играть свою историческую роль. Игра окончена, приятель.

– Это всего‑навсего теория! – рявкнул мистер Томпсон с несколько излишней нервозностью; взгляд его стал блуждать по комнате, заменяя хождение по ней; он глянул на дверь так, будто хотел убежать. – Говорите, что мы погибнем, если не откажемся от этой системы?

– Да.

– В таком случае вы, поскольку находитесь в нашей власти, погибнете вместе с нами?

– Возможно.

– Вы не хотите жить?

– Страстно хочу. – Голт увидел, как во взгляде мистера Томпсона сверкнула искра, и улыбнулся. – Скажу больше: я знаю, что хочу жить сильнее, чем вы. Знаю, что вы полагаетесь на это. Знаю, что вы, в сущности, вовсе не хотите жить. Я хочу. И потому что так сильно хочу, не приму никакой замены.

Мистер Томпсон даже подпрыгнул.

– Это неправда! – выкрикнул он. – То, что я не хочу жить, неправда! Почему вы так говорите со мной? – Он стоял, сжавшись, будто от внезапного холода. – Почему говорите такие вещи? Я не понимаю, о чем вы. – Мистер Томпсон попятился на несколько шагов. – И неправда, что я гангстер. Я не хочу причинять вам вреда. Я никогда не хотел причинять кому‑либо вред. Я хочу, чтобы люди мне симпатизировали. Хочу быть вашим другом… Хочу быть вашим другом! – крикнул он в пространство.

Голт смотрел на него ничего не выражающим взглядом, не давая ему догадаться, что именно видит.

Мистер Томпсон неожиданно засуетился, будто в спешке.

– Мне надо бежать. Я… у меня назначено множество встреч. Мы поговорим еще на эту тему. Обдумайте все, как следует. Не спешите. Я не собираюсь оказывать на вас давление. Расслабьтесь, успокойтесь, чувствуйте себя, как дома. Требуйте, чего хотите: еды, выпивки, сигарет, всего самого лучшего. – Он поглядел на одежду Голта. – Прикажу самому дорогому портному в городе сшить для вас приличную одежду. Хочу, чтобы вы привыкали к самому лучшему. Хочу, чтобы вам было удобно и… Послушайте, – спросил он с излишней небрежностью, – у вас есть семья? Родственники, которых вы хотели бы видеть?

– Нет.

– Друзья?

– Нет.

– Возлюбленная у вас есть?

– Нет.

– Просто я не хочу, чтобы вы скучали. Мы можем позволить вам принимать гостей, любых, каких назовете, если кого‑то любите.

– Не люблю никого.

Мистер Томпсон остановился у двери, поглядел на Голта и покачал головой.

– Не могу понять вас. Никак не могу.

Голт улыбнулся, пожал плечами и ответил:

– Кто такой Джон Голт?

Над входом в отель кружился мокрый снег, и вооруженные охранники выглядели странно, безысходно беспомощными в круге света, они стояли, сутулясь, свесив головы, прижимая к себе для тепла обеими руками оружие, словно показывая, что расстреляй они со злобы все патроны в метель, это не принесло бы облегчения их телам.

С другой стороны улицы Чик Моррисон, Укрепитель Духа, шедший на совещание, которое должно было проходить на пятьдесят девятом этаже, заметил, что редкие, унылые прохожие не дают себе труда взглянуть на охранников, как не смотрели они и на заголовки стопы мокрых, непроданных газет на столике оборванного, дрожащего продавца: «Джон Голт обещает процветание».

Чик Моррисон с беспокойством покачал головой: уже в течение шести дней материалы на первых полосах газет – на тему объединенных усилий лидеров страны, сотрудничающих с Джоном Голтом для выработки новой политики, – не приносили результатов. Люди шли, заметил он, с таким видом, будто не хотели видеть ничего вокруг. Никто не обратил на него никакого внимания, кроме оборванной старухи, молча протянувшей к нему руку, когда он подходил к освещенному входу; он ускорил шаг, и в узловатую, голую ладонь упали только мокрые снежинки.

Воспоминания об улице придавали голосу Чика Моррисона злобности, когда он обращался к кругу лиц в номере мистера Томпсона на пятьдесят девятом этаже. Выражение этих лиц было под стать его голосу.

– Похоже, это совершенно не действует, – сказал он, указывая на стопку донесений своих «прощупывателей пульса общества». – Все официальные сообщения для печати о нашем сотрудничестве с Джоном Голтом, кажется, ничего не меняют. Людям наплевать. Они не верят ни единому слову. Кое‑кто говорит, что он ни за что не будет сотрудничать с нами. Большинство даже не верят, что мы нашли его. Не знаю, что случилось с людьми. Они уже не верят ничему. – Он вздохнул. – Позавчера в Кливленде закрылись три завода. Вчера в Чикаго – пять. В Сан‑Франциско…

– Знаю, знаю, – раздраженно заметил мистер Томпсон, обматывая шею шарфом: отопительная система отеля вышла из строя.

– Тут у него нет выбора: он должен сдаться и принять эту должность. Должен!

Уэсли Моуч поднял глаза к потолку.

– Не просите меня больше говорить с ним, – сказал он и содрогнулся. – Я пытался. С этим человеком невозможно разговаривать.

– Я… я не могу, мистер Томпсон! – воскликнул Чик Моррисон, когда на нем остановился его блуждающий взгляд. – Если хотите, подам в отставку! Я больше не могу говорить с ним! Не заставляйте меня!

– С ним никто не может говорить, – сказал доктор Флойд Феррис. – Это пустая трата времени. Он не слышит ни единого твоего слова.

Фред Киннан усмехнулся:

– То есть слышит очень многое, так ведь? И, хуже того, отвечает.

– Тогда почему бы тебе не сделать еще попытку? – отрывисто спросил Моуч. – Тебе как будто понравилось говорить с ним. Почему бы не попытаться убедить его?

– Я не так глуп, – ответил Киннан. – Не строй иллюзий, приятель. Его никто не убедит. Я не буду пытаться второй раз… Понравилось? – добавил он с удивленным выражением лица. – Да… да, пожалуй.

– Что это с тобой? Ты что, влюбился в этого человека? Позволяешь ему склонить себя на его сторону?

– Я? – Киннан издал невеселый смешок. – Какая мне может быть от него польза? Я первый пострадаю, когда он одержит победу… Только, – он задумчиво посмотрел в потолок, – только он говорит без обиняков.

– Он не одержит победы! – рявкнул мистер Томпсон. – Об этом не может быть и речи!

Наступила долгая пауза.

– В Западной Виргинии голодные бунты, – начал Уэсли Моуч. – а техасские фермеры…

– Мистер Томпсон! – с отчаянием воскликнул Чик Моррисон. – Может… показать его людям… на массовом митинге… или по телевидению… чтобы они поверили, что мы действительно его нашли… Это даст им на какое‑то время надежду… даст нам немного времени…

– Слишком опасно, – резко произнес доктор Феррис. – Нельзя допустить, чтобы он появлялся близко к людям. Он может позволить себе, что угодно.

– Он должен сдаться, – упрямо сказал мистер Томпсон. – Должен присоединиться к нам. Одному из вас придется…

– Нет! – завопил Юджин Лоусон. – Не я! Видеть его не хочу! Ни разу! Не хочу, чтобы он заставил меня в это поверить!

– Что? – спросил Джеймс Таггерт; в голосе его прозвучала нота опасно дерзкой насмешки; Лоусон не ответил. – Чего ты боишься? – Презрение в голосе Таггерта звучало слишком подчеркнуто, словно чей‑то более сильный страх побуждал его пренебречь собственным. – Во что ты боишься поверить, Джин?

Дата добавления: 2015-03-29